Текст книги "Изгнанник (СИ)"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Лесной Зверь обиделся, но ненадолго; поразмыслив, он понял, что Нуххар совершенно прав.

Однажды Нуххар вышел поутру из хижины и увидел, что прямо перед порогом сидит Зверь Домашний.

– Эй! – воскликнул Нуххар. – Чего тебе надобно? Только не говори, что пришел порвать меня на куски, ведь ты однажды уже одолел меня в честном поединке и выбил мне один глаз.

– Это так, – сказал Зверь Домашний и горестно вздохнул. – Но вот что не дает мне с тех пор покоя, Нуххар: отчего вы, побежденные, живете так весело и сытно, в то время как я, победитель, шастаю по лесам один-одинешенек и часто голодаю, и мокну под дождем, и мерзну на ветру?

– Потому что мы живем втроем в моей хижине, – ответил Нуххар, – и когда у нас выдаются неудачи на охоте, мы берем из моих запасов, а когда у нас удачные дни, мы восполняем то, что съели из бочек. Таким образом, у нас всегда хватает еды.

– Это умно, – признал Зверь Домашний. – Но почему же я так не могу? Ведь я сильнее вас всех!

– Ты не умеешь так потому, что ты – Зверь, а я умею так потому, что я – тролль, – сказал Нуххар. – И пока ты не признаешь этой очевидной истины, голодать тебе, и мерзнуть, и мокнуть, Зверь Домашний, несмотря на то, что в сражениях ты одолел нас всех.

Тут Зверь Домашний растянулся на брюхе и улеглся перед Нуххаром, шевеля хвостом.

– Я тоже хочу жить в твоей хижине, – сказал Зверь Домашний.

– Что ж, – ответил на это Нуххар, хитрый одноглазый тролль, – добро пожаловать!

Вот так и стали служить Нуххару Зверь Лесной, Зверь Степной да Зверь Домашний. Всех он привязал к себе своей хитростью, ну и еще добротой своего сердца (ведь Нуххар и сам был некогда и уродлив и глуп, поэтому жалел всех, в ком усматривал с собой хотя бы малое сходство).

И еще Нуххар говорил, что никого нельзя держать в неволе, ни хитрых, ни глупых, и оттого никогда не терял друзей.

* * *

Когда женщина открыла глаза, она увидела темноту и решетки. Потом она пошевелилась, потому что всегда, просыпаясь, потягивалась, и вспомнила, что ее руки прикованы.

– Эй, – позвала она.

Наверное, это неправильно – сразу говорить «эй». Надо как-то иначе.

Она задумалась. «Здравствуйте» – так говорят, когда видят собеседника, а она никого не видит. «Привет» – слишком радостно, а в этом подземелье совсем не радостно. «Кто-нибудь!» – чересчур много отчаяния. Это может огорчить тех, кто ее услышит.

Вот и выходило, что «эй» – лучше всего.

И она снова позвала:

– Эй!

– Что раскричалась? – услышала она отдаленный голос.

И сразу же, как по команде, темнота оживилась, забубнила, загремела цепями, зарычала, затрясла тяжелыми патлами, которые шлепали по голым плечам и производили устрашающие звуки.

– Где мы? – спросила женщина. Ей казалось, что ответ на этот вопрос поможет наконец разгадать все остальные загадки.

Она долго обдумывала, какое слово лучше употребить: «Где я?» или «Где мы?» И в конце концов, она пришла к выводу, что «я» прозвучит слишком самонадеянно, а «мы» будет и по-дружески, и близко к истине.

– Где мы?

– Под землей, тебе ж сказали, – пробурчал другой голос.

– Зачем мы здесь? – снова спросила женщина.

– Ты тролль? – рыкнул третий голос. – Ты сгниешь здесь!

«В этом „ты“ очень много от „я“, – подумала женщина. – Кажется, тот, кто сказал мне это, отчаялся и не боится заразить отчаянием остальных. Но ведь это неприлично!»

Она против воли почувствовала приступ высокомерия.

– Я нигде не сгнию, потому что у меня есть дети, – заявила она.

Маленькая молния блеснула перед ее глазами, когда она это произносила, – таким сильным было ее счастье при мысли о детях.

– У меня их целых четверо, – похвасталась женщина.

Но никто из прочих пленников этой молнии не видел. Все их молнии, должно быть, погасли уже очень давно.

– Мы тролли, а они нас ловят, – промолвил угрюмый бас. От звука этого голоса все звенья на цепи затряслись и наполнились пчелиным гудением. – Они ловят нас, вот и все тебе объяснение.

– Охотники.

– Охотницы.

– Они нас ловят.

Женщина не поняла, что это было – эхо или множество голосов. Но чем бы это ни было, у баса, несомненно, имелись и мощь, и власть. Поэтому когда женщина заговорила снова, она обращалась именно к нему:

– И что они с нами делают? Зачем держат нас в заточении? Если они считают, что мы – их враги, то почему бы им просто не убивать нас?

Бас расхохотался, а вслед за ним засмеялись и остальные.

Но это был неправильный смех. Тролли не должны так смеяться.

Тролль вообще смеется чаще, чем человек. Он смеется над смешным, над удивительным, над грозным, над опасностью, над колыбелью, над врагом, над котлом с добрым варевом. Тролль не смеется только над троллихой, потому что это против хорошего тона и к тому же может оказаться чрезвычайно опасным.

А эти тролли смеялись над женщиной. Над той, которая попала в беду и теперь задавала вопросы.

Они посмеялись над троллихой, и это лучше всяких слов свидетельствовало о том, как же низко они пали в своем несчастье.

Женщина понимала все это, поэтому она рассердилась и приказала:

– Объясняйте!

Тогда они устыдились и заговорили по-другому. Они стали ей все объяснять:

– Они нас ловят.

– Ты уже поняла, что они нас ловят?

– Они поймали нас.

– Они научились нас ловить.

– Они ловят нас, ловят и притаскивают сюда.

– Они запирают нас здесь.

– Они заковывают нас в цепи и сажают под замок.

Женщина молчала, вынуждая тех, невидимых в темноте, продолжать, и они послушно продолжали, потому что провинились перед знатной троллихой и теперь изо всех сил заглаживали свою вину.

– Но они не убивают нас.

– Мы бы тоже не стали убивать их сразу.

– Мы бы сперва заставили их страдать и мучиться.

– Они бы работали на нас.

Для троллей слова «работа», «страдание» и «неволя» были однокоренными. Да и для других народов это обстоит точно так же, но одни только тролли признаются в этом открыто.

– Мы делали бы их толстыми.

– Толстые рабы – вот кем бы они у нас были.

– И они бы страдали и мучились нам на радость.

– Вот как бы мы с ними поступили.

– Совсем не так поступают они с нами.

– Они не получают удовольствия, захватив нас.

– Мы сидим в темноте, а они даже не видят наших несчастий.

– Они не приходят полюбоваться.

– Они не умеют злорадствовать! – выкрикнул резкий металлический голос, судя по всему, принадлежащий молодому троллю. – Я оскорблен!

– Мы все оскорблены, – задумчиво произнесла женщина. – Но для чего же все-таки они ловят нас и держат взаперти?

– Нам не место в их мире, так они утверждают, – после очень долгой паузы произнес молодой тролль.

Троллиха громко фыркнула:

– Какая чушь! В любом мире найдется место для тролля. И они это тоже знают, иначе для чего бы им обменивать своих детей на наших?

Некоторое время все переговаривались на эту тему, и чем дольше другие пленники соглашались с троллихой, тем больше она понимала, что они что-то от нее утаивают.

Поэтому она позволила им побурчать и поразглагольствовать вволю, а потом просто спросила:

– О чем же вы так упорно не хотите мне говорить?

Тут-то они и взорвались. Осыпали всевозможными проклятьями тех троллей, что осмелились посмеяться над женщиной! Как будто не все они были в этом виновны, а только некоторые. Мол, это из-за глупых насмешников вина перед знатной троллихой выросла настолько, что теперь даже солгать ей – и то будет преступлением (а лгать женщине у троллей дозволяется и даже считается за добродетель). И отмолчаться не получится, ведь она задала прямой вопрос.

– Да не заставит же она нас силой, – высказался один из троллей, но остальные на него зашикали.

– Хочешь умереть в бесчестье?

И наконец они сказали ей правду.

– Из нашей крови люди делают какое-то особое лекарство, очень для них важное. Они обменивают его на большие деньги. Вот почему они держат нас здесь.

И все разом намертво смолкло.

На мгновение женщине показалось, будто все ее товарищи по несчастью разом исчезли, и она осталась в подземелье одна. Женщина дико перепугалась.

Она закричала:

– Эй! Эй!

А когда кругом зашевелились другие тролли, и звякнули чужие цепи, она сразу же успокоилась и даже засмеялась от облегчения.

– Вы здесь!

– Куда бы мы делись, – сказали другие пленные тролли.

Женщина успокоилась и продолжила свои расспросы:

– Но как же они делают свое важное лекарство из нашей крови, если содержат нас в такой невообразимой грязи и сырости! Я видела их больницы по телевизору, там всегда должно быть чисто, и у всех специальные шапочки и перчатки.

– Наша кровь так чиста, что ей не требуется ни шапочек, ни перчаток, – сказал один тролль.

А другой добавил:

– Наша кровь разъест любые шапочки и перчатки.

– У них есть потребное оборудование для этой работы, – сказал третий тролль. – Не прокусишь, очень прочное.

– Бесчестные существа, – проговорила женщина презрительным тоном.

Ей стало значительно легче, когда она сумела почувствовать презрение.

– Они делают из нашей крови лекарства, чтобы стать сильнее и моложе, – прибавил владелец металлического голоса, молодой тролль.

Троллиха сразу вспомнила запах, исходивший от охотницы, и поняла, что теперь другие тролли говорят ей правду.

Она откинула голову к стене и опять задремала. Она совершенно обессилела, а разговор ее измучил.

«Это потому, что у меня забрали много крови», – поняла она, и ей стало дурно.

* * *

Дети стояли в парке и смотрели на странное сооружение из земли и необработанного булыжника. Это была искусственная гора. Небольшая горка, если говорить точнее. Небольшая даже для детей, которые и сами-то были пока что невелики.

Странной была ее неестественность. Здесь не сама земля сочла нужным обзавестись утолщением, а какие-то люди, вопреки природе, постарались. Навезли песка и камней, насыпали и утрамбовали.

На плоской верхушке горы те люди устроили площадку с ограждением в виде цепей. В такие цепи запросто можно заковать тролля. Наверняка строители нарочно все так спланировали, чтобы, не вызывая подозрений, заказать на каком-нибудь металлическом заводе длинные и толстые цепи, гораздо длиннее, чем требуется для ограждения площадки. Вот эти-то цепи и используются теперь в тайной темнице для троллей, там, под горой, глубоко в земле.

Детям не понадобилось произносить свою догадку вслух: мысль была достаточно очевидной и носилась между братьями и сестрами, как ополоумевшая муха в банке, попеременно ударяясь то об один лоб, то о другой.

Внутри горы имелся безнадежно закрытый бар. При создании горки считалось, что бар этот будет постоянно открытым, день и ночь. Туда будут приходить люди, чтобы выпить – днем в полутьме и прохладе, а ночью – в сырости и сумраке. Иногда хочется поменять солнечную зелень парка на подвальную влажность подобного бара – ради контраста. Что до ночной тьмы, то человек, в отличие от тролля, охотно повернется к ней спиной и войдет в любую дверь, лишь бы только была открыта.

Но сейчас тяжелая дубовая дверь подгорного бара была заперта на огромный, проржавевший засов. Под дверь намело много мусора. Сюда давно никто не входил, ни днем, ни ночью. В засоренном фонтане возле входа валялись обломки летних стульев.

Дети долго смотрели на горку и бар. Они даже отошли подальше, чтобы впечатление было более полным.

«Парк такой веселый, а это место – жуткое, – подумала младшая дочь, покусывая губы. – Оно неприятное. Его хочется обходить стороной. Все вокруг приятное, а это – нет».

На самом деле тролли вовсе не предпочитают сырые и темные места. Тролли любят яркий солнечный свет. Только в троллином мире солнце светит иначе, и там больше красного и оранжевого, такого, от чего у людей заболели бы глаза. Но и зеленое солнце человеческого мира для троллей предпочтительнее, чем сырость и тьма. И особенно – чем такие заброшенные и грязные места, как этот бар, где никогда не происходило ничего хорошего и даже выпивка действовала отвратительно.

«Здесь всегда ощущалась опасность, – подумала старшая дочь. – Поэтому люди и обходили это место стороной. Поэтому и разорился бар».

Она кое-что знала о барах и разорении, потому что смотрела телевизор. Мама разрешала детям это.

Младший брат сел на корточки, тряхнул кистями лохматых рук, шумно втянул ноздрями воздух. Остальные дети наблюдали за ним.

– Ой, обезьянка! – сказал какой-то проходивший мимо посторонний ребенок. – Обезьянка, мама!

Он потянул родительницу за собой и скоро уже стоял перед осиротевшими детьми и смотрел на младшего братца. А младший братец, подняв мордочку, смотрел на него.

– Можно сфотографироваться с вашей обезьянкой? – вежливо спросил у детей посторонний мальчик.

Дети переглянулись, и старшая сестра сказала:

– Да.

А потом приказала младшему братцу:

– Обними этого мальчика за шею, как будто ты его любишь.

Так они и сделали. Родительница сфотографировала своего мальчика в объятиях тролленка, дала старшей девочке пятьдесят рублей и поскорее ушла, уводя с собой отпрыска.

Младший братец обнюхал пятьдесят рублей и сморщился. Ему не понравился запах.

– Обменяй это поскорее на еду, – жалобно протянул он. – Я хочу съесть эти деньги и выбросить их вон.

Младшая сестра спросила:

– Ты нашел то, что мы искали?

– Да, – ответил лохматый братец. – Наша мама – внутри горки. И я думаю, что там, внутри, – очень опасно.

Они обошли горку со всех сторон в поисках входа, а потом старший брат сказал:

– Дождемся ночи и вломимся через бар.

* * *

Енифар не умела бегать так, как бегал тролль, ее спутник: быстро и ровно, всегда с одинаковым дыханием. Она то обгоняла спасенного пленника, то отставала от него. Если она обходила его, то громко над ним потешалась, а если отставала, то помалкивала и сердито сопела у него за спиной, так, что у него щекотка ходила между лопаток. Он, конечно, все слышал, но никак не показывал виду, что слышит.

Они возвращались в ту сторону, откуда пришел отряд. К границе, к троллиным землям. Деревня оставалась по левую руку, они нарочно обходили ее по широкой дуге, чтобы избежать ненужных встреч.

Наконец Енифар совершенно выбилась из сил, тогда тролль остановился, повернулся к ней и сказал:

– Я очень устал. Передохнем.

Она повалилась на землю прямо там, где стояла, и проворчала:

– Вы, мужчины, всегда бросаете дело на половине.

– Случается, – согласился он.

Ее лицо заливал такой горячий пот, что ей казалось, что кожа ее вот-вот оплавится, а кровь под кожей закипит и пойдет из носа пузырями.

– От этого все беды и невыигранные войны, – продолжала Енифар, с жадностью глядя в холодное небо.

– Войны ведутся вовсе не для того, чтобы их выигрывать, – возразил тролль, – а ради удовольствия. Если война такова, что ее непременно надо выиграть, значит, дело совсем плохо. Но такое, к счастью, происходит очень редко.

Енифар разрыла ногтями землю, вытащила клок травы вместе с корнями и положила себе на лицо, чтобы охладиться.

– Когда ты спал в плену, – спросила Енифар, – что тебе снилось?

Тролль задумался, пересчитывая собственные пальцы: такая у него была манера собирать мысли воедино; потом признался:

– Плохо помню. Меня ударили по голове. Для чего тебе знать мои сны?

– Хочу понять, одно и то же снится тебе в плену и на свободе или разное, – объяснила Енифар. – Мне все кажется, что свободные сны – совсем без видений или легкие, непонятные, без всякого смысла. Просто отдых, понимаешь? А вот сны рабские или пленные, – эти, наоборот, сочные, полные подробностей и приключений, в них много прикосновений и сердечной боли; они тяжелые и хорошо запоминаются. Из таких снов и берутся все истории для рассказов.

– Откуда тебе известно о рабских и пленных снах? – спросил тролль.

Енифар не ответила, только надулась, но в темноте, да еще с комком травы на лице она могла бы и не трудиться корчить гримасы, ее все равно не было видно.

– Ты не знала никогда настоящего плена, – сказал ей тролль, которого она освободила. – Подумаешь, люди, которые должны тебя кормить, ругаются и дерутся! Эдак всякий, услыхав дурное слово, сочтет себя порабощенным и начнет плакать…

Они оба засмеялись и хохотали вволю, пока не насытились; спешить им было некуда.

Потом тролль сказал более серьезно:

– Пока твои руки не связаны, и ты можешь подпрыгнуть и не удариться макушкой о потолок, – считай себя свободной. А вот когда ты сидишь в глубине горы, и над тобой навалена целая толща земли, и тебя приковали цепями к каменной стене, – вот тогда начинай беспокоиться. Знаешь сказку о женщине, которую поймали охотники на троллей и спрятали внутри горы?

– Ну, – сказала Енифар, – возможно, кое-что я и слышала. А может быть, я сама все это и придумала.

Она вытащила еще один комок земли и взгромоздила себе на лицо, поверх первого. Какой-то муравей или жучок, определенно, проползал по ее виску, равнодушный к тому, где ползет и кого щекочет.

– Эту историю рассказывают храбрым детям, чтобы они не сомневались в своей храбрости, – сказал тролль.

Енифар прищурилась:

– А ты ее откуда взял? У тебя ведь нет детей!

– Не были, так будут, – возразил тролль, – да я же и сам когда-то был ребенком. Но ты права, – признался он тотчас же вслед за этим и размяк, – про женщину в плену у горы я узнал совсем недавно. Побежденным и пленникам снятся странные сны, – ты угадала, Енифар.

Девочка громко фыркнула, и земля с корней вырванных ею растений посыпалась ей в глаза.

– Я и сама погребена под землей, смотри, – сказала она. – Меня ли удивить историей о женщине, спрятанной внутри земляной горы!

* * *

Когда стемнело, четверо детей собрались возле тяжелой дубовой двери и стали руками разгребать мусор, заваливший вход. С наступлением сумерек многое в праке изменилось. Днем люди ходили по парку в одиночку или парами. Эти люди были общительны и любопытны и легко могли привязаться к детям, играющим возле закрытого бара. Но в темноте люди начали сбиваться в стаи, а это гораздо более замкнутые сообщества, и туда не принимают посторонних, разве что из желания превратить их в жертву.

Однако стаи не только жестоки, они еще и предусмотрительны и наделены крепким, правильным инстинктом, которого напрочь лишены одинокие существа. Поэтому ни одна из стай не останавливалась возле четверых тролльских детей, не наблюдала за ними и уж конечно не задавала им никаких вопросов. Только один раз над ними посмеялись, очень громко, но издалека, и дети сочли, что это вполне безопасно.

Когда дверь была освобождена, старший мальчик подошел к ней и улыбнулся. У него были отличные зубы, белые и крепкие, и он принялся грызть дубовую древесину. Сказать по правде, пришлось ему изрядно потрудиться! Он погружал лицо в тяжелые доски, и мазал их слюной, так что со стороны могло бы показаться, будто он лобызает дверь, – ну что за глупость! Разве двери целуют?

– Еще как целуют, – уверенно сказала младшая дочь и передернула плечами так, что все розовые оборки на ее платье встрепенулись. – Особенно если за дверью спит возлюбленная, а сама дверь заперта!

– Не говори о том, о чем тебе говорить рано, – остановила ее старшая сестра. Но при этом она мечтательно улыбнулась.

А их брат продолжал грызть дверь, и острые занозы застревали у него в деснах. Губы и язык его кровоточили. Однако он упорно размачивал древесину слюной, скреб ее резцами и, набрав полный рот щепок, выплевывал их.

Младший братец сидел на корточках, раздувал ноздри и кивал: запах их матери становился все сильнее.

Когда отверстие оказалось достаточно большим, чтобы туда можно было просунуть руку, старшая сестра подошла к брату, обняла его за плечи и отодвинула в сторону.

– Довольно, – строго проговорила она.

Мальчик обратил к ней распухшее, испачканное кровью лицо и улыбнулся. Улыбка открыла целый лес щепок, вонзившихся между зубами. И еще несколько заноз торчало из щек, а одна оказалась прямо под носом.

Старшая сестра сказала:

– Приведи себя в порядок. Что за вид!

И пригладила пальцем его брови.

Она вложила руку в отверстие, проделанное в двери, и, прихватив край доски, с усилием выломала ее. Затем пнула дверь, и та треснула пополам.

Перед детьми открылся черный зев, и они быстро вошли внутрь.

В брошенном баре оказалось душно и мокро, а темнота стояла такая, что дети почувствовали себя упавшими в пропасть.

Тогда младшая дочка с глазами-звездочками плюнула себе в ладонь, и ее рука загорелась, как факел. Сразу же пространство стало обыденным и довольно тесным, и дети увидели пустую стойку бара и треснувшее зеркало за ней. На стенах висели скособоченные картинки, заплывшие от сырости и старости.

Младшая дочь женщины подняла руку и медленно обвела ею весь бар, чтобы высветить каждый закуток. И наконец они увидели то, что хотели: низкий лаз сразу за стойкой, в углу. Очевидно, там и начинался вход в подземелье.

– Я пойду первым, – сказал младший братец после долгого молчания.

Дети молчали не потому, что каждый боялся идти вперед, а потому, что они попросту не знали, какими словами выразить происходящее. Но младший братец, хоть и был похож на тролля из самой низшей касты, нашел правильные слова.

– Я хорошо ползаю, – прибавил он. – И у меня есть нюх.

– У нас у всех есть нюх! – возмутилась старшая сестра, благодарная меньшому тролленку за то, что он оказался умнее всех. – А я еще и сильная.

– Я пойду первым, – повторил младший братец.

– А я – последней, – подхватила младшая сестра. – Чтобы освещать дорогу тем, кто впереди.

Старший брат молчал, выдергиввая изо рта занозы, но когда сестры посмотрели на него, он улыбался, и зубы у него были красными, словно он их выкрасил, как и подобает настоящему троллю.

И они нырнули в лаз.

Гора сжимала их со всех сторон и норовила раздавить, но когда такое случалось, старшая сестра приподнимала земную толщу, упираясь локтями в пол и выгибая по-кошачьи позвоночник. В эти мгновения ее хвостик напрягался и вытягивался, как стрела, так что в конце концов ее джинсы лопнули сзади. Раздосадованная девочка разодрала их когтями, и они превратились в юбку, состоящую из десятка лохматых лент, наподобие дикарской одежды. К слову сказать, обычно так и одеваются настоящие троллихи, только ленты их одежды причудливо перевиты и сотканы из самого лучшего шелка, и украшены бубенцами и узорами.

Дети ползли под землей целую вечность, а на земле прошло всего сорок минут. Таково свойство жизни в пещерах: время здесь идет совершенно иначе, нежели на поверхности, и с этим следует смириться заранее.

Наконец навстречу им потек широкой полосой воздух – не сдавленный, как в тоннеле, а разжиженный. И в этом воздухе ощущался едва различимый запах их матери.

Дети замерли возле выхода из тоннеля. Младшая сестра сжала руку в кулак, и свет погас. Очень долго они прислушивались, пытаясь определить, где же они находятся и кто таится в темноте, кроме них.

«Я слышу бряканье, – подумала младшая сестра, почесывая пальцем зудящую серединку ладони. – Похоже на то, как звенят вилки и ножи, когда моешь посуду».

«Я слышу вздохи, – подумала старшая сестра и вздохнула сама. – Такие глубокие, словно кто-то объелся и теперь смотрит по телевизору чувствительный фильм».

«Я слышу, как скрипят зубы! Здесь тролли!» – подумал младший братец.

Забыв об осторожности, младшая сестра раскрыла ладонь, и все вокруг озарилось мягким светом. Огромная пещера словно расцвела, а свет разливался все дальше, ни одной подробности не позволяя оставаться спрятанной в тени.

Дети увидели разом все: и решетки, и камни, и троллей, прикованных к большим железным кольцам, и низкие потолки, такие, чтобы самым рослым давили на макушку и заставляли втягивать голову в плечи. Все там было плохо, даже еда в некрасивых, расплющенных тарелках.

– Что это за место? – спросила младшая сестра, обводя вокруг себя рукой. – Мне здесь очень не нравится.

А старшая пронзительно закричала:

– Мама!

Троллиха, дремавшая на земляном полу, встрепенулась и бросилась к решетке. Из-под ее ногтей сочилась влага.

Лохматое существо свернулось в комок и стремительно покатилось по полу. Младший сын троллихи не боялся ни удариться, ни испачкаться; он ощущал запах своей матери и спешил к ней, как только мог. Грязь, что скопилась на полу в пещере, впитывалась в его шерстку, и таким образом образовалась чистая и ровная дорожка. Вот по ней-то и ступали остальные дети, родившиеся в зеленом ящике для садовой рассады.

Когда чумазый комок ударился о решетку, троллиха вскрикнула, а комок распался, разжался и оказался ее меньшим сынком. Старшие дети тоже подбежали к клетке, где была заперта их мать, и схватились руками за прутья.

Они были так разгневаны, что прутья под их руками раскалились. Дети принялись колотить по ним руками и ногами, и их кожа покрылась волдырями от ожогов.

* * *

– И тут, конечно же, на шум явилась охотница на троллей, собственной персоной, и с ней еще дюжина охотников, и все они были хорошо одеты, и с дубинами в руках, и еще с разным оружием, и все они набросились на детей и попытались их убить, да? – сказала Енифар и села, отряхивая обеими руками лицо и волосы. – Так всегда бывает, и хорошего в этом мало.

– Напротив, в этом было много хорошего, – возразил тролль, – ведь у них имелись при себе ключи от всех замков.

– Это очень глупо – постоянно носить такие важные ключи, да еще держать их на поясе или в кармане, – заметила Енифар. – Если бы мне поручили охранять пленников, я бы никогда не допустила подобной ошибки.

– Эту ошибку допускают все тюремщики, иначе в мире не осталось бы подобных сказок, – ответил ей тролль. – Впрочем, ключи были только у охотницы, а двое мужчин, которые пришли с ней, держали пистолеты.

Они прицелились в детей, которые, ошалев от ярости и боли, все лупили и лупили по решеткам, так что помещение наполнилось звоном, грохотом, воплями, вонью раскаленного железа и запахом паленой кожи.

Люди открыли стрельбу, однако попасть в троллят оказалось не так-то просто, ведь те все время перебегали с места на место, приседали или подпрыгивали, и притом выкликали самые разнообразные и ужаснейшие ругательства, а старшая девочка еще и размахивала своим шелковистым длинным хвостиком.

Все это создавало в пещере страшную сумятицу.

Пленные тролли рычали и напрягали свои цепи, стараясь вырвать их из гнезд. Двоих пленников случайно ранило выстрелами, а один, кажется, и вовсе погиб и теперь свешивался в оковах со стены, косматый и бессильный, как огромный лишайник.

Старший из мальчиков набросился на женщину-охотницу и впился зубами ей в плечо, пачкая своей кровью ее одежду. Пока та отбивалась, младшая из девочек сжала руку в кулачок и изо всех сил ударила злодейку в нос.

Это она умела, потому что родилась уже готовой драчуньей; уж такой ее изначально задумывала мама.

Охотница вскрикнула, а ее спутники-мужчины разом повернулись и нацелили пистолеты на старшего брата и младшую сестру.

Тогда самый маленький из всех, косматый тролленок, взмахнул руками и прыгнул на одного из этих сильных, вооруженных мужчин. От неожиданности охранник сдуру пальнул и попал в своего товарища; тут-то все повалились друг на друга, смешивая человеческую кровь с троллиной. Охотница кричала, как безумная, потому что косматый мальчик выдергивал у себя шерсть и запихивал комки в нос и в глаза ненавистной женщины, укравшей его мать. А шерсть у тролленка была очень грязная.

Мертвый охранник всем мешал, и об него все спотыкались. Живой охранник продолжал размахивать пистолетом, но тут с пушечным грохотом лопнула одна из цепей, и здоровенный тролль – обладатель басового голоса – с размаху ударился всем телом о раскаленную решетку. На его коже остались вертикальные полосы, ярко-красные и дымящиеся, однако прутья выскочили из гнезд и празднично запели на полу, а тролль вырвался на свободу.

– Я знаю, что случилось дальше. Он увидел старшую сестрицу в лохмотьях, которые едва прикрывали ее тело, да так и застыл на месте, – сказала Енифар. Она кивнула, отвечая своим грустным мыслям, и вздохнула: – И охранник сразу же застрелил этого тролля. Но зато тот умер, любуясь прекрасной женщиной, поэтому его последний вздох был счастливым.

– Откуда тебе известны такие вещи? – удивился тролль, который рассказывал девочке эту сказку.

– Наверное, видела во сне, – ответила Енифар. – А ты разве нет?

Он пожал плечами.

– Смерть на глазах троллихи – лучшее доказательство любви, если другие доказательства запрещены или невозможны. У людей это по-другому. Когда люди говорят, что «умирают от любви», это просто-напросто означает, что им скучно.

– Если бы люди действительно умирали от любви и больше ни от чего другого, – презрительно сказала Енифар, – они бы жили вечно.

* * *

Жила однажды красавица, ее звали Бээву. У нее были толстые косы, каждая толщиной в ляжку. Когда она укладывала волосы баранками вокруг ушей, то казалось, будто у нее три головы вместо одной.

У нее был отец, а у отца было четыре коровы. Бээву очень любила этих коров и ходила их пасти. Однажды на коров напал Зверь Лесной, но Бээву схватила Зверя за переднюю и заднюю лапы и разорвала на кусочки, а его внутренности скормила своим коровам.

Вечером она отправилась доить коров.

Коровы встретили ее веселым мычанием, а Бээву поставила ведро, уселась на маленькую скамеечку и взялась за дело. Она надоила целое ведро отборнейшего и густейшего молока, процедила его сквозь толстую сеть, сплетенную из ее собственных волос, перелила в кувшин и понесла в дом.

Тем временем к отцу приехал в гости один тролль по имени Хонно. Это был очень красивый молодой тролль, с густыми синими волосами и одной белой прядью на затылке. У него были черные глаза и розовые губы, такие нежные, что впору было принять их за раздавленные лепестки, прилипшие к лицу.

Когда Хонно увидел Бээву, то потерял дар речи, а она поставила молоко на стол перед гостем и своим отцом и сама уселась рядом, сложив руки на коленях.

На самом деле мысленно она насмехалась над Хонно, и уж он-то об этом сразу догадался, потому что Бээву ему очень понравилась. А отец девушки ничего не понял. Для начала он посмотрел на молоко и увидел, что оно розовое.

– Разве наши коровы доятся розовым молоком? – строго спросил отец Бээву.

Бээву сказала:

– Как видишь.

– Но это очень странно, – продолжал ее отец, – сколько я держу коров, их молоко всегда было белым.

– А сегодня оно розовое, – упрямо сказала Бээву, – потому что наши коровы наелись окровавленных внутренностей Зверя Лесного.

Отец разгневался на Бээву, он встал и хлопнул кулаком о ладонь.

– Как ты могла так поступить с нашими коровами! – вскричал он. – Ведь теперь они захотят питаться только свежим мясом, уж я-то знаю. Стоит скотине отведать окровавленных внутренностей, и уже не заставишь ее есть траву, как раньше. Где я найду столько Зверей, Лесных и Степных, чтобы прокормить четырех коров, да еще пятую корову впридачу?

Бээву затрясла своими пышными волосами и затопала ногами, не вставая, впрочем, со скамьи. Левым коленом она проломила стол, а правым ухитрилась ударить гостя, причем совершенно того не желая.