Текст книги "Нелегал"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Глава четвертая

Несколько дней Авденаго действительно не видел Морана. Тот скрывался в кабинете, а заслышав шаги возле своей двери, кидался тяжелыми предметами. Странная мысль посетила Авденаго: он вдруг подумал, что его хозяин, возможно, смущен неудачным грабежом. Мысль эта пришла к Авденаго далеко не сразу. Вообще представить себе Морана Джурича обескураженным было почти невозможно. Но едва лишь Авденаго допустил подобную догадку, как она мгновенно угнездилась в его мозгах и пустила прочные корни. Авденаго и сам поразился скорости, с которой это произошло.

А вместе с образом смущенного Морана пришли и другие соображения.

Например. Почему Моран Джурич, несмотря на все свое могущество, обитает в Петербурге, явно вдали от своих родственников и соплеменников? Почему никто из них никогда его не посещает? Почему сам Моран никогда ими не похваляется?

На пятый день Авденаго без спросу вторгся в комнаты господина и бухнул на кружевную скатерть поднос с двумя тарелками. На одной ошеломительно благоухал борщ со сметаной и зеленью, на другой лежала горка мелко нарезанного чеснока.

Запахи заполнили комнату. Моран поднял голову от книги, которую изучал с великим тщанием, пошевелил ноздрями.

– Русским духом пахнет! – проскрежетал он.

– Извольте покушать, – сказал Авденаго.

– Еще чего! Сам ешь, – буркнул Моран.

– Ладно, – Авденаго уселся за хозяйский стол и взялся за ложку.

Моран уронил книгу, вскочил. Глаза его метали молнии.

– Ты рехнулся?

– Отнюдь, – Авденаго отправил ложку в рот.

– Где ты набрался таких слов?

– Сами приказали мне книги читать.

– Нахал! Наглец! Пошел вон отсюда!

– И не подумаю.

Авденаго не понял, что произошло. Просто он вдруг оказался лежащим на полу, и у него очень болела голова. И рука, когда он ею пошевелил. Рука вообще воспринималась как чужая. Авденаго попытался сесть, и тут дикая боль заставила его опрокинуться обратно на пол и завопить. Моран поморщился.

Авденаго скосил глаз. Он наконец увидел, что произошло: Джурич Моран метнул в него нож и пригвоздил левую ладонь к полу.

– Вытащи… те… – слабо проговорил Авденаго. – Ой, больно!

– Больно? – осведомился Моран. – Вот и хорошо. Лежи и знай свое место.

Джурич Моран уселся за стол и принялся хлебать борщ, посыпая чесноком каждую порцию.

Он любил, чтоб чеснок был наисвежайший, как уже знал Авденаго.

Парень лежал на полу с ножом в руке. Собирался с духом, чтобы вытащить нож. Духа все время не хватало, поэтому он просто дышал ртом, часто и мелко, и боялся двинуться лишний раз, чтобы не тревожить бедную, бедненькую ладонь.

Моран кушал с огромным аппетитом, жадно. Если бы у Авденаго достало сил наблюдать за своим хозяином, он бы понял, что после дурацкого ограбления ювелирного магазина Джурич Моран вообще ничего не ел. Но Авденаго вдруг утратил всякий интерес к чему бы то ни было, кроме своей раны.

Моран доел, отложил ложку и глянул, перегнувшись через стол, на пол:

– Где десерт?

Авденаго ответил ему взглядом, полным муки.

– Где десерт? – повторил Моран. – Если у тебя хватило наглости подать мне обед, изволь завершить начатое.

– Я не могу встать, – прошептал Авденаго.

– Почему? – удивился Моран.

Авденаго не ответил. Моран взял с подноса солонку и запустил ему в голову. Авденаго ахнул и на миг потерял себя в темноте, полной рассыпающихся искр.

Когда мрак немного рассеялся, он увидел, что Моран уже подбрасывает на ладони перечницу, парную к солонке.

– Ты по-прежнему не можешь встать? – поинтересовался Моран. – Или что-то изменилось за последние пять минут?

– Не надо… – выдавил Авденаго. – Я сейчас подам десерт.

– Давно бы так, – преспокойно заявил Моран. Он поставил перечницу на место, откинулся на спинку стула и начал барабанить пальцами по столу.

С утробным воплем Авденаго выдернул из ладони нож, немного побился на полу, как пойманная рыба, затем поднялся на четвереньки и наконец встал. Из ладони по локтю стекала кровь.

– Не вздумай пачкать стены, – предупредил Моран.

Авденаго побрел к выходу.

В глубине души он надеялся, что Моран владеет какой-нибудь магией и сумеет исцелить его руку, но если Моран Джурич и разбирался в чарах, то отнюдь не в целительных. Во всяком случае, заботиться о раненой руке своего раба тролль не намеревался.

Поэтому Авденаго просто перетянул руку платком и, набравшись сил, принес Морану остатки раскрошенного печенья в порванном пакетике, – все, что оставалось от припасов сладкого.

Моран вытряхнул содержимое пакетика в широко раскрытый рот. Авденаго, пошатываясь, наблюдал за ним. Моран сказал:

– Что?..

– Больно, вот что.

– Таблетки есть?

– Наверное…

– В армии за подобный ответ тебя бы уже расстреляли. Таблетки или есть, или их нет.

– Наверное, нет, – сказал Авденаго.

– Значит, будешь терпеть. И в следующий раз десять раз подумаешь прежде, чем говорить мне дерзости.

– Перевязать помогите, – попросил Авденаго.

– Ты пачкаешься, – поморщился Моран.

– Мне больно! – закричал Авденаго и вдруг потерял сознание.

Он пришел в себя в той же хозяйской гостиной. Рука превратилась в полено: Моран обмотал ее толстым слоем бинтов. Под бинтами все болело, но почему-то теперь в этой боли было нечто успокоительное. Как будто раненая рука сигнализировала своему владельцу: «Все в порядке, я тружусь над ликвидацией последствий. Прошу прощения за временный дискомфорт».

Затем Авденаго установил, что лежит на хозяйском диване и что под головой у него вместо подушки толстая книга.

Моран рассматривал его, нависая сверху и озабоченно морщась.

– Больше не боишься? – спросил он.

Авденаго покачал головой, перекатывая ее по твердой книжной обложке.

– Правильно, – одобрил Моран.

– Кольцо… – пробормотал Авденаго.

– Осталось под повязкой, – ответил Моран. – По-твоему, я стал бы снимать кольцо, которое сам же тебе и подарил? Ты его честно заработал.

– Вы ведь… думали, что все не так получится? – спросил Авденаго.

– Ты о чем? – подозрительно нахмурился Моран.

– Об ограблении…

– Я думал, что оно будет более осмысленным, – признался Моран. – Но что об этом болтать попусту! Не смей мне вообще напоминать о своей глупости. Если бы ты не был таким пустоголовым Кеном без Барби, то догадался бы, для чего мне ограбление, и сумел бы меня отговорить. В конце концов, это – твой мир.

– Кстати, – произнес Авденаго и пошевелился, устраиваясь чуть удобнее (на большее он не решился), – о мирах… Почему вы находитесь в нашем мире, а не в своем? Что вы тут делаете?

– Узнаю типично питерское высокомерие, – вздохнул Моран. – Еще скажи – «понаехали тут»! Все-таки ты неблагодарное животное. Да если бы не я – где бы ты сейчас был? В следственном изоляторе? Ты – мелкий уголовник, ничтожная вошь! Такие, как ты, даже тиф не разносят.

– Какой еще тиф? – пробормотал Авденаго. (И почему так всегда получается, что Морану удается сбить его с толку?)

– Вши разносят тиф, – назидательно произнес Моран. – Однако не все, а только тифозные. Не твой случай. На что ты вообще годен? Если бы ты был вошью, то тебя пришлось бы вывести специальным шампунем.

«Нет, – подумал Авденаго, – я не отступлюсь. Если как вошь я ничего не стою – это еще не означает, что я в принципе ничего не стою».

И он настойчиво повторил вопрос:

– Почему вы здесь? Мне кажется, это важно… Почему?

– Потому что я – не там, – буркнул Моран. – Потому что меня никто не понимает и благодеяния мои засовывают псам под хвост. По-твоему, это недостаточная причина? – Он махнул рукой и угрожающе заключил: – Учти, ты сейчас беспомощен, так что я запросто могу перерезать тебе глотку!

– И испачкаете диван.

– Ничего, на помойке другой найду. Дураков-то много, даже в вашем хваленом Питере.

– Не надо, – сдался Авденаго. – Я больше не буду.

– Что не будешь? – прищурился Моран и щелкнул пальцами. – Чего ты больше не будешь?

– Задавать ненужные вопросы… не буду.

– Врешь.

Авденаго не ответил.

Моран укрыл его пледом и вышел из комнаты.

* * *

Строить догадки о том, кто такие клиенты Морана, как они разыскивают «агентство экстремального туризма» и куда в конце концов попадают после того, как процедура переодевания и фотографирования заканчивается, Авденаго пришлось самостоятельно. Моран наотрез отказался обсуждать с ним эти вопросы. Равно как и другие, так или иначе затрагивающие его деятельность в Петербурге и других мирах. И в своем отказе он был более чем убедителен, о чем Авденаго постоянно напоминал рубец на ладони.

История с бесславным ограблением и последующий конфликт вовсе не отдалили Морана от его подручного, а напротив – странным образом сблизили их. Моран даже сжалился над Авденаго и принес ему из библиотеки роман в кошмарной пестрой обложке, позволив парню сделать перерыв в чтении Достоевского. Но Авденаго не оценил хозяйской доброты. Напротив, при виде книги он не сумел скрыть ужаса. Моран негодующе поинтересовался, отчего у «неблагодарной скотины» такое кислое выражение лица. (На самом деле все было еще хуже: Моран мгновенно впал в ярость. «Где ликование? Отчего ты не целуешь мне руки с изъявлением безумной благодарности? – орал он, топая ногами. – Я о твоих развлечениях забочусь, а ты кислые рожи корчишь!»)

– Ну… мне придется теперь еще и это читать, – сказал Авденаго, поглядывая на роман с неприязнью, словно книжка могла его укусить.

– И что такого? Читаешь же ты Достоевского! – Моран так и сверлил Авденаго глазами.

– Достоевский – хоть обязаловка, он и не должен нравиться, – пробурчал Авденаго. – А здесь… Тоже мне, развлечение.

– Что значит – «Достоевский – обязаловка»? – возмутился Моран.

– То и значит, что это классик и что вы его обожаете, стало быть, и мне придется дочитывать…

– Да я, может быть, в старухе-процентщице собственный образ узнал! И в Порфирии! Достоевский вообще все про меня написал, – сказал Моран с чувством. – Достоевский писал, как тролль, и знал троллей лучше, нежели сами тролли знают себя. Он важен для самопознания.

– Ну, вам виднее, – протянул Авденаго.

– Это все потому, что ты тварь дрожащая и не имеешь никакого права, – сказал Моран. – В отличие от меня. Я вот убить тебя могу, и мне ничего за это не будет. И старуха-процентщица могла. И убивала, кстати.

– У Достоевского про это нет, – вякнул Авденаго.

– Мало ли чего нет, – сказал Моран. – А ты между строк читай. Там столько всего понаписано!

– Человек не может писать между строк. Человек что ни напишет, все строка получается.

– Да ты как будто в бессловесном болоте вырос, жабий потрох, – сказал Моран презрительно. – А не в Северной Пальмире. Ты черновики Достоевского видел? Такие все исчирканные! Он из Баден-Бадена целый чемодан таких черновиков привез, между прочим. Я на экскурсии был.

– В Баден-Бадене?

– Очень смешно. Ха, ха, ха. В музее Достоевского. Дурак. Ты даже в музее Достоевского не был.

– Ну мало ли кто где не был… – прошептал Авденаго, совсем тихонечко.

– По-твоему, я похож на тролля из рода Мастеров, который не посетит музей своего любимого писателя? – напирал Моран. – Ну так вот, Достоевский писал черновики так, что… В общем, Достоевский… Да. Достоевский – единственный в мире писатель, который писал между строк. Буквально. И если бы ты не был таким недоразвитым козьим выменем, то посетил бы музей и убедился в этом собственными глазами. Ну а так придется тебе довольствоваться тем, что видели мои глаза.

И Моран Джурич ткнул растопыренными пальцами себя прямо в глаза, как будто намеревался вонзить ногти в глазные яблоки.

– Все равно, – сказал Авденаго, на которого эта демонстрация не произвела должного впечатления, – Достоевского я по обязанности читал, а тут вы мне предлагаете читать для удовольствия.

– В таком случае, ты умнее, чем я надеялся, – заявил Моран, отбирая у парня роман в пестрой обложке. – Вот тебе «Подросток», а эту чушь я завтра обратно в библиотеку сдам.

Однако Моран прежде, чем сдать «чушь» в библиотеку, сперва все-таки прочел роман и обогатил свой лексикон выражениями вроде: «кто есть ху», «уж Герман близится, а полночи все нет», «отоваривание с доставкой на дом» и «ты мне лекальник-то, блядь, поразевай».

* * *

С каждым днем вынужденное заточение в доме становилось для Авденаго все более мучительным. Ему ничего так не хотелось, как выйти на свежий воздух, подвигаться. Моран учитывал это и купил ему гантели, а заодно принес листок «Их разыскивает милиция» с фотографическим портретом Балашова Михаила Ивановича, семнадцати с половиной лет.

– На Московском вокзале утащил, – похвастался Моран. – Ничего, там таких два.

Побледнев, Авденаго уставился на размазанное изображение. Оно было жирно отретушировано: глаза, нос, подбородок обведены густой черной линией. Неведомый художник придал чертам Авденаго зверское и тупое выражение.

Моран любовался фотографией, отойдя на небольшое расстояние и прищурясь.

– По-моему, характер схвачен безупречно, – сказал Джурич Моран. – Человек с таким лицом сперва стреляет, а потом задает вопросы.

Авденаго не отвечал. У него постукивали зубы, и вообще его вдруг охватила дрожь. Ему казалось, что он очутился на просторной площади, беззащитный, едва ли не голый, и любой может увидеть его, бросить в него камень, избить палкой, просто посудачить о нем, жуя бутерброд у телевизора. «Кстати, дорогая, помнишь того маньяка, который разгромил ювелирный магазин?» – «Мммм?» – (дорогая, из кухни). – «Ну так его вчера арестовали. На редкость неприятный юнец. Сразу видно – недоразвитый. Наверное, отец алкоголик. У таких всегда отцы алкоголики. Испорчен генофонд! Спаивали русскую нацию в течение семидесяти лет, а теперь чего-то удивляются…» – «Мммм?»

Как ни удивительно, Моран заметил настроение своего собеседника.

– Что это с тобой? – осведомился он, забирая фотографию.

– А что со мной?

– Ты с лица как-то исказился.

– Я испугался, – признался Авденаго.

– Глупости! – возмутился Моран. – Я хотел тебя развеселить, а ты испугался.

– Может быть, таково свойство троллиного юмора – пугать, – сказал Авденаго, постепенно приходя в себя.

В конце концов, его еще не схватили и ничего дурного не произошло. Он в безопасности, и Моран купил ему гантели. Заботливый Джурич Моран.

– Да и фотография… я думаю, по такому снимку невозможно узнать человека.

– Менты как-то узнают, – задумчиво проговорил Моран. – У них по-другому устроено зрение. Особая организация взгляда, если угодно. Лично я бы тебя ни в жизнь не узнал бы. Я вообще тебя глазами не вижу.

– Как это? – поразился Авденаго.

– Так, – Моран пожевал губами. – Твою внешность я бы теперь описать уже не смог.

– Вы ведь сказали, что портрет похож!

– Нет, я сказал, что характер на портрете схвачен безупречно… Я помню, что я сказал! – рассердился Моран. – Не объясняй мне, что я сказал!

– А как это – не видеть глазами? – Авденаго решил вернуться к более безопасной теме.

– Так… Я тебя вижу по-другому. Не внешне. Воспринимаю твое присутствие. Зато ты никогда не сможешь переодеться так, чтобы я тебя не узнал, – прибавил Моран.

– Вы всех так видите? – спросил Авденаго.

– Нет.

– А со мной… когда это началось?

– С тех пор, как я пролил твою кровь, – ответил Моран Джурич.

* * *

Авденаго остановился перед раскрытой дверью, не решаясь переступить порог. Моран Джурич настойчиво подталкивал его в спину. В последний раз Авденаго обернулся, увидел прихожую с зеркалом и тремя дверями, из которых одна была фальшивая.

– Иди, иди, – подбадривал его Джурич Моран.

Авденаго зажмурился, затаил дыхание и выбрался на лестничную площадку.

– Видишь? – проговорил Моран. (Авденаго открыл глаза и кивнул). – Ничего не произошло. Ничего страшного. Ты покинул убежище. Только на время. Ты в любое мгновение можешь вернуться.

Авденаго молчал.

– Пойми, – сказал Моран убедительно и прижал кулаки к груди, – страх – спасительное чувство, но, как и любая эмоция, он обязан знать свое место. Если страх занимает главенствующее положение в жизни человека, человек неизбежно деградирует. Превращается в суслика.

Авденаго уставился на него и впервые за несколько месяцев их знакомства увидел, как Моран краснеет.

– «Суслик» – образное выражение, – сердито объяснил Джурич Моран. – Я имел в виду абстрактное понятие, отображающее образ пугливой и ничтожной твари.

– Да, это я, – сказал Авденаго. – Пугливое и ничтожное животное. Вы меня просто как живого сейчас описали!

– Ты не животное.

– Да?

– А ты злопамятен, – с горечью констатировал Моран. – Ну хорошо, я называл тебя неблагодарной скотиной и грязным животным, но из этого еще не следует, что ты должен действительно быть таковым. Или сусликом.

– Да? – снова переспросил Авденаго.

– Да! И кольцо, которое мы раздобыли, не такое уж дрянное. Ты ведь все еще носишь его? Оно тебе нравится?

– Я ношу его, потому что вы так приказали.

– А Джурич Моран, между прочим, ничего просто так не приказывает! У всех моих приказаний есть глубокий потаенный смысл! И имей в виду, что любое кольцо может оказаться артефактом, даже самое простое, без бриллиантов. В общем, ты можешь отправиться в путешествие по соседней квартире. Я все устроил. На улицу выходить пока что весьма опасно, на этот счет я тоже наводил справки.

– Как? – тихо спросил Авденаго.

Моран помялся и ответил:

– Ну, я позвонил – из уличного автомата, кстати, – в отделение милиции и спросил, интересует ли их информация о Балашове. Они сперва передавали трубку – то дежурному, то секретарю, то еще какому-то… а потом один как закричит: «Где эта сволочь?» Ну, я бросил телефон…

Авденаго скрипнул зубами.

– Вот я и решил, что тебе лучше на улицу пока не выходить, – невозмутимо продолжал Моран. – Однако от долгого сидения на месте у людей твоей комплекции образуется застой в крови. Я наводил справки. Поэтому я устроил так, что теперь ты можешь свободно гулять по соседней квартире. Она достаточно большая. Там даже на велосипедах катаются, правда, только дети. Но если хочешь, я и для тебя могу велосипед устроить.

– Нет! – сказал Авденаго. Он ненавидел Морана Джурича, кольцо стискивало его палец, как будто хотело раздробить косточку.

– Самокат? – быстро сменил предложение Моран.

– Нет… – Авденаго понял, что теряет силы. Спорить с Мораном было по-прежнему бесполезно.

– Ну не мяч-батут, правда? – на всякий случай уточнил Моран.

– Какой еще батут? – не понял Авденаго.

– Последнее увлечение здешних детей, – объяснил Моран. – Здоровенный надувной мяч. Садишься сверху и подскакиваешь. Подо мной разорвался, – прибавил он. – Но я тяжелый. Все тролли тяжелые.

– Я не понимаю, – сказал Авденаго, – как это я буду гулять по чужой квартире?

– Там столько жильцов, что на лишнего человека никто и внимания не обратит. И входные двери там никогда не запираются. Очень удобно. Иди, а когда нагуляешься – возвращайся. Я картошки куплю, – прибавил Моран. – Жареной картошки сегодня хочется. Потом почистишь и приготовишь.

И Авденаго нерешительно пробрался в длинный коммунальный коридор.

Он прошел через кухню, похожую на ту, что имелась в квартире Морана. Только у Морана квартира подвергалась перепланировке, когда из одной коммунальной делали несколько отдельных, поэтому и кухня у него была несколько усеченная, треть от прежней; здесь же все оставалось как в прежние времена, огромное.

Повсюду сновали люди. Наверное, на улице они выглядели иначе. Наверное, покидая пределы квартиры, они переодевались: приличное пальто, куртка, шапка, сапоги… или там платья и брючные костюмы. И прохожие с обычным в таких случаях безразличием видели только пристойную одежду, не давая себе труда заглянуть в лица, в эти бледные пятна с провалами глазниц, ртов и носов. Может быть, у них и для лиц имелась специальная одежда, нечто вроде масок с обычным выражением: кисловатая питерская полуулыбка, рассеянный взгляд.

Но у себя дома эти люди не церемонились и представали в своем истинном обличье: в лохмотьях дряхлых халатов, в расползающихся шлепанцах на плоских ногах, в трениках и тельниках, в бесформенных футболках. Без лиц, без фигур. Сплошная клубящаяся тайна, внутри которой – то ли есть спрятанная личность, то ли нет ее.

Все они занимались своими делами, по большей части бессмысленными: переставляли с места на место горы грязной посуды, таскались взад-вперед по коридору, то входили в комнаты, то выходили из них, рылись в коробках, выставленных наподобие гробов в коридоре, выкрикивали проклятья детям, проносящимся на велосипедиках, бросались тапками в удирающих кошек, а потом подолгу бродили в одном тапке, тщетно пытаясь разыскать второй.

Ни один из них не замечал Авденаго, как и предсказывал Моран.

«Квартиры не должны быть такими старыми, – думал Авденаго. – Во всяком случае, в Петербурге. Слишком много людей. Это как старинный отель с привидениями. Каждый номер хранит какую-нибудь давно забытую трагедию».

– Ты прав, – тихо проговорил женский голос, и тонкая прохладная ладошка скользнула в его руку. Она с сожалением прикоснулась к рубцу, мимолетно тронула кольцо на пальце.

Авденаго моргнул и увидел девушку. В отличие от других жильцов квартиры, она видела его. И он тоже ее видел.

Она напоминала чахоточную бедняжку из какого-нибудь романа Достоевского: тощенькая, с серыми тонкими волосами, свисающими вдоль впалых щек, с бледненькими глазками.

– Ты кто? – спросил Авденаго.

– Юдифь.

– А я – Авденаго.

Она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в лоб. У нее были сухие колючие губки.

– В чем же я был прав, Юдифь?

– В своих мыслях, – ответила она.

– Ты читаешь мысли?

– Только те, которые на поверхности.

– Ясно, – вздохнул Авденаго. – Хотелось бы еще выяснить, это я от природы такой примитивный или общение с Мораном сделало меня прозрачным. Так, дополнительные данные, необязательные. Просто лишняя информация к размышлению.

– Для меня это безразлично, – отозвалась Юдифь. – Я увидела одну твою мысль, а другую могу и не увидеть.

– Да у меня мыслей-то столько не наберется… – Авденаго покрепче взял Юдифь за руку и потянул прочь из кухни, куда только что проникла низкорослая старуха в синем арестантском ватнике. – Ты здесь живешь? Пойдем к тебе в комнату.

Юдифь опять прочитала его мысль, потому что сказала:

– Да ты ее не опасайся. Она Евфросинья.

– И что это объясняет?

Юдифь нахмурила серенькие бровки, и ее гладенький лоб побежал морщинками.

– А это должно что-то объяснять? Просто ты не бойся, вот и все.

– Идем к тебе, – попросил Авденаго. – Надоело на кухне торчать.

Но Юдифь по-прежнему не двигалась с места.

– У меня нет комнаты, – сказала она наконец.

– Где же ты живешь? В коридоре?

После всего, что случилось с Авденаго у Морана, молодой человек допускал абсолютно любую возможность. Или почти любую…

– Я живу между обоями, – сказала Юдифь. – Ты слишком круглый, ты не поместишься. Лучше будем гулять по коридорам.

Они вышли из кухни и двинулись по бесконечному тоннелю между шубами, детскими санками, колясками без колес, банными шайками и облезлыми зеркалами. Иногда зеркала отражали их обоих, иногда – только Авденаго, а некоторые – только Юдифь. Интерьер квартиры, попадая в зеркала, становился еще более мертвым.

– Здесь есть банная шайка, которую не снимали с гвоздя с 1947 года, – сообщила Юдифь. – Хочешь посмотреть?

Авденаго пожал плечами.

– Не особенно… А тебе интересно жить между обоями?

– Почему ты спросил? – насторожилась девушка.

– Просто это какое-то не слишком обычное место для жилья, вот и спросил. Без всякого осуждения, ты не думай. Люди в бочках ночуют или под мостами, а ты все-таки нашла крышу над головой…

– Между обоями много разных интересных штуковин спрятано, – сказала Юдифь. – Номера телефонов, булавки, газеты, фотографии. Вот когда ты находишь где-нибудь старый телефонный номер, тебе ведь непременно хочется набрать его и посмотреть, что из этого получится?

– Не знаю, – сказал Авденаго.

Он немного растерялся.

– Только не говори, что никогда не видел старых номеров, – разволновалась Юдифь. – Ну, таких, – она принялась выписывать пальчиком в воздухе, – А-52-665. Видел такие?

– Нет, – признался Авденаго.

Она принялась теребить прядки волос, то закладывала их за уши, то опять выдергивала.

– Это невозможно, – выговорила наконец Юдифь. – Все знают такие номера. Иногда набираешь – и слышишь ответ. Здесь есть телефонный аппарат, по нему можно звонить. Он принимает старые номера.

– И что отвечают?

– Например: «Алло». Или: «Кажется, я просила вас больше сюда не звонить». По-разному отвечают. Зависит от того, на кого попадешь. Иногда просто дышат в трубку и молчат.

– А сюда кто-нибудь звонит? – спросил Авденаго.

– Только Джурич Моран.

Авденаго вздрогнул и выдернул руку из ладошки девушки.

– Только не говори, что ты… тоже создание Морана.

– Нет, я всегда здесь была. Я ведь уже сказала тебе, что живу между обоями. А разве ты – создание Морана?

– С чего ты взяла? – буркнул он.

– Ты сказал – «тоже». Что я – «тоже» его создание… – Юдифь рассматривала Авденаго с новым интересом. – Моран сообщил о твоем прибытии, но вовсе не предупреждал, что ты будешь таким.

– Каким?

– На такой вопрос существует тысяча ответов. Человек никогда не исчерпывается одним словом, это закон. – Юдифь пожала плечами. – Например, я не ожидала, что ты окажешься молодым. – Авденаго был уверен, что она нарочно не прибавила «и симпатичным». – Прежде я почему-то считала, что все его творения – старые и неприятные.

– Почему? – оскорбился поневоле Авденаго.

– Потому что Моран Джурич до одури любит русских классиков, – растолковала Юдифь. – А у русских классиков все персонажи – какие-то неприятные старики, которых полагается жалеть. Вот еще, делать мне нечего – жалеть их. Я на таких, знаешь, насмотрелась! Меня хоть вешай, жалеть их не стану.

Она вздернула нос, всем своим видом выражая упрямство и возмущение.

– Нет, – сказал Авденаго, – на самом деле Моран любит Достоевского, а у Достоевского почти все персонажи молодые. И про Раскольникова прямо написано, что он был «замечательно хорош собой». Ну и Соня, я думаю, тоже ничего была, а Дунечка – просто красавица.

– Ты любишь Достоевского? – удивилась Юдифь.

– Не я, а Моран, – поморщился Авденаго. – Он меня экзаменует. Заставляет чуть ли не наизусть учить.

– Ясно, – сказала Юдифь. Авденаго хотелось бы думать, что сочувственно.

Он решил уточнить кое-какие обстоятельства и спросил:

– А про что с тобой разговаривает Моран по телефону?

– Так, – ответила она уклончиво. И видя, что лицо Авденаго омрачилось, прибавила: – Например, уведомил о том, что ты здесь появишься, и просил позаботиться.

– И как ты будешь обо мне заботиться?

– Еще не знаю… Могу показать мою коллекцию старых открыток. Знаешь, забытых. Их писали на новый год, но они завалились между стеной и почтовым ящиком и пролежали больше сорока лет. Пока ящик не сняли, чтобы заменить. И между обоями – тоже есть парочка любопытных.

– Да я уж понял, что все самое интересное происходит между обоями, – сказал Авденаго.

Юдифь бросила на него быстрый взгляд:

– А все самое замечательное в мировой литературе и в любовных письмах было написано между строк.

* * *

Вместе с Юдифью Авденаго исследовал новый для него мир – других занятий у него все равно не имелось. Он читал газеты, сообщавшие о взятии Кенигсберга, о смерти Сталина, о полете Юрия Гагарина, о визитах Индиры Ганди в Советский Союз. Его поражало: как скучно и суконно были написаны эти статьи. Неужели Моран прав, и люди настолько изменились! То, о чем впоследствии создавали романы, газетчики втискивали в строки нудного официоза.

Когда Авденаго поделился этим соображением с Юдифью, девушка сказала:

– Зато и была создана великая русская литература. Чем меньше беллетристики в газетах, тем больше ее в книжках…

И прибавила:

– Собственно, книги – это все то, что люди вычитывали между строк, когда читали газеты. Вот видишь, как важно умение видеть то, чего на самом деле будто и нет.

– Эдак до чего угодно можно договориться, – возразил Авденаго. – Увидишь то, чего нет, и таких дров наломаешь!

– Нет, надо же правильно видеть, а не с бухты-барахты, – поморщилась Юдифь. – Всему тебя обучать надо, Авденаго, ты просто младенец какой-то.

– Младенцев ничему обучать не надо, – огрызнулся Авденаго. – Они жрут и гадят без всякого обучения.

– Ну, потом-то все-таки их чему-то обучают, – слабо возразила Юдифь. – Грамоте, к примеру. Я же не утверждаю, что маленького ребенка надлежит сразу же приучать к чтению между строк. Это – высшее искусство. Тут и взрослый человек запросто запутается.

– Уговорила, – вздохнул Авденаго.

Он не мог решить, нравится ли ему Юдифь. Иногда она его жутко раздражала. Так и хотелось взять ее тоненькую чумазенькую шею и сдавить двумя пальцами. Чтоб, значит, затрепыхалась. А иногда Юдифь его забавляла. Очевидно, эта мысль относилась к числу примитивных, потому что Юдифь без труда ее прочитала. Она обхватила Авденаго за талию и прижалась головой к его плечу.

– Когда тебе захочется меня придушить, – прошептала она, – сосчитай до пяти и вспомни пять хороших вещей, которые были со мной связаны.

– Всего пять?

Он вдохнул запах немытых серых волос, погладил ее спину, ощутил ладонью колючие лопатки.

– У нас в квартире все равно обычно нет воды, – сказала Юдифь, предупреждая его следующую мысль. – Я как-то раз повернула на кухне вентиль, а из крана выбежали пауки. Очень маленькие красные паучата. Их если ловить, то всегда давишь, такие они нежные.

– Угу, – сказал Авденаго. – А ты к нам заходи, я тебя умою.

– От воды я разбухну, – возразила Юдифь. – Я перестану быть бумажной и не смогу больше жить между обоями.

– Тебе это так важно? Жить между обоями?

Юдифь пожала плечами.

– Ну, – сказала она, – не могу утверждать, чтобы это было принципиально важно. Принципиально важных вещей в жизни вообще не так-то много, и что хуже всего – никогда этого не знаешь наверняка. Что-то кажется важным, а на деле ерунда, а другое – напротив.

– В таком случае, что мешает тебе попробовать? – осведомился Авденаго.

– Просто я никогда не знала никакой другой жизни, – объяснила Юдифь. – Я всегда существовала только между обоями и стеной. Страх перемен присущ всем живым существам в силу инстинкта самосохранения. Этот инстинкт есть даже у неодушевленных предметов. И все потому, что перемены могут оказаться губительными.

Авденаго подумал о такой кошмарной для Юдифи вещи, которая называется «евроремонт», – о полном отрицании обоев. Кажется, девушка даже не догадывается о том, что подобное возможно.

Вот и хорошо. Пусть и дальше не догадывается. У нее, читающей обрывки старых газет, и без того хватает кошмаров.

– Все-таки иногда перемены бывают к лучшему, – заявил Авденаго.

Но Юдифь на эту удочку не попалась. Она сверкнула серыми глазами и подбоченилась.

– Назови хотя бы одну перемену в своей жизни, которая была бы к лучшему! – потребовала девушка.