Текст книги "Две жены господина Н."

Автор книги: Елена Ярошенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Глава 24

Февраль 1907 г.

Вернувшись домой после встречи с Антиповым, Дмитрий коротко бросил Василию:

– Вася, мне завтра нужна будет штатская одежда. Приготовь мне черное пальто с котиком и котелок.

«Слава тебе, господи, опамятовался барин», – подумал Василий. Но Дмитрий Степанович, вместо того чтобы потребовать ужин или самоварчик, снова прошел к себе и крепко закрыл дверь.

Колычеву надо было все как следует обдумать. Не было никакой гарантии, что завтра, устроив на Никольской засаду на Муру, он сможет ее выследить (да и Мура ли там, в «Славянском базаре»?), но Дмитрием все больше овладевало какое-то лихорадочное возбуждение.

Хорошо, допустим, он увидит эту даму издали и убедится, что мадемуазель Дюморье и в самом деле является Марией Веневской, террористкой и хладнокровной убийцей. Что тогда? Хватать ее за шкирку и волочь в полицейский участок? Свистеть, призывая на помощь городовых? Донести Антипову или жандармским офицерам, что эта женщина – та самая террористка по кличке Долли и ее можно брать? И получить свои тридцать сребреников в виде восстановления на службе?

Дмитрий понимал, что ни один из этих вариантов для него не подходит. И кроме всего прочего, к стыду своему, он должен был признаться, что до сих пор любит Муру. Несмотря ни на что… И пусть она его предала, из этого вовсе не следует, что он должен отвечать ей тем же. Но… Но он же следователь, хоть и отстраненный от должности, а она – преступница!

Так в чем же его долг? Способствовать правосудию или спасти от каторги любимую женщину? Выполнить долг юриста или долг мужчины?

Дмитрий полночи метался по комнате, ложился в постель, снова вставал, курил, пил воду, подходил к форточке глотнуть свежего воздуха…

Лучше всего было бы найти какое-то среднее решение – поговорить с Мурой, убедить ее сдаться властям, а потом нанять хорошего адвоката и попытаться свести ее наказание к минимуму… Впрочем, оправдательного приговора все равно не будет. И вся эта интеллигентская суета с душеспасительными разговорами и адвокатами ни к чему – все равно Мура пойдет этапом по Владимирке с другими каторжанами…

А что потом? Ее товарищи захотят отомстить за арест Веневской и снова взорвут кого-нибудь из тех, кто, по их мнению, может считаться в этом виноватым – прокурора, нервного жандармского полковника, начальника пересыльной тюрьмы, может быть, и Колычева, чтобы покарать за предательство…

А потом новый жандармский полковник объявит охоту на этих террористов, постарается поймать их и предать суду, их сошлют или казнят…

И террористы опять разбросают прокламации с призывами мстить царским псам, душителям и вешателям, и снова варварски уничтожат десяток этих вешателей, а заодно подвернувшихся под руку женщин, детей, адъютантов, лакеев, кучеров, случайных прохожих…

Кто-то из боевиков и сам подорвется на собственных бомбах, а кто-то уцелеет и снова предстанет перед судом…

Неужели новые обороты этого порочного круга никому не остановить? А никто и не хочет ничего останавливать… Бациллы этого безумия все шире распространяются в обществе, и уже никому никого не жаль, и смертоубийство уже не грех, и боевики продолжают бездумно лить кровь, полагая, что совершают светлые революционные подвиги во имя отечества, а общество им рукоплещет, оправдывая любые жертвы… Если так пойдет и дальше, через несколько лет Россия просто захлебнется в потоках крови!

Но никто этого не боится… Гимназические учителя, инженеры, промышленники – добропорядочные граждане и отцы семейств – жертвуют без меры на революционную деятельность, полагая, что это весьма прогрессивно и модно… И эти пожертвования позволяют профессиональным революционерам безбедно жить, с комфортом путешествуя по миру, и не считать деньги при подготовке очередного убийства…

Господи, неужели ты проклял Россию, лишив ее граждан разума? Останови, останови это безумие, не дай стране скатиться в пропасть!

На Никольской у «Славянского базара» Колычев появился задолго до назначенного Антиповым срока. Дмитрий так и не определился, что будет делать в случае, если увидит Муру, и хватит ли у него решимости сдать ее в полицейский участок.

Но увидеть ее и, главное, поговорить с ней было необходимо. А там уж как бог даст…

Не имея никакого опыта филерской работы, Колычев метался по Никольской, стараясь быть незаметным и придумать себе хоть какое-то занятие, чтобы не стоять столбом у входа в «Славянский базар». Когда он уже замерз и сильно устал от этой бестолковой суеты, из дверей гостиницы выпорхнула нарядная дама с ярко накрашенными губами. На ней была элегантная длинная шуба из дорогого каракуля и большой бархатный берет с пером. Из-под берета на плечи рассыпались тщательно завитые медно-золотистые локоны.

Грациозной походкой сытой кошки дама двинулась по Никольской в сторону Торговых рядов. Да, без всякого сомнения, это была Мура, хотя Дмитрию никогда не доводилось видеть ее такой нарядной и обольстительной. Он пошел за ней, догнал ее через квартал и крепко взял за локоть.

– Здравствуй, дорогая моя! Давно не виделись.

Колычев хотел проговорить это нейтральным тоном, но вопреки его желанию приветствие прозвучало как-то многозначительно-зловеще.

– Что вам нужно? – закричала Мура по-французски. – Оставьте меня в покое, или я обращусь к полицейским!

Ее произношение оставляло желать лучшего. Видимо, покойная матушка когда-то научила ее немного болтать по-французски. Но для того чтобы выдавать себя за французскую подданную, этого было явно маловато.

– Перестань валять дурака, Мура, – устало сказал Колычев. – Или ты думаешь, что стала неузнаваемой в этом берете?

– Не знаю, за каким чертом ты опять появился, Митя! – Мура перестала притворяться и перешла на родной язык, снабдив свою речь довольно скандальными интонациями. – Убирайся, я не желаю тебя видеть.

– Мура, ты сошла с ума?

– А ты полагаешь, что нежелание лицезреть твою особу – признак сумасшествия? Не обольщайся, ты не такой уж подарок для женщины, чтобы все отдать ради встречи с тобой. И перестань называть меня этой мерзкой кошачьей кличкой. Я давно уже подобрала для себя новое имя.

– Теперь ты – Долли, член боевой организации эсеров?

– А ты неплохо подготовился к нашей встрече! Тебя в жандармском управлении натаскали?

– Мы что, не можем сказать друг другу несколько слов спокойно?

– Ладно, если ты так хочешь, изволь. Только уйдем с людной улицы, я не желаю обращать на себя всеобщее внимание.

– Свернем куда-нибудь в кондитерскую или в трактир?

– Опять желаешь накормить бедную сиротку обедом? Спасибо, дорогой, я сыта твоими благодеяниями по горло. Свернем в переулок, где меньше народу. Если уж хочешь мне что-то сказать, придется делать это на ходу.

Они свернули в Богоявленский переулок, а потом в какой-то бесконечно длинный и пустынный проходной двор, коридором тянувшийся мимо неопрятных стен складов и мастерских. Задворки Никольской улицы представляли резкий контраст с ее фасадом – богатыми витринами магазинов, модных лавок и дорогих ресторанов…

– Ну, так что же ты хотел мне сказать?

– Мура…

– Не называй меня так, я ведь просила!

– Хорошо, я никак не буду тебя называть. Но задумайся хоть на минуту, что ты делаешь и зачем?

– О чем задуматься? Что я делаю? Я, прости за высокопарность, исполняю свой гражданский долг, чтобы сделать наших сограждан счастливыми. Я занимаюсь террором, и мне это нравится.

– Опомнись! Умоляю тебя, опомнись! Что ты говоришь – задумайся! Как может нравиться убивать людей? Ты же губишь себя, ты губишь свою душу! Ты всегда верила в бога.

– Я и теперь верю. И все, что я делаю в этой жизни, я делаю ради высшей справедливости, а не ради собственного жалкого блага, как ты. И я готова пойти на все… Христос учил: «Кто хочет душу свою спасти, тот потеряет ее, а кто потеряет свою душу ради меня, тот обретет ее…»

– Господи, но это же совсем о другом!

– Это тебе так кажется. Ладно, не будем разводить долгих дискуссий по вопросам толкования Евангелия. У тебя ко мне все?

– Нет, я не отпущу тебя…

– А что же ты сделаешь? Сдашь меня жандармам?

– Хотя бы. Тебя нужно остановить!

– Дурак ты, Митя. И всегда был дураком. Зря я тебя тогда пожалела.

Мура вытянула из меховой муфты руку в лайковой перчатке. В лицо Колычева снова глянуло дуло револьвера.

«А я опять без оружия, – успел подумать он. – И вправду дурак! Впрочем, не стрелять же в нее…»

Боковым зрением Митя отметил, что по двору к нему бежит Антипов и с ним два полицейских в форме…

«Проследил-таки за мной Павел Мефодьевич», – мелькнуло в голове у Мити, и тут же его отбросило назад, к стене, и острая боль обожгла бок…

– Полиция! Стоять! Бросьте оружие! Буду стрелять! Веневская, остановитесь, вы арестованы!

Но эти слова Митя слышал уже как-то издалека, сквозь звон, и все происходящее слишком долго пробивалось к его сознанию. Он почувствовал, что ноги перестают его держать, и медленно сполз в снег, окрашивая его кровью…

Мура сделала еще несколько выстрелов из револьвера в сторону Антипова и городовых, а потом кинулась бежать, подобрав полы своей роскошной шубы.

Впереди, у выхода из длинного и мрачного двора, были ворота, вероятно, никогда не запиравшиеся – их ржавые кривые створки болтались, открывая для Долли путь к свободе. Но тренированные городовые бегали быстро и вот-вот могли ее настигнуть…

Она успела выскочить из ворот на людную проезжую улицу, слыша за спиной топот тяжелых казенных сапог И распоряжения Антипова. И вдруг рядом с ней притормозил какой-то экипаж.

– Мадам, садитесь скорее! – Незнакомый человек звал ее, распахнув дверцу. Долли, не раздумывая, вскочила на подмостку, кучер хлестнул лошадей, и экипаж умчался из-под носа у сыщика и городовых, заметавшихся по тротуару.

– Стоять! Остановитесь! Полиция! Черт бы все побрал! – Антипов с тоской смотрел, как экипаж исчезает в конце улицы. – Извозчика ищите, извозчика, щучьи дети! Эх, упустили…

Колычев, оставшийся в глубине проходного двора, уже не видел и не слышал всей этой суеты… Над ним стоял местный дворник и оглушительно свистел, призывая на помощь.

Глава 25

Январь 1907 г.

Борис Савин с начала января спокойно жил во Франции и наслаждался покоем. Он сильно устал от прошлогодней суеты, и теперь ему хотелось комфорта и безмятежности. И так, в покое, Савин собирался прожить несколько месяцев, а может быть, и год, а может, полтора года…

В конце 1906 года на заседании центрального комитета партии эсеров Савин сам попросил своего временного освобождения со всех постов в боевой организации, ссылаясь на усталость.

Конечно, в прошлом году было очень много тяжелой и часто совершенно бесплодной работы, и рутина, связанная с подготовками терактов, страшно нервировала и утомляла. Когда теракт проходит быстро и удачно, тогда он бодрит, радует, волнует кровь… А это невозможно без изматывающей предварительной подготовки.

В конце года эсерам все же удалось убрать петербургского градоначальника генерала фон Лауница и главного военного прокурора генерала Павлова, не считая нескольких персон помельче, но все это были акты, что называется, второстепенной важности.

Проклятый неуловимый Дурново так и остался в живых, да и попытка покушения на Столыпина (после неудачи максималистов на Аптекарском острове эсеры-боевики взялись за дело сами) пока ни к чему не привела.

Столыпина после летнего покушения переселили вместе со всей семьей в Зимний дворец, где полицейским властям намного проще было организовать его охрану, к тому же, в отличие от Дурново, он предпочитал ездить на доклад к императору в Петергоф не поездом, а морем, что тоже осложняло деятельность боевиков.

Результаты наблюдений за премьер-министром показали, что он выходил из подъезда дворца сразу к Зимней канавке, где садился на катер, шел на катере по Неве до Балтийского завода или до Лисьего Носа, где пересаживался на яхту и отправлялся в Петергоф. Обмануть бдительность охраны и подойти к премьер-министру достаточно близко, чтобы кинуть в него бомбу или выстрелить, боевикам никак не удавалось.

Эсеры даже завербовали двух матросов из экипажа яхты премьер-министра, но брать на себя исполнение теракта моряки не хотели и только сообщали о передвижениях Столыпина, да и то постфактум, когда таким сведениям не было никакой цены…

Подкараулить катер Столыпина на одном из мостов через Неву и бросить в него сверху бомбу оказалось сложно – мосты слишком хорошо охранялись, а организовать нападение на катер на воде, не имея для этого ни опыта, ни технического оснащения, тоже было весьма затруднительно.

Савин просил отставки от своего имени и от имени Азеса. Он доказывал, что они оба слишком устали и не могут с прежним успехом вести дела и принять на себя ответственность за успешное покушение на Столыпина…

Говоря откровенно, он не так уж и добивался этой отставки, больше всего ему хотелось, чтобы товарищи осознали, какой непосильный груз тянет Савин на своих плечах.

Но отставка была принята. Обязанности Савина и Азеса было решено передать члену центрального комитета Слетову и товарищу Гроздову из Поволжья.

Ну раз так, то и прекрасно! Савин будет теперь отдыхать с чистой совестью.

До него, правда, доходили слухи, что террористическая работа затихла, а многие боевики совершенно не хотят работать под руководством неизвестных им людей – Слетова и Гроздова. Что ж, пусть посмотрят, есть ли незаменимые люди в руководстве или нет.

Но уже в начале января к Савину в Болье заявился из Италии Азес. Он сказал:

– Я привез тебе хорошую новость. Наша организация возродится.

Aзес был так возбужден, что было ясно – новость его экстраординарного характера.

Суть ее была в следующем: некто Сергей Иванович Бухало, ученый, уже известный своими изобретениями в минном и артиллерийском деле, в течение последних десяти лет работает над проектом воздухоплавательного аппарата.

Этот аппарат ничего общего с известными образцами аэропланов не имеет и решает задачу воздухоплавания самым радикальным образом: взлетает на большую высоту, опускается без малейшего затруднения, поднимает значительный груз и движется со скоростью до 140 верст в час.

Бухало готов отдать свое изобретение любой террористической организации, которая поставит себе целью цареубийство.

Азес виделся с Бухало в Мюнхене, рассмотрел чертежи, проверил расчеты и полагает, что теоретически Бухало задачу решил. Затруднение в практической, конструктивной части – у Бухало нет средств, чтобы оборудовать мастерскую, купить нужные материалы и построить летательный аппарат. Но если аппарат будет построен, цареубийство станет вопросом короткого времени – как легко подняться в воздух и, будучи неуязвимым, пролетая над царем, скинуть ему на голову мощную бомбу!

Савин не разделил восторгов Азеса.

– Послушай, Евно, ты рассказываешь какие-то глупые сказки. Я интересовался опытами Фармана, Блерио, знаю, что в Америке братья Райт достигли крупных успехов. Но извини, аппарат, развивающий скорость 140 верст в час и поднимающий большой груз на высоту, – это несбыточные фантазии… Среди изобретателей так много людей не от мира сего, любящих выдавать желаемое за действительное. Ты сам проверил его чертежи?

– Да. И я все-таки инженер, позволь тебе напомнить.

– Но ты никогда не занимался летательными аппаратами!

– Нет, в последнее время я специально изучал литературу по этому вопросу.

– И ты веришь в это открытие?

– Повторяю, в теории все верно. Нам нужно рискнуть. Причем рисковать нам придется только деньгами. А Бухало и требуется-то всего тысяч двадцать. Я думаю, такой скромной суммой мы можем рискнуть. Ты не представляешь, какие планы террористических мероприятий мы сможем разработать с помощью летательного аппарата Бухало. Это же просто новое слово в терроре! Скорость полета дает возможность устроить нашу базу за сотни километров от Петербурга – в Швеции, Норвегии, пожалуй, даже в Англии. А подъемная сила позволит сделать мощный взрыв и разрушить весь Царскосельский или Петергофский дворец… Ты подумай: государь отдыхает в загородном дворце в обществе августейшего семейства, придворных, слуг – и тут, вжжиккк, где-то в небе проносится над крышами дворца летательный аппарат – и все, ни царя, ни дворца, ни августейшего семейства, да и половины Петергофа уже нет… А, каково? А высота подъема гарантирует безопасность нападающих… Вот уж действительно террор поднимется на небывалую высоту в буквальном смысле. Боевая организация становится непобедимой!

– Ладно, я полагаюсь на твое слово. В конце концов, ты инженер, а у меня нет никаких технических знаний. Но только деньги пусть даст не партия, а частные лица, посвященные в курс дела. На словах все любят рассуждать о любви к отечеству, вот пусть рискнут капиталом.

Деньги были собраны по подписке с состоятельных доброхотов, мастерскую для Бухало оборудовали в Мюнхене, и работа над летательным аппаратом началась.

Савин продолжал наслаждаться покоем в Европе, но теперь он уже не чувствовал больше своей оторванности от дел, с нетерпением ожидая результатов работы Бухало.

Глава 26

Март 1907 г.

Очнулся Колычев в больничной палате. Сперва он даже не понял, где находится и что за казенная медицинская обстановка вокруг. Просто открыл глаза, увидел трещинку на потолке и долго, с радостным изумлением человека, внезапно вернувшегося к жизни, изучал ее. Потом повернул голову к окну, в стеклах которого играли солнечные лучи, и порадовался свету, сосулькам, клочкам облаков в голубом небе.

«Почему мне так радостно? Мура хотела меня убить… Но я жив! Как приятно видеть солнце и этот высокий белый потолок над головой!» – мелькали в голове Мити обрывки каких-то пустых и совершенно неуместных мыслей.

Собственное тело казалось ему легким, почти невесомым. Бок, правда, напоминал о себе тупой, ноющей болью, и что-то туго перехватывало грудь, мешая глубоко дышать.

В большую двустворчатую дверь, выкрашенную белой краской, кто-то заглянул. Колычев не сразу понял, чей это силуэт появился в дверном проеме…

– Очнулся? – спросил знакомый голос. В палату протиснулся Антипов в больничном халате с забинтованной рукой на перевязи. – Ну, слава тебе, господи! Молодцом, Дмитрий Степанович! Кстати, может быть, нам теперь на «ты» перейти? К чему эти церемонии, если уж вместе под пулями побывали? Давай, Дмитрий, по-простому.

– Изволь, Павел. Что у тебя с рукой?

– Да, ерунда, царапина. Эта стерва твоя зацепила.

– Прости…

– Ты-то, Митя, за что прощение просишь?

– Втянул…

– Замолчи, ради бога! Служба наша такая, за шаромыжниками всякими гоняться, значит, и подранить в любой момент могут. Все под богом ходим, как говорится, а твоей вины тут нет. Дмитрий, к тебе, раз ты очнулся, скоро господа из жандармерии пожалуют на беседу. Значит, слушай и запоминай – моя версия такая была: ты сам выследил опасную преступницу и, встретив меня случайно на Никольской, попросил оказать тебе помощь в ее задержании. Я счел нужным позвать городовых, но, поскольку я отходил на пару минут за помощью, тебе пришлось преградить террористке путь один на один, рискуя собственной жизнью. Дамочка была вооружена и пыталась тебя застрелить, что без малого ей и удалось. Пока подоспела помощь, она уже смогла, отстреливаясь, скрыться…

– Дурацкая версия, прости. Хотя и не сильно отличается от действительной.

– Ну, дурацкая не дурацкая, а я уже и в рапорте так отписал. Так что давай дуть в одну дуду. Кстати, начальство поражено твоей беспримерной храбростью. Можно сказать, грудью лег на защиту закона, не щадя живота своего. Полагаю, тебе теперь все будет прощено, так как ошибки твои смыты кровью, и даже не придется уходить в отставку…

– В отставку я все равно теперь уйду в любом случае. Но это неважно. Послушай, ты что-то сказал… Она смогла скрыться? Да?

– А ты и рад? Ну, Дмитрий, верно говорят – горбатого могила исправит. Знаешь, нельзя так уж голову терять из-за бабы… Хотя я тебя по-мужски понимаю, у меня тоже случай был, так одна мадам мне в душу запала, хоть клещами вырывай… Поверишь, чуть было на должностное преступление ради нее не пошел… Ладно, это дело прошлое. А твоя смылась, да. Ловкая девка, просто огонь! Тебя чуть не убила, меня ранила, унтеру Васюкову кусочек уха отстрелила. Ей-богу, всю мочку как ножом срезало. Чертова кукла! Выскочила тогда на улицу, прыг в какой-то экипаж и была такова. Пока извозчика остановили – ее уже и след простыл. Мы по первости думали, что ее сообщник поджидал, нашли владельца экипажа и за шкирку в жандармское отделение: «А какое-такое отношение ты, голубчик, имеешь к террористической организации?» Так представь себе, оказался случайный человек. «Я, – говорит, – как джентльмен не мог не помочь даме!» Джентльмен хренов выискался! Поубивать бы таких джентльменов! Говорит: «Вижу, молодая, очаровательная, роскошно одетая барышня спасается от городовых. На воровку не похожа – значит, политическая. Грех не помочь, чтобы вам, сатрапам, насолить. Можете наказывать, мне за такую ночь, что мы с ней тогда провели, ничего не жалко. Даже если в ссылку пошлете, будет что вспомнить!» Ты прости, друг, может, я что лишнее тебе говорю, забылся как-то… Тут твой лакей Василий дожидается, тебя наведать хочет. Давай ему указание дадим, чтобы в следующий раз водочки нам принес, а лучше коньячку. Надо же твое возвращение с того света отметить!

Как только Колычев пошел на поправку, к нему и вправду зачастили жандармские чины. Чтобы не подводить Антипова, перед которым он чувствовал вину, Дмитрий придерживался версии сыщика.

Тон разговоров жандармских офицеров с Колычевым после его ранения совершенно изменился. Больше никто не позволял себе раздраженно повышать на него голос, вопросы ему задавали весьма почтительно и вели себя с ним чуть ли не как с героем. Хотя сам Колычев не видел в этой ситуации ни героизма, ни особого ума…

Впрочем, ему больше не хотелось страдать, анализируя собственные глупости. Да, он вел себя как идиот, но даже идиотам, когда им доводится заглянуть в глаза близкой смерти, радостно возвращаться к жизни…

Антипов ежедневно приходил его навещать из своей палаты для легкораненых, развлекал разговорами, рассказывал всякие сыщицкие байки и так надоел, что Колычев вздохнул с облегчением, когда Антипова выписали. Дмитрию хотелось одиночества – начинался какой-то совсем новый этап его жизни. Прежнего Колычева уже не было, а что нужно было новому Колычеву, он еще и сам не знал…

Через две недели хирурги разрешили Василию перевезти хозяина домой с условием, что там будет чистота, хороший уход и специально нанятая сестра милосердия для перевязок и уколов. Вася бережно привез Дмитрия Степановича в особнячок, который они с Дусей оттерли по такому случаю до блеска.

Василий очень серьезно отнесся к своей миссии и даже от излишней заботливости съездил по шее извозчику, который ухитрился заехать в глубокий ухаб и тряхнуть сани.

– Смотри, куда едешь, раззява! Не видишь, у меня барин весь врагами отечества израненный! Тебе, ироду, объяснили – правь сторожко, раненого везем, так нет, прет не глядя куда ни попадя! Все раны барину разбередишь, бусурман окаянный!

– Дмитрий Степанович, батюшка, красавец наш! – Дуся встретила их на крыльце с причитаниями. – С возвращеньицем! Господи, а мы-то уж тут наплакались за вас! Но слава богу, обошлось. Смилостивился господь! Я уж сегодня схожу в монастырь к вечерне, свечечку за вас поставлю…

Оказавшись в собственной спальне, Дмитрий с наслаждением вытянулся на удобной кровати, на чистой, хорошо накрахмаленной простыне, повернул голову – и вдруг его обожгла боль. Не в раненом боку, а где-то в глубине сердца…

На ночном столике лежало кольцо, которое он положил на Рождество под елку для Муры. Вероятно, собираясь в номера «Феодосия», Мура, до того не снимавшая кольца с пальца, швырнула его за дальнейшей ненадобностью на столик.

Сразу вспомнилось все самое плохое, а главное, Мура с револьвером в руке и с перекошенным от злости, чужим, жестоким лицом…

Нет, хватит! Эти воспоминания надо спрятать где-нибудь в дальнем углу памяти, как ненужную старую вещь на чердаке с рухлядью, и никогда к ним не возвращаться, а то жить просто невозможно. А кольцо – выбросить… Кольцо, которое так красиво смотрелось на тонкой Муриной руке… Ладно уж, пусть останется вместе с другими «горькими сувенирами» Митиной жизни.

– Вася, – позвал Колычев слугу, – подай мне, голубчик, мою резную шкатулку. Ту, из Демьянова…

Украшенную затейливой резьбой самодельную шкатулку с вензелем «ДК» преподнес Колычеву человек, пробывший много лет на каторге без всякой вины и возвращенный оттуда лишь благодаря молодому судебному следователю, заинтересовавшемуся давним делом.

В шкатулке лежали довольно дорогие вещи: массивный золотой портсигар, изящный перстень с солитером, изумрудная брошь и женский браслет в виде змейки, но для Дмитрия ценность золотых безделушек была иной. Каждая из них связана с какой-то грустной историей. И больно помнить, и трудно забыть…

Дмитрий положил Мурино кольцо в шкатулку и невесело подумал: «Если так пойдет и дальше, то у меня вместо семьи будет неплохая коллекция драгоценностей!»