Текст книги "Алые нити прошлого"

Автор книги: Елена Голуб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Глава 13 Побег

Нона нетерпеливо прядала ушами, пока её хозяин – Диего Мануэль, как можно туже затягивал стремена. Проверив в последний раз седло и удила, он с лёгкостью вскочил на спину Ноны словно завзятый наездник. Верпетий, топтавшийся рядом, искренне восхитился горделивой осанкой монаха, восседающего на своей сильной лошади:

– Святой Отец, да вы будто сам граф или барон какой-нибудь – так ловко держитесь в седле! Неужели такому искусству наездника учат в монастырях дальнего Севера?

– Молчание – вот истинное качество, отличающее прилежного ученика, – уклончиво ответил Мануэль. – Скажи мне лучше, ты тщательно проверил узлы с вещами? Мы точно ничего не забыли?

– Нет, господин мой. Всё уложено и тщательно просмотрено мною ранее – все документы на месте, а все наши вещи в перемётных сумах, – ответил Верпетий, завязывая тройной узел на последнем из мешков. Перекинув и его через спину своего старого коня, любезно предоставленного конюшней монастыря, юноша неловко взобрался в седло (всё-таки при работе в монастырской библиотеке нечасто приходится выезжать куда-либо).

Мануэль был страшно недоволен тем, что к нему приставили местного шпиона. И хотя Верпетий внушал ему определённое доверие, всё же он не мог забыть того, какие мысли посетили его бренный разум при первой встрече с молодым монахом. Когда отец Диего Хорхе, наконец, пришёл в себя в монастырском лазарете, монах-врачеватель сразу же предупредил его, что придётся навсегда отказаться от дальних переездов и ночных бдений над книгами – это, де, изматывает его и без того уставший организм. Но он не принял во внимание, что именно эта деятельность и занимает большую часть времени инквизитора. Что бы там ни говорил лекарь, отлов и изучение нечестивых были центром жизни Мануэля. Отказаться от этого значило бы – отказаться от себя самого.

Однако самой больной новостью, вызвавшей негодование священника, стало предложение епископа Корнетти принять у себя его нового ученика – молодого монаха по имени Верпетий. Того самого, что встречал его у врат монастыря Святого Себастьяна. Оказалось, что именно он передал епископу все сведения касательно ведьмы Альберты, и эта новость настораживала Мануэля не менее первой. Корнетти предложил услуги Верпетия по части помощи в организации опытов над испытуемыми (слава Богу, хоть здесь поездка прошла для него удачно), а также попросил обучить его азам инквизиторского ремесла. «Как видно, Его Святейшество желает удостовериться в объективности моих экспериментов. Ну что же, я готов честно выстоять в этом поединке, но зачем обучать мальчишку искусству пыток?! Этот вопрос мне интересен более всего: Верпетий большую часть жизни провёл в подземной библиотеке монастыря, он – всего лишь книжная крыса, не способная всей душой постичь смысл деятельности инквизитора. Но тогда какой ему будет прок от моих занятий? Остаётся только одно предположение – как и положено крысе, Верпетий станет вынюхивать всё о моих личных целях в области данного дела, а это может серьёзно сказаться на его результатах. Он вполне может попытаться сорвать эксперимент, или преподнести его Совету „не в том свете“, не поняв его истинной сути. И тогда мне не узнать секрета колдовской Силы этих существ… Что ж, постараюсь этого не допустить…»

– Отец Мануэль! Святой отец, вы меня слышите!?

Инквизитор вздрогнул. За размышлениями он совсем не заметил, как его юный «ученик» зовёт его во всю силу своего молодого голоса.

– Не кричи так, прошу тебя! – откликнулся Мануэль. – Твой крик способен спугнуть всех Ангелов, наблюдающих сейчас за нами с высоты Небес. Чего тебе?

Верпетий стыдливо опустил глаза:

– Прошу прощения, отче. Вы задумались, и я подумал, что вы, возможно снова…

– Что? Впал в то странное состояние? – резко оборвал юношу Мануэль. – Я уже говорил тебе, что это происходит от чрезмерной усталости со всеми людьми. Независимо от их сана или положения в обществе. Любой может на мгновение потерять ориентацию в пространстве, даже ты – Верпетий. – Имя молодого человека Мануэль произнёс с ноткой лёгкого презрения в голосе.

Верпетий смутился, и какое-то время оба всадника ехали молча. Наконец, юный монах вновь осмелел и спросил своего нового Учителя (именно так епископ Корнетти приказал ему расценивать этого странного, вечно нервничающего, человека):

– Позвольте узнать, отче – как давно вы занимаетесь этим?

– Чем именно? Пытаю ведьм и тех, кто одержим злым духом? – с кривой усмешкой переспросил Диего Хорхе.

– Я думал, дело инквизитора – дознание, а не пытки несчастных тел…, – с досадой протянул Верпетий.

Мануэль заметил, как юноша с силой вцепился в уздечку своей лошади – словно сам вопрос страшил его больше, чем ответ, который предстояло услышать. Взглянув на его побелевшие костяшки пальцев, он снисходительно вымолвил:

– Полно, Верпетий. Отпусти вожжи, а то конь может почувствовать твой страх и «понести».

Монах послушался, попутно оглянувшись по сторонам, как будто на пустой дороге их мог кто-то увидеть. Мануэль продолжал:

– Дело дознавателя состоит не только из разглядывания бумажек с протоколами. Свидетели зачастую – неграмотные крестьяне, готовые принять ночью свинью на дороге за самого чёрта. Без того, чтобы лично допросить подсудимого, не обходится ни одно серьёзное заседание.

– Да, но как же боль? Неужели всех людей, хоть каплю подозреваемых в колдовстве, обязательно нужно испытывать? – не выдержав, прервал его Верпетий. – Разве Господь не призывает нас к милосердию? Разве мы не должны пожалеть несчастных, что томятся в темницах души и разума? Ведь одержимый не виноват в том, что его тело было захвачено насильственным способом? – «засыпал» молодой монах вопросами.

Щёки Верпетия раскраснелись на морозе, изо рта мелкими облачками вырывался пар. Он заметил, как голубые глаза святого отца заблестели острыми искорками «теологического» интереса. Спор был как нельзя кстати для Мануэля – ничто так не согревало его кровь, как возможность доказать собственную правоту.

– А ты вспомни Спасителя, брат мой, – сдержанно начал Мануэль. – Разве он не испытывал телесную боль, чтобы доказать, что дух его невиновен? Разве не страданием искупил он вину всего человечества? Только лишь через страдание тела возможно доказать правоту и первозданную чистоту своего духа. Самобичевание ведь указывает на то же самое, – отрывисто добавил он.

– Хотите знать моё мнение? – спросил Верпетий. – Самобичевание – это великое заблуждение Святых отцов-основателей, ибо невозможно выгнать из тела порочную страсть, предварительно заменив её другой. Нам часто говорят о страшном грехе рукоблудия, – всё более распаляясь продолжал Верпетий, – Но никто из настоятелей никогда не признавался в том, что и сам пробовал этим заниматься. Они боятся осуждения за это. Но не страшнее ли осуждение за намеренное изувечивание тела Божьего, что даровал нам Господь. Он сказал: «Все мы сотворены по образу и подобию Его», не значит ли это, что мы должны оберегать своё тело и всячески его развивать и удовлетворять его потребности, если это тот Храм, в котором покоится наивысший дар Бога нам, неразумным тварям – Кристальная Душа???

Мануэль задумался. «А голова у этого малого варит, даже если и это – лишь намеренная провокация со стороны слуг Совета», – подумал он. Но вслух ответил:

– Тело – Божий Храм, это так. Но не забывай, что оно было сотворено из земли, по которой не раз ступала и нога Нечистого. И Ева также осквернила плоть, отведав яблоко Познания, так что говорить о безоговорочной правоте тела мы не можем, не правда ли? Далее, – продолжал разъяснять Мануэль. – Развивать возможности организма никем не возбраняется – возбраняется этому организму во всём потакать. Очень часто «думает» наше тело, в то время как душа, имея бестелесную структуру – не в силах существенно повлиять на него. А телом управляет разум – то самое, что «даровал» человечеству его злейший Враг. Как думаешь, способна ли чистая, но немая душа остановить пускай и тяжёлое, но «действующее разумом» тело?

Заметив замешательство Верпетия, Мануэль довольно кивнул:

– Действительно, среди простых смертных распространено мнение, будто самобичевание и рукоблудие (как и самый блуд) есть страсти, схожие по своей природе. Так как и от первого, и от второго человек получает примерно одинаковое удовлетворение. Следовательно, как и всякое удовлетворение (включая и духовное, но оно несравнимо более чистое и высшее по своей сути) – оно несёт в себе угрозу зависимости от оного. А зависимость достигается путём повторения действия, в основе которого лежит страсть. Отсюда нелегким будет разделить страдание и наслаждение, испытываемое одновременно от обеих из них. Однако истинный смысл самобичевания – всё же страдание духовное, ибо проливая кровь во время обряда – мы проливаем кровь не свою, но Спасителя, отдавшего её за нас…

Верпетий не мог не согласиться с инквизитором, но всё же он не был уверен в том, что пытка – наилучший способ дознавания правды. Должно быть некое мирное средство – средство, с помощью которого можно было бы освободить от беса гнетущееся им тело. И вместе с этим – спасти душу невинного человека. Если колдовство – «подарок» Нечистого людям, то нельзя ли расценивать факт колдовства также, как и факт одержимости? И отсюда, возможно ли «изгнать» колдовской дух из тела человеческого, освободив при этом и его душу, без применения костра? Молодой монах не постеснялся поделиться своими мыслями с инквизитором.

– Оригинальное предположение, – одобрил тот Верпетия. – Но в том-то и проблема, что мы не до конца ещё можем разделять эти два понятия. «Бесовщина» – это одно явление, ярко-выраженное и имеющее свои описания в трудах отцов-основателей и великих Пророков Божиих. Оно ведёт свой род от самого Великого Сражения Архангелов Люцифера и Михаила. Того же нельзя сказать и о колдовстве, чья природа до конца не изучена, и чьё существование составляет, возможно, тысячи лет до появления на Земле Дьявола.

– Что значит «до появления Дьявола»? Разве мы не имеем в виду историю от Сотворения Мира Гросподом? – удивился Верпетий.

– Имеем, – хитро улыбнулся Мануэль. – Но не исключаем возможности того, что в Великой Пустоте, существовавшей до прихода Бога на нашу землю – было, возможно, что-то древнее самого Господа. Что-то, что жило там всё это время, а позже, после акта Творения мира, тщательно скрывалось, давая знать о себе лишь намёками и полузвуками.

Спина у Верпетия вмиг покрылась мурашками. Ему стало не по себе от слов Мануэля. Такое предположение для догматично настроенного инквизитора было не то, что откровенно смелым, но, по правде сказать – еретичным до ужаса, до стука зубов! И, даже узнав о неординарности мышления своего нового учителя, Верпетий в который раз усомнился в его собственном душевном равновесии и здоровье. «Этот человек страшен не столько своим отношением к людям – несчастным осужденным, сколько своим отношением к Богу и Слову Его об устройстве земного мира», – в страхе подумал бывший писарь монастырской библиотеки.

– Поэтому всё, что касается «мирного средства» – загадка не менее сложная, как и истинная природа этого явления. Пока что мы не имеем таких познаний, что позволили бы сотворить акт очищения без применения пламени площадного костра. Но вскоре, я думаю, мы сможем найти гораздо более гуманное решение. «Изгнание» же – это грязное дело экзорцистов, пособников небезызвестного тебе чёрта, и оно – Святой Церковью абсолютно неприемлемо, – заключил свою «проповедь» Мануэль. – Считай, что это суть то же шарлатанство и «околпачивание» простого народа, как и в случае со странствующими фокусниками.

Священник хорошо согрелся, пока велась беседа, и теперь был доволен как собой, так и дорогой и погодой, и всем, что окружало путников в данный момент. Один лишь комментарий Верпетия немного расстроил Мануэля, когда тот осторожно уточнил, что изгнанием занимаются и некоторые уважаемые Святой Церковью священнослужители. «Порой бывают случаи, в которых обесчестить свою душу – единственное средство спасения другой души. И покончим об этом», – мрачно оборвал он юношу. Верпетий предпочёл не пререкаться с новым наставником, тем более, что за разговором они незаметно достигли конечной цели своего обратного путешествия – большого поселения, больше похожего на маленький городок, которое и находилось в ведении отца Мануэля.

Увидев дом священника, молодой библиотекарь в очередной раз восхитился тем, как живут люди, достигшие в своей области солидных высот. Уважение и прилежная работа, по мнению Верпетия, неизменно приносили в жизнь человека достаток и хорошо устроенный быт. В тайне сетуя на своё собственное, не совсем усердное, рвение к познанию и наукам, юноша позавидовал небывалой целеустремлённости Мануэля. «Хотя он и довольно странный человек, – думал Верпетий. – Но зато он точно знает, что желает получить в конечном итоге. И нельзя не признать за ним верное служение Святой Церкви. Судя по всему, все эти богатства достались ему за особо важные заслуги перед Господом». И тут же молодой монах перекрестился и попросил у Бога прощения за свой грех завистничества. Но поделать с собой, увы, ничего не мог. Глаза молодого человека, проведшего полжизни в условиях крайнего аскетизма и отречения от всего мирского, теперь, увидев за стенами монастыря столь пышное изобилие, не могли насытиться – не представив своему обладателю соблазна жить таким же образом.

Мануэль выделил ученику большую просторную комнату на верхнем этаже дома. Она находилась прямо напротив библиотеки – «святая святых» господского дома, как нередко называли её слуги Мануэля. Войдя в свои новые апартаменты, Верпетий был поражён тем контрастом, который представился ему, едва он позволил своему воображению сравнить узкую монастырскую келью, ещё недавно служившую ему домом – и это совершенное, как ему казалось, творение архитекторской мысли.

Дело было в том, что комната, в которой предстояло «гостить» юному монаху, прежде использовалась Мануэлем совсем для иного рода нужд, а именно, служила инквизитору оружейной, где он в идеальном порядке хранил все те немногие «орудия смерти», что были освящены и одобрены Наивысшим Советом. Диего Хорхе редко самостоятельно охотился на особо несговорчивых представителей «бесовской гильдии», однако считал своим долгом знать о них как можно больше – в частности, всегда иметь при себе пару-тройку освящённых стрел (на всякий случай). Исходя из этого, комната была спроектирована таким образом, что высокие стрельчатые потолки всегда пропускали с крыши достаточно света и воздуха (это было необходимым условием сохранения качества и боеспособности оружия), из-за чего помещение казалось гораздо больше своих истинных размеров.

Со временем, Мануэль решил, что расположение оружейной напротив «очага познаний» является, в глазах его собственной прислуги – также весьма религиозной, в какой-то степени варварством. Поэтому он перенёс все боеприпасы и технические приспособления в подвал – туда, где находились узники, и где их удобнее всего (и, что ещё важнее, спокойнее) можно было использовать по прямому своему назначению. Оставленное без своей «сердцевины» помещение скоро обросло слоем пыли, и Мануэль как человек с натурой практической, хоть и несколько экстравагантной в своём проявлении, обустроил её в качестве «комнаты для гостей». Это давало, во-первых, покой его совести, так как комната, пускай и пустая, но предназначалась всё-таки для благого дела. А во-вторых, свободное помещение в доме отводило от него очередные подозрения в человеконенавистничестве, которыми часто грешили языки местной деревенской черни.

В какой-то момент Верпетию представилось даже, что эта комната была когда-то чем-то вроде алтаря, но он почти сразу же отбросил эту мысль, заведомо зная, что будь это на самом деле правдой – такому как он вовек не грозило остановиться здесь. Пусть и на весьма короткий срок.

Закинув в свободный угол свой вещевой мешок, юноша устало рухнул на скромных размеров кровать. Впрочем, она была весьма велика – если сравнивать её с бывшим ложем, состоявшим из кучи соломы на холодном каменном полу. Такое «ложе» представлялось Верпетию вполне достойным самого короля – в том случае, если бы он вдруг решил остановиться в хорошем, богатом трактире, с чем и можно было сравнить дом инквизитора.

Подняв глаза на потолок, Верпетий увидел деревянные перекрытия, сконструированные в виде церковных арок – настолько высоко были соединены между собой балки. Крышу буквально пронизывали солнечные лучи, оставлявшие за собой пепельно-серые дорожки, внутри которых мелкими искрами вилась пыль. «Если, не дай бог, пойдёт дождь – меня ждёт весьма „мокрый“ приём, – подумал между тем Верпетий. – Остаётся надеяться только, что в следующие пару недель погода будет к нам милостива». Под «нами» монах, разумеется, подразумевал себя и своего учителя, однако он тут же вспомнил, что комнаты Мануэля располагаются этажом ниже и, следовательно, ему подобная беда явно не страшна.

Вытянув ноги и ощутив прилив бодрой энергии вкупе с хорошим аппетитом, Верпетий приподнялся на локтях и оглянулся вокруг: что касалось убранства комнаты, то оно было столь же прекрасно в своей простоте, сколь и практично. Средних размеров гардероб прочно стоял на крепко сколоченных дубовых ножках (он, насколько хватало знаний Верпетия, был явно французского происхождения). Стол и пара стульев были изящно вырезанными из вишнёвого дерева и, казалось, прибыли сюда прямиком из столовой самого Папы Римского. Рядом с кроватью стоял маленький комод из дерева простой породы, имевший, однако то преимущество, что оснащён он был редким для того времени «секретным» механизмом: каждое из четырёх его отделений имело потайной отсек, куда в экстренном случае, можно было спрятать все ценности.

Повозившись с парой отсеков, юноша бросил это занятие и решил подойти к большому окну, выходящему на западную сторону улицы. Из окна открывался прекрасный вид на деревенскую площадь, и даже сейчас, в снежное время года, она ярким пятном выделялась среди остальных серых построек простых бедных крестьян. Там и тут мелькали пёстрые палатки торговцев, предлагавших каждую неделю новый товар. Сейчас день был будничный, и оттого весёлых зазывных криков было почти не слышно, а те же, что изредка долетали до уха молодого монаха – принадлежали людям явно недовольным качеством купленного ранее товара. Ибо представляли они собой, в общем массиве, отборную брань чернорабочих крестьян, перемежавшуюся, время от времени, гневным женским повизгиванием.

Особенно «приметной» частью площади являлась возвышавшаяся посреди неё виселица, трансформировавшаяся в случае необходимости – в высокий помост для костра. На высокой перекладине «петли свободы», как частенько называли виселицу бедняки, развевалась длинная красная лента, символизировавшая предупреждение о том, сколь опасными могут быть «игры с дьяволом» и обычным человеческим законом.

Верпетия слегка передёрнуло от отвращения – он никогда не любил зрелища прилюдной казни, и не понимал тех людей, которым вид крови или корчащегося в предсмертных судорогах тела доставлял удовольствие. Он быстро отвернулся, почувствовав внезапный приступ дурноты. Взгляд его упёрся в противоположную стену, целиком затянутую гобеленовым холстом, изображавшим сцены из жизни великомучеников. Поделённое на восемь частей, каждая из которых имела сходное с соседней сюжетное наполнение, полотно заканчивалось внизу одной широкой атласной полосой серебристо-чёрного цвета. Эта полоса символизировала тайную границу между земной жизнью и дорогой в загробный мир. Что же до «сюжетов», изображённых на холсте рукой неизвестного мастера, то они, как было сказано, особым разнообразием не отличались. В каждом из «окон» прочитывалась жизнь того или иного святого, начинавшаяся с Рождения и Посвящения в сан церковнослужителя, и заканчивавшаяся символичным изображением мучения и смерти, после чего мученик возвышался над своими гонителями. Попутно эти святые совершали чудеса, некоторые из которых продолжались и позже – уже после их кончины.

«Подобный холст как раз благоговеет к вопросу о самобичевании, – с иронией подумал Верпетий. – Если гость не испытывает мук телесных, то пусть хоть полюбуется на мучения известных святых отцов. Да, отец Мануэль явно сам человек не без чувства юмора. Как раз то, чего порой так не хватает перед сном», – внезапно съязвил разум молодого человека. Верпетий боязливо перекрестился и инстинктивно огляделся по сторонам – словно в комнате был ещё кто-то, способный подслушать нечестивые мысли библиотекаря. Вздохнув, молодой монах ещё раз упрекнул себя в неподобающих сыну церкви мыслях, и, пошептав «Отче наш» три раза, с силой прислонил стоявшую неподалёку ставню к окну, закрыв его. Избавившись таким образом от ненавистного ему пейзажа, Верпетий с облегчением присел обратно на кровать, стараясь при этом не смотреть на внушающий отнюдь не религиозный трепет гобелен. Растянувшись на кровати, он стал бесцельно наблюдать за вьющимися в дневном свете столбцами пыли до тех пор, пока его разум, заполненный мешающимися разговорами прошедшего дня, не начал плавно соскальзывать куда-то в мягкую, тёмную пропасть.

Когда в дверь вежливо постучали, Верпетию показалось, что это звучит у него в голове огромный церковный колокол – настолько громким показался ему этот стук. С трудом разлепив глаза, юноша не сразу вспомнил, где он находится. Однако быстро сообразив, в чём дело, он поспешил ответить слегка заплетающимся ото сна языком: «Входите, прошу вас. Не стойте там».

Вошедший оказался скромно одетым молодым человеком, примерно одних лет с Верпетием. Он был помощником повара, и помогал накрывать на стол. Извинившись, слуга доложил, что ужин уже накрыт и сеньор Мануэль ожидает его в столовой зале – на первом этаже. После чего бесшумно удалился, также вежливо притворив за собой дверь.

Монах не представлял себе, который сейчас час, и сколько времени он вообще проспал. Он помнил, что когда они приехали, солнце стояло ещё довольно высоко, то есть было около половины четвёртого. Опасаясь, что отец Мануэль, возможно, уже давно дожидается его внизу, Верпетий одним движением спрыгнул со своего нового ложа и попытался найти в своей сумке хоть что-нибудь, что дало бы ему представление о собственной внешности. В монастыре их учили аккуратности и тому, что за столом, особенно в присутствии важных гостей – нужно всегда выглядеть опрятно и скромно, не поддаваясь соблазну украшательства. Об украшательстве, понятное дело, речи не шло – однако в данный момент Верпетий сам являлся гостем в доме инквизитора, а потому считал своим долгом выглядеть наиболее «серьёзным» образом. Отыскав в мешке деревянный гребень, он наскоро расчесал свои короткие густые, вечно путающиеся, волосы. Не найдя никакой отражающей поверхности, Верпетию пришлось довольствоваться тем, чтобы просто оглядеть себя сверху-вниз, и немного умыться из стоявшей тут же на комоде чаши с водой.

Юноша хотел уже выйти из комнаты, когда вспомнил, что так и не узнал, сколько сейчас времени. Хоть это было и не особенно важно, но Верпетию всё-таки хотелось узнать, как долго он пребывал в сонном оцепенении. В монастыре он привык выделять на сон столько времени, сколько было положено по «Часослову», иными словами – он спал от молитвы до молитвы. Здесь же он абсолютно забыл об этой своей обязанности честного Сына Господня. Открыв ставню, юноша застал практически окончившийся закат. «Боже Всемилостивый, значит, я проспал целых пять с лишним часов – и пропустил Вечернее богослужение и Всенощную молитву!?». Изумлённый произошедшим, Верпетий в очередной раз принялся укорять себя за неслыханную наглость по отношению к своему делу. Злясь на себя за чрезмерное увлечение праздностью, монах пообещал, что всю эту ночь отстоит на коленях в ближайшей часовне – молясь и прося прощения за свою глупость у Высшего Судии. В доказательство верности собственному решению, Верпетий даже пару раз больно хлопнул себя по спине тем самым мешком, в котором хранились все его бедные пожитки. «Так тебе, Верпетий, так тебе! Усмири же свою плоть, о, несчастный и нерадивый раб Божий!».

Когда юноша, наконец, спустился в столовую, то почувствовал, что совсем не хочет есть. Мануэль, сидя за столом в тончайших кожаных перчатках телесного цвета, внимательно изучал какую-то рукопись. Очевидно, она была настолько стара, что нуждалась в особо бережном к себе отношении – вследствие чего инквизитору и пришлось надеть перчатки из телячьей кожи. Тарелка священнослужителя была пуста, он давно закончил трапезу.

– Что-то ты совсем «заспался», друг мой, – недовольным тоном произнёс отец Мануэль. – Видно, ты сильно устал с дороги – раз пропустил все службы, какие только возможно. – Священник с укором взглянул на молодого человека.

Заметив, что тот пребывает в мрачном расположении духа, Диего Хорхе догадался о муках совести Верпетия, и немного смягчился – он взял в руки стоявший рядом с ним на столе колокольчик и легко позвонил в него четыре раза подряд. На звон из соседней со столовой комнаты, являвшейся кухней, вышел тот самый слуга, что разбудил Верпетия. Учтиво поклонившись Мануэлю, слуга уточнил, что именно подать к столу.

– Принеси ещё рябчиков и цветистой капусты, – попросил Мануэль. – Да, и не забудь того сухого вина, что привезли нам вчера из Палермо, – добавил священник.

– Я не голоден. – Угрюмо сказал Верпетий. – Еда, что вы употребляете, явно не соответствует сегодняшнему посту – или Вас это не сильно волнует?

Неосознанно, молодой библиотекарь попытался пристыдить инквизитора, чтобы его собственные промахи не казались настолько уж тяжкими. Мануэль понял, в какую сторону клонит монах из монастыря Святого Себастьяна, а потому лишь зло усмехнулся уголком тонкого рта:

– Съесть плотью не то, что положено не так уж страшно в сравнении с тем, чтобы пропустить «питание» своей собственной души. Не пытайся устыдить меня, Верпетий – ты ещё слишком юн, чтобы понять всю истинную суть Духовного процесса.

Верпетий скривился – он не понимал отца Мануэля, его взгляды были слишком радикальными, сложными для восприятия простого монаха, взращенного на основах Святых Догматов. Понимание своей «отсталости» от этого человека ещё больше злило библиотекаря.

– Может и так, – бросил он. – А может, вы просто не хотите быть зависимым от взглядов Святой Церкви и это даёт вам чувство восхищения самим собой. Но Гордыня – великий грех…

– Прикуси-ка язык, сын мой! – прошипел Диего Хорхе. – Ты думаешь, я не в курсе, что тебя подослал ко мне Корнетти – контролировать мои опыты над осужденными в колдовстве? Если хочешь – можешь присутствовать, мне всё равно. Но ни ты, ни твои возможные «покровители» не добьются того, что так им желанно…

В этот момент принесли еду, и лицо отца Мануэля мгновенно приняло своё обычное – проницательно-холодное выражение. Кивнув на блюдо с прекрасно приготовленной птицей, священник спокойно произнёс:

– Ешь. Ешь и не мешай мне, ты слишком поздно пришёл, чтобы можно было поделиться с тобой моими планами на завтрашний день. Да и настроение, прости Господи, как-то испортилось. Так что всё, что от тебя требуется сегодня – как следует отдохнуть, ибо завтра нас ждёт очень много работы. И запомни, – вдруг добавил он. – Я не должен отчитываться пред тобой, и ты не смеешь упрекать мою совесть в чём-либо. Для этого прежде нужно разобраться со своей.

После чего отец Мануэль вновь углубился в чтение свитка. Верпетий с трудом заставил себя отщипнуть от блюда несколько кусочков. Сделав крохотный глоток вина, и ощутив на языке его пикантно-острую сладость, монах осмелился высказать своё решение наставнику:

– Я хотел бы узнать, отче, – серьёзным тоном начал он. – Нет ли где здесь поблизости часовни или церкви? Я собираюсь посвятить нынешнюю ночь служению Господу…

– Прости, сын мой, это невозможно, – резко оборвал Мануэль. – Я сказал – у нас завтра много дел. Ты нужен мне свежим и способным протрудиться большое количество времени – тем более, что твоим нервам тоже следует дать отдых. Можешь помолиться в моей комнате – там имеется небольшой алтарь, но о выходе из дома не может быть и речи, до завтра – отсюда ни ногой. Уже стемнело. – Закончил свою речь Диего Хорхе тоном, не терпящим никаких возражений.

В гневе Верпетий резко поднялся из-за стола:

– Вы едите пищу, не пригодную в пост. Молитесь тогда, когда Вам будет угодно. Попираете заветы Божии на каждом шагу, и вы – главный инквизитор провинции Марло-Сеньтьоре?! Как это возможно? Если вы знаете, с какой целью я здесь и вам это неприятно – то почему же не могли отказаться от моих услуг в тот же день, как только вам разрешено было покинуть монастырь??? К чему же эти игры в неортодоксальные взгляды, когда вы отвергаете авторитет Святой Церкви как таковой, и даже имя самого Его Святейшества епископа Корнетти для вас – пустой звук. Не скрою, епископ рассказал мне много чего такого, от чего кровь в жилах простолюдина застыла бы, не дожидаясь вечера Святого Крещения. Но это не значит, что я не в силах постигнуть всего того, о чём вы тут рассуждаете – не прибегнув для этого к отречению от Святых Истин. Наш мир земной – загадка, это верно. Однако столп, на котором он держится – заслуга Бога и Его Святого Сына, и только их. Ничто не сможет убедить меня в обратном. Спокойной ночи, сеньор Мануэль.

Подчеркнув голосом обращение к священнослужителю как к человеку светского мира, Верпетий, не дожидаясь упрёков и окриков инквизитора – покинул столовую, а заодно и сам его дом.

– Посмотрим, как ты запоёшь завтра – мой мальчик, – вполголоса сказал Мануэль. – Ну что ж, ты хотя бы честно раскрыл свои карты – несдержанность не в числе твоих плохих черт, – ухмыльнулся про себя инквизитор. – Интересно, что сказал бы Корнетти, узнай он, что ты раскололся словно гнилой орех, в первый же день. Наверняка, не ожидал бы такой прыти от затхлого библиотекаря. Однако следует его остановить – он не знает, как опасно на здешних улицах с наступлением темноты, ещё наделает глупостей. А мне всё же может понадобиться ассистент – не хотелось бы переплачивать наёмнику, тем более что юнец более осведомлён в том, что ему предстоит увидеть, и это – весьма ценное его достоинство. Будем надеяться, он не закричит.

С такими мыслями, Мануэль стянул со своих, загрубелых от частого письма и экспериментов с химическими веществами рук тонкие перчатки и, окликнув слугу и попросив отнести свиток обратно в его кабинет, вышел из дома, прихватив с собой тёплый плащ на меху. После чего отправился искать нерадивого монаха-библиотекаря на улицах своей деревни.