Текст книги "Нелегал"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– У меня – мое кольцо, – заявил Авденаго и протянул вперед руку.

Тахар восхищенно уставился на колечко с топазом и искусственными рубинчиками.

– Я ощущаю присутствие Морана Джурича! – прошептал он благоговейно, не смея даже дохнуть на кольцо, чтобы случайно своим дыханием не затуманить его свет.

Авденаго сжал руку в кулак и медленно спрятал ее за спину.

– Не обкрадывай меня своими жадными взглядами! Мое кольцо – не для того, чтобы ты на него смотрел.

– Конечно, – пробормотал Тахар.

– Теперь слушай, – Авденаго решил, что достаточно утвердился в новом для него мире, и сел на тахту рядом с Тахаром, – я голоден и потому намерен отдыхать.

Как-то раз Моран Джурич рассуждал при Авденаго (поглощая суп и прерываясь лишь для того, чтобы накрошить в тарелку еще больше хлеба), что для большинства живых существ «отдыхать» и «есть» являются синонимами, как бы они это ни отрицали. «Любой академик во время еды расслабляется. Поэтому все депрессивные люди толстые. Я читал научную статью», – объяснил Моран.

Тахар резко, как заводная игрушка, повернулся в сторону Авденаго. Мгновение тролль смотрел неподвижно, затем отрывисто хлопнул в ладоши.

Тотчас тот, который привел Авденаго, выскочил из-за стены и возник в дверном проеме.

– Еды! – рявкнул Тахар.

Тролль исчез.

Теперь следовало ждать, сохраняя видимость полного равнодушия. Авденаго сидел, скрестив ноги, на тахте и не двигался. И Тахар тоже замер. Оба смотрели прямо перед собой.

Именно в эти мгновения Авденаго ощутил, как уходит от него и исчезает – кажется, навсегда, – некий Миха Балашов. «Если уж так сложилось, что ты – неудача матушки-природы, – подумал Авденаго, – нужно просто-напросто перестать быть собой. Отойти в сторонку и оттуда любоваться на собственную неполноценность. Кажется, это называется „выйти из себя“… Интересно, что сказал бы Николай Иванович? Ведь выйти из себя – значит разозлиться. Или нет? В любом случае, Михе Балашову здесь не место, а Авденаго – напротив, самое место».

Вернулся, наконец, посланный за угощеньем тролль, принес на блюде куски жирного мяса, обсыпанного жгучими пряностями. Пряности были не размолоты, а раздроблены камнем, поэтому кусочки их были очень крупными, некоторые – с горошину. Очевидно, троллям нравится их разгрызать, подумал Авденаго.

Блюдо поставили между обоими сидящими на тахте. Авденаго краем глаза следил за Тахаром. Тот не двигался с места. Очевидно, ожидал, пока гость первым возьмет кусок.

Авденаго махнул прислуживающему троллю и, когда тот приблизился, указал пальцем на блюдо:

– Возьми вот этот и держи, только крепче.

Тролль подхватил здоровенный кус и вопросительно посмотрел на Авденаго.

Потянувшись вперед, Авденаго вцепился зубами в мясо. Он дергал головой и энергично двигал челюстями до тех пор, пока не отгрыз кусок. Пока он жевал, услужающий тролль преданно смотрел ему в рот немигающими черными глазками.

Тахар тоже приступил к трапезе. Вид у хозяина пещеры сделался скорбным. Очевидно, он привык к тому, что слуга держит мясо для него, а не для кого-то другого. Но – ничего не поделаешь; Авденаго явился от Морана Джурича, у Авденаго есть кольцо с прозрачным камнем, на дне которого отражается Моран Джурич собственной персоной, и не просто отражается, но еще и грозит ножом.

Авденаго жевал так усердно, что челюсти у него заболели. Мясо показалось ему невероятно вкусным – осталось неясным, в приправе ли тут дело или же в самом мясе (кстати, что это было? телятина, баранина или что-нибудь совершенно экзотическое? Авденаго предпочел не выяснять). Никогда прежде Авденаго не ощущал подобного: сначала ему приходилось разгрызать нечто жесткое, как подошва, и это стоило немалых трудов, но в какой-то миг все усилия окупались, являлся вкус, и весь организм начинал буквально стонать от наслаждения, а под конец, когда вкус уже иссякал, челюсти отдыхали на том, что оставалось недоеденным. В общем, троллиные впечатления заполнили все естество бывшего Михи Балашова, допризывника и троечника.

Он допил остатки вина из тахаровского кувшина, обтер пальцы об одежду слуги и махнул тому, чтобы уходил.

Тахар торопливо заглотил то, что еще оставалось у него в руке.

– Я доволен, – сообщил Авденаго. – А теперь расскажи мне некоторые вещи.

– Какие, мой господин? – Тахар чуть пригнул голову, признавая превосходство Авденаго. Из кольца на Тахара посматривал Джурич Моран – теперь он усмехался.

– Да все, – сказал Авденаго развязно. Он растянулся на тахте, заложил руки за голову. «Отобрать у него, что ли, эту пещерку да зажить здесь? – подумал он. И тотчас спохватился: – Да что я, совсем рехнулся! Вот уж точно, правильно говорят: еда – самый страшный наркотик. Совсем я голову потерял. Да к этой пещерке с тахтой прилагается вовсе не телевизор с мультиками и программами МузTV, а карьер – со всеми рабочими, тележками, надсмотрщиками, горной породой и этим… что они тут добывают… может, радиоактивное… Нет уж. Нужно подыскать для себя кого-нибудь рангом повыше и прибиться к нему».

– Расскажи-ка мне, Тахар, – медленно произнес Авденаго, – каковы последние известия от вашего правительства.

* * *

Серая Граница между миром троллей и миром людей и эльфов пришла в движение. Она начала смещаться несколько десятилетий назад, так что владения троллей постепенно расширялись, а владения тех, других, наоборот, становились все более тесными.

Это самое важное.

Это происходит по нескольким причинам.

Одну хорошо знает Джурич Моран, потому что он сам является этой причиной. Разумеется, полное и подлинное знание о происходящем доступно лишь высшим обитателям Калимегдана; но и досюда, хвала Пяти Ветрам, кое-какие слухи доходят! Посланнику Морана и сомневаться нечего: здесь, внизу, о многом осведомлены, и мало найдется вещей, которые оказались бы для здешних обитателей такой уж убийственной новостью.

Из всех Мастеров Джурич Моран всегда был самым великим и самым одаренным и поэтому не испытывал никакого страха перед собственными творениями. Другие Мастера то подступаются к новым работам, то отступают от них, и подолгу длится это колебание, прежде чем они по-настоящему возьмутся за дело. Один только Моран не ведает сомнений, и если уж какая-то идея приходила ему на ум, он тотчас воплощает ее и выбрасывает в мир, нимало не заботясь о том, что станет с миром.

Доводилось ли любезному гостю когда-либо лакомиться куском сыра? Тролли, как общеизвестно, не слишком жалуют сыр, потому что видят в этом предмете не столько угощение, сколько надувательство: ведь сыр почти на треть состоит из дырок! Но все-таки и сыр бывает очень вкусен… Что, впрочем, никак не относится к делу.

Подобно тому, как сыр изъеден отверстиями, которые не позволяют едоку расслабляться – какое уж тут расслабление, если язык все время проваливается в дырки, а зубы то и дело норовят укусить пустоту! – подобно этому и мир изъязвлен провалами. Или еще их можно назвать «ущербом». И причинил этот ущерб не кто иной, как Джурич Моран, точнее – создания рук и воли его.

Подробнее же здесь не знает никто.

Другая причина того, что Серая Граница надвинулась на мир людей и эльфов, – в троллиной доблести! Потому что троллям удалось захватить самого защитника Лутвинне, того, кто оберегал приграничный замок, а после его смерти – и его жену Ингильвар.

– Ингильвар – имя благородной женщины, – заметил Авденаго.

– Она потеряла свое имя, пока находилась у нас в плену, – с гордостью сообщил Тахар. – Она влачила дни среди нас как Безвестное Никто долгое, долгое время… Но потом ее обменяли или, лучше сказать, продали, так что теперь ее здесь нет.

– Оно и к лучшему, – заметил Авденаго. – Эльфы не должны жить у троллей, а тролли – у эльфов.

– Для этого и существует Серая Граница, – подхватил Тахар. – Вижу, мой господин хорошо разбирается в существе дела.

Он льстиво улыбнулся, сверкнув оранжевыми зубами.

– Я разбираюсь лишь в том, в чем разбираюсь, и существо дела не входит в круг предметов, в которых я разбираюсь, – молвил Авденаго.

Краем глаза он следил за своим собеседником. Но Тахар, один раз признав превосходство гостя, больше не сомневался в его мудрости и причастности к судьбам великих мира. Поэтому и последнюю тираду Авденаго тролль воспринял с восторгом. Несколько минут он квохтал и тряс животом, изображая почтительный смех, а затем, повинуясь знаку Авденаго, прекратил веселье и продолжил рассказ.

– Серая Граница – не просто черта на земле, как воображают невежественные крестьяне, которые никогда не ходят дальше ближайшего городка да и то в ярмарочные дни. Когда настанет ночь, мой господин получит возможность взглянуть на небо и звезды, и он сразу же увидит, что не только земля, но и небо отличаются в нашем мире от тех, что за границей! Мы – совсем другие. Мы не можем существовать за Серой Границей, если только она не передвинется еще дальше и не съест эльфийские земли окончательно и бесповоротно.

– Мне неприятно думать об эльфах, – сказал Авденаго.

Тахар кивнул:

– Нет ничего отвратительнее эльфов. Они похожи на жилистых насекомых. Они и на ощупь нехороши: скользкие, как будто их отполировали или смазали маслом. Огонь в их глазах горит лишь на поверхности, не проникая в глубину. Смысл Бесконечности им неведом. Бездна для них – пустой звук. – Тролль покачал головой. – В животе любого тролля больше от Бесконечности и Бездны, чем в душе любого эльфа.

– Хорошо сказано! – воскликнул Авденаго и схватил кувшин.

Кувшин оказался пуст, что несколько обескуражило и гостя, и хозяина.

Был вызван услужающий тролль, кувшин снова наполнился, и беседа потекла опять согласованно, с каждой минутой делаясь все интереснее.

– Но эльфы неприятны не только на ощупь и вкус, – продолжал Тахар. Глазки его светились, щеки пузырились – от удовольствия он раздувал их и трогал изнутри языком. Всякая досада на высокомерного гостя окончательно исчезла. – Эльфы научились уничтожать нас в своем проклятом замке. Они так горды, что даже не удостаивают марать о нас свои беленькие ручки! Нет, эту грязную работу совершает за них магия… Здесь, внизу, не слишком-то хорошо разбираются в подобных штуках, но говорят, что защитница Гонэл, – та, что сейчас держит оборону приграничного замка с той стороны, – установила над воротами каменных зверей. Если тролль пройдет мимо этих зверей, он умрет.

– Это как в магазинах самообслуживания, – с пониманием кивнул Авденаго. – Индикатор. Когда выносишь краденое, со штрих-кодом и всеми делами, оно начинает пипикать.

– Вот именно! – подхватил тролль. – Смерть почти сразу – и при том всегда мучительная.

– Эльфы, – сказал Авденаго.

– Вот именно.

– Чего от них еще ожидать?

– Вот именно.

– Но скоро мы положим этому конец! – воскликнул Тахар. – Сейчас мы еще слабы, потому что у нас не стало великого правителя.

– А нам необходим великий правитель, – добавил Авденаго.

– Разумеется, необходим! – Тахар уставился на гостя с искренним удивлением. – Странно слышать, как ты, мой господин, ставишь это под сомнение.

– Я ничего не ставлю под сомнение, – возразил Авденаго. – Напротив, я это утверждаю!

– И я это утверждаю! Великий правитель был бы сейчас как нельзя более ко времени. Черная Комоти даст ему жезл для побивания врагов. Уже несколько сотен лет Черная Комоти никому не давала жезла, и враги наши процветали, а такого быть не должно.

Авденаго подумал почему-то про Денисика и с жаром кивнул:

– Вот бы их всех жезлом по голове!

– Черная Комоти знает, когда надлежит тому быть.

– Точно.

– Назначен Великий Камбай, – прибавил Тахар воодушевленно. – Лучшие соберутся в Комоти, у подножия Комоти, и там произойдет Великий Камбай.

– А ты поедешь на Великий Камбай?

– Нет, – сказал Тахар печально. – Я не лучший. И я не могу оставить карьер. Эти скоты взбунтуются или разбегутся, или другие надсмотрщики все разворуют… Я не могу поехать на Великий Камбай! Проклятье! Я не могу поехать на Великий Камбай! Не могу!

– Дурно, когда нельзя оставить дело на подчиненных, – сказал Авденаго.

– Точно.

– Скажи, Тахар, – Авденаго отпил из кувшина и передал его соседу, – что вы здесь добываете?

– Красивый облицовочный камень, – сказал Тахар и икнул. – Очень красивый. Бледно-зеленый с золотыми прожилками. Или с медными. Иногда он более темный, этот ценнее. А порой мы находим пещеры и в них – самоцветы. Медные розы, рубины. Да, рубины тоже!

– Ясно… – Авденаго посмотрел на свое кольцо.

Тахар проследил его взгляд.

– Нет, таких красивых камней мы здесь не находим.

– Понятное дело, ведь этот – из совершенно особенного места. И я добыл его с риском для жизни, – прибавил Авденаго.

Тахар недоверчиво покачал головой.

– Не было никакого риска, если рядом находился Джурич Моран.

– Джурич Моран находился рядом, но он-то и представлял главную опасность для моей жизни…

– Понимаю.

Кувшин снова перешел из рук в руки.

– А эти рабочие… которые в цепях и с тачками… не говоря уж о кайлах, молотках и лопатах, гм, да… – заговорил Авденаго, обтирая рот. – Они кто?

– Пленные.

– Понимаю, что не добровольцы. Но кто они такие?

– По большей части люди. Эльфы не выдерживают и пяти дней, а фэйри – те сразу исчезают. Не знаю уж, куда. Я с фэйри не связываюсь. Мне однажды привели, так, для смеху. Страшненькая – глаз не отвести, вся зеленая какая-то. Я ее сразу отпустил. Чтобы не связываться. Я с фэйри не связываюсь.

– Эльфов тоже сразу отпускаешь?

– Нет, этих не отпускаю. Пусть дохнут. Да их почти и не приводят. Дольше всех продержался Лутвинне.

– Кто это?

– Я о нем уже рассказывал, – напомнил тролль. – Защитник Лутвинне, хозяин приграничного замка. Я думаю, две причины было, почему он долго продержался…

Тахар растопырил два пальца.

– Во-первых, Лутвинне был наполовину человеком. А человек устроен сложнее эльфа и вполне выдерживает присутствие как абсолютного света, так и абсолютной тьмы. Человек отзывается Бездне, если ты понимаешь, о чем я. Человек догадывается о смысле Бесконечности.

– Человек так устроен, что ему периодически бывает необходимо ощущать нечто большее, нежели он сам, – объяснил Авденаго, повторяя одно из кстати вспомнившихся высказываний Николая Ивановича. – Если нельзя вверх, он глядит вниз. И всегда находит.

– Вот и я о том же, – подхватил Тахар. – Лутвинне наполовину человек, вот он и выдержал. А вторая причина, – Тахар пошевелил вторым пальцем, – заключалась в том, что его держали в городе, можно сказать, под дружеским приглядом, а не отправили ко мне на карьер. У меня-то на карьере, будь он даже на три четверти человеком, все равно больше года бы не сдюжил. Вот как я думаю.

– Ага, – сказал Авденаго. – Стало быть, это – люди. А женщины есть?

– Может быть, и есть, я не следил. Мне кого привозят, я тех к делу и приставляю.

– Ясно, – сказал Авденаго. – Скучно тебе здесь, с ними?

– Не то слово! – обрадовался Тахар. – Вот ты понимаешь!

Он быстро выхлебал побольше вина и ткнул Авденаго кувшином в бок.

– Угощайся, пока не закончилось.

– Только это и остается, – сказал Авденаго. – Раз ты не можешь поехать на Великий Камбай.

– Да я просто с ума схожу, когда об этом думаю! – заревел Тахар. – Ведь такое бывает раз в сто лет, не чаще!

– А я могу туда поехать?

– Ты? На Великий Камбай? – Тахар воззрился на Авденаго так, словно ему явили какую-то неожиданную для здешних мест драгоценность. – Да, – медленно проговорил тролль, – думаю, ты вполне можешь. Ведь ты – посланец Морана, его принадлежность, его создание, и у тебя есть твое кольцо, в котором ты носишь образ своего господина… Тебя будут рады видеть на Великом Камбае!

– А как я доберусь до Комоти?

– Я дам тебе провожатого, – расщедрился Тахар. – Комоти – красивый город. Там даже есть здание!

– Одно?

– Разумеется, и это – храм Комоти. Ты все увидишь. Я был несколько раз в Комоти, но на самой Комоти – ни разу.

– На ком?

– Комоти – это гора.

– Понятно.

– И там обитает Черная Комоти.

– Богиня?

– Она – Черная Комоти. Не называй ее богиней. Она не богиня. Она – Черная Комоти.

– Ясно, – сказал Авденаго. – В городе Комоти есть одно-единственное здание – храм Комоти, но сама Черная Комоти обитает не в городе, а в горе Комоти.

– В этом только троллю разобраться под силу, – гордо произнес Тахар. – Ты разобрался.

– Наверное, я тролль, – вздохнул Авденаго. – Моран Джурич ничего не говорил мне на сей счет. Оставил в неведении.

– Он не говорил тебе, кто ты? – поразился Тахар и медленно покачал головой. – Моран Джурич очень жесток. Он всегда был жестоким, только я никогда раньше не знал – до какой степени.

– Ничего, я привык, – утешил собеседника Авденаго.

– Все равно, он жесток, – упрямо повторил Тахар. – Как и подобает высшему троллю из Мастеров, и даже еще страшнее. Но так даже лучше. На Великом Камбае ты увидишь по-настоящему жестоких троллей. Истинных и великих! Там будут Эхуван и Нитирэн, и Тагана. Их имена рождают мурашки в моем теле.

– Кто из них победит в Великом Камбае?

– Это неизвестно, но если выбрать себе в покровители того, кто впоследствии будет побежден, то можно утратить левую руку, а может быть, и жизнь. Победители не щадят сторонников побежденных.

– Справедливо.

– Тебя это восхищает?

– До глубины души!

Они допили вино.

Утыкаясь щекой в лохматое плечо Тахара и проваливаясь в приятный сон, Авденаго подумал: «Хорошо принадлежать к таком народу…»

Глава шестая

Раньше никто и никогда не пытался угодить Михе Балашову. Сделать так, чтобы ему было хорошо, чтобы он одобрил, покивал, похвалил. Сколько Авденаго ни напрягался, ничего на ум не приходило, и в конце концов причуды памяти вынесли его на скудный брег его раннего детства и явили бабушку.

Бабушку эту он не вспоминал уже лет десять. Она умерла, когда Мишеньке было всего пять, на похороны его не взяли, чтобы не травмировать ребенка (оставили с какой-то курящей соседкой, которая все то время, что Мишенька у нее сидел, пускала дым в зеркало и рассматривала свое отражение в мутном стекле, – она потом ему долго снилась, и он думал, что это – сама Смерть).

Бабушка исчезла бесследно, незаметно. Как будто и вовсе не было ее.

Мать о ней никогда не заговаривала, а когда мальчик однажды спросил, ответила неопределенно: «Неужели ты ее помнишь?» И он вдруг понял, что – нет, не помнит. Совсем.

А тут вдруг возникла картинка: мятые конфеты «Коровка» и ласковый шамкающий голос: «Кушай, Мишенька. Какой хороший мальчик. Радуйся, пока ты хороший. Маленькие – такие хорошие! Потом-то вырастешь и будешь козлом, как и все». Ласково так говорила, без тени сожаления или сомнения, все равно как о смене времен года или варке варенья.

Мишенька понятия не имел, как выглядят козлы. Он был городским ребенком, поэтому речи бабушки скользнули тогда как бы мимо его сознания. «В неведении счастье», – сказал бы, наверное, Николай Иванович. Моран, впрочем, наверняка другого мнения.

Да, бабушка пыталась ему угодить. И совсем бескорыстно, между прочим, вовсе не для того, чтобы отменить или отсрочить неизбежного «козла». Она Мишеньку и «козлом» бы любила.

Прошло пятнадцать лет – и вот второе существо, встреченное Михой Балашовым, старательно угождает ему. И тоже – без всяких там особенных видов на будущее. Понятно ведь, что Авденаго уедет на Великий Камбай и, если угадает будущего победителя, сделается могущественным. И вряд ли уж вспомнит потом о скромном смотрителе карьера. До того ли будет Возвышенному Авденаго? Явно не до того.

Авденаго шагал по дну карьера, а Тахар двигался рядом, засматривая ему в лицо.

– Скользко здесь, – пояснил он, когда Авденаго случайно встретился с ним взглядом. – Как бы ты не поскользнулся.

– А ты следи, – предложил Авденаго. – Если что, лови за руку.

– Хе-хе. Тролли друг друга за руку не ловят.

Авденаго фыркнул:

– Это просто такое выражение. Конечно, тролли за руку друг друга не ловят!

Он слышал, как Тахар прошептал: «Просто выражение такое!».

Они добрались до лестницы, вырубленной в почти отвесной скальной стене, и поднялись до первого уровня. Из тоннелей, пробитых в скале, доносился грохот – там шли работы.

– С прошлых дождей не можем пробиться сквозь толщу, – горестно сообщил Тахар. – Здесь должна быть медная жила. Нутром чую! – Он стукнул себя кулаком по животу. – У меня от близкой меди всегда несварение.

– Признак верный, – кивнул Авденаго.

– Бьемся, бьемся… Им ведь, канальям, и дела нет до моего несварения! – Тахар мимоходом ткнул сложенным пополам кнутом в шею какого-то бедолагу, проходившего мимо с лопатой. Бедолага даже не обратил внимания на тычок. – Еле ползают!

– Возможно, слишком твердый камень? – предположил Авденаго.

– И я говорю, – подхватил Тахар. – Камень твердейший; а несварение… – Он сморщился. – Лучше не думать.

– Вот и не думай, – посоветовал Авденаго.

– Мне еще повезло, – произнес Тахар после паузы. – Запоры или там несварение… На соседнем руднике, где бериллы добывают, – там смотрителем некий Нодухума. По правде говоря, этот некий Нодухума – мой троюродный брат, если считать с материнской линии и учитывать вторые браки.

– Ясно, – сказал Авденаго.

– У него камни в печени, – продолжал Тахар. – И как близко по-настоящему ценный берилл, так эти камни начинают шевелиться. Кровью и песком мочится! Кровью и песком! Но своего поста не покидает.

– Истинный тролль.

– Я и говорю, – Тахар перевел дух и задрал голову. – Вон там, второй ярус сверху, пещера. Видишь?

Авденаго посмотрел туда, куда указывал тролль. Пещера ничем не отличалась, на его взгляд, от всех прочих: зловещее отверстие в скале, сравнительно ровной круглой формы. И вокруг копошатся мурашками люди.

– Вон там, как я ощущаю, должна проходить медная жила. Там она ближе всего подступает к поверхности. Но они не желают проникаться моими страданиями! Равнодушные скоты. Будь на их месте кто-нибудь менее бессердечный, давно бы уж вскрыли жилу и избавили меня от мук.

– Стало быть, смотрителями рудников становятся те тролли, у которых есть этот дар – ощущать близость полезных ископаемых? – спросил Авденаго.

– Дар? – Тахар страдальчески сморщился. – Назови это лучше проклятием! Но никто из нас не скрывает своего дара и не уклоняется от долга перед остальным народом. Никто. Все мы готовы служить на рудниках и, жертвуя своим телом, помогать добыче руды. Если ты сумеешь угадать победителя и не погибнешь во время Великого Камбая, – ты ведь вспомнишь о Тахаре? О Тахаре, который приносит жертвы?

– Думаю, мне не придется вспоминать о тебе, ведь я тебя и без того никогда не забуду, – сказал Авденаго.

– О! – произнес Тахар с непонятным выражением.

– Ты стал первым троллем, которого я встретил, вернувшись в отчизну, – сообщил Авденаго.

«Выразился! – запоздало подумал он. – „Вернувшись в отчизну“! Сказал бы еще – „в фатерлянд“! Я ведь все-таки не тролль… или? Ох, Джурич Моран, объяснил бы ты мне побольше, а то ведь так и помру в полном неведении происходящего!»

Тахар сжал кулак и приблизил его к скуле Авденаго. Медленно, как бы с усилием преодолевая невидимую преграду. Авденаго даже не моргнул. Тролль прикоснулся костяшками пальцев к лицу собеседника и постоял так мгновение, потом опустил руку.

– Я тоже никогда тебя не забуду! – провозгласил он. И совсем буднично кивнул на лестницу: – Что, лезем наверх?

Они начали восхождение. Перил здесь не было, даже веревочных, поэтому Авденаго просто переставлял ноги и старался не смотреть вниз. И даже не думать о том, как высоко они уже забрались. И еще о том, что можно, в принципе, упасть.

«Если я тролль, то меня это заботить не должно, – размышлял он. – Но тролль ли я?»

Он решил проверить это самым простым способом – попытаться понять, какие чувства вызывают в нем пленные. Если люди в оковах и с тачками пробудят в Авденаго жалость, значит, он – человек, как и они. В природе всех живых существ жалеть себе подобных, разве нет?

Едва лишь оказавшись на надежной площадке, Авденаго внимательно осмотрелся по сторонам. Он подолгу задерживал взгляд то на одном рабочем, то на другом, а потом опускал веки и терпеливо прислушивался к себе.

Но слышал лишь молчание. Сердце не отзывалось ни на одну из картин.

Может быть, будь хоть кто-то из этих существ без бороды, в джинсах и свитере, Авденаго и испытал бы к нему родственные чувства. Но все они были облачены в грязно-коричневую рванину, все заросли волосом и были покрыты пылью и комками глины. Ни цвет кожи, ни разрез глаз не воздвигает таких непроходимых барьеров между людьми, как проклятые категории «умытости-неумытости», «бородатости-безбородости», «оборванности-ухоженности». Негр и белый гораздо больше похожи друг на друга, нежели умытый и чумазый. Да что там негр – тролль гораздо ближе белому человеку, если тролль добротно одет и пахнет приятно: горьким дымком и шерстью дикого зверя.

Вот почему Авденаго упорно не признавал в рабочих с тачками своих собратьев по расе. «Если они люди, – решил он после того, как очередное костлявое существо протащилось мимо, звеня цепями и сверля землю угрюмым взглядом, – то я, очевидно, нет. Хвала Пяти Ветрам, что это так!»

Они остановились перед входом в ту пещеру, которая причиняла Тахару столь невыносимые страдания.

– Не хочешь ли заглянуть внутрь? – осведомился Тахар.

– Мне не хотелось бы проделывать путь в темноте без провожатого, – ответил Авденаго.

– Я буду твоим провожатым!

– Ты ведь мучаешься, когда приближаешься к медной жиле, – возразил Авденаго. – Было бы невежливо подвергать тебя лишним страданиям.

– Подвергаться страданиям – мой долг, – ответил Тахар. – А ленивые и неблагодарные скоты этого не понимают! – Он погрозил кнутом веренице рабочих, проходивших с тачками по дорожной спирали. – Думают, что только они одни здесь мучаются. Воображают, будто жизнь должна вообще протекать без мучений.

– Жизнь никому ничего не должна, – изрек Авденаго.

– Образ мыслей, достойный тролля, – в очередной раз похвалил его Тахар.

«Не слишком ли часто он это повторяет? – подумал Авденаго. – Наверное, он ужасно хочет мне угодить…»

От этой мысли сладкое тепло разлилось у Авденаго по кончикам пальцев.

Все-таки здорово быть могущественным.

Если бы он был ничтожным, его улыбка не стоила бы и гроша – ее бы просто никто не замечал. А так от его улыбки расцветают счастьем лица. Ну, по крайней мере, одна троллиная физиономия.

Тахар снял со стены факел, зажег его, и они углубились во тьму тоннеля.

Сначала Авденаго не видел ровным счетом ничего, кроме каменной стены и грубых бревенчатых подпор. Оранжевое пламя факела все время прыгало впереди, так что глаза начинали болеть от чересчур яркого света.

Затем тоннель немного расширился, подпор стало больше, и замелькали другие огоньки. Теперь Авденаго видел гораздо лучше. Полтора десятка факелов были воткнуты в специальные держатели на стене. Они озаряли большую пещеру, в которой стоял страшный грохот: там трудилось больше десятка рабочих. По дну пещеры когда-то протекала река, но теперь она вся была завалена пустой породой и песком. Под ногами хлюпало и чавкало и изредка, пробившись в микроскопическую паузу между ударами молотков о камень, доносилось журчание подземной воды.

Авденаго видел, что камень действительно поддается с трудом. Люди отбивали кусок лишь после долгих усилий.

– Это здесь, – сказал Тахар, с тоской втягивая ноздрями воздух. – Я чую ее запах, она проникает ко мне в кровь и – о-о! – причиняет боль.

Он с силой хлестнул по плечам рабочего, оказавшегося ближе других.

– Слыхал? Я страдаю, ты, бездельная тварь! Я страдаю! Я страдаю, а тебе и дела нет! Ты не страдаешь! Ты ленишься! Ты не хочешь прекратить мои страдания!

– Оставь его, – сказал Авденаго, морщась. От рабочего пахло слишком резко. «Наверное, это запах страха, – подумал Авденаго. – Запах бессильной человеческой злобы. Они все тут злые».

– Он не страдает, – почти жалобно сказал Тахар.

– Я буду страдать вместе с тобой, – утешил его Авденаго. – Нарочно приму какое-нибудь снадобье, чтобы вызвать у себя запор. Хочешь?

– Очень хочу, но… это слишком большая честь для меня!

– Ничего, – сказал Авденаго. – Я ведь потом уеду на Великий Камбай и сразу же приму другое снадобье, чтобы восстановить пищеварение.

– Все равно, это великая жертва.

Они обменялись дружескими тычками, и вдруг Авденаго громко чихнул. Тахар нашел это восхитительным и расхохотался. А пещера отозвалась едва слышным гулом.

Если бы Авденаго по-прежнему оставался в полной мере человеком – и ничем, кроме человека, – он не почувствовал бы этого гула; но в своем нынешнем состоянии он обостренно воспринимал малейшие изменения в окружающем мире. Может быть, то давал о себе знать один из даров Морана Джурича.

Очевидно, Моран все-таки заботился о том, чтобы его «экстремальные туристы» не погибали в чуждом для себя мире. По крайней мере, не погибали сразу. Благодаря полученному от Морана бонусу, они ухитрялись закрепиться и продержаться некоторое время. Не снабжай Моран своих подопечных некоей толикой «харизмы» или, быть может, таинственных умений, их скорая и бесславная смерть была бы просто неизбежной.

Гул осторожненько прохаживался в толще горных пород и не спешил повышать голос и предупреждать об опасности. Он копил силы, чтобы то, что его породило, обрушилось на головы внезапно.

– Уйдем отсюда, – сказал Авденаго и стукнул Тахара кулаком между лопатками. – Быстрее.

Тахар скривился. Его оранжевые зубы блестели от слюны.

– У меня приближается приступ, – прохрипел он. – С моей стороны было слишком самоотверженно приводить тебя сюда. Ты прав – пора уходить.

– Сейчас оно обрушится, – ответил Авденаго. – Я, собственно, это имею в виду.

– Что обрушится? – Тахар покачал головой. – Увы! Если бы! Я охотно претерпел бы любые связанные с этим неудобства, но… Запоры так внезапно не проходят. На этот счет можешь не волноваться.

Он погладил себя по животу, пытаясь успокоить вздувшийся кишечник.

– В пещере готовится взрыв, – объяснил Авденаго. – Я это ощущаю… – Он остановился, прикидывая, как бы получше объяснить собеседнику то, что с ним происходит. – Как будто у меня внутри большой барабан, и он гудит.

– С тех пор, как я надзираю за этим карьером, в пещерах ничего и никогда не взрывалось! – объявил Тахар. – Случается, оно просто так рухнет, но это – из-за слабых опор.

– Гудит, – сказал Авденаго. – Я хочу уйти. Я хочу, чтобы ты пошел со мной.

И двинулся к темному тоннелю.

– Погоди, – остановил его Тахар. – Если ты чувствуешь близость обвала, значит…

– Значит, руда обнажится, и твои страдания прекратятся! – радостно сказал Авденаго.

Тахар качнул головой.

– Значит, все рабочие, которых мы здесь оставим, погибнут, – поправил он. – Вот таким должен быть более дальновидный ответ.

– Этот ответ дальновиден для тебя, и по двум причинам, – сказал Авденаго, вполне усвоивший троллиную манеру рассуждать. – Во-первых, тебе свойственна самоотверженность, следовательно, избавление от несварения и запоров не является для тебя главенствующим. Во-вторых, ты отличаешься хозяйственным складом натуры и потому в первую очередь заботишься об инструментах и рабочих, а не о собственной безопасности. Оба факта говорят в твою пользу. Если бы я был в состоянии забыть о тебе (а я не в состоянии!), то непременно бы вспомнил после Великого Камбая. Но, поскольку я о тебе не забуду, то и вспоминать после Великого Камбая не стану. Таковы, следовательно, плоды твоей дальновидности.