Текст книги "Изгнанник (СИ)"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Глава восьмая

– Завтра увидим Калимегдан, – сказал Авденаго. Он выпрямился и весело посмотрел на Евтихия. Авденаго разводил костер: дул на уголек, подкладывал тонкие веточки.

Евтихий ощипывал птицу, которую они ухитрились сегодня поймать.

– Ты и вчера так говорил, – заметил Евтихий.

– Может, Калимегдан – кочующий город? – предположил Авденаго. – Чем ближе мы к нему подходим, тем быстрее он от нас уезжает?

– А может быть, ты просто плохо знаешь дорогу, – сказал Евтихий.

Огонь затрещал, схватив сразу всю растопку разом. Авденаго самодовольно произнес:

– Это потому, что я туда плюнул. Троллина слюна ужас какая жгучая.

– Ты не тролль, – возразил Евтихий.

Авденаго растянулся у костра, заложил руки за голову.

– Когда нас с Мораном захватили охотники на троллей, не очень-то они интересовались, тролль я или нет, – заметил он.

Евтихий отложил очищенную птицу. Он ждал, пока огонь прогорит, чтобы образовались угли.

– Расскажи про Морана, – попросил он.

– Моран – самодур, и тебе с ним лучше не встречаться… А Деянира едва не задохнулась, когда ее вышвырнуло из Истинного мира, – прибавил вдруг Авденаго. – Нитки забили ей рот и нос, обмотались вокруг шеи… Город, который она разрушила, уничтожив гобелены, чуть не убил ее напоследок. Она единственная из нас, к кому Моран относится хоть с каким-то уважением. – Он поймал на себе настороженный, благодарный взгляд Евтихия и прибавил: – Но у нее нет хвоста, понимаешь? В моих глазах она вопиюще неполноценна.

Евтихий молча уставился в костер.

– Скучный ты, – заключил Авденаго, устраиваясь поудобнее.

Вместо ответа Евтихий положил в костер большую ветку, и огонь доплясал до самых небес.

После долгой паузы Авденаго заговорил снова:

– Жил однажды тролль, и его звали Савирант.

– Мне не нравится имя «Савирант», – перебил Евтихий. – Оно какое-то нарочитое.

– Ну, тогда его звали Иелиан, – покладисто согласился Авденаго. – Про Иелиана эту историю тоже рассказывают… У него была жена, ее звали Сераф. Нет, «Сераф» мне самому не нравится, похоже на «жираф».

– А что такое «жираф»? – спросил Евтихий.

Авденаго махнул рукой:

– Ладно, пусть будет Сераф. Хотя, возможно, ее звали Кассандра. Все было бы проще, если бы речь шла о Савиранте, но уж коль скоро мы заговорили об Иелиане, впору ожидать чего угодно.

Евтихий сказал:

– Конечно, Кассандра была сварливой.

– Все троллихи сварливы, это придает им сексуальности, – заявил Авденаго. – Сварливая женщина всегда желанна, даже если ее зовут Сераф. А хвост у нее был тощий и сильно загибался кверху, поэтому она носила специальный чехольчик, который вышивала еще в девичестве.

– А кулаки у нее были тяжелые, и она частенько била Иелиана, особенно если он приходил к ней пьяный и не мог дать сдачи, – добавил Евтихий.

– И вот однажды, – подхватил Авденаго, – Иелиан решил проучить свою сварливую жену, а это и непросто, и опасно, ведь речь идет не о какой-нибудь остроухой, а о самой настоящей троллихе. Притворился Иелиан пьяным и зовет нетвердым голосом: «Сераф! Сераф!»

Авденаго замолчал.

Евтихий пошевелил костер, добавил еще пару веток. Оба путешественника были голодны, но оттягивали трапезу, не желая все испортить недостойной поспешностью. Птице надлежало зажариться на хороших углях, а не абы как, иначе ее гибель будет совершенно напрасной.

– «Сераф! Сераф!» – выкрикнул Авденаго, когда молчать ему надоело. – Так он звал ее, а сам прикидывал: вот войдет она, думая, что он слишком пьян, чтобы дать ей сдачи, и начнет его волтузить… Тут-то он и покажет ей, на что способен тролль, если он трезв и полон силы!

– И что случилось? – спросил Евтихий. – Она пришла на зов?

– Еще как пришла, да не одна, а с Кассандрой! – ответил Авденаго живо. – И как они вдвоем набросятся на бедного Иелиана! «Ах ты, изменщик! – кричит Сераф. – Ты думал, мы с Кассандрой не подруги? Она мне все рассказала, и как ты обижаешь ее, и как ты ей изменяешь со мной! Вот тебе, вот тебе, вот тебе!»

– Погоди-ка, а разве его жену не Кассандра звали? – перебил Евтихий.

– Как бы ее ни звали, а она привела подругу, которая была любовницей Иелиана, и они вдвоем накинулись на беднягу, и тут уж совсем не помогло ему то, что он был трезвый… Вот пытается он отбиваться и объясняет двум разъяренным мегерам, что ничего дурного в виду не имел, а лишь перепутал двух женщин, потому что они были сестрами-близнецами…

– Разве Сераф имела сестру-близнеца? – удивился Евтихий.

– Да, и ее звали Кассандра… Но тут дверь в дом Иелиана растворилась, потому что тролль забыл запереть ее, и любой мог ее открыть, кому захочется… И входит Савирант.

– Он был братом-близнецом Иелиана? – уточнил Евтихий.

– Нет, он был просто Савирантом, хоть поначалу мы его и отвергли. Ты что, совсем не слушаешь историю? Для кого я рассказываю? – рассердился Авденаго. – Савирант был мужем Сераф.

– Мужем Сераф был Иелиан, – поправил Евтихий.

– Может быть, он перепутал близнецов, когда вступал в брак? – предположил Авденаго. – Это немудрено, ведь Сераф была как две капли воды похожа на Кассандру… Увидел Савирант, как его жена бьет Иелиана, и сразу понял, что дело нечисто, ведь просто так троллиная женщина не станет бить мужчину-тролля. Только если он ее муж или любовник, или кровный враг – только в этом случае она поднимет на него кулак. Взревел тут Савирант страшным голосом: «Измена!» – и накинулся на дерущихся. Вот так сцепились они клубком и били друг друга, пока не утомились.

– А у них были дети? – спросил Евтихий.

– Целое море детей, – охотно ответил Авденаго. – И при том все эти дети были похожи друг на друга, потому что их родили близнецы, а мужьями их тоже были близнецы…

– Ты ведь говорил, что Савирант и Иелиан близнецами вовсе не являлись? – напомнил Евтихий.

– Ну конечно, не являлись, – ответил Авденаго, – потому что это был один и тот же человек.

Он зевнул, потянулся, выгибаясь на земле, уставился в звездное небо.

– Все троллиные сказки такие? – спросил Евтихий, поглядывая на своего бывшего господина.

Авденаго покосился на него:

– Нет, только те, которые рассказывают детям… Я ведь для того и отправился в набег на ваши деревни, знаешь?

– Ради сказки? – удивился Евтихий.

– Атиадан обещала мне ребенка, – ответил Авденаго и тихо засмеялся. – Ты этого еще не понял?

* * *

Они проснулись до рассвета. Крупные капли росы покрывали землю, волосы и одежда отсырели. Евтихий разгреб костер, нашел уголек и принялся дуть. Авденаго, стуча зубами от холода, уселся поближе к костру. Он палец о палец не ударял, ждал, пока Евтихий разведет огонь.

Когда оранжевые человечки запрыгали по веткам, Авденаго протянул к ним подрагивающие руки и снова замер. Человечки покусывали его пальцы, норовили даже вцепиться в подол его одежды, но тут уж Авденаго был бдителен и не позволял им лишнего.

– Знаешь, откуда пошел обычай вешать на новогоднюю елку всякие игрушки? – сказал Авденаго, повернувшись к Евтихию.

Тот покачал головой.

– Разве есть такой обычай?

– А как же! Люди говорят, это оттого, что однажды богиня-девочка описалась на небесах… Впрочем, человечьи глупости я пересказывать не буду, а вот что случилось на самом деле. У одного тролля по имени Тьераган было восемь дочерей: Алхенна, Сераф, Кассандра, Хиннума, Берона, Брюльд, Бриггэ и… э, неважно. Имя младшей всегда забывается, поэтому-то младших детей всегда любят больше всего.

– Откуда ты знаешь? – спросил Евтихий. – Разве ты старший ребенок в семье, чтобы судить о подобных вещах?

– Я вообще не ребенок, – ответил Авденаго. – Удивляюсь, как такое вообще могло прийти тебе в голову… Ну так вот, однажды все эти дочки залезли на дерево, – а дело было под Новый год, – и запутались волосами, пальцами, ногтями и одеждой. А стояли ужасные морозы! Вот приходит Тьераган в лес за дровами и видит – все восемь его дочерей, то есть Алхенна, Сераф, Кассандра, Хиннума, Берона, Брюльд, Бриггэ и эта, последняя, которую я еще не придумал, – все восемь дурочек висят на елке и дрыгают в воздухе ногами. То-то смеялся Тьераган, то-то хохоту было, когда он освобождал своих дочерей и гнал их обратно домой, подстегивая хворостиной! А на дереве остались висеть прядки волос, и бантики, и ленточки, и башмачки, и даже одна нижняя юбка!

Евтихий долго смотрел на Авденаго и ничего не говорил. А потом он перевел взгляд на небо и вдруг вскочил, как ужаленный.

Он увидел Калимегдан.

Белые башни висели над землей, подхваченные облаками. Воздух вокруг них, напоенный светом, дрожал, как будто город не существовал в действительности, а явился сюда из чьего-то сновидения.

Проследив за взглядом своего спутника, Авденаго обернулся, потом встал, приветствуя небесный город, и улыбнулся.

– Мы почти на месте, Евтихий, – Авденаго засмеялся. – Это не мираж и не галлюцинация, это Калимегдан, одинаковый в обоих мирах. И мне не придется переходить Серую границу, знаешь? Я просто выйду из ворот в ограде сада…

Он счастливо вздохнул.

– А я? – тихо спросил Евтихий.

– Кстати, – спохватился Авденаго, – я чуть не забыл.

Он уселся на землю, скрестив ноги, вынул из-за пазухи пергамент и разложил его на колене.

– Что ты будешь делать? – спросил Евтихий, подходя и с любопытством глядя на пергамент.

Авденаго поднял к нему лицо.

– Так, одно дельце… А как вы использовали пергамент?

– Сворачивали в трубку и смотрели… Так можно было увидеть то, что есть на самом деле. Разрушить иллюзию.

– Вот так? – Авденаго скрутил «подзорную трубу» и навел ее на Евтихия. – Ой! – поневоле вырвалось у тролля.

Он опустил пергамент. В его взгляде Евтихий увидел почтительный страх, и это почему-то нагнало на молодого человека тоску.

– Что ты увидел? – спросил Евтихий.

– А ты сам не… знаешь?

– Имею одно подозрение, – сказал Евтихий. – Зеленая рожа с клыками. Да?

– Да…

Авденаго опять посмотрел на Евтихия сквозь трубу и присвистнул сквозь зубы.

– Просто жуть берет! А как ты эдакой пастью жуешь? Знаешь, меня всегда это интересовало. Насчет саблезубости. Сколько видел в кино и мультиках, столько поражался: как они могли есть такими клыками? Неудобно же!

– Точно, – подтвердил Евтихий. – Неудобно. Приходилось все перемалывать в кашицу и потом выпивать.

– А ты до сих пор такой? – поинтересовался Авденаго.

Евтихий пожал плечами.

– Наверное, это до сих пор во мне… Не знаю.

Авденаго приложил трубу к одному глазу и широко раскрыл другой, желая наблюдать Евтихия одновременно в обоих видах. Но увидел только расплывчатое пятно, и к тому же у него сразу заболела голова.

– Тьфу ты, – сказал Авденаго, щурясь. – И вы этой штуке доверяли?

– Я тебе уже объяснял, – Евтихий вздохнул. – Почему ты не слушал? Тот человек, Хэрибонд, сказал, что пергамент – из числа великих даров Морана. И что с его помощью можно видеть вещи без иллюзий и обмана. Такими, как они есть.

– Боже, какие ослы!.. – простонал Авденаго. – Пергамент был предназначен совсем для другого…

– А для чего?

– Если бы вы все не были такими тупыми, то догадались бы сразу, – отрезал Авденаго. – Это пер-га-мент. А для чего пергаменты?

– Для чего?

– Чтобы писать! Поэтому мне нужны остро отточенное перо и чернила. Давай, шевелись, Евтихий. Это в твоих интересах, кстати.

Евтихий развел золу на кусочке коры, подал Авденаго перо, выдернутое из птичьего крыла, и сел рядом, подглядывая за работой своего спутника.

Авденаго обмакнул перо в «чернильную» кашицу. Потом повернулся к Евтихию:

– Диктуй.

Тот опешил:

– Что я должен делать?

– Диктуй письмо.

– Кому?

– Деянире… Я, конечно, могу и сам ей написать, но будет лучше, если твоими словами…

– Ты пишешь письмо Деянире? – переспросил ошеломленный Евтихий.

– А что я, по-твоему, здесь делаю? – рассердился Авденаго.

Евтихий молчал. Он был почему-то очень огорчен.

Авденаго немного смягчился:

– Что бы ты ей сказал? Передай это мне, а я запишу.

– Ты не смеешься? – спросил Евтихий.

– Я часто смеюсь, но не в этом случае. Терпеть не могу писать под диктовку.

* * *

«…и тут… тут, маточка, такое случилось, что я и теперь едва перо держу от стыда. Моя пуговка – ну ее к бесу – пуговка, что висела у меня на ниточке, – вдруг сорвалась, отскочила, запрыгала, зазвенела, покатилась и прямо, так-таки прямо, проклятая, к стопам его превосходительства, и это посреди всеобщего молчания! Его превосходительство тотчас обратили внимание на фигуру мою и на мой костюм. Я вспомнил, что я видел в зеркале: я бросился ловить пуговку! Нашла на меня дурь! Нагнулся, хочу взять пуговку, – катается, вертится, не могу поймать, словом, и в отношении ловкости отличился. Тут уж я чувствую, что и последние силы меня оставляют, что уж все, все потеряно! Вся репутация потеряна, весь человек пропал! Наконец поймал пуговку, приподнялся, вытянулся, да уж, коли дурак, так стоял бы себе смирно, руки по швам! Так нет же: начал пуговку к оторванным ниткам прилаживать, точно оттого она и пристанет; да еще улыбаюсь, да еще улыбаюсь. Его превосходительство отвернулись сначала, потом опять на меня взглянули…

Я, ангельчик мой, горел, я в адском огне горел! Я умирал!..»

– Да понимаете ли вы, – закричал Моран, садясь в постели и роняя подушку на собаку, – да понимаете ли вы, маточка моя, что вы такое только что вслух прочитали?

Деянира опустила книгу на колени, заложив страницу пальцем. Устало посмотрела на Морана. Все эти «ангельчики» и «маточки» намертво въелись в ее сознание, и ей уже казалось, что никак иначе изъясняться она больше не сможет. Придет подавать документы в институт и, теребя язычок «молнии», начнет мямлить: «Вот-с, душенька моя, ангельчики вы мои, какое, значит, случилось тут со мною дельце преудивительное… Желаю на дневное отделение историческаго факультетца поступать-с, и протекцию маменька мне обещали составить…»

В мыслях все выходило коряво и оттого еще более нелепо. А Моран буравил ее страдальческим взглядом, налитым слезищами, и вздыхал.

– Я помню, как там дальше, – сказал Моран. – Всегда на этом месте меня эдак пронзает, – он ткнул себя пальцем в грудь. – Как генерал Макару Алексеевичу сотенную бумажку подает, и как руку ему пожал, а Макар-то ему поцеловать руку хотел, но генерал не позволил и как к ровне отнесся… Вон там, ниже, – «…Ошибок впредь не делайте, а теперь грех пополам». Вот за это «пополам» все ему простится, генералу-то, все его прегрешенья на том свете отпустятся… Вы как считаете, маточка моя?

– Да так и считаю, – сказала Деянира уныло. – Что ж с вами спорить, с дурным таким? Даже и не возьмусь. Мне дальше читать или чаю вам, страдальцу, спроворить? Как изволите?

– А-а! – неожиданно завопил Моран, корчась на диване.

Деянира встала со стула, отошла в сторонку. С Мораном явно творился какой-то припадок. «Может, и правда в подражание классику обзавелся падучей, – подумала Деянира. – Кто знает, что там с ним происходит…»

Моран лупил руками и ногами по дивану, кричал и ронял огромные, жгучие слезы.

– Что ж это вас так разбирает, сердешный? – сказала наконец Деянира сердито. – Погодите вот, привяжу вас к дивану, чтобы рук-ног себе не переломали. А, и еще язык надо вытащить и зафиксировать. А то неровен час откусите его себе.

– Не приближайся, женщина! – прохрипел Моран. – Больно мне! Не смей меня трогать! Хочу чаю! Сахара побольше! Настругай туда зефира, чтоб зефир растворился. Ну, знаешь, как Клеопатра жемчужину. Живо! Нерадивая курица!

– А вот я вас сейчас мокрым полотенцем отхлестаю, – пригрозила Деянира. – Вы пока без сил тут валяетесь в полной моей власти, так и не дерзите.

– Да я же поправлюсь и отомщу, – удивленно проговорил Моран. – Какая ты недальновидная, Деянира. Подойди-ка сюда. Ну, подойди, не бойся, не задушу.

Она опасливо приблизилась, держа книгу наготове. Хоть малое, да все-таки оружие, особенно если уголком обложки по виску заехать.

– Возьми меня за руку, – продолжал Моран. – Поверни ладонью вверх. Теперь читай.

– Читать? – Деянира покачала головой, однако послушно прочитала: – «Маточка! Я теперь в душевном расстройстве ужасном, в волнении ужасном! Мое сердце бьется, хочет из груди выпрыгнуть. И я сам как-то весь как будто ослаб. Посылаю вам сорок пять рублей ассигнациями»…

– Да при чем тут сорок пять рублей ассигнациями! – простонал Моран. – На ладони у меня читай!

Девушка положила раскрытую книгу на постель страдальца, наклонилась над его ладонью и с трудом разобрала расплывающиеся каракули:

«Любимая…»

Она глянула в искаженное лицо Морана.

– Любимая?

– По-твоему, это ко мне обращено? – огрызнулся он. – Кто здесь «любимая», как ты считаешь, – ты или я? Читай дальше! Да поскорее, ты, малограмотная!.. Больно же – рука вся горит…

– «Любимая… Помнишь, как ты бранила меня на кухне?»

– Уж конечно, о чем еще можно вспоминать, как не о том, как ты бранила человека на кухне! – сказал Моран. – В этом ты вся.

– «Авденаго сдержал слово. Мы дошли до Калимегдана. Встречай меня в Петербурге».

– Кого встречать? Кто это к нам в гости засобирался? – всполошился Моран. – Я болен! Никаких гостей!

– Наверное, Евтихий, – сказала Деянира, отпуская руку Морана.

– Ты все прочитала? – нервно спросил Моран, водя ладонью по одеялу. – Перечитывать не будешь? Тогда принеси мокрое полотенце и смой это с меня… Кусачее такое. Чем они там пользуются вместо чернил?

* * *

Калимегдан запомнился Авденаго совсем другим, и сейчас тролль совершенно не узнавал его.

– Мы с какой-то другой стороны вошли, – сказал Авденаго своему товарищу. – В этом все дело. Если уж на то пошло, то я вообще не «входил» в Калимегдан в прямом смысле слова. Я там очутился. Посреди сада. В резиденции кхачковяра, понимаешь? Портал где-то там.

Город угнетал Евтихия. Дома здесь были еще выше, чем в Гоэбихоне. Они были выстроены из белоснежного камня, украшенного резьбой. Яркими пятнами на стенах выделялись живые цветы в маленьких вазонах. Все остальное было ослепительно-белым.

– Мрачновато здесь, – отметил Евтихий.

Они остановились на площади, окруженной галереей. Одна из улиц, выводящих с площади, круто забирала вверх: дальше начинались холмы, застроенные домами причудливой архитектуры. Крыши поднимались по склону террасами; иногда видны были деревья или вдруг в провале блестела вода: через город бежала речка.

– Нам туда, – сказал Авденаго без особой уверенности и показал на склон.

Евтихий не стал спорить. Ему было безразлично.

– Мне почему-то казалось, – признался Авденаго, – что в Калимегдане должны жить тролли.

– Почему? – удивился Евтихий.

– Потому что Джурич Моран – тролль.

– Может быть, здесь и живут тролли, – сказал Евтихий. – В каком-нибудь своем квартале. За стеной, чтобы посторонние к ним не шастали.

– Мы должны добраться до кхачковяра, – сказал Авденаго. – А тролли… – Он покачал головой и засмеялся. – Что ж, тролли! Скоро я не буду видеть вокруг себя никого, кроме троллей!

Путники поднимались все выше и выше по склону. Дома становились все меньше, и постепенно они перестали напоминать городские; началось предместье, которое, точно море, плескалось вокруг скалы – замка с тонкими белыми иглами-башнями. Твердыня Мастеров, их обитель.

Теперь на улицах чаще попадались жители. Как и говорил Авденаго, это были по преимуществу люди. Не тролли, не гномы. Эльфов здесь тоже не было и в помине.

– Найти бы таверну, что ли, – мечтательно протянул Авденаго.

Евтихий хмыкнул.

– А в Гоэбихоне не было постоялых дворов и таверн, – вспомнил он. – Потому что в Гоэбихоне не терпели пришельцев. Никакого праздношатания! Любой гость прибывал в этот город только по делу.

– Ага, очень умно, – подхватил Авденаго, – и где теперь Гоэбихон? Ф-фу-у… – Он дунул, показывая, как разлетелся город, уничтоженный Евтихием и Деянирой. – Ничего, скоро все переменится.

– Может быть, нам следовало уничтожить пергамент где-нибудь в лесу? – предположил Евтихий. – На безопасном расстоянии от… от Калимегдана.

Авденаго приостановился, уставился на своего спутника подозрительно.

– Это ты о чем?

– Если мы сожжем пергамент прямо здесь, может начаться… что-нибудь опасное для людей, – пояснил Евтихий.

– А мы с тобой – что, не люди? – удивился Авденаго. – Я, положим, не человек, но все равно не заслуживаю мучительно и безвременной кончины. Какого бы ты ни был мнения на сей счет.

– Не притворяйся, – сказал Евтихий. – Ты понимаешь, о чем я говорю.

– Понимаю, но мне от этого не легче… Пусть пергаментом занимается кхачковяр.

– Странно, что ты так доверяешь предводителю гномов, – произнес Евтихий.

– Он единственный в состоянии принять верное решение, – ответил Авденаго.

– Почему? Потому что он нейтрален в войне Серой границы?

– Нет, – сказал Авденаго, – потому что он добрый.

Дорога, ведущая через предместье, закончилась у высоких медных ворот. Авденаго протянул руку, схватился за тяжелый молоток и постучал. Гул разнесся по всему мощному телу ворот, и створки медленно начали открываться.

Оба путника отступили на несколько шагов, глядя, как растет перед ними просвет, откуда изливалось сияние. Сперва это была совсем тонкая полоска. С каждым мгновением она становилась шире и шире, а свет, поначалу нестерпимо яркий, начал бледнеть, и наконец перед глазами молодых людей проступил город.

Не такой, как тот Калимегдан, в который они вошли в начале дня. Этот напоминал смятое кружево. Каждое строение было окружено своего рода резным каменным чехлом. Тончайшие узоры создавали впечатление изысканной хрупкости; даже прикасаться к такому зданию было страшно, чтобы не сломать или не запачкать какой-нибудь завиток.

Двое стражей ожидали чужаков у раскрытых ворот. Авденаго не мог отвести глаз от их лиц: матово-смуглые, удлиненные, с крупными, чуть раскосыми глазами и сплошной линией бровей. Эти существа точно не были людьми… И вдруг Авденаго понял, что до своего изгнания Джурич Моран был похож на них. Его лицо и сейчас повторяло их черты, только в карикатурном, искаженном виде.

Тролли из высших смотрели на пришельцев и безмолвно ожидали, когда те заговорят.

А Авденаго не мог вымолвить ни слова и только рассматривал их широко раскрытыми глазами.

Тогда Евтихий чуть выступил вперед и проговорил:

– Я – Евтихий, свободный человек, а это – Авденаго, выкормыш и холуй Джурича Морана. Мы принесли пятую вещь из тех, что Моран оставил в Истинном мире после своего изгнания. Нам нужно видеть кхачковяра.

* * *

Резиденция нового правителя Калимегдана фасадом выходила на улицу и со стороны тротуара воспринималась как еще один огромный дворец. Но если войти в прохладное, облицованное светлым камнем помещение и миновать несколько комнат, обставленных с какой-то отрешенной роскошью, то можно очутиться в саду, среди деревьев. Второго фасада дома попросту не существовало: жилые покои выходили на открытую галерею, а та, в свою очередь, распахивалась на вольный воздух. Дальше начинались деревья, кусты, оранжереи, клумбы, дорожки…

Страж ворот – тролль из высших – вошел в дом правителя запросто, даже не постучав. Кхачковяр считал недостойным запирать двери своего жилища.

В одной из комнат они увидели гномов: два низкорослых широкоплечих типа резались в кости и при этом немилосердно ругались, потрясая над столом крашеными бородами. На пришельцев гномы не обратили ни малейшего внимания. Смысла отвлекаться от игры на чужаков – никакого, ведь тех сопровождает страж.

Неожиданно Авденаго понял, что, несмотря на всю эту демонстративную открытость, жилище кхачковяра представляет собой замкнутый и довольно таинственный мирок. Здесь слишком много комнат и переходов и большинство из них остаются скрытыми от постороннего взгляда. Гостям показывают лишь то, что следует, по мнению кхачковяра, показывать: мраморный вестибюль с золотыми вазами в нишах, гномов-стражников, поставивших алебарды в угол и поглощенных азартной игрой (как без этого?)… Очевидно, посетителям предстоит еще миновать пыльный будуарчик с диваном и столиком, на котором скучно засыхают булочки и поблескивает кувшин с выдохшимся вином (угощайтесь, гости дорогие!).

Авденаго попытался представить себе, какая жизнь на самом деле кипит в недрах этого гигантского дворца. Как работают у себя в мастерских гномы-ремесленники, как читают и разбирают книги библиотекари, как кхачковяр в своем кабинете изучает и сводит воедино все действующие в Истинном мире законы в попытках выработать единую, универсальную юридическую систему… «Здесь, наверное, здорово», – подумал Авденаго. На миг ему захотелось стать гномом и остаться в Калимегдане… Но это было невозможно. Он все равно долго не выдержит. Сидеть в четырех стенах? Когда на свете существуют троллиные телеги, плотоядные лошади, ветер в лицо и другие компоненты истинного счастья? Увольте, господа.

Возле выхода в сад в кресле дремал еще один гном. Судя по книге на его коленях, он пытался осилить какой-то памятник письменности, но не преуспел. Заслышав звуки шагов, гном встрепенулся.

– Кто идет? Кто идет? – закричал он, топая ногами. – Кто идет?

– Два чужака и страж, – ответил тролль из высших.

– Чужаки? Почему не связаны? – вопросил гном и сурово воззрился на Евтихия.

– Нас уже связывали, – вмешался Авденаго. – Я – невиновный, а этот, – он кивнул на Евтихия, – бессловесный.

– А, – сказал гном, успокаиваясь. – Кхачковяр строго следит за соблюдением законности и обычайности. Чтоб все по закону и обычаю. Желаешь присутствовать? – обратился он к стражу.

Тот кивнул, и все четверо вышли в сад.

Кхачковяр находился, как объяснил гном, возле клумбы с розами.

– С ним Обвальный и Булыган, – добавил гном. Он вытянул шею и закричал зычным голосом: – Булыган! Обвальный!

– Николай Иванович! – подхватил Авденаго.

– Что разорались? – прозвучал совсем близко знакомый голос бывшего учителя словесности, и Николай Иванович вышел из-за беседки. Два гнома действительно сопровождали его. Они обменялись с гномом-привратником кивками, и тот вернулся в свое кресло.

– Эти двое хотят, чтобы ты осудил их, – сказал страж.

– Ладно. – Николай Иванович мельком кивнул Авденаго, более внимательный взгляд задержал на Евтихии, а затем решительно зашагал обратно в сад.

Булыган и Обвальный поспешили за ним.

Затем Обвальный опустился на четвереньки, а Булыган встал рядом. Николай Иванович, не колеблясь и не смущаясь, уселся на это импровизированное кресло. Потому что у гномов исстари так заведено – чтобы кхачковяр вершил правосудие, восседая на троне.

– У Обвального колени и локти быстро устают, так что будем кратки, друзья мои, – заявил Николай Иванович. – Начнем с Авденаго, и по двум причинам, как говорят тролли: во-первых, я его уже судил и признал невиновным, а во-вторых, я знаю, зачем он явился. Когда наш разговор закончится, – он глянул на стража, внимавшего почтительно и спокойно, – Авденаго должен будет препровожден на троллиную сторону границы.

– Хвала мудрости кхачковяра! – провозгласил Обвальный снизу.

– Теперь ты, – Николай Иванович медленно перевел взгляд на Евтихия. – Кто ты такой и чего хочешь?

– Николай Иванович, он – бессловесный, – встрял Авденаго.

– Это еще не доказано, – возразил Николай Иванович.

– У Обвального локти и колени быстро устают, – напомнил Авденаго.

– Ничего, мы можем продолжить нашу беседу гуляя. Как перипатетики… – Николай Иванович поднялся. – Благодарю вас за верную службу, Булыган и Обвальный, – обратился он к гномам. – В знак моей признательности я сообщу вам все подробности приговора, вынесенного этому бессловесному.

– Бессловесным не выносят приговоры, – пробурчал Авденаго.

– Да, но чего-то ведь он от меня добивается, не так ли? – возразил Николай Иванович.

Гномы, оживленно переговариваясь, ушли. Разбирательство не обещало ничего интересного. Вот если бы предстояло доказывать словесность или бессловесность подсудимого – вот тогда да, тогда любопытно…

– Для начала, позвольте вручить вам пятый моранов артефакт, – сказал Авденаго, когда они остались наедине с кхачковяром и стражем. Он вынул пергамент и торжественно протянул его правителю Калимегдана. – Уничтожьте его, как сочтете нужным… Лучше, конечно, просто сжечь. И я надеюсь, что после этого с Джурича Морана будут сняты все обвинения.

– С Джурича Морана и без того сняты обвинения, – ответил Николай Иванович. – Его невиновность полностью доказана. Но ты прав, эту штуку надо будет сжечь.

– Она может вызвать апокалипсис, – предупредил Авденаго вполне серьезно.

– Боже, сколько общаюсь с троллями твоей расы, столько поражаюсь вашему невежеству! – воскликнул Николай Иванович. – Апокалипсис, он же конец света, может быть только один. Глобальный. Не бывает маленьких апокалипсисов. И не бывает их несколько, для отдельно взятой деревни или отдельно взятого тролля. Уверяю тебя, когда настанет конец света, его не пропустит ни одна живая душа.

– А что тогда это было? – возразил Авденаго. – Когда реки крови текли, или с неба сыпались черви, или город рассыпался на нитки…

– Локальные катастрофы, – ответил Николай Иванович. – Словесный тем и отличается от бессловесного, что не путается в терминологии.

– Евтихий и таких-то слов не знает, – обиделся Авденаго.

– Лучше не знать никаких умных слов, чем пользоваться ими как попало, – отрезал Николай Иванович.

И тут учитель русского языка и литературы свернул пергамент в трубку и поднес к глазу.

Авденаго аж задохнулся от удивления. Чего угодно ожидал он от премудрого кхачковаяра, но только не подобной глупости.

– Ну ничего себе, – проговорил Николай Иванович, опуская трубу. – А почему у тебя растет борода, Балашов? Если смотреть на тебя невооруженным глазом, то ты вполне себе безбородый… Как ты это проделываешь, а?

* * *

– Ну вот, – сказал Авденаго Евтихию, – теперь ты, кажется, отделался от меня навсегда. Будешь скучать?

Евтихий покачал головой.

Авденаго помедлил еще немного возле ворот.

– Спасибо, Николай Иванович.

Учитель ободряюще кивнул ему.

– Иди.

– Может быть, мне первенца назвать Николаем? – спросил Авденаго и громко расхохотался.

Ударом кулака он распахнул ворота. Первое, что все увидели, был огромный, до самых небес, костер и возле него – стройная женщина в платье с меховой оторочкой. Золотые косицы покачивались у ее висков, ресницы были накрашены розовым, а губы рассекали полоски ядовито-фиолетового цвета.

– Ух ты, прямо завидно, – проговорил Николай Иванович.

Этих слов Авденаго уже не услышал. Ворота за его спиной захлопнулись, лиловая ночь с двумя лунами на близком небе обступила его, а Атиадан Злой Колокол бежала к нему навстречу, и во вселенной наконец-то воцарился порядок.