Текст книги "Изгнанник (СИ)"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Глава седьмая

Гном по имени Камнегрыз, обладатель фиолетовой бороды со вплетенными в нее желтыми прядками, остановился возле дерева, сраженный приступом глубочайшей задумчивости. Эти приступы настигали его в самое разное время и порой в самых неподходящих местах, например, в трапезной. Как и многих других гномов, Камнегрыза глодала важнейшая проблема: как ему жить дальше.

После захвата Калимегдана кхачковяр объявил программу-максимум выполненной, а гномский народ – несомненно-вольным, обладающим наибольшей свободой выбора из всех народов Истинного мира, хранителем портала – в общем, самым великим. От открывающихся перспектив кружилась голова. Еще год назад гномы считались жалкими маргиналами. Заслышав о гномах, люди и эльфы (да и тролли тоже!) с легким пренебрежением пожимали плечами. Да живого гнома вообще мало кто видел! Сидят, мол, где-то в горах коротышки и добывают драгоценные камни… вроде бы.

А теперь! Даже смешно подумать, как все повернулось теперь. Любой гном имел право оставаться в Калимегдане и посвятить себя служению хранителя портала. Либо же мог вернуться в горы и вести там привычный образ жизни. Предполагалось также, что впоследствии все правосудие в Истинном мире будет вершиться с непременным участием одного из гномских представителей. Но это, как объявил кхачковяр, потребует глобальной законодательной реформы. «Дело не одного года, – сказал кхачковяр. – Дело будущего. Впрочем, не слишком отдаленного».

Пока что Камнегрыз оставался в Калимегдане, хотя многие его собратья уже отбыли обратно в горы.

Соскучились по дому, по работе.

Быть хранителем, в принципе, несложно: следовало патрулировать огромный сад, окружающий белые башни, и вылавливать всех, кто покажется хоть сколько-нибудь подозрительным. Любого, кто не местный, надлежало хватать, обезвреживать и тащить к кхачковяру.

Составляя кодекс хранителя, кхачковяр пытался настаивать на термине «доставлять» или даже «препровождать», но в конце концов согласился с необходимостью соблюдать древнюю чисто гномскую традицию и всех пришельцев именно «тащить». В конце концов, от этого обычая еще никто не пострадал. Опыт предков – он тоже не на пустом месте создавался.

Камнегрыз напряженно размышлял над своим будущим. Так напряженно, что временами впадал в каталепсию – вот как сейчас. Путем погружения в транс он старался определить, насколько ему нравится бродить по саду в поисках незнакомцев, подлежащих захвату. Иногда ему казалось, что совсем не нравится… А иногда – ничего так, забавно.

– Эй, – произнес кто-то, бесцеремонно вторгаясь в жизненное пространство Камнегрыза. – Так и будешь на меня таращиться? Или давай поговорим?

Камнегрыз очнулся от задумчивости, погладил бороду, переплел одну из желтых косичек, не спеша – а что ему спешить-то, он-то у себя дома, – обошел дерево и увидел, что на земле, привалившись спиной к стволу, сидит какой-то явно незнакомый человек. На лицо – красномордый, волосом невзрачен и одет по-глупому, в клетчатую рубашку и грубые штаны, какие здесь никто не носит. А вот обувь, наоборот, для глаза приятная.

Камнегрыз присел перед ним на корточки, с интересом пощупал его твердые скулы и светленькие волосы. Пришелец жмурился, но физиономии не отворачивал и неудовольствия никак не проявлял.

Потом он спросил:

– И где это я?

– Ты – в Калимегдане, – провозгласил гном.

– Ну да! – сказал пришелец. – А я-то все гадал, по ту сторону границы я или по эту… Воздух здесь, вроде, тролльский, но солнце совсем не такое яркое… Странное местечко.

– Калимегдан одинаков в обоих мирах, по обе стороны границы, – поведал гном общеизвестное. Общеизвестное полагается возглашать с особой торжественностью, кстати.

Пришелец вздохнул полной грудью. Камнегрызу даже показалось, что неприятный пришелец по какой-то причине счастлив, и гнома это не на шутку обеспокоило. До сих пор у Камнегрыза еще не было опыта общения с пришельцами, однако гном предполагал, что таковые должны быть растерянными, беспомощными и жалкими. Их очень легко будет хватать. А этого как будто ничем не удивишь. Сидит себе под деревом, довольный такой.

– Кстати, ты задержан, – сказал Камнегрыз, – и должен быть доставлен к кхачковяру для допроса. Кхачковяр определит, что с тобой делать.

Чужак легко поднялся на ноги.

– Веди меня к своему кхачковяру, – проговорил он, даже как будто весело. – Пусть определяет. Блин, даже не предполагал, что когда-нибудь встречусь с гномами! Тебя как зовут?

– Положим, Камнегрыз, – с достоинством ответил гном. – Но тебе это не поможет.

– А я Авденаго, – представился чужак. – Слушай, брат, а вот гномы – за троллей или против?

– Мы – гномы, – отрезал Камнегрыз. – Тебе руки связать или сам свяжешь? Сумеешь за спиной-то? У многих не получается, я поэтому и спрашиваю.

– А зачем мне руки связывать? – удивился Авденаго. – Я же добровольно иду. И бежать не попытаюсь. Хочешь, возьми с меня честное слово, что не стану оказывать сопротивления.

– По закону положено, чтобы задержанным связывать руки, – сообщил гном. – Независимо от их намерений и всяких там заверений. Так что честное слово тут не поможет. А уж потом суд постановит, развязывать тебе руки или прямо так, связанным, отправить на принудительные работы.

Поведав чужаку все это в неспешной гномской манере, Камнегрыз исключительно ловко ухватил его запястья мозолистой лапой и скрутил их у пленника за спиной.

– Слушай, веревка впивается, – сказал тот возмущенно. – Ты что, с ума сошел? Ослабил бы хоть узлы-то, следы же останутся. Позор один.

– Положено, – проворчал гном. – Топай.

И зашагал по саду, показывая дорогу. Авденаго ковылял следом. Яркий солнечный свет сразу померк в его глазах. В голове бродили разные неприятные мысли… Может быть, вовсе и не напрасно питерские тролли охраняли расщелину в фундаменте недостроенного дома. И, может быть, не стоило завлекать Деяниру к ложу больного Морана и оставлять ее там вместо себя. Известно ведь, что коварные замыслы часто оборачиваются против интриганов. Змея, так сказать, жалит самое себя в пяту…

Нет, оборвал свои ничтожные рассуждения Авденаго, лучше уж на каторгу в гномские рудники, чем ухаживать за хвореньким Мораном и наблюдать, как он плачет над «Бедными людьми».

Положим, Авденаго пробрался на стройку нелегально. Он это признает. Потому как наказаний без вины не бывает, и у каждого человека сыщется какая-нибудь да винишка, а уж у тролля – и подавно… Перелезть через забор – не такой уж большой грех. А вот по морде охраннику налупцевать – это уже грех побольше. Если по человеческим меркам. А по троллиным – так и вовсе добродетель.

И кто это говорит, будто жить по двойным стандартам просто? У Авденаго голова идет кругом, когда он пытается применять эти самые двойные стандарты к своей жизни.

А вот, скажем, удирать от троих троллей-дежурных, бегать по всей стройке, петляя и перепрыгивая арматурины, – точно добродетель. Тут Авденаго кругом прав, и как человек, – ибо человеку положено от троллей спасаться, если не хитростью, так бегством, см. «Пер Гюнт», – и как тролль, – поскольку те тролли были из другого рода, возможно, даже из неприятельского, а у троллей насчет родовой вражды все очень строго. Любой тролль любому троллю либо враг, либо друг. В зависимости от происхождения. Это не как у людей, где сперва дружат, а потом какую-нибудь гадость делают за просто так или по глупости.

В общем, по большому счету, Авденаго – хороший. И руки ему связывать было совершенно не обязательно. Атиадан непременно спросит мужа, откуда у него на запястьях следы от веревки, а узнав правду – страшно разозлится.

Гном обернулся и погрозил Авденаго кулаком.

Тот опешил:

– Еще и кулаками машет, поглядите на него! Мало тебе, что связал меня, как скотину?

– Ты сейчас о чем думал? Как бы меня в спину ловчее ударить?

– Еще чего, – обиделся Авденаго. – Если хочешь знать, я сейчас думал о моей жене.

– Да ну! – поразился гном. – У тебя и жена есть?

– А у тебя разве нет?

– Моя жена – дома, – сказал гном.

– Ну так и моя – дома, – огрызнулся Авденаго. – Где же ей быть, по-твоему?

– Никогда не знаешь, что придет в голову женщине, – рассудил гном. – Но ты в мою спину так хищно все-таки не гляди. Я же тебя насквозь вижу.

И он быстро, переваливаясь на ходу, зашагал дальше.

Цель их маленького, стремительного путешествия находилась в глубине сада: кресло, сложенное из больших камней и накрытое толстой шкурой какого-то невезучего зверя. Какого – неясно, поскольку лапы и голова отсутствовали. Гном остановился так внезапно, что Авденаго не успел отреагировать и врезался в его спину головой. Гном даже подпрыгнул от неожиданности и быстро, резко стукнул своего пленника кулаком.

– Я же тебе приказывал не смотреть хищно!

– Да я и не смотрел, – пробурчал Авденаго.

– А надо! – сказал гном. – Надо смотреть! В другой раз вообще расшибешь себе лоб.

Он заставил Авденаго встать на колени и привязал, растянув его руки, к двум столбам напротив кресла.

– Это чтобы ты ощущал почтительность, – сообщил гном, затягивая последний узел. – Для твоей же пользы делается. Ты пока поразмысли о собственном ничтожестве, а я доложу кхачковяру о твоем прибытии.

И гном исчез между деревьями. Посмотрев ему вслед, Авденаго увидел часть белой стены с лепниной.

Авденаго остался один. У него образовалось свободное время для раздумий. До сих пор события скакали галопом и осмыслению не поддавались.

В принципе, тролли не склонны анализировать содеянное и пережитое. Но если тебя растянули между столбами, да еще поставили на колени, да еще бросили в одиночестве, – чем, спрашивается, еще заниматься?

«Судя по всему, этот кхачковяр – нечто среднее между Гитлером и нашим учителем русского в школе, – думал Авденаго. – Так что Деянира явно в выигрыше. Она, конечно, сейчас на меня злится, но это только потому, что не знает всей правды. Не дано ей ценить собственного счастья! Подумаешь – ему подушки поправлять, печально подносить лекарство… Подумаешь – Достоевский вслух…»

Авденаго вспомнил, что в том издании, которое сейчас наверняка держит в руках Деянира, после «Бедных людей» идут «Белые ночи» и «Неточка Незванова». Моран наверняка разлакомится и захочет еще и «Неточку»…

«А я бы сейчас и „Белые ночи“ вслух почитал, – вздохнул Авденаго. У него затекли руки. – За все приходится платить, так или иначе. Странно, что в кулаке сохранилось ощущение чужого носа. Мяконький такой кончик носа, как хоботок. И влажненький. Распух сейчас, наверное…»

Падение в портал показалось Авденаго ужасным. Его и сейчас начинало тошнить, когда он вспоминал это стремительное движение в никуда и как бы в пустоте. Вроде и падаешь, вроде и висишь, а вокруг даже не темнота, а просто ничто. Не удивительно, что все кишки в животе возмущаются. Если бы кишки были избирателями, Авденаго никогда в жизни не сделался бы президентом. Но в условиях тотальной диктатуры, конечно, подобный вопрос даже не поднимается.

В какой-то момент Авденаго потерял сознание, а когда он очнулся, то увидел сад. Контраст был таким сильным, что Авденаго едва не расплакался. Точнее, он и расплакался, только скрытно и очень ненадолго. Обычно тролли выражают восторг громким криком и хохотом, но в этом саду почему-то слезы показались более уместными.

Подчеркиваем: очень ненадолго. И скрытно. Теперь уже все прошло, осталось только странное, забытое ощущение из каких-то доисторических времен. Из тех времен, от которых у Авденаго не сохранилось ровно никаких разумных воспоминаний. Так, два-три слабеньких щекотанья перышком в груди.

Кхачковяр наконец прибыл. Не слишком-то он спешил. Авденаго приподнял голову, наблюдая, как довольно рослый (для гнома) гном в непомерно широком косматом плаще, похожем на горскую бурку, шествует по саду в сопровождении Камнегрыза и еще какого-то, с красной бородищей и алебардой на плече. Несмотря на некоторую карикатурность, зрелище производило довольно сильное впечатление. В конце концов, подумал Авденаго, не стоит забывать о том, что эти гротескные существа действительно захватили Калимегдан и установили здесь собственную диктатуру. И никто им, кстати, слова поперек не сказал. Все молча признали режим кхачковяра единственно законным. «Возможно, впрочем, потому лишь, что эльфы и тролли слишком заняты войной Серой границы, – прибавил Авденаго в мыслях. – Будь иначе – мы бы еще поглядели, как эти гномишки затрепыхались бы!»

Кхачковяр взгромоздился на трон и устремил на Авденаго грозный взгляд.

– Балашов, – прогремел владыка Калимегдана, – какого черта вы позволяете себе вторгаться в мои владения?

Авденаго уставился на кхачковяра безмолвно. Он не пытался сделать над собой усилие и что-то вспомнить или осознать. До него даже наименование «Балашов» доходило медленно, как бы проталкиваясь сквозь густой слой ваты. Столкнувшись с озадачивающим явлением, Авденаго поступил как настоящий тролль: он полностью расслабился, отключил логику и рассудок и позволил событиям самим явить себя.

И осознание пришло, постепенно, как бы проступая сквозь мутную пелену. Вроде полароидного снимка.

– Николай Иванович, – выдохнул пленник с облегчением. – Я должен был догадаться.

– Да? – со злой иронией переспросил Николай Иванович. – Интересно, как же образом вы могли бы догадаться?

Авденаго подергал привязанными руками.

– Мне следовало узнать ваши воспитательные меры, – сказал он. – Вы ведь об этом всю жизнь мечтали?

– Еще бы! – сказал Николай Иванович Симаков, учитель русского языка и литературы. – Вы представляете, каково мне было знать, что некогда в школах существовали вполне узаконенные телесные наказания?

– Слушайте, прикажите вашему гестаповцу отвязать меня, – взмолился Авденаго. – Я целиком и полностью благонадежный. Неудобно ведь, следы от веревок долго не сходят. А мне еще перед женой оправдываться.

– Да, да, Балашов, расскажите о вашей жене, – обрадовался Николай Иванович. – Моран что-то такое, помнится, говорил, будто вы женились, да я не очень-то поверил.

– Она троллиха, – буркнул Авденаго. – Что о ней рассказывать. Если б вы ее увидели – тут из вас и дух бы вон.

– Что, такая красивая?

– А сами-то что не женились?

– Смотри-ка, он еще и дерзит… – удивился Николай Иванович.

Авденаго опять дернул руками.

– А что вы со мной за это сделаете?

– Да теперь уже – что угодно, – Симаков обрадованно потер руки. – Это раньше я был ограничен условностями и мог разве что поставить вам двойку или отправить к директору, а теперь… – Он мечтательно улыбнулся. – Вы когда-нибудь видели гномский пыточный арсенал?

– Не смешно, – сказал Авденаго. – Я пить, между прочим, хочу. И проголодался.

– Вы сюда с какой целью прибыли? – спросил Николай Иванович.

– Домой, к жене.

– К той жене, которая троллиха? – уточнил Симаков.

– Ну а к какой же, по-вашему? По-вашему, я такой вертопрах, чтобы завести себе еще какую-нибудь жену? Да вы троллиху небось и в глаза не видели, иначе даже не предполагали бы…

– Ваш лексический запас существенно расширился, что не может не вызывать у меня одобрения. Слово «вертопрах» откуда знаете?

– Да не помню я… – Авденаго затряс головой. – Развяжите мне руки, вы, Гитлер!

– Не развяжу. Допрос положено производить в максимально болезненных и унизительных для допрашиваемого условиях.

– Зачем?

– Когда живое существо хочет, чтобы его перестали мучить, оно стремится к сотрудничеству. Практически не лжет, а в ответах соблюдает краткость. Итак…

– Зато вы, как я погляжу, мастер размазать манную машу по тарелке, – перебил Авденаго.

– О, я слышу в вашем голосе бунтарские нотки! – обрадовался Николай Иванович. – Вы, братец, никак карбонарий?

– Это слово я тоже знаю, можете не обзываться, – сказал Авденаго. – Что вам еще надо?

– Вы считаете себя троллем? – спросил Николай Иванович вполне серьезно.

– Я и есть тролль, – ответил Авденаго. – Чего тут считать?

– Следовательно, вам – в левую калитку, – проговорил Николай Иванович. – На ту сторону границы. Ладно. Нет проблем. А как там Джурич Моран поживает?

– Этот вопрос уже не относится к допросу, – сказал Авденаго. – Я требую освобождения. Вы просто болтаете, а по существу я уже на все ответил.

– А на что вы ответили? – прищурился Николай Иванович.

– Что я тролль, прибыл сюда на постоянное место жительство к моей жене, которая прописала меня на свою жилплощадь в долине Гарагар… Имею гражданство, военнообязанный, занимал сравнительно высокий пост в местной администрации.

– Для двоечника – неплохая карьера, – согласился Николай Иванович. Он обернулся к Камнегрызу. – Развяжи его. Он признан словесным, подсудным и невиновным.

– Ну вот, – одобрительно произнес Камнегрыз, распутывая узлы и бережно сматывая веревки, – вот теперь все по закону.

Авденаго, едва освободившись, оттолкнул Камнегрыза и встал. Он долго отряхивал джинсы, потом растирал запястья, ворчал сам с собой и совершенно не замечал, что Николай Иванович с интересом за ним наблюдает. Наконец Авденаго ощутил на себе его взгляд и вскинул голову.

– Что? – рявкнул он.

– Ничего, ничего, Балашов, – ответил бывший школьный учитель с непонятной ухмылкой, – все в полном порядке. Продолжайте. Когда закончите ловить на себе блох, отправляйтесь на кухню, вас там накормят.

* * *

…Ах! Макар Алексеевич! Я заметила Вашу тоску в последнее время, и хотя сама тоскливо ожидала чего-то, но то, что случилось теперь, мне и в ум не входило. Как! Вы до такой уже степени могли упасть духом, Макар Алексеевич! Но что теперь о Вас подумают, что теперь скажут о Вас все, кто Вас знает? Вы, которого я и все уважали за доброту души, скромность и благоразумие, Вы теперь вдруг впали в такой отвратительный порок, в котором, кажется, никогда не были замечены прежде. Что со мною было, когда Федора рассказала мне, что Вас нашли на улице в нетрезвом виде и привезли на квартиру с полицией! Я остолбенела от изумления, хотя и ожидала чего-то необыкновенного, потому что Вы четыре дня пропадали. Но подумали ли Вы, Макар Алексеевич, что скажут Ваши начальники, когда узнают настоящую причину Вашего отсутствия? Вы говорите, что над Вами смеются все; что все узнали о нашей связи и что и меня упоминают в насмешках своих соседи Ваши. Не обращайте внимания на это, Макар Алексеевич, и, ради Бога, успокойтесь. Меня пугает еще Ваша история с этими офицерами; я об ней темно слышала. Растолкуйте мне, что это все значит?..

* * *

«Моя кровь отравлена, – думал Авденаго, – и притом ядом такого сорта, что пил бы и пил… Потому что это – солнце».

Да, это было красное солнце по троллиную сторону Серой границы, пылающее, одуряющее. Оно шаталось по небу, как подвыпивший тролль, его лучи тряслись в воздухе, точно руки в поисках заветной чарки, и всякое воспоминание о Петербурге, о скупой, похожей на тюремную, решетке Екатериниского канала тотчас сгорело и сгинуло в пожарище троллиного светила.

Авденаго, наслаждаясь, плавился в оранжевом свете, сухая трава потрескивала под его ногами. Ему казалось, что он бесконечно может шагать по этой земле, навстречу темным горам, медленно вырастающим на горизонте.

* * *

– «…Ах, Боже мой, что это с Вами-то будет тогда! Оно правда и то, что Вы тогда с этой квартиры не съедете, и я буду с Вами, – да нет, уж я и не ворочусь тогда, я просто сгину куда-нибудь, пропа-а-а-ах! – аду…»

Моран, доселе простертый неподвижно, с полуоткрытым ртом взиравший на потолок и вообще неясно, живой ли, внезапно очнулся, со стремительностью атакующей гюрзы выхватил книгу из рук Деяниры и швырнул томиком прямо девушке в голову – чудо, что промахнулся!

– И она еще зевает! – завопил Моран, размазывая по лицу самые настоящие слезы. – Она зевает! Я так и знал, что этим закончится! Макар Алексеевич ей неинтересен! Варвара Алексеевна у ней скуку навевает! Да вы, маточка моя, сущий боаконстриктор после этого! Да как вы можете с эдаким безразличием столь проникновенные строки проговаривать, да еще и с зевотою! И книгами кидаетесь – вообще безобразие. Да книжка эта постарше вас будет, злобнющий вы мой ангельчик, а вы ею в угол, простите за выражение, запулили.

Деянира молча встала, подобрала белый томик из серии «библиотека школьника», расправила помявшиеся страницы и вернулась на свое прежнее место.

Джурич Моран уставил на нее налитые влагой глаза и лихорадочно зашептал:

– А вот как не выйдет ничего и Варенька съедет с квартиры, ведь я же один останусь? Только Авденаго меня и понимал, не то, что вы, бессердечная женщина. Варенька! Варенька! Варенька! – отчаянно закричал Моран, при каждом новом выкрике подскакивая на диване и сверля глазами безмолвный потолок. – Варенька!.. Водки мне штоф, быстро! Авдена-аго-о!..

* * *

Горизонт дрожал и трясся, и медленно равнина наполнялась гулом. Навстречу Авденаго катил город, огромный, во всю ширь, насколько глаз хватало, как вторая гряда облаков под первой, поднебесной. Окутанный пылью, город торжественно – куда там Исаакиевскому собору! – плыл над землей, и бежать, и скрыться от него было некуда. Ни справа, ни слева – нигде нет лазейки.

Авденаго остановился, развернулся лицом к плывущему городу и широко раскинул руки, готовый принять этот девятый вал фронтально, прямо на лоб, на грудь и живот, как и подобает троллю. Грохот деревянных колес, стук копыт и крики становились все громче, они возрастали с каждым мгновением, и вот уже Авденаго глотает пыль, вздымаемую плотоядными тролльскими лошадьми, и весь он погружен в клубы этой пыли. Но там, внутри бесформенной, сухой, взбитой на воздух почвы, Авденаго по-прежнему остается сгустком живой и разумной плоти. И очень храбрым, к тому же.

В ответ на выкрики троллей он тоже кричит, и в ответ на взмахи их рук он тоже машет руками. И когда веревка змеей летит ему в голову, он легко уклоняется и пролезает под чужой телегой, рискуя, что его раздавят колеса, а затем снова вскакивает на ноги. Со стороны все это похоже на акробатический номер, исполненный без всякого изящества, но с энтузиазмом.

Вертясь среди троллиных телег, Авденаго подскакивает и приседает, он избегает кнутов и все время кричит и смеется. И постепенно до троллей доходит, что перед ними – свой, ведь человек не станет так себя вести. Любой человек попытался бы убежать – а главное, человек не стал бы так весело смеяться при виде скопища врагов, готовых разорвать его на части.

И тут большой и рослый тролль достал Авденаго кнутом, а Авденаго схватился за конец кнута и дернул изо всех сил. Так они соединились и сцепились, и высокий тролль закричал:

– Ты кто?

– Я Авденаго, муж Атиадан! – рявкнул в ответ Авденаго. – Эй ты, верзила, где моя жена? Уж она-то задаст тебе перцу за то, что ты меня огрел кнутом!

Высокий тролль аж растерялся, услыхав такой ответ и подобную угрозу. Авденаго не будь дурак сразу этим воспользовался и как дернет кнут! Высокий тролль упал в своей телеге, а прочие тролли вокруг захохотали.

– Тьфу ты, – барахтаясь в телеге, проговорил незадачливый тролль. Он больше не стал вставать, а уселся и свесил ноги к земле. – Тьфу ты, вот незадача. Да это ведь Авденаго, а мы его чуть не растоптали!

Тут смех поднялся до самых небес и разогнал облака, а Атиадан, услыхав, что творится, спрыгнула со своей лошади и зашагала навстречу веселью.

А сапожки на Атиадан были с мягкой подошвой, для ходьбы не приспособленные, и оттого она двигалась она медленно и осмотрительно, как босая. А платье на ней было очень длинное, длинее троллихиного роста, по земле волочащееся и тоже пригодное лишь для того, чтобы сидеть верхом на лошади; оно было сиреневое и золотое, с множеством прорезей, с меховой и медной оторочкой, очень тяжелое, при движении гремевшее.

Смуглая и бледная, со сверкающими черными глазами и светло-голубыми жесткими ресницами, Атиадан вдруг показалась Авденаго совершенно незнакомой. В ее красоте было что-то страшное. Не то что посягнуть на нее – даже протянуть к ней руку означало бы смертный приговор за осквернение святыни.

И вместе с тем, как и все в троллином мире, эта святыня была совершенно плотской, здешней. Стало быть, и возмездие за посягательство настигнет святотатца не когда-нибудь после смерти, в гипотетическом котле с кипящей смолой, а прямо сейчас, не сходя с места, в земной его жизни.

Вся кровь отхлынула от лица Авденаго. В раскосых глазах троллихи он видел собственное отражение: нелепая клетчатая рубаха, красные рубцы на запястьях – знак недавнего поражения и плена, трясущийся подбородок. Вот чего он, спрашивается, дрожит?

Мягкие синеватые губы Атиадан шевельнулись, как будто она собралась что-то сказать, но потом передумала. Тролли топтались вокруг и сопели, с любопытством вытягивая шеи, чтобы лучше видеть происходящее. Атиадан опустила голову, качая гладкими волосами, – они показались Авденаго двумя поникшими черными крыльями, и вдруг ужасная, нечеловеческая жалость затопила его сердце. Вот стоит его жена, прекрасная, как ни одно живое существо во всех известных мирах, и ее волосы полны печали, потому что муж вернулся, но не хочет к ней прикоснуться.

На миг эта жалость парализовала Авденаго, а потом он шагнул к Атиадан, качнулся и упал к ее ногам. Он крепко обхватил ее за бедра, сведя ладони на ее шелковистом хвостике, а лицо спрятал у нее между ног, и когда он потихоньку глянул вверх, то увидел, что она нагнулась к нему и настороженно следит за ним лукавыми раскосыми глазами.

* * *

Вообще-то война – это всегда невовремя, но особенно это ощущается, когда тебя будят посреди ночи и, оглушенного, отправляют из теплой, надышанной постели прямо в замковый двор, в промозглость синюшной ночи. Человек, как установлено, предпочитает умирать в шесть утра и в шесть вечера; это заложено в его физиологии. И, следовательно, противоестественно будить человека за два часа до лучшего времени для смерти.

Приблизительно это, только гораздо более словоохотливо и куда менее внятно, объяснял Денис Евтихию, когда они седлали коней при свете факелов.

Большой отряд троллей вторгся в земли людей к западу от замка Ингильвар. От Геранна, хозяина второго замка на границе, пока нет никаких известий. Без сомнения, он вышлет людей, чтобы остановить неприятеля, но этого в любом случае будет недостаточно. Следовало поспешить; с башни уже видно зарево.

С грохотом опустился подъемный мост, который теперь, в новых условиях, постоянно держали поднятым, и всадники с факелами в руках проехали по нему.

Ночь сомкнулась вокруг солдат; стоя на крыше своей башни, Ингильвар видела мерцающее оранжевое пятно, которое быстро скользило сквозь темноту. Защитница вздохнула и спустилась в свои покои. Вторжения не прекратятся, если троллям не будет нанесен серьезный урон. До тех пор, пока тролли побеждают, они вообще не станут разговаривать с противником.

Денис смотрел на зарево – «неправильную зарю» на севере, там, где тролли подожгли деревню. Вряд ли это рядовой набег, из числа обычных, к которым Денис уже успел привыкнуть. Не стал бы малочисленный, состоящий из пяти-семи всадников отряд троллей, так дерзить и устраивать ночные пожары напоказ.

Какой-то всадник в темноте повернул коня и подъехал к Денису. Он был без факела, и Денис поднял свой факел повыше, чтобы рассмотреть его.

Гархадан, командир второй полусотни, с которым предстояло действовать Денису, был эльфом. Как и все эльфы, он хорошо видел в темноте. Денис приветственно кивнул ему. Гархадан был высоким, темноволосым, с неправдоподобно правильным профилем и тонким ртом, который придавал его лицу неприятное выражение.

– Что думаешь? – спросил Гархадан.

– Там троллей триста, не меньше, – ответил Денис. – И вряд ли мы застанем их в деревне. Они уже ушли.

– Мы будем там на рассвете, – задумчиво проговорил Гархадан. – Найдем их следы. Кроме того, они успели пограбить, значит, пойдут медленнее и будут осторожнее.

– Да, – сказал Денис, – обидно же обогатиться и сразу умереть. Кроме того, может быть, нам повезет, и в обозе мы обнаружим десяток хорошеньких полоняночек!

Гархадан слыл большим ценителем женского пола и не отрицал этого. В ответ на замечание Дениса он только хмыкнул.

– Всегда прекрасно оказать услугу женщине.

Он кивнул Денису и пустил коня в галоп, догоняя свою полусотню.

Ночь постепенно иссякала: тьма сделалась жидкой, и из мрака выступили знакомые лица солдат. Свет пламени из насыщенно-оранжевого сделался бледным, почти бесцветным. Потянуло запахом гари. Деревня была уже близко.

Наступающее утро сдернуло занавес, закрывавший сцену. Явились черные остовы домов. Посреди деревенской улицы громоздилась туша погибшей коровы с широко раскрытым изумленным глазом. Рядом видны были отчетливые следы копыт и колес, уходящие в глубь территории.

Деревня казалась совершенно пустой. Единственным, что в ней шевелилось, был дым, клубившийся над развалинами. С треском обрушилась вдруг балка, которая до сих пор держалась каким-то чудом, но, очевидно, передумала и оставила всякий героизм. Поднялся фонтан искр, на время оживилось пламя, но быстро угасло и оно, и с новой силой завоняло гарью.

Гархадан рассматривал следы, прикидывал – тяжел ли обоз, много ли всадников его сопровождают. Лучница Эвремар подъехала к нему, спешилась, принялась водить кончиками пальцев по земле. Эльфы спорили между собой, что-то друг другу доказывали. Потом Гархадан замолчал, задумавшись, а Эвремар произнесла напоследок короткую фразу, села на своего коня и приблизилась к Денису.

– Не меньше двухсот, – сказала она своему командиру. – Гархадан считает, что их триста, но мне кажется – меньше. Обоз тяжелый, однако людей они не захватывали. Только припасы. Они торопились, в противном случае их лошади успели бы сожрать дохлую корову.

– Куда они направляются? – спросил Денис. – Там дальше есть большие поселения людей?

– Да, – Эвремар кивнула. – Мы должны догнать их прежде, чем они туда доберутся.

Денис, немного смущаясь, протянул ей рожок.

– Труби «всем внимание» и «в поход», – попросил он. – У меня как-то сипло выходит.

Эвремар улыбнулась ему и взяла рожок.

И словно бы сигнал сумел пробиться в царство мертвых – деревня вдруг ожила, между домами показались люди, сначала двое, потом еще пятеро… Они ничего не говорили, ни о чем не спрашивали, ничего не просили. Просто с удивленными лицами ходили, как будто проверяли, сохранилась ли у них такая способность.

Внезапно Денис ощутил острый стыд. Ему захотелось как можно скорее уехать отсюда. Догнать троллей, перебить их всех, вообще что-нибудь сделать… И вместе с тем откуда-то он очень хорошо знал: даже если бы сейчас он высыпал на землю перед этими людьми десяток отрубленных троллиных голов – стыд никуда бы не делся. Просто было бы: стыд плюс троллиные головы. И коровья туша. И несколько трупов.