Текст книги "Нелегал"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Авденаго задумался. Разговор вдруг взял и сделался серьезным.

– Возможно, – медленно проговорил молодой человек, сам не веря собственным словам, – начало жизни у Морана… Эта перемена пошла мне на пользу.

– Почему?

– Потому что раньше я слишком хорошо знал свое будущее. А теперь не знаю.

– И это хорошо?

– Да.

– Глупости! – возразила Юдифь.

Авденаго надулся.

– Если бы ты имела хотя бы малейшее понятие о том, какое мне предстояло будущее, ты бы так не говорила.

– Все равно, ты болтаешь глупости, – упрямо стояла на своем Юдифь. – Во-первых, ты не знал своего будущего. Во-вторых, оно не было таким уж кошмарным…

– Ты победила, – сдался Авденаго. Ему расхотелось спорить, поэтому для убедительности он прибавил: – Твой ответ – самый правильный, а я – чертовски и непоправимо глуп.

– Точно! – обрадовалась она и поцеловала его в висок. И вдруг замерла. – Смотри, – прошептала Юдифь, указывая пальцем, – чужаки…

По зловещему коридору пробирались люди, которые совершенно точно не являлись жильцами квартиры. Авденаго уже научился отличать здешних обитателей от любых других представителей человечества. Чужаки были, в отличие от аборигенов, слишком земными, слишком реальными. В них было слишком мало пыли, пауков, рассыпающейся бумаги, трухи от химических карандашей, нафталина, раскрошенных папирос, моли, фиолетовых чернил.

Впереди шествовала женщина, скорбная и внушительная. Сейчас она казалась немного растерянной, поэтому ее губы постоянно растягивались в заискивающую улыбку. И все равно в этой улыбке сквозило тайное превосходство. Пусть сейчас она и зависит от каких-то посторонних людей; это не имеет никакого значения. Пройдя все унижения, она вернется к себе домой и насладится победой.

За женщиной брел юнец приблизительно тех же лет, что и Авденаго. Юнцу явно было не по себе: он вжимал голову в плечи, озирался и каждое мгновение готов был дать стрекача.

И внезапно Авденаго понял, кто эти люди и куда они направляются.

– Клиенты! – прошептал он, прячась вместе с Юдифью за горы забытых шуб. – Свиной потрох! Наверняка ищут квартиру Морана и заблудились.

– Хочешь понаблюдать? – спросила Юдифь, осторожно высовываясь из-за шуб.

В этот миг юноша, тащившийся за монументальной теткой, приостановился и воззрился на Юдифь. Она скорчила ему рожицу и спряталась.

– Он меня увидел, – прошептала Юдифь.

– Многообещающий мальчик, – отозвался Авденаго. Ему почему-то был жутко противен этот парень.

– Да нет же, пойми, он действительно меня увидел! – возбужденно повторила Юдифь. – Большая редкость.

– Для человека?

– Да.

– Но я ведь человек, а я-то тебя сразу увидел!

– Ты – создание Морана.

– Очевидно, он – тоже, – сказал Авденаго. – Другого объяснения я не нахожу.

– Вообще-то он симпатичный, – задумчиво произнесла Юдифь. – Скорее всего, это я виновата. Симпатичным я иногда показываюсь. Просто так, ради удовольствия. Некоторые пугаются, а некоторые… по-разному реагируют. В 1978 году один мужчина хотел вызвать милицию. Решил, что я воровка, представляешь? А в 1961 у меня был настоящий любовник. Ему было шестнадцать лет. Он потом растолстел, забыл меня, женился на дуре и умер в 1998-м от сердечной недостаточности. Его жены не было дома, когда ему стало плохо, и я сидела с ним до самого конца, а он все сжимал мои руки и рассказывал, как был счастлив со мной.

– Он считал, что ты ему чудишься, – сказал Авденаго.

– А может быть, он и в самом деле был со мной счастлив! – возразила Юдифь. Она больно ущипнула Авденаго и прибавила: – Да ты меня ревнуешь, что ли?

– Отстань! – вскрикнул он. – Дура!

Она показала ему язык и убежала.

Авденаго пошел вслед за клиентами. Ему хотелось полюбоваться на то, как обойдется с юнцом Джурич Моран.

* * *

Моран с самого начала запретил Авденаго входить в лабораторию и вообще прикасаться ко всему, что имеет какое-то отношение к бизнесу, поэтому Авденаго даже не стал пытаться проникнуть в комнату, где хозяин вел переговоры с внушительной дамой и ее сыном. Войти туда с чаем на подносе было бы в тот миг равносильно самоубийству.

Поэтому Авденаго подслушивал. Моран никогда не предупреждал его о том, чтобы не подслушивать и не подглядывать.

К тому моменту, когда Авденаго вернулся в квартиру Морана, важная особа и ее сынок еще плутали по владениям Юдифи. Авденаго выскочил разок прямо перед ней, изобразил из себя вменяемого старожила и, после того, как наивная женщина спросила у него дорогу, нарочно отправил ее по ложному пути – в коридор, который заканчивался тупиком старой кладовки, забитой окаменевшими банками с вареньем. На одной из банок еще можно было прочитать этикетку: «Лето 1973, Сосновка».

Авденаго пробрался к себе на кухню и затаился там. Моран Джурич, судя по всему, не обратил ни малейшего внимания на возвращение своего раба. То ли спал, то ли погрузился в чтение.

Клиентка позвонила в дверь спустя минут двадцать. Авденаго слышал, как она разговаривает с Мораном в прихожей, как топочет и сопит ее балованный сынок. Затем все трое скрылись в гостиной Морана.

Тут и настало время для Авденаго выползти из своего убежища и приникнуть ухом к дверной щели. Как он и ожидал, говорила в основном мать, а ее отпрыск мялся и подпирал стену. Мать именовала его «Денисиком».

При виде таких, как он, Авденаго всегда разбирала злоба. Хорошо, был бы этот Денисик семи пядей во лбу. Каким-нибудь умником или на худой конец добросовестным зубрилкой. Пусть бы Бог или собственное трудолюбие дали ему какие-то преимущества! Так нет же, в том-то все и дело.

Денисик представлял собой типичного оболтуса, ничем не лучше, чем некто Миха Балашов. Такое же пустое место. Типичное пушечное мясо второго разбора, как выражается Моран.

В чем же разница?

Только в одном: у Михи Балашова нет такой мамочки, какая имеется у Денисика. Нет у Михи мамочки, которая бы попыталась пропихнуть усатого ребеночка в институт, а когда эта попытка провалилась – нашла бы другой способ оградить его от неприятностей, которые неизбежно ожидают подобных оболтусов в жизни.

– Видите ли, Денечка очень мечтательный… – доносился голос визитерши. – Он совершенно неприспособленный. Даже в институт не смог… А я ведь готова была во всем себе отказывать! Я просто в безвыходном положении. – Она шумно всхлипнула и долго потом сморкалась.

Даже в болезненном бреду Авденаго не мог бы представить собственную мать, которая вот так пришла бы к незнакомому человеку умолять за своего отпрыска. Да еще принесла бы деньги. Авденаго аж подпрыгнул, когда услышал сумму: двадцать пять тысяч.

Авденаго уселся под дверью на корточках, обхватил колени руками, уткнулся лбом. Одним – все, другим – ничего. Подлый и гадкий закон, неизвестно кем установленный. Лотерея. И пожаловаться некому. Какой билетик вытащил – такой уж вытащил.

Почему же, в таком случае, так горько на сердце? И с кем поделиться печалью, пока она совсем не задушила, – с Юдифью? Юдифь, пожалуй, не поймет. Или, того хуже, поймет слишком хорошо и своим сочувствием вымотает всю душу.

Женщины это умеют – вытягивать из тебя душу по ниточке и наматывать на веретенышко.

Авденаго потихоньку убрался из-под двери. Ну их всех совсем. Он уполз на свою кухню, как раненый зверь, и принялся зализывать душевные раны: приготовил себе чашку густого горячего шоколада, взял кусок покупного торта, слегка подкисший (Моран любил мокрые торты с пропиткой и всегда такие покупал). Съел и выпил.

«Глянцевые журналы – ложь и зло, – решил Авденаго. – Либо все женщины все-таки дуры. От шоколада легче не становится. Наоборот: как будто чугунное ядро в желудке. Надо бы у Морана стопарик водки попросить».

Он слышал, как за визитершей захлопнулась дверь. Подождал немного, затем заварил чай и бесцеремонно вломился к Морану.

Хозяин лежал на диване и читал растрепанного библиотечного «Айвенго».

– Убирайся, не мешай, – произнес Моран, не отрываясь от книги.

Авденаго поставил поднос с чаем на стол.

– Что, – сказал он с дерзостью отчаяния (терять-то, в общем, уже нечего!), – изучаете материал?

Моран поднял взгляд. Очень холодный.

– Я читаю книгу, – сказал он. – Сэра Вальтера Скотта. Его любил Достоевский. Хороший писатель.

– Да я, собственно, чай вам принес, – пробурчал Авденаго.

– Ты не находишь, что имя «Айвенго» заключает в себе нечто троллиное? – осведомился Моран. – Раз уж ты здесь, ответь.

– Оно мне всегда казалось странным, – отозвался Авденаго, умалчивая о том, что дальше чтения афиши «Ретроспектива памяти Высоцкого: Баллада о доблестном рыцаре Айвенго» в исследовании данного опуса не продвинулся.

– И сходно с «Авденаго», – прибавил Моран, многозначительно двигая бровями.

– Ну уж нет! – возмутился Авденаго. – Давайте так: Айвенго – отдельно, а Авденаго – отдельно. Я не хочу, чтобы меня считали за… – Он прикинул, какое бы слово подобрать, и заключил: – За какого-нибудь маменькиного сынка и размазню.

– Айвенго вовсе не был размазней, здесь ты чудовищно несправедлив, но я понимаю, о чем ты говоришь, – торжественно кивнул Моран.

Он закрыл книгу, сел на диване и пощелкал пальцами. Авденаго тотчас подал ему чашку прямо в руки.

Моран отпил большой глоток. Он всегда пил крутой кипяток. Иначе ему было невкусно, как он объяснял.

– Вот скажите, – решился Авденаго, – почему так выходит, что одним достается все, а другим – ничего?

– Потому что в мире нет и никогда не будет справедливости в том понимании, которое вкладывают в это слово слабые люди, – тотчас ответил Моран. Он заметил удивление на лице своего собеседника и рассмеялся: – Что, не ожидал? Я тоже над этим размышлял, и не один день и не одну ночь, можешь мне поверить. Маленькая, человеческая, земная справедливость – миф. Существует только высшая и непостижимая справедливость, все остальное – фикция.

– Угу, – сказал Авденаго. – Я так и предполагал, что все безнадежно.

– Ну, не совсем… Бывают ведь еще случайности. Я, в конце концов, бываю! Я-то здесь для чего?

– Для чего?

– Чтобы вершить несправедливость. Что тебя обеспокоило, Авденаго?

– Ну, мало ли… Разное. В Индии дети голодают. И в Африке.

– Да, это проблема, – нахмурился Моран. – Я еще не разобрался с ее решением.

Некоторое время он рассуждал о мировой экономике и об экономике «третьего мира», причем сыпал цифрами и именами с непринужденностью телевизионного обозревателя. Авденаго не мог понять: вымышлены все эти факты или же Моран Джурич действительно интересовался вопросом.

Внезапно Моран прервал излияния.

– Еще не надоело? – спросил он язвительно.

– Что? – Авденаго как будто очнулся от гипноза.

– Я спрашиваю: не надоело тебе еще делать вид, будто тебя действительно так уж волнует проблема голодающих негритят?

– Если я увижу голодного негритенка, я непременно поделюсь с ним моей последней булкой, – заверил Авденаго.

– Так поступил бы всякий цивилизованный и порядочный человек, – торжественно провозгласил Моран. – Ты сдал первый тест на человечность и теперь можешь говорить о том, что по-настоящему беспокоит твое открытое всем скорбям сердце.

– Если по-настоящему… Вот почему одним людям – все, а другим – кукиш с маслом?

– Конкретнее, – потребовал Моран.

– Этот парень, Денисик, – Авденаго скривился.

– Да, – сразу кивнул Моран. – Очень сдержанный и симпатичный.

«И сумел увидеть Юдифь, хоть и не был созданием Морана, – прибавил мысленно Авденаго. – В отличие от кое-кого, не станем показывать пальцем».

– За него мать заплатила.

– Точно.

– Двадцать пять тысяч.

– Откуда тебе известно?

– Я подслушивал.

– Как ты посмел?

– Вы не запрещали.

Моран призадумался, вспоминая, а потом нехотя признал:

– Точно, не запрещал. Ну так и что с того? Мой бизнес тебя не касается.

– Просто обидно, – сказал Авденаго.

– Обидно – что?

– Что за Денисика мать заплатила. Моя бы приплатила, лишь бы от меня избавиться.

– Она избавилась от тебя совершенно бесплатно. Повезло женщине, – заметил Джурич Моран и вдруг плюнул. – Проклятье, опять кусок чашки откусил. Замени.

Авденаго подобрал черепок с пола, принял у Морана испорченную чашку и направился к выходу. Но в дверях он остановился.

– Зависть – очень мучительное чувство, – сказал Авденаго.

– Зрелое рассуждение, – похвалил Моран. – Чтение классиков пошло тебе на пользу. А кому ты завидуешь?

– Этому… Денисику.

– Поразительное признание! Смело можешь ему не завидовать. Я его в такое место отправил… просто жуть. Поверь Джуричу Морану, сынок. Ему там будет очень-очень плохо.

– Почему? – недоверчиво спросил Авденаго.

– Потому что он бежит от армейской службы, а там, куда он уже попал, – Моран бросил взгляд на часы, – идет война… Кровопролитная и все такое.

Против воли Авденаго улыбнулся. На душе у него потеплело. Он знал, что это плохо, но ничего не мог с собой поделать: известие о том, что Денисика прямо сейчас отправляют в штыковую атаку, согревало сердце.

– А знаешь ли, – медленно произнес вдруг Джурич Моран, – что такое невинность?

– Что? – Авденаго заморгал. Скачки хозяйских мыслей порой ввергали его в ступор.

– Когда ты в силу своей невинности не видишь мерзости и греха, даже если они прямо у тебя перед носом, – ответил Моран. – Приведу пример из собственной жизни. Впервые я прочитал «Москва-Петушки» обладая абсолютно чистой душой. Поэтому выражение «сучий потрох» я увидел как «сучий порох». Вот это невинность, а? А ты говоришь – позавидовал какому-то там Денисику!.. Да это просто детские забавы, про них и говорить-то не стоит!

Глава пятая

– Людей повидаешь, себя покажешь, – весело приговаривал Моран Джурич. – Да и я от твоей кислой физиономии отдохну.

Авденаго стоял посреди комнаты, кругом валялись пахнущие нафталином тряпки, а Моран увлеченно брал то одну, то другую из общей кучи, встряхивал, оглушительно чихал, прикладывал одежку к Авденаго, разглядывал и качал головой.

– Ты должен выглядеть идеально, – объяснил Моран. – В конце концов, нечасто я отправляю в странствия не какого-то там незнакомца, а своего человека. Подумай, какая ответственность! Ты будешь представлять самого Джурича Морана! Потом ты поймешь, как много мое имя значит для того мира… стоит только назвать мое имя, и сразу же принимаются трепетать народы!

Сперва Авденаго было интересно, потом – как-то неловко, а под конец сделалось томительно скучно.

– Да выберите, в конце концов, что угодно, и отправляйте! – воскликнул он в отчаянии.

– Так ты все-таки согласен на что угодно? – обрадовался Моран. – Я-то уж боялся, что ты начнешь привередничать! Давай, раздевайся.

Юдифь, сидевшая на диване, фыркнула в кулачок.

– Юдифь, закрой глаза! – приказал Авденаго.

Она быстро приложила ладошки к лицу. Авденаго был уверен, что она подглядывает.

Идея пригласить Юдифь принадлежала Морану.

– Кроме меня, она – твой единственный друг, – объяснил Авденаго его хозяин. – Здесь больше некому караулить твое возвращение.

– Ну да, – сказал Авденаго, – у Денисика-то есть его мама.

– Его мама страшней эпидемии чумы, – сказал Моран, топая ногой. – Не смей даже сравнивать меня, такого заботливого, милостивого и могущественного, с этой женщиной! Помяни мое слово, она еще организует ему крайне неприятный Апокалипсис.

– А что, бывает приятный? – тихонько спросил Авденаго.

Моран грозно хмыкнул.

– Мы рождаемся в этот мир не ради того, чтобы прожить приятно. Это вообще несопоставимые по масштабам понятия: «жизнь» и «приятно». Разве можно сказать – «приятное бытие»? «Приятное творение»? «Приятный Апокалипсис»? У тебя просто какая-то каша из понятий в голове, друг мой.

Авденаго не ответил. В некоторых случаях спорить с Мораном бесполезно.

А если ты стоишь посреди кучи старого тряпья, босой, в одних трусах, под насмешливым взглядом Юдифи – вон, глазок между раздвинутыми пальчиками поблескивает, – то возражать и рассуждать о вечном попросту глупо. Мда. Как и все в неосмысленном бытии Михи Балашова.

Авденаго натянул штаны из грубой ткани и коричневую робу, подпоясался веревкой.

– Похож на плотника Миколу, – одобрил Моран. – Помнишь, который в убийстве старухи-процентщицы из высших соображений сознался. Вот на него.

– Денисика, небось, под принца разодели, – проворчал Авденаго.

– Я уже тебе объяснял, что этому принцу все перья повыщипывали, – рассердился Моран. – Да и потом, что ты знаешь о путешествиях в лучший мир, если никогда там еще не был? Может быть, тот, кто одет хуже всех, в лучшем мире будет одет лучше всех? А? Об этом ты не подумал? А вот Джурич Моран обо всем позаботился. Идем в студию.

Юдифь спросила:

– Уже можно смотреть?

– Да ты и так все видела, – ответил Моран. – Зачем спрашивать?

– Для порядку.

– Да, Юдифь, ты можешь перестать лицемерить. Опусти руки и глазей на все открыто.

Юдифь так и поступила. Ее маленькое личико было печальным.

– Я уже скучаю по тебе, Авденаго, – вздохнула она.

– Парню нужно проветриться, – возразил Моран. – Он засиделся у меня. А выйти в город для него равносильно смерти. Его застрелят при задержании как опасного преступника. Поэтому для Авденаго остается лишь один путь – в лучший мир. Можешь проститься с ним.

Прежде чем Авденаго успел что-либо сказать, Юдифь подбежала к нему и быстро расцеловала в обе щеки и в глаза.

– Ты хороший, – прошептала она. – Я буду ждать тебя. Я буду любить тебя, если захочешь.

Авденаго был и растроган, и немного задет.

– Я думал, ты уже меня любишь, – сказал он.

– Ну… да… – смутилась Юдифь.

– Хватит, свидание окончено, – вмешался Моран. – Осужденный, идемте.

Он привел Авденаго в фотолабораторию и велел встать возле картинки, изображающей горы, изрытые пещерами. Очень далеко впереди виднелись белые иглы – башни какого-то замка.

– Калимегдан, – объяснил Моран. – Мир, взрастивший меня. Вскормивший и воспитавший. Ты до него все равно не доберешься. Но он постоянно будет заметен на горизонте. И каждый раз, когда ты поднимешь глаза к нему и увидишь его, ты вспомнишь обо мне. И о том, как я о тебе заботился. А теперь стой смирно. Я еще не имел случая выяснить, что происходит с клиентами, когда они получаются на снимке смазанными. И не хочу проверять это на тебе.

Авденаго замер: руки на поясе, ноги в грубых сапогах широко расставлены, глаза вытаращены. Моран ослепил его вспышкой и исчез. Вообще весь мир исчез, осталась одна только бесконечная, выедающая глаза вспышка.

* * *

Моран вернулся в комнату и вручил Юдифи маленький квадратик бумаги.

– Вот все, что осталось от Авденаго. Кажется, ты хотела это сохранить, – сказал тролль, отводя глаза и хмурясь. – Забирай и уходи. У меня сейчас нет настроения разговаривать.

Юдифь проворно схватила фотографию чумазой тоненькой лапкой и сунула в кармашек.

– И не возвращайся, – добавил Моран, когда она уже захлопнула за собой дверь.

Оставшись один, Джурич Моран огляделся в комнате, нашел ее отвратительно пустой и сказал сам себе:

– Ему все-таки удалось поднять мятеж и организовать бегство! И я сам ему в этом потворствовал. А почему? Потому что Джурич Моран – один из величайших повстанцев в мировой истории.

Он взял со стола роман «Айвенго» и улегся на диван.

* * *

Первое, что подумал Авденаго, когда пелена перед глазами немного рассеялась, было: «А дождик здесь совершенно питерский…»

Водяная труха непрерывно сыпалась с небес, пропитывая одежду, волосы, проникая в дыхательные пути и еще глубже, в настроение, превращая бодрого молодого мужчину в какую-то плаксивую размазню.

«Чтобы хоть отдаленно напоминать мачо и при этом оставаться питерцем, нужно быть гусаром и проживать в Царском Селе», – изрек как-то раз Николай Иванович. Очередная загадочная фраза, на сей раз связанная, кажется, с Лермонтовым. Николай Иванович утверждал, что Лермонтов был настоящий мачо. Как и Пушкин. И дуэли здесь ни при чем, хотя дуэли – своего рода показатель.

Авденаго потер лицо, поморгал, восстанавливая зрение. Внезапно ноги у него заскользили, как будто он наступил не то на размазанный торт, не то на пошлую банановую кожурку, и молодой человек бесславно плюхнулся на землю. Задом, да.

Сопутствующее падению сотрясение позвоночного столба и локальный взрыв в области мозга неожиданно прояснили сознание Авденаго. Он обрел себя и мир вокруг.

Что бы там ни утверждал Моран касательно одежды, – что она, мол, после перехода в мир иной обретет более пристойный облик, – Авденаго по-прежнему был облачен в грубую робу коричневого цвета, в грубые же штаны и чудовищные сапоги, подбитые гвоздями. Все это осталось неизменным, равно и веревка, заменяющая пояс. И никаких тебе даже следов кошелька, шелковых панталон или кружевного воротничка.

Ничего, Денисик, весь в атласе и бархате, сейчас пашет носом грязь. Что гораздо обиднее.

Авденаго поскользнулся не на банановой кожуре, а на сырой глине. И куда ни глянь – везде либо раскисшая под дождем почва, либо щебень. А вокруг – расходящаяся амфитеатром чудовищная воронка. Ее скальные стенки были как будто изъедены, по выступам перемещались человеческие фигурки, а кое-где отверстыми ротиками зияли пещерки – с того места, где находился Авденаго, они казались совсем маленькими.

«Карьер, – подумал Авденаго. – Я в горах, и здесь добывают камень. Самоцветы, либо для строительства».

Обещанных Мораном белых башен Калимегдана видно не было. Слишком далеко, слишком высоко. Сидя в луже на дне карьера, обетованного замка не узришь.

Авденаго встал, покачиваясь, обтер ладонями штаны, отчего руки тотчас сделались липкими.

Фу ты.

«Карьер, – мысль сделалась беспокойной, – что-то здесь не так…»

– Стоять! – заорал над ухом у Авденаго хриплый голос. – Травма?

– Что? – Авденаго повернулся и встретился глазами с субъектом в кожаной безрукавке, который сверлил молодого человека ненавидящим взглядом.

Субъект был высок ростом, с непропорционально короткими кривыми ногами, очень смуглый, почти черный. Растительность на его лице торчала неопрятными клочками: клок под носом, клок на подбородке. Длинные мускулистые руки явно были смазаны маслом, они лоснились и поблескивали в тусклом свете пасмурного дня.

Самым неприятным было то, что субъект поигрывал кожаной плеткой.

– Ты! – отрывисто гавкнул он. – Почему без цепей?

Авденаго молчал.

Субъект замахнулся плеткой.

– Отвечать!

Первый удар Авденаго пропустил, так неожиданно и быстро это произошло, но второго уже ожидал и стукнул субъекта в нос. Правда, он метил в глаз, но нос – даже еще и лучше.

– Ты! – заорал Авденаго. – Сдурел? Кого лупишь? Вот!

И он показал кулак, повернув руку так, чтобы тот видел кольцо с топазом. Камень светился нездешним светом, тихим и чистым.

– Видал? – добавил Авденаго и с силой наступил субъекту на ногу.

Тот взвыл, чего Авденаго уж никак не ожидал, потряс головой, мотая сальными черными волосами, затем несколько раз подпрыгнул на месте, словно проверял – целы ли ноги после соприкосновения с жуткими сапожищами чужака и готовы ли они по-прежнему служить своему владельцу.

– Кто главный? – строго спросил Авденаго.

– Тахар… – ответил субъект.

Он еще раз покосился на кольцо и медленно вжал голову в плечи.

– Рассказывай, – велел Авденаго.

– Что?

– Пока провожаешь до Тахара – рассказывай, – пояснил Авденаго. – Во всех подробностях. Что здесь происходит и прочее.

– А, – субъект немного просветлел лицом, – ну да… Конечно. Работы идут обычным ходом. Умерших – обычное число. Пополнения – недавно было, но не хватает и желательно бы еще. Как обычно. Вот такие дела.

– Понятно, – сказал Авденаго. – А ко мне что же сразу с плеткой? А? Нехорошо, братец.

– Больно вы на них похожи, – объяснил тип. – По первому впечатлению. С лица практически такой же. Кожица гладенькая, беленькая, нежная. Ее плетка со второго раза рвет напрочь.

– Здесь люди работают, что ли? – прищурившись, Авденаго еще раз оглядел стенки карьера.

– А кто же еще? – субъект ухмыльнулся, показав ярко-оранжевые зубы.

«Интересно, это у них мода такая – зубы красить, или у него от природы? – подумал Авденаго. – И вообще… он же гоблин! Настоящий».

В короткий, пронзительный миг для Авденаго сделался абсолютно ясен замысел Морана Джурича.

Чего больше на свете боялся Денисик? Армии. Вот и угодил в армию.

Кого боялся он сам, Миха Балашов, Авденаго? Гоблинов. Ну так вот они, гоблины. В самый эпицентр ихней бесчеловечной цивилизации, можно сказать, угодил. Выкарабкивайся, любезный Авденаго, как можешь и как умеешь, авось жив останешься.

И наверняка со всеми остальными клиентами Морана, сколько их ни было, аналогичная же история приключилась. У Авденаго еще имеется кое-какое преимущество: он все-таки знает Морана лично и в состоянии предвидеть… ну хотя бы кое-что. Потому что Моран способен на такие вещи, которые предвидеть не под силу решительно никому, даже родственникам.

Непонятной оставалась для Авденаго лишь цель, с которой Моран проделывает все эти штуки над живыми людьми. То ли перевоспитывает он своих клиентов, то ли грубо издевается над ними.

«Наверное, это от человека зависит, – подумал Авденаго. – Если ты трус и дурак, то путешествие превратится для тебя в сплошное издевательство, а если ты храбрый и умный – в испытание. Пройдешь с честью и вернешься домой молодцом».

Он внимательно, не спеша обвел глазами карьер. Теперь можно было хорошо рассмотреть и ступени, и выступы на почти отвесной стене – дорожки, и самих рабочих: с тележками, кирками и лопатами. Все люди были одеты приблизительно гак же, как и Авденаго. Кроме того, у большинства на ногах имелись кандалы. Они были мокры и грязны, безнадежность стекала по долгим морщинам, прорезавшим их лица. Волосы их были длинны, равно как и бороды. В общем, картина полной безотрадности.

Авденаго не мог отделаться от ощущения, что все это ненатуральное. Не бывает же так на самом деле! Картинные позы людей – воплощенное страдание, тупые взгляды, которые они бросали на надсмотрщиков, глухие стоны и натужное хеканье – все выглядело совершенно неестественным, игрой на публику.

Вводя визитера в маленькую пещерку под скалой, гоблин провозгласил:

– Некто!

Авденаго остановился на самом пороге. Он вовсе не торопился расставаться со светом дня, пусть это даже такой хилый свет и такой неприятный день.

Однако увиденное приятно удивило его. Пещерка была обставлена довольно роскошно – по пещерным меркам, разумеется: лохматые шкуры на стенах и на полу, низкая толстоногая тахта, сколоченная из распиленных пополам древесных стволов, несколько тяжелых подушек (набитых опилками). Возле тахты стояли корзина с круглыми хлебцами и кувшин с каким-то напитком. Все это освещалось тремя медными лампами. Теплый розовый свет наполнял пещеру теплом и уютом. Этот свет сам был как пушистая звериная шкура, в которую хотелось закутаться.

Словом, обитель эта чрезвычайно понравилась Авденаго. С первого взгляда понравилась.

А вот что не пришлось ему по душе – так это хозяин пещерки, восседавший на тахте и потягивавший из кувшина, точь-в-точь как любил делать Джурич Моран.

Лицо хозяина было темным – и это была не благородная шоколадность и даже не злодейская вакса, а какая-то неопределенная серая грязца. Неведомо каким образом пробудившийся в Авденаго инстинкт подсказал ему, что подобный цвет кожи – верный признак принадлежности к низшей касте.

Глазки хозяина заплыли, нос расползся на пол-лица (при ближайшем рассмотрении оказалось, что он когда-то был сломан), кривенькая ухмылка обнажала один из клычков. Клычок оранжевый. Определенно, если это и мода, то прочно укоренившаяся.

– Пусть некто войдет, – распорядился Тахар.

Авденаго тотчас переступил порог.

– Я Тахар! – сообщил хозяин пещеры.

– Я Авденаго! – сказал Авденаго. Ему вдруг стало невыразимо смешно, он даже подавился, боясь расхохотаться.

– Почему ты не в цепях? – спросил Тахар.

Авденаго передернул плечами:

– Это не для меня. Цепи. Ха!

– Ты не смеешь решать, что для тебя, а что – нет, – возмутился Тахар, но в его голосе прозвучала нотка неуверенности.

Авденаго улыбался и молчал.

– Ты снял их? – настаивал Тахар, с каждым мгновением все острее ощущая собственное бессилие перед чужаком. – Как тебе это удалось? Я должен знать!

Тахар чуть приподнялся на своей тахте.

– Ты обязан мне рассказать! Я обязан поддерживать порядок! Как ты снял их?

– Разве у меня есть борода? – спросил Авденаго.

Тахар с силой вдавил короткие жесткие ресницы в щеку – моргнул. Ага, проняло – тролль удивился.

«Тролль. Не гоблин, – строго напомнил себе Авденаго. – Тролль – это раса или, скажем так, национальность. Гоблин – состояние души, отчасти влияющее на физиологию. То есть тролль, при определенных обстоятельствах, может стать гоблином… И человек тоже. Возможно, человек – даже в большей степени.»

Авденаго стало спокойно.

Он обрел полную уверенность в себе и не сомневался в том, что при первом же разговоре взял верный тон. Одно лишь немного смущало Авденаго: он не знал, как выглядят тролли, принадлежащие к высшим кастам. Например, какой у них цвет кожи, совсем светлый или совсем черный. А вот что не серый – это ясно.

– У тебя нет бороды, – проговорил сбитый с толку тролль и махнул рукой: – Продолжай.

– Если бы я пробыл здесь достаточно долго, у меня выросла бы борода, – сказал Авденаго.

– Не обязательно, – возразил Тахар. – У некоторых не растет.

– У меня бы выросла.

– Почему?

– У мужчин моей расы растет.

– Ты мужчина?

– Да, и при том моей расы.

– Понятно.

Тахар погрузился в молчание. Он взял кувшин и основательно приложился к нему. Потом показал на кувшин своему гостю:

– Хочешь?

– Я не пью из одного кувшина с теми, о ком не знаю, насколько они ко мне враждебны, – ответил Авденаго высокомерно.

– А если бы ты точно знал, что я – твой самый лютый враг?

– Ты никак не можешь быть моим лютым врагом, – сказал Авденаго. – Это исключено. Лютый враг должен быть тебе ровней, а ты мне не ровня.

– Но если бы был? – настаивал Тахар.

– Тогда – несомненно.

– Ты тролль?

Было заметно, что Тахару нелегко было задать этот вопрос: несколько мгновений он явно собирался с духом, сопел, жмурился, облизывал свой торчащий изо рта клычок длинным темно-фиолетовым языком.

– Я раб Морана Джурича, – тотчас же ответил Авденаго. – Я – свободный человек, и ты не смеешь мне приказывать, потому что ты мне не ровня.

– Если ты раб, то не можешь быть свободным, – возмутился Тахар.

Авденаго ждал этого возражения и приготовился заранее.

– Раб Морана Джурича в тысячу раз свободнее любого из вас, жалкие карьерные грызуны.

– Почему это, а? – Тахар растянул губы в неприятной ухмылке.

– Во-первых, потому, что Моран Джурич – могущественный и великий тролль из Мастеров, уроженец Калимегдана и почетный гражданин этого прекрасного города… А во-вторых, потому, что Морана Джурича здесь нет, стало быть, я свободнее всех свободных. Понятно?

– Ты воистину выкормыш Морана Джурича! – сказал Тахар. Теперь он не скрывал восхищения. – Мой подручный говорит, у тебя его кольцо.