Текст книги "Нелегал"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Во время этой тирады Тахар радостно кивал, хотя и видно было, что он превозмогает боль. Когда же Авденаго замолчал, Тахар проговорил:

– Это лучшая речь из всех, что мне доводилось слышать! А теперь помоги мне выгнать отсюда всех этих бесполезных тварей.

– Нет ничего проще, – заверил Авденаго.

– Да им лень с места двинуться, – угрюмо ответил Тахар. – Они лучше сдохнут под камнями, чем сделают лишнее движение.

Авденаго громко хлопнул в ладоши.

– Все на выход!

Как и предсказывал Тахар, никто даже головы не повернул.

– Они думают, что это провокация и что те, кто поддастся и оставит работу, будут наказаны, – объяснил Тахар. И заорал: – Все вон отсюда! Вон!

Он подскочил к рабочим и принялся орудовать кнутом.

– К выходу! Вон! Живо! Молотки возьмите и весь этот железный лом тоже! К выходу, живо! И вон то долото подбери, его потом заточить можно будет… Вперед, живей, поторапливайтесь! Скорей, животные!

В этот момент гул начал нарастать.

– Бежим! – закричал Авденаго и, схватив факел, нырнул в тоннель первым. За его спиной слышался громкий топот ног, а подземный грохот нарастал и как будто настигал беглецов с каждым мгновением.

Они выбрались на дорогу и помчались по ней вниз. Авденаго слышал, как взорвалась пещера. Град острых камешков осыпал беглецов, но ни один не остановился, чтобы обернуться и посмотреть назад.

Только на нижнем ярусе Тахар отдышался.

– Пить! – заревел он, направляя одного из рабочих рукоятью кнута к бочке с водой. – Возьми кого хочешь и доставь сюда бочку.

Рабочий поплелся вниз. Он весь был запорошен пылью. Никого из сотоварищей он в подмогу себе не взял.

«Интересно, – подумал Авденаго, глядя в его сутулую спину, – кем он был прежде? Неужели воином? Храбрым и дерзким? Из тех, которые даже в очень пьяном виде не превращаются в гоблинов? Какая женщина его любила? – Он еще немного потравил себя этими мыслями, а потом решительно отверг их все разом: – Нет, не был он никаким воином. Был чьим-нибудь лакеем и женскую любовь покупал на краденые у хозяев деньги».

Рабочий зачерпнул воды и быстро осушил черпак. Потом крикнул:

– Спускайтесь сюда! Вода свежая! Только что привезли!

Все лавиной бросились вниз, и Тахар вместе с остальными, напрочь отринув всякую идею субординации. Авденаго видел, как возле бочки рабочие расступились и пропустили Тахара вперед, а тот рабочий, что держал черпак, подал смотрителю напиться первым. Тахар выпил три черпака кряду и только потом, довольно хрюкнув, отошел в сторону.

«Они ему благодарны, – подумал Авденаго потрясенно. – Он не оставил их в пещере, позаботился выгнать до взрыва. Он их спас, и они ему признательны за это… А я о них даже не подумал. Я больше тролль, чем Тахар. По большому счету, я – гоблин».

Он еще не решил для себя, насколько это хорошо или плохо. Если таким его сделал Джурич Моран – значит, так тому и быть.

С другой стороны, Денисика же Джурич Моран не сделал троллем… Мда. Потому что в Денисике ничего нет от тролля. Моран может усилить какие-то качества в человеке, но даже Моран не в состоянии вложить в другую личность то, чего в ней не было изначально.

Хорошо бы сейчас сюда зеркало. Полюбоваться на тролля, заглянуть ему в глаза. Интересно, какие мысли бродили в голове той соседки, когда она пускала дым в собственное отражение? Сейчас Авденаго как никогда был близок к пониманию этого.

* * *

Обвал вскрыл богатейшую медную руду. Тахар, чье самочувствие волшебным образом резко улучшилось, бодро отдавал распоряжения. Его видели одновременно в десятке мест. Кипучая энергия переполняла Тахара, но почему-то совершенно не передавалась ни надсмотрщикам, ни рабочим; поэтому карьер то и дело оглашался негодующими воплями и хлопками кнутов.

Как ни радовало господина Тахара присутствие важного гостя (каким теперь, уже безоговорочно, считался Авденаго), в данную минуту он все же предпочел бы остаться наедине со своими рабочими и своим карьером. На посланца от Морана у него сейчас абсолютно не было времени.

Поэтому он деятельно помогал Авденаго с его путешествием в Комоти. Со всей почтительностью Тахар целовал свои кулаки и кулаки Авденаго, кланялся ему вслед, когда он отходил, торопился оказывать любые услуги и даже согласился дать ему лошадь.

Животное доставил услужающий тролль – господина Тахара призывали неотложные дела в одном из тоннелей, как было объяснено. Господин Тахар скорбит о невозможности оказать высокочтимому господину Авденаго все надлежащие любезности, но сейчас все дела ускорились, а заботы умножились, поэтому господину Тахару ничего не остается, как прислать господину Авденаго вот эту превосходную лошадь, а заодно и свою скорбь по случаю предстоящей разлуки.

Авденаго выслушал эту тираду не моргнув глазом. Он также выразил скорбь по случаю несомненно надвигающейся разлуки, после чего воззрился на подаренное ему животное и долго не произносил ни слова.

Конек весь зарос длинным жестким волосом. Приземистый, с широкой грудью и короткими толстыми ногами, он хмуро поглядывал из-под густой челки. Глаза у него были золотыми, и это почему-то придавало животному зловещий вид.

– Присылкой сего чудного дара господин Тахар выражает предположение, что я поеду на нем верхом? – наконец спросил Авденаго у услужающего тролля.

Вопрос прозвучал двусмысленно, но медлительность соображения позволила услужающему троллю абсолютно правильно воспринять фразу. Вот преимущество троллиного склада ума! Там, где эльф нашел бы повод для зубоскальства или даже для обиды, там тролль не увидел ровным счетом ничего. Ничего лишнего, то есть.

В ответ услужающий тролль только пожал плечами. На сей счет, очевидно, он не получал от своего господина никаких распоряжений.

Авденаго обошел конька кругом, потрогал его хвост, прикоснулся к спине. Кожа на спине дернулась, как будто животное сгоняло муху, и Авденаго быстро убрал руку.

– Нет, – заключил он, напоследок пригладив гриву, – я на нем верхом не поеду. Это невозможно. Полностью исключено. Моя задница определенно натрет ему спину. У него деликатная спина.

Авденаго обтер ладонь об одежду – грива конька оказалась сальной на ощупь.

– Надо телегу! – понятливо поклонился услужающий тролль. – Я передам господину Тахару!

– Передай, передай, – Авденаго сунул пальцы за пояс (это по-прежнему была веревка, но теперь Авденаго вполне оценил ее по достоинству: у большинства рабочих на карьере не было вообще никакого пояса, и одежда на них болталась, как тряпка на палке, а пояс, даже такой примитивный, придает фигуре хоть какое-то благородство).

Вскоре прискакал и господин Тахар, еще издали целуя свой кулак и показывая его Авденаго.

Тот в ответ также приложил костяшки пальцев к губам и кивнул.

– Слыхал я, ты полюбил подаренную мною лошадь! – закричал Тахар.

– Точно! – сказал Авденаго. – Теперь я готов полюбить и телегу.

– Телегу?

– А что, есть карета?

– Карета?

– Ты ведь не возишь руду с карьера в карете?

– В карете?

Авденаго решил задать вопрос немного иначе:

– У твоей телеги есть крыша?

– Иногда. Если ее установить.

– Значит, это карета.

– Карета?

Круг замкнулся.

– Ты готов подарить мне и телегу?

– Вопрос в том, готов ли ты будешь вернуть мне карету после того, как все дела в Комоти у подножия Комоти завершатся, – медленно проговорил Тахар.

– Между прочим, это ведь я исцелил тебя от хронического несварения, – напомнил Авденаго.

Тахар покачал головой.

– Нет, исцелил меня взрыв, а ты только спас мою жизнь.

– Да, это разные вещи, – согласился Авденаго.

– Я должен понять, которая из них стоит кареты, – сказал Тахар задумчиво.

– Телеги, – поправил Авденаго.

– Телеги? – удивился Тахар.

– Послушай, – сказал Авденаго, – я забыл напомнить: помимо телеги, мне необходим еще слуга.

– Только не тролль! – разволновался Тахар.

В его взгляде вдруг появилась опасливая вороватость. Он явно боялся, что гость захочет еще что-нибудь, а он, Тахар, не посмеет отказать – и потом полжизни будет жалеть о подаренном.

– Отдай мне одного из рабочих, – сказал Авденаго. – Их у тебя много, и ты, как я погляжу, не особенно ими дорожишь.

– Точно, – Тахар вздохнул с явным облегчением. – Это ты точно заметил. Дорожить тут особенно нечем, а после того, как Серая Граница пришла в движение, недостатка в пленных не бывает.

– Хорошо.

Они помолчали, обменявшись понимающими улыбками.

Потом Авденаго опять заговорил:

– Ты ведь понимаешь, что я не могу явиться на Великий Камбай пешком и совершенно один. Это выглядело бы так, словно я – голодранец, и ровным счетом ничего не стою.

– Верно, – кивнул Тахар. – Именно так это бы и выглядело.

– Но я же не могу так выглядеть!

– Не можешь, – с некоторым сомнением в голосе подтвердил Тахар. – Хотя когда ты пришел на мой карьер, ты выглядел именно так.

– Это дело прошлое, – с напускной беспечностью Авденаго махнул рукой. – А теперь – дело настоящее. Они разные. Два совершенно разных дела.

– Точно.

– Точно.

Собеседники опять выдержали паузу, позволяя сказанному усвоиться.

– Как ты думаешь, – произнес Авденаго тихо, – кто победит на Великом Камбае?

– Для меня теперь важно, чтобы ты остался в живых, – задумчивым тоном откликнулся Тахар. – Ведь у тебя моя лошадь и моя карета.

– Телега.

– Телега с крытым верхом – это карета. У тебя моя карета.

– Кто победит на Великом Камбае? – повторил Авденаго.

– Ты умеешь задавать вопросы, – похвалил Тахар.

– А ты умеешь отвечать.

– Разве?

– Если ответишь – я именно так и скажу.

– В таком случае, я считаю, что следует прибиться к Нитирэну. Он самый жестокий, самый косматый, самый рослый из всех. И у него в глазах – два солнца.

– Имея такие приметы, я бы и сам догадался.

– У тебя не было примет. Они были у меня, – надулся Тахар.

– Следовательно, ты умеешь отвечать на вопросы, – заявил Авденаго.

Тахар сказал:

– С другой стороны, Эхуван – самый толстый из всех, и волос у него рыжий, а это большая редкость у народа троллей и очевидный признак грядущей удачи.

– Хочешь намекнуть, что имеет смысл поставить на Эхувана?

– Многие так и поступят, – заверил Тахар.

– Ага, – кивнул Авденаго. – Я буду помнить и о рыжем волосе. Редкий цвет волос может обернуться истинным сокровищем.

– Говорят, – задумчиво молвил Тахар, – однажды Эхуван срезал огромную прядь своих волос и засунул ее в горло побежденному врагу, отчего тот и умер. Но его похоронили с почестями, потому что принять смерть от рыжего волоса – еще большая редкость, нежели обладать таковым.

– Серьезный соперник для Нитирэна, – согласился Авденаго.

– И очень благородно обошелся с побежденным врагом, – прибавил Тахар.

– А что стало с тем клоком волос? – спросил Авденаго.

– Его извлекли из горла мертвеца и связали в бунчук. Племя погибшего носит этот бунчук на самом толстом своем копье.

– Умно, – похвалил Авденаго.

– Вот и я говорю – умно, – подхватил Тахар. – Что до третьего соперника, Таганы, то он обладает непревзойденными клыками. Они выходят из его рта на длину целого пальца! Их цвет – ярко-желтый, и ими он способен разгрызть камень размером с голову младенца.

– Да уж, – сказал Авденаго, – плохо тому придется, кто встанет у него на пути.

– Если Тагана победит на Великом Камбае, – кивнул Тахар, – то черепа своих соперников он разгрызет с той же легкостью, что и камни.

– Однозначно.

– Нет сомнений.

– Точно.

– Ага.

Тахар сказал:

– В первый раз в жизни встречаю собеседника, которому разговор со мной был бы по плечу.

Авденаго поцеловал свой кулак и ответил:

– В первый раз в жизни слышу подобное.

Тахар кивнул.

– Рад угодить. Какого слугу ты хочешь?

– Да ведь выбор-то невелик, – поморщился Авденаго. Ему претила мысль отправляться в Комоти вместе с каким-то незнакомым человеком, но выбора не было: если он хочет преуспеть по эту сторону Серой Границы, ему надлежит выглядеть важной персоной. – Кого бы ты мне ни указал, все будет человек, и ничто иное.

– Люди, между прочим, тоже разные, – обиделся за своих рабочих Тахар. – Не стоит вот так, всех одной краской мазать. Различия имеются, нужно только приглядеться. Согласен, для этого привычка нужна, вот как у меня, но поверь: как не бывает двух одинаковых троллей, так не бывает и двух одинаковых людей. Ты глянь повнимательнее: одни повыше ростом, другие – пониже; встречаются и беспокойные… Что предпочтешь?

– Все равно, – Авденаго махнул рукой. – Для меня все бородатые на одно лицо.

– Ты безнадежен, – засмеялся Тахар. – Ладно, положись на мой глазомер. Я тебе быстренько высмотрю кого получше…

Они отправились к стене карьера. Большинство рабочих сейчас находилось на самом верху, возле обвалившегося тоннеля: одни расчищали завал, другие уже принимались разрабатывать обнаженную медную жилу.

– Как тебе вон тот? – Тахар указал на тощее пугало в лохмотьях. Пугало волокло тачку и угрюмо смотрело себе под ноги. С точки зрения Авденаго, оно ничем не отличалось от того, что ступало за ним вслед, и тоже с тачкой.

– Подойдет, – беспечно произнес Авденаго.

– Ты уверен? Может быть, предпочтешь второго? – усомнился тролль. – Погляди, он тоже хорош. В своем роде, конечно.

– Нет, лучше уж пусть будет первый, на кого ты указал, – стоял на своем Авденаго.

– Решил положиться на судьбу? – Тролль прищурился.

– Скорее, на твой верный глаз.

– Мой верный глаз положился на судьбу.

– А я – на твой верный глаз.

– Умно, – одобрил Тахар. И заорал рабочему: – Эй, ты! Бросай тачку и иди сюда!

Рабочий остановился и медленно поднял голову. Мгновение он смотрел на тролля. Тахар несколько раз подпрыгнул, показывая серьезность своего распоряжения, и махнул рукой:

– Сюда!

Рабочий, однако, тачку не бросил. О том, что Тахар периодически устраивает провокации, проверяя преданность рабочих своему делу, на карьере были наслышаны все. Поэтому он приблизился к Тахару вместе с тачкой и остановился в трех шагах – так, чтобы Тахар не смог дотянуться кнутом.

– Ага, – сказал Тахар. – Очень хорошо.

Авденаго с отвращением рассматривал рабочего. Особенную брезгливость вызывали у него цепи на ногах пленника: они были покрыты грязью и чем-то похожим на прогорклое запыленное сало.

– Что ты обнаружил здесь хорошего? – осведомился Авденаго.

– Он силен и вынослив, – ответил Тахар. – Вот что хорошо. Такой-то тебе и понадобится.

Авденаго удивился. Судя по тому, с каким усилием рабочий передвигался, не похоже было, чтобы он был так уж силен.

Авденаго высказал свое сомнение прямо.

Тахар хмыкнул:

– Он здесь не менее восьми лун. То, что люди называют «месяцами». Четыре месяца.

– Ты же сказал – «восемь лун», – удивился Авденаго. – «Луна» – это один месяц. По-моему.

– Любовь моя! – воскликнул Тахар (подобное обращение было в ходу у троллей между близкими друзьями и вовсе не означало того, что означает у людей; смысл выражения – в том, что оба друга любят одно и то же). – Любовь моя! Да смотрел ли ты на небо?

– Многократно.

– По нашу сторону Серой Границы лун – две, стало быть, то, что люди называют «месяцем», содержит две луны, – разъяснил Тахар. – Восемь лун – четыре месяца. Достаточный срок, чтобы узнать все мои хитрости и не поддаваться на них. Посмотри, к примеру, как он встал. – Тахар указал на рабочего кнутом. – Если я захочу огреть его, то не смогу сделать это неожиданно. Да, у него имеется опыт. Стало быть, он здесь давно. А если он здесь давно, стало быть, он вынослив. Вот тебе мои рассуждения, выстроенные в ряд!

– Пусть твои дети будут так же умны, как и ты, – сказал Авденаго. – Мне бы такое и в голову не пришло.

– Ничего, что-нибудь другое придет, – утешил его Тахар немного снисходительно.

– Уже пришло, – сказал Авденаго.

– Что? – В голосе Тахара прозвучала нотка ревности.

– Я приму все твои советы, – объявил Авденаго. – Я поддержу Нитирэна – раз. И возьму в услужение этого рабочего – два. Две вещи.

– Умно, – похвалил Тахар.

– Не умнее тебя.

– Точно.

– Эй ты, – обратился Авденаго к рабочему, – я тебя забираю. Назови свое имя и ступай вон к той телеге.

Рабочий повернул голову и посмотрел в ту сторону, где услужающий тролль запрягал лохматого конька. Колеса телеги были сделаны из цельного древесного спила. Сверху на нее навалили гору опилок – чтобы смягчить тряску.

– Это карета, – поправил Тахар.

– Назови свое имя и ступай к карете, – повторил Авденаго, не меняя тона.

Рабочий сказал:

– Евтихий.

– Это твое имя? – переспросил Авденаго. – Евтихий?

– Да.

– Ты уверен?

– Не вполне, – признал рабочий.

– Ага, – обрадовался Авденаго. – Я так и думал. Видишь ли, «Евтихий» звучит неприятно. Режет слух. Понимаешь?

– Да.

– Ты понимаешь? – удивился Авденаго. – Тебе тоже «Евтихий» режет слух?

– Да.

– Но ведь это было твое имя?

– Его произносили неприятные существа, – сказал рабочий.

Тахар проявил признаки обеспокоенности.

– Возможно, тебе не следует брать этого Евтихия, – обратился он к Авденаго тревожно.

– Почему? – тот пожал плечами. – Он не хуже остальных.

– Он рассуждает.

– Если бы он не рассуждал, то бы был уже мертв. Выносливость связана со способностью к рассуждению. Так сказал бы Моран Джурич.

«Я действительно стал умнее, оказавшись по эту сторону Серой Границы? – подумал Авденаго смятенно. – Или это колдовство Джурича Морана? Возможно, его влияние… Или мне подыгрывают. Моран мог такую штуку устроить. Или не мог? Кто вообще знает, что может и чего не может Моран Джурич?»

Переместившись из дома на Екатерининском канале сюда, в троллиные горы, Миха Балашов как будто миновал целый этап интеллектуального развития. Те вещи, которые он никогда не мог ни сформулировать, ни объяснить, больше не нуждались ни в формулировках, ни в объяснениях: теперь они превратились для него в общее место, в нечто само собой разумеющееся. Вот где настоящая магия, если уж вообще рассуждать о магии!

Чтобы не растеряться и не утратить инициативы, Авденаго тщательно изгнал из головы всякие мысли и сказал своему новому спутнику:

– «Евтихий» отменяется. Теперь твое имя – Этиго. То же самое, что и изначальный Евтихий, но для троллиного слуха звучит приятно.

– Этиго? – переспросил рабочий.

– И выговаривается удобно, – прибавил Авденаго. – Гораздо удобнее, чем «Евтихий». На «Евтихии» можно язык сломать.

Новоиспеченный Этиго ничего не ответил. Он оставил свою тачку и двинулся к телеге (карете).

* * *

Едва только горы остались позади, потянулась скучная серая равнина. На ней росла трава, но такая неопределенная и бесцветная, что ее, почитай что, и не было вовсе. Во всяком случае, лошадь наотрез отказывалась ее щипать.

Кругом не было ничего. То есть вообще ничего. Ровное и пустое пространство. Прежде Авденаго никогда не подозревал о том, что, оказывается, способен страдать агорафобией. Собственно, он и сейчас не догадывался о том, что подобное явление существует и, более того, подробно описано в литературе. Он вообще не анализировал свое состояние. Он просто испытывал дикий, ничем не объяснимый ужас от того, что ползет, как насекомое по тарелке, по круглой равнине, и ни одна вертикаль не отделяет его, Авденаго, от смертоносного обрыва в Никуда, который отчетливо угадывается за линией горизонта.

«Вот когда до людей дошло, что земля-то на самом деле плоская, – думал Авденаго, пытаясь отвлечься от вполне конкретного страха абстрактными умопостроениями. – Когда увидели ЭТО. Рассуждая логически, с глобуса свалиться легче, чем с тарелки или там с блина, но увидеть глобус еще не удавалось никому, кроме космонавтов, которые и так с него уже свалились; а вот плоский блин – совсем другое дело».

Он сидел, скрестив ноги, на вытертой шкуре, расстеленной поверх кучи опилок. Каждый поворот колес заставлял телегу чуть-чуть подпрыгивать, а уж если она наезжала на какую-нибудь кочку, то Авденаго подскакивал – вместе с опилками – на высоту пары ладоней.

Все припасы и багаж были зарыты в опилках. Очень удобно, уверял Тахар. Старинное обыкновение троллей. Ни одна вещь наружу не торчит и не мешает сидеть или лежать, и в то же время все необходимое постоянно под рукой. Конечно, если закапывать с умом.

Конек шагал себе и шагал с равнодушным видом и даже ушами не двигал. Для него у Авденаго имелся при себе запас зерна: специальный кожаный мешок был прикопан вместе с другими припасами – водой в двух бурдюках, хлебными лепешками и связкой сушеных мясных полосок.

– Вот так обычно и путешествуют знатные тролли, – при окончательном прощании заверил Авденаго его гостеприимный хозяин. – В Комоти тебя встретят с почтением. Вот тогда ты и вспомнишь Тахара и его предусмотрительность!

Этиго, по приказанию Авденаго избавленный от цепей, но все в тех же лохмотьях (новой одежды для человека у троллей, разумеется, не нашлось), шагал рядом с коньком и иногда, когда уставал, хватался за жесткую сальную гриву животного, которое и ухом не вело – сохраняло похвальную невозмутимость.

В первый день Авденаго вообще не разговаривал со своим рабом. Того вполне устраивало это обстоятельство. Оба, и хозяин, и слуга, были чересчур переполнены впечатлениями, только Авденаго отдавался новым ощущениям простодушно, а Этиго затаил кое-какие мысли.

Вынужденный остановиться на ночлег на голой равнине, фактически посреди абсолютной пустоты, Авденаго долго не мог заснуть.

Сначала его худо-бедно отвлекали разные хозяйственные заботы: он покормил конька зерном, сунул Этиго кусок сушеного мяса на лепешке и позволил приложиться к бурдюку, после чего нарочито медленно поужинал сам.

Вот уж и все нехитрые вечерние дела переделаны… Пора оставаться один на один с равниной и небом. Странное ощущение. Как будто ты совершенно голый, а вокруг – сплошь враждебное окружение.

Конек, освобожденный от упряжи, отправился вольно бродить, но далеко от телеги не отходил – либо по-своему дорожил обществом других живых существ, либо попросту не видел смысла исследовать равнину, коль скоро съедобной травы на ней все равно не отыщешь.

– Я буду спать на телеге, а ты – под телегой, – обратился Авденаго к своему слуге.

Тот молча кивнул и полез под телегу.

Главная неприятность заключалась в том, что спать под телегой хотелось бы самому Авденаго. Чтобы имелась хоть какая-то крыша над головой. А вдруг, скажем, начнется дождь? Или, того хуже, – град?

Но было совершенно очевидно, что господину и практически троллю надлежит почивать со всеми возможными удобствами, в то время как человеку и практически рабу, напротив, следует валяться, подобно отбросам.

«И пусть еще кто-нибудь мне скажет, что быть хозяином предпочтительнее! – подумал Авденаго в большой досаде. – Обо всех заботься, за всех принимай решения, да еще не делай того, чего тебе хочется. Да, теперь я вполне понимаю Джурича Морана. Дурак я был, что пытался бунтовать. Радоваться надо было, что в рабстве уютно пригрелся, а не восстания планировать».

Он растянулся на телеге, заложил руки за голову, уставился в небо. Здесь оно казалось далеким и чужим – совершенно не похожим на то, что висело над городом. Количество звезд было просто устрашающим. Авденаго никогда не видел, чтобы их высыпало так много. Казалось бы, посреди подобного изобилия сияющих точек не должно оставаться места черноте; ан нет, абсолютная тьма ночного покрова выглядела такой же непререкаемой, как и рассыпчатый звездный свет.

«Никогда больше не буду накрывать жука стаканом, – подумал Авденаго. – Клянусь кишками Морана и левым глазом Черной Комоти!»

Ему показалось, что одна из звезд моргнула, словно бы там, наверху, услышали его мысленную клятву и приняли ее.

И тут из-за края горизонта медленно выползла луна. Она была гораздо больше той, которую давно забытый (и никому не интересный) школьник Миха Балашов видывал в стародавние времена, в далекой-далекой галактике. Помедлив, луна отцепила нижний край от горизонта и взмыла в небо.

И опять же, должно было бы поуменьшиться количество звезд, – ведь луна затмевает их своим ярким сиянием, – но звезд при ее появлении стало еще больше.

Авденаго смотрел на нее и думал о своем одиночестве.

Сон не шел. Одна горькая и бессвязная мысль сменяла другую в бедной голове Авденаго, и он даже не пытался упорядочить их. Он знал, что все эти раздумья абсолютно бессмысленны, но бороться с ними не имел никаких сил. И они как будто нарочно глумились над ним.

«Тебя скоро раскусят. И в переносном смысле – что ты не тролль, – и в прямом. То есть пополам. Как там зовут этого, с клыками, который имеет обыкновение хрустеть черепами врагов?»

«Моран – негодяй».

«Я не должен дурно думать о Моране. Звезды все слышат».

«Звезды бездушны».

«Тролли бездушны… Есть ли душа у троллей? Или только у людей? И куда попадают тролли после смерти? А куда я сам попаду после смерти? Уж явно не в этот рай, где все с арфами и в белом…»

«У меня высокие мысли. Николай Иванович говорил. Размышления о смерти возвышают, все дела».

«Я боюсь».

«Я завис в пустоте. Я и телега».

«Карета».

«Неважно. Я в пустоте».

Последнее было не столько мыслью, сколько ощущением, от которого то и дело ухало в животе.

Спустя некоторое время синеватые тени прошлись по светилам, и над горизонтом, левее того места, откуда выходила первая луна, показалась вторая. Она была синяя – и куда меньше по размерам.

«Точно. Две луны. Тахар упоминал, что здесь две луны. Но это не может быть другая планета… Другой мир – возможно. А Серая Граница – место перехода…»

Ночь вдруг сделалась особенно красивой. Синий свет придал ей интимности, уюта. И Авденаго, наконец-то успокоившись и расслабившись, заснул.

Он пробудился незадолго до рассвета и в первый миг не мог понять, что именно вырвало его из сладких объятий забвения. Какое-то незаметное движение, едва уловимая угроза, таившаяся в воздухе…

Авденаго открыл глаза и увидел нависающую над ним фигуру. Луны уже покинули небо, но и слабого предрассветного свечения хватило, чтобы разглядеть нож, занесенный над горлом лежащего. Авденаго перекатился на телеге и рухнул на землю. Нож вонзился в то самое место, где мгновение назад находился спящий. Резко ударившись спиной о твердую почву, Авденаго ощутил, как остатки сонливости покинули его. Теперь он бодрствовал вполне и совершенно.

Авденаго приподнялся на коленях и выглянул из-за края телеги.

Бородатый, всклокоченный, Этиго торопливо высвобождал нож, утонувший в опилках.

«Мятеж», – подумал Авденаго.

Он бросился на живот, прополз под телегой и впился зубами в босые ноги Этиго. Тот завопил и выронил оружие. Лезвие блеснуло в несуществующем свете еще не наступившего утра. Авденаго стремительно схватил упавший нож – и тотчас же увидел прямо перед своим лицом бешено выпученный глаз Этиго: раб наклонился, чтобы заглянуть под телегу.

Не раздумывая, Авденаго наугад махнул ножом и разрезал щеку напавшего.

Затем, извиваясь быстро и с неожиданной сноровкой, выбрался на волю и вскочил на ноги.

Его и Этиго разделяла телега. Серое небо без звезд слепо наблюдало за ними. Когда ночь закончилась, там, наверху, сделалось так же пустынно и скучно, как и здесь, внизу.

– Слушай, – сказал Авденаго своему рабу, – я ведь сейчас тебя убью, и мне за это ничего не будет.

Этиго не отвечал. Глаза его блуждали, дыхание шумно вырывалось из раскрытого рта, кровь сползала по щеке и пропитывала бороду.

Авденаго опустил руку с ножом.

– Ты хотел зарезать меня спящего, – проговорил он. Его затрясло, и он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы унять стук зубов. – Проклятье, Этиго! Ты хотел зарезать меня спящего!

Он посмотрел на нож, на свою руку и снова перевел взгляд на человека, стоявшего по другую сторону телеги.

Этиго наконец-то подал голос.

– Да, – хрипло ответил он.

– Почему?

– Чтобы тебя не было, – прозвучал искренний ответ. И Этиго пожал плечами.

Это равнодушие к судьбе Авденаго – подумать только, самого Авденаго! – просто сводило с ума.

– Да что с тобой! – закричал Авденаго. Безнадежность ситуации казалась ему мучительной. – Зачем тебе это – чтобы меня не было?

Этиго вдруг негромко рассмеялся и уселся на телегу, свесив ноги. Он сидел спиной к человеку с ножом, покачивал ногами и посмеивался, а кругом тихонько шевелился блеклый, обреченный на скорое исчезновение туман. Авденаго дико смотрел ему в затылок.

В первое мгновение Авденаго показалось, что вот сейчас-то и следует вонзить нож между торчащих лопаток врага и покончить со всей этой ерундой, а минуту спустя ему вдруг захотелось умереть самому, такая страшная тоска накатила. Несколько минут Авденаго сотрясали противоречивые намерения. Его даже в жар кинуло, хотя утро наступило довольно прохладное.

Наконец Авденаго просто забрался на телегу и устроился рядом с Этиго. Руку с ножом он держал на коленях и все время смотрел на лезвие, как будто хотел разглядеть там свое отражение.

– Ну так зачем ты хотел меня убить? – спросил он до странного спокойно.

Теперь пустота установилась не только в мире вокруг него, но и в самой душе Авденаго. Как будто все было кончено, и нечего было больше желать, нечего опасаться. Можно просто подвести итоги и раствориться в блаженном небытии.

Этиго даже не пошевелился. Ответил так же спокойно и просто:

– Ты – хозяин, а кругом сейчас никого нет. Если я от тебя избавлюсь, то возьму телегу с припасами и лошадь и за несколько дней доберусь до Серой Границы. А там, глядишь, и к своим вернусь.

– Кто они такие – эти твои «свои»? – удивился Авденаго.

Этиго покосился на него с усмешкой:

– По-твоему, у меня никого в целом мире нет?

Авденаго пожал плечами:

– Не знаю. Не задумывался. О чем угодно, наверное, уже задумывался, хотя бы по одному разу, но только не об этом. Не о том, что у тебя могут быть какие-то «свои»… У меня – так точно никого. Ни в этом мире, ни в каком-нибудь другом.

– Да, тяжело тебе, – согласился Этиго. – Не позавидуешь. А все-таки ты не спешишь расстаться с жизнью. Вот и сейчас – не захотел же ты, чтобы я избавил тебя от страданий.

И покосился на нож, который Авденаго до сих пор сжимал в пальцах.

– Предпочитаю страдать, – кратко ответил Авденаго.

– Почему? – Этиго не издевался. Просто поддерживал беседу. Старался – насколько позволяла ситуация – быть вежливым.

– Я – выкормыш Морана, – объяснил Авденаго. – Моран отлично воспитывает вкус к страданию.

– А что ты называешь страданием? Когда что-то болит? Или когда рядом нет близких людей?

– Вообще всю жизнь, целиком. – Авденаго вздохнул. – Страдание – нечто, что невозможно поставить под сомнение. Ты или страдаешь, или нет. Оно реально. – Авденаго пришел к этому выводу самостоятельно и втайне гордился им.

Этиго опять долго молчал. Потом сказал:

– Смотри: вот я – человек. Тролли сожгли нашу деревню. Кто был с оружием в руках – тех забрали, остальных убили. Наверное, кто-нибудь сумел спрятаться или убежать, не знаю. Я был с оружием, меня забрали.

– Более или менее понятно, – кивнул Авденаго. – Раз ты был с оружием, значит, у тебя есть сила и терпение. Поэтому ты годился для работы. Хватило на восемь лун. А если бы не я, то, возможно, и на больший срок.