Текст книги "Две жены господина Н."

Автор книги: Елена Ярошенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Глава 27

Апрель 1907 г.

Работы Бухало по изготовлению летательного аппарата затягивались. Савин съездил в Германию и разыскал в пригороде Мюнхена мастерскую, в которой строился аппарат. Бухало, энергичный человек лет сорока, в очках, с одухотворенным лицом, точил что-то на токарном станке. Савина он встретил очень радушно и доброжелательно и тут же с готовностью стал объяснять:

– Вот, изволите видеть, мотор фирмы «Антуанетт» привезли. – Бухало похлопал мотор по цилиндрам. – Я так ему обрадовался, думал – умная машина, а повозился с ним, смотрю – болван-болваном, придется его переточить…

Вслед за неоправдавшим надежд мотором были продемонстрированы листы стали, собранные части машины, чертежи и записи сложных математических вычислений.

Говорил Бухало много, увлеченно, с верой в свое открытие, но чем дальше они беседовали, тем яснее становилось Борису, что в конструкции аппарата оказалось много неожиданных затруднений, и если даже Бухало и сумеет решить задачу воздухоплавания, то отнюдь не в ближайшем будущем…

Азес, проживавший со своей семьей в Швейцарии, вызвал туда Савина и Гершуни, бежавшего незадолго перед тем с Акатуйской каторги.

Встретились они в Монтре, в небольшом уютном ресторанчике. Азес с самого начала заявил:

– Из дела Бухало не скоро что-либо путное выйдет. Нужно ехать в Россию и возрождать террор старыми методами.

Савин хотел было напомнить, что именно Азес втянул их в авантюру Бухало, но решил воздержаться – ни к чему сводить все к вульгарной склоке. Он лишь многозначительно заметил:

– Чтобы ехать в Россию, нужно знать, что и как мы намерены делать.

После долгих разговоров и споров, в которых принял участие и Гершуни, было решено следующее:

Партия эсеров должна напрячь все силы и, не жалея ни людей, ни средств (особенно средств!) восстановить боевую организацию ввиду крайней необходимости немедленных террористических выступлений.

Если технические новинки вроде летательных аппаратов для прицельного бомбометания использовать пока невозможно, а по старинке действовать трудно, значит, нужно шире изучать минное и саперное дело, устройство взрывов на расстоянии и прочее. Двадцатый век на дворе, и техника на месте не стоит. Есть полезные для дела террора технические новинки и помимо летательных аппаратов.

Устройство конспиративной квартиры для возобновления террористической деятельности в Москве взяли на себя Миллеров и Долли. Было решено, что они под видом супружеской пары арендуют квартиру в Замоскворечье (в той части города боевики вообще редко появлялись, и местные полицейские еще не знали их в лицо).

В этой квартире под видом «жильцов», снимающих комнату, будут появляться свои.Здесь же можно будет хранить запасы динамита, готовые бомбы и прочее…

Для мнимых супругов были изготовлены документы, и вскоре мещанин Евграф Лубковский с женой Евдокией поселился в арендованной им трехкомнатной квартире в доме церкви Николы на Пыжах в Пятницкой части.

Долли совершенно преобразилась. Никаких изысканных шляп, дорогих нарядов, французских духов больше не было и в помине. Косы, закрученные венчиком вокруг головы, полушалок с малиновыми розами на плечах, кофточка с баской превратили ее в хорошенькую улыбчивую мещанку, которой в отсутствие мужалюбил строить куры околоточный надзиратель.

Дуня Лубковская быстро перезнакомилась и подружилась с соседками, с дворничихой, с владельцами окрестных лавочек, в ее доме постоянно толклись какие-то товарки, зашедшие на чашку чаю… (Знал бы кто из них, что в сундуке, на который они садились за недостатком стульев, полно динамита, а в бочке на кухне припрятаны бомбочки!)

Долли, прошедшая год назад стажировку в группе Рутенберга, считала, что прекрасно сумеет сама справиться с любым взрывным устройством. Ничего хитрого в этом нет, а пальцы у нее ловкие. Но при подготовке очередной бомбы ей не повезло – она сломала запальную трубку. Запал взорвался у нее в руках…

Боли она поначалу совсем не почувствовала и только с удивлением отметила, что кисти на левой руке нет, вместо нее торчат обломки раздробленных костей и лишь большой палец безжизненно висит на тонком лоскуте кожи.

Она метнулась на кухню к полотенцам, чтобы хоть как-то замотать рану и унять кровь, но снять полотенце с крючка никак не удавалось – оказалось, что на правой руке тоже не хватает пальцев… Долли, обессилев, опустилась на пол, прижав изуродованные руки к свисавшему краю полотенца, и тут на нее навалилась дикая, лишающая разума боль.

Миллеров во время взрыва был во дворе, куда он спустился за дровами. Услышав, как в его квартире что-то тяжело хлопнуло, он кинул вязанку дров и помчался вверх по лестнице, уже догадываясь, в чем дело.

Квартира была залита кровью, а Долли с совершенно белым лицом и безумными глазами сидела, сжавшись в комок, на кухне у посудной полки под вешалкой с полотенцами, прижимая к себе край окровавленной тряпки.

Миллеров понял, что нужно срочно бежать, но бросить изувеченную Долли без всякой помощи он не смог.

Кое-как замотав обрубки ее рук и схватив запасные документы, он вывел Долли из дома и повез в больницу. По дороге Миллеров пытался внушить ей, что докторам нужно сказать одно – дескать, неисправная керосинка взорвалась в руках, и в этом все дело. Но у него не было уверенности, что Долли понимает… Смотрела она такими глазами, каких он в жизни не видел. Казалось, из ее глаз так и выплескивается наружу мука.

Однако, несмотря ни на что, Долли еще раз подтвердила, что боевики недаром считали ее железной женщиной, – она не кричала, не плакала, сама дошла до экипажа и даже ухитрилась не потерять сознания до самой больницы, где бормотала что-то насчет керосинки. Врачи объяснили, что у нее пока сильный шок, а скоро она может обезуметь от боли…

Назвавшись случайным прохожим, который не мог не помочь раненой женщине, Миллеров предъявил больничному персоналу паспорт на имя полтавской мещанки Шестаковой, вынутый якобы из кармана пострадавшей, и благополучно покинул больницу.

В замоскворецкую квартиру он уже не вернулся, а сразу отправился на вокзал, сел в поезд и отбыл в Финляндию…

Дворничиха Капитолина никак не могла добудиться мужа, позволившего себе соснуть часок-другой после обеда.

– Слышь, Петрович, проснись уже, идол ты бесчувственный!

– М-мм… – Петровичу хотелось, чтобы его оставили в покое, и он только мычал, ожидая, когда супружница наконец отвяжется.

– Да вставай же, бревно ты этакое. Пойди, идол, к Лубковским на этаж поднимись!

– М-мм…

– Вставай, чучело бестолковое, и сходи к Дуне. Слышишь? У них там что-то бумкнуло, проверить надо…

– Чего проверить?

– Да я с кем говорю, с тобой, сатана, или с пеньком замшелым? Ты меня слушаешь или все еще не проснулся? Продери уже глаза-то, ирод! Говорю, у Дуни что-то грохнуло. Пойти проверить нужно. Може, стряслось у них что?

Взъерошенный со сна дворник тяжело сел и свесил ноги с лежанки.

– Ну не баба у меня, а банный лист! Так прилипнет – не отодрать. Что там стрястись могло? Кабы что стряслось, так небось Дуня твоя уже в окошке торчала бы да на весь двор голосила… Дай ты мне поспать, змея, что я – проклятый, ни сна, ни отдыха…

– Так что ж там бухнуло-то? Надо же узнать!

– Тебе нужно, ты и иди, раз любопытство забирает.

– Да я непричесанная, а у Дуни муж – такой интересный мужчина, мне неловко халдой к ним заявляться. А тебе что? Тулуп на плечи кинул, да и пошел! И вся недолга, разговоров больше…

– Ну да, ты, вертихвостка, перед чужим мужиком фасон наводишь, а я вместо всякого отдохновения по этажам бегай, за буханьем всяким наблюдай! Гляди, Капка, дождешься у меня!

После долгих препирательств Капитолина все же заставила мужа встать и пойти в квартиру Дуни. Дверь Лубковских была не заперта. На крики дворника никто не отозвался, а в передней, куда он осторожно заглянул, валялось окровавленное полотенце…

Дворник, кубарем слетев по лестнице, выскочил на улицу и стал свистеть, призывая постового городового.

Вскоре квартиру Дуни Лубковской уже осматривала полиция…

Глава 28

Май 1907 г.

Колычев сидел у окна и наслаждался внезапно пришедшим теплом. Вместо почек на деревьях как-то вдруг, за один день развернулись крошечные клейкие нежно-зеленые листочки, и казалось, если долго на них смотреть, можно увидеть, как они растут. Доктора уже позволили Колычеву совершать недолгие прогулки. Он предвкушал, как ближе к полудню выйдет на улицу и подставит лицо ласковому весеннему солнышку.

Господи, как хорошо жить и как много на свете простых, ничем не заменимых радостей – солнце, весна, синее небо, первые листики… Торговки, наверное, на всех углах продают желтые весенние цветы, можно будет принести в дом пару букетиков…

В дверь всунулась голова Василия.

– Дмитрий Степанович, что к обеду заказать желаете? Суп мясной или рыбный варить? Что вам по аппетиту?

– Делайте, что вам проще, Вася! Мне все равно.

Слуги так преданно ухаживали за ним в дни его болезни, что сейчас, выздоравливая, Колычев чувствовал к ним огромную благодарность. Впрочем, весь мир казался ему теперь очень добрым…

– А к вам тут господин Антипов пришли. Прикажете принять?

Нет, никогда не удастся сделать из Васи образцового слугу… Ну кто так докладывает о гостях? Впрочем, у парня много других достоинств.

– Проси. Здравствуй, Павел!

Антипов тоже совершенно перестал раздражать Колычева. Дмитрий со стыдом вспоминал, как мечтал в больнице, чтобы Павел поскорее ушел из палаты и оставил его в покое.

Теперь незатейливая болтовня Антипова, часто навещавшего раненого следователя и пытавшегося всячески его развлечь, была Дмитрию совершенно необходима. Визиты Антипова не давали ощущать одиночество.

Но сегодня Павел появился непривычно рано, обычно он заходил к вечеру, когда успевал управиться со служебными делами.

– Митя, слушай, у меня такие новости!

– Ну? Рассказывай!

– Да нет, я своими россказнями только все впечатление тебе испорчу. Вот, читай.

Антипов вытащил из внутреннего кармана тонкую пачечку исписанных листов бумаги.

– Тут такое происшествие имело место, не поверишь! Вот говорят же – господь правду видит! Я сам из материалов дела выписки производил для тебя. Кое-что выпустил, конечно, кое-что подсократил… Но суть оставил.

Колычев развернул протянутые ему листки. Сверху довольно корявым почерком было размашисто написано: «Из дела по обвинению потомственной дворянки Марии Веневской в принадлежности к антиправительственной организации, так называемой „Боевой группе социалистов-революционеров“, и занятии террористической деятельностью».

Колычев почувствовал, что его сердце заколотилось, а руки стали неприятно влажными. Антипов отошел к другому окну, приоткрыл форточку и закурил, не глядя на Дмитрия.

Дмитрий продолжил чтение:

«21 апреля сего года дворник Имохин по настоянию своей жены Капитолины, услышавшей подозрительный шум в квартире Лубковских, поднялся к ним на этаж, посмотреть, что там произошло. Квартиру он нашел незапертою и пустою, а на полу в прихожей заметил окровавленное полотенце, о чем было незамедлительно сообщено полиции».

– А кто такие Лубковские, Паша? – спросил Колычев.

– Евдокия Лубковская – это одно из имен твоей подлюки-пассии. Ты читай, читай, тебе все скоро понятно будет. Не мог же я все дело с самого начала переписать. Выбрал главное…

«При осмотре обнаружилось, что передняя, кухня и две комнаты из тех, что занимали жильцы, залиты кровью, в особенности комната в одно окно, обращенная к тупику и служившая, по-видимому, спальней женщины.

Эта же комната и находившаяся там мебель носили на себе следы разрушений. (Описание разрушений.) В расстоянии шага от стола линолеумное покрытие пола было пробито насквозь, в обнаженном полу виднелись вонзившиеся кусочки жести и осколок кости.

Около пробитого отверстия имелась лужа крови, от которой по направлению к двери в переднюю шли зигзагами сплошные пятна крови. По кафельным плиткам находившейся возле двери печки, с высоты одного аршина от пола, тянулось книзу несколько линейных стоков крови, образовавших на полу лужу. Задвижка и ручка двери со стороны спальни были сильно испачканы кровью, и от них по полотну двери книзу шла струя крови. Затем кровяные следы по полу передней вели на кухню к раковине и стене, на которой укреплена полка с посудой.

По всей спальне были усмотрены… (Следует подробное описание найденных фрагментов кожи, мышечных тканей и осколков костей, а также указательного пальца левой руки женщины, мест их обнаружения и характера разброса, предположительно по радиусам от стола в спальне.)

В жилых комнатах квартиры Лубковских были обнаружены следующие, служащие к разъяснению данного дела предметы: сверток с 2 пакетами гремучего студня весом около 5 фунтов; 4 стеклянные трубочки с шариками, наполненными серной кислотой, с привязанными к трубочкам свинцовыми грузиками; две цилиндрической формы жестяные коробки с укрепленными внутри капсюлями гремучей ртути; 1 закрытая крышкой и залитая парафином коробка, представлявшая собой вполне снаряженный детонаторный патрон, коробка со смесью бертолетовой соли и сахара… (Далее следует подробное перечисление найденных предметов, используемых террористами для изготовления самодельных взрывных устройств.)

Приглашенные эксперты, полковник Колонтаев и титулярный советник Тесленко, высказали мнение, что в квартире Лубковских произошел взрыв детонаторного патрона во время его снаряжения, вызванный неловким или неосторожным движением лица, занимавшегося означенной работой.

Взрыв этот причинил работавшему повреждения, на которые указывают следы крови и оторванные пальцы. Все найденные материалы и взрывчатые вещества предназначались для изготовления ударно-разрывных снарядов, подобных тому, который год назад был брошен в коляску московского генерал-губернатора.

При розыске лиц, проживавших в доме церкви св. Николая под фамилией Лубковских, выяснилось, что предъявленный ими паспорт был подложным. Несмотря на все принятые меры, личность мужчины, нанявшего квартиру, осталась в точности не установленной, и он разыскан не был; женщину же, которую он выдавал за свою жену, удалось задержать.

По данным дознания и предварительного следствия было установлено, что 21 апреля в частную лечебницу Шульмана на Пятницкой улице явилась окровавленная женщина, у которой на левой руке отсутствовали все пальцы, а на правой руке полностью отсутствовали указательный палец и мизинец; остальные пальцы правой руки имели серьезные повреждения, причем две фаланги большого и среднего пальцев были совершенно обнажены. (Далее детальное описание характера травм женщины.)

Женщина назвалась мещанкой Шестаковой и предъявила соответствующий паспорт, который, однако, впоследствии оказался фальшивым. Происхождение повреждений Шестакова объяснила взрывом керосинки.

По оказании первой помощи женщину перевезли в Первую городскую больницу. В больнице Шестаковой произвели операцию, вскоре после которой какие-то мужчина и женщина; оставшиеся неразысканными, перевезли Шестакову из Первой городской в Бахрушинскую больницу, где она назвалась мещанкой Яковлевой из Тетюшей. Паспорт на имя Яковлевой также оказался фальшивым.

28 апреля сего года Лубковская-Шестакова-Яковлева была арестована».

– Не знаю, прав я или не прав, но счел нужным тебя известить, – тихо сказал Антипов, когда Колычев дочитал бумаги до конца. – У меня в жандармерии есть приятели, так что в информации не отказали…

– Где она сейчас, Павел? – спросил Колычев, сглотнув вставший в горле комок.

– Известно где, в тюремной больнице на излечении до суда. А что? Неужто проведать собрался?

– Да. Мне совершенно необходимо ее увидеть.

– Что ж, воля твоя. Могу поспособствовать. Только, Митя… Дело, конечно, не мое, но я бы такую тварь нипочем не простил…

Глава 29

Май 1907 г.

Мура, бледная, с заострившимся лицом, лежала на неудобной тюремной койке и тупо разглядывала облезлую стену, покрытую сетью мелких трещинок.

Болели руки, причем казалось, что болит каждый палец до самого кончика, каждый из тех пальцев, которых больше не было. Прекрасные Мурины руки превратились в уродливые, обмотанные бинтами культяпки.

Случившееся было так страшно и непоправимо, что от безысходности душа Муры болела даже сильнее, чем исчезнувшие пальцы.

Теперь ее жизнь кончена. Она никому не будет нужна – ни революции, ни террору, ни мужчинам, которые совсем недавно готовы были жизнь отдать за один ее взгляд…

Опанас, узнав о взрыве, примчался в Москву, хотел увезти ее из города и где-то спрятать, но, взглянув на растерзанные руки, передумал. Он только забрал ее из Первой городской больницы, перевез в Бахрушинскую, где у него был знакомый доктор, и устроил ее там под другим именем.

Неужели думал, что это может спасти ее от ареста? Нет, просто не захотел возиться с инвалидом. Долли никогда не забудет, каким взглядом он смотрел на нее и ее руки… Так смотрят на нищих, демонстрирующих свои увечья на церковной паперти.

Да, теперь она – инвалид, и ждать от мужчин может только равнодушия или брезгливой жалости, что еще хуже.

Господи, почему она не умерла тогда от взрыва проклятой запальной трубки? Скоро придется предстать перед судом, и ее, конечно же, загонят на каторгу. Будь она здоровой и красивой, могли бы приговорить и к казни, несмотря на то, что она – женщина. А теперь жалкую изувеченную калеку эти «гуманисты», вероятно, пожалеют и приговорят к долгому сроку каторги.

А как ей выжить на каторге без рук? Она все равно умрет, только теперь ее смерть будет долгой, мучительной и отвратительно убогой. Хорошо бы все-таки умереть до суда… В мире ином можно обойтись и без рук.

– Здравствуй, Мура!

Она устало и равнодушно отвела взгляд от стены, которую разглядывала целыми днями, предаваясь этим невеселым размышлениям. Рядом с ее койкой стоял Колычев.

Дмитрий благодаря связям, которыми худо-бедно обзавелся за время службы в окружном суде, а также помощи вездесущего Антипова сумел добиться свидания с Мурой в тюремной больнице.

Он еще чувствовал сильную слабость после ранения и ходил, опираясь на трость. К тому же доктора настаивали, чтобы Дмитрий носил специальный медицинский корсет, поддерживающий раздробленное пулей ребро. Корсет сильно мешал, надоедал и делал выправку Колычева неестественно прямой. Уличные мальчишки порой позволяли вслед ему бестактные высказывания типа: «Господин, проглотил аршин!».

– Ты? – равнодушно спросила Мура, не здороваясь. – Жив?

– А ты хотела меня убить?

– Если бы хотела – убила бы. Я не так уж плохо стреляю… Вернее, стреляла. Больше уже не смогу. Бог меня за тебя наказал. Так зачем ты пришел? Я – государственная преступница, убийца… Тебе здесь не место!

– Я знаю. Я никогда не забуду, как ты убила у меня на глазах человека, там, в «Феодосии».

– Я убила там не человека, а провокатора. Это было не убийство, а казнь ради благородной цели. Так зачем ты пришел?

Дмитрий сглотнул вставший в горле комок и неожиданно произнес:

– Я скучаю по тебе.

– Я тоже. Но больше никогда не приходи. Я не хочу тебя видеть.

– Ты забыла у меня свое кольцо. Может быть, возьмешь его на память?

– Зачем? Я и так тебя не забуду. Митя, неужели ты не понимаешь, что мне больше не на чем носить твое кольцо? У меня не осталось ни одного здорового пальца. Да и вообще, их теперь у меня немного…

Она приподняла над простыней обрубки рук, замотанные бинтами. У Колычева сжалось сердце.

– Что ты сделала с собой? Зачем, зачем ты себя погубила?

– Прекрати эти бабские стенания. Противно слушать. Я ни о чем не жалею. Я прожила жизнь так, как сочла нужным. Уходи, Митя. Уходи навсегда. Все кончено.

– Тебе помочь с адвокатом к процессу?

– Не волнуйся, мне помогут. Уходи, прошу тебя.

– Ответь мне, пожалуйста, только на один вопрос. Тогда в переулке на Остоженке у церкви Ильи Обыденного мы с тобой встретились случайно?

– Какой же ты все-таки дурак! Конечно же, нет. Я узнала, что ты служишь в окружном суде в Москве, и решила использовать знакомство с тобой для своих целей. В нашей организации принято использовать личные связи на благо общего дела. Мы встретились не случайно, а как бы случайно,Митя. Я подумала, что это гораздо лучше, чем просто явиться к тебе просительницей… Сначала нужно тебя растрогать и оживить воспоминания о прошлом. Вот и все. Теперь уходи наконец.

Колычев встал, похудевший, осунувшийся, с прямой, словно бы деревянной спиной, и пошел к двери, тяжело опираясь на трость.

– Митя! – вдруг отчаянно закричала Мура, и он обернулся как-то странно, всем корпусом. По ее лицу бежали слезы…

– Митенька, – быстро заговорила она. – Все равно, то Рождество у вас в усадьбе, помнишь? Это были самые счастливые дни моей жизни… Потом я уже никогда не была счастлива. Митя, прости меня за все, слышишь? Простишь?

– Уже простил. Пусть бог простит тебя, Мура. Нет таких целей, ради которых можно убивать людей… Неужели это никому не понятно? Господи, да вразуми же ты Россию!