Текст книги "Евсения. Лесными тропками (СИ)"
Автор книги: Елена Саринова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
– А это что за "свечка [20]20
Магический артефакт, в просторечье.
[Закрыть]"? – овальный золотой медальон с выгравированной на нем сидящей птицей блекло мерцал сейчас на груди мужчины, создавая мне ощутимые помехи в диагностике. – Ага... Да ну тебя, – безжалостно разорвала я цепочку и откинула «свечку» в траву. – А я-то думала, что совсем неумеха. А ты мне тут устроил скачки с препятствиями... Вот оно что. Поэтому ты едва дышишь, – и вновь приложила ладони к отбитой конскими копытами мужской груди...
Подняла я глаза лишь, когда незнакомец впервые после падения с моста с хрипом вдохнул в себя воздух. А потом уже тише, но ровно задышал, дернув несколько раз сомкнутыми веками. Поднялась неспешно на ноги, отжала в сторону тяжелую косу (конец красивой прическе) и, поправив сумку на бедре, взглянула на него в последний раз, будто стараясь запомнить. И уж потом залихватски свистнула, тут же нырнув меж высоких кустов брушеницы... Только коса отжатая просвистела.
– А ведь, наверняка, сдуру сиганул...
ГЛАВА 5
Нет, подвиги точно не моя стезя. Я и так за сегодняшний день их наворотила лукошко дырявое с верхом. И что вообще на меня нашло? Для дриады – полукровки с жизненным девизом «сорной травы», по-моему, слишком? «Хотя...», – даже приостановилась я, шагая до этого по тропке уже своего родного леса. – «Кобель у лавки...ну, случайность. Любоня с Русаном – из простой сострадательности. Волчица с детенышем – мой прямой долг, а мужчина этот с „защитой“ на цепочке... просто стечение обстоятельств. Так для себя и решим», – и припустила дальше, поддерживая одной рукой отяжелевшую сумку, вовнутрь которой даже заглянуть до сих пор не решилась...
– Адона, я сейчас баньку истоплю, а то...
– А-а-а-а!!!
– Перунова благость. Мокоши раденья!
– Живёхонька...
– Что здесь вообще творится? – выпали у меня из разжавшихся пальцев связанные за шнурки туфли... А вот про кумушек этих я и вовсе позабыла.
– Так, Евсечка, – обступили меня разом у захлопнувшейся двери трое начисто выкинутых из памяти весчанок (чтоб им всем с этого проклятого моста россыпью попрыгать). – мы ж думали, ты утопла.
– Как сорвались долу с этим пришлецом и вспять не вынырнули.
– Как же не вынырнули, Бояна? – наметился явный разлад в версиях. – Он ведь тотки обнаружился! В кустах недалече.
– Да не суть важна. Евси то не было.
– Точно, не было...
– А где ж ты была? – уперлись в меня четыре пары глаз. Три – со жгучим интересом, а еще одна – с вопросом, о-очень выразительным, подтвержденным скрещенными на груди руками.
– А я... дальше по течению вынырнула и берегом домой вернулась... Ой, а вон и батюшка Угост возвращается.
– Иде?
– В окно разглядела... издали.
– А-а, тады нам пора. Прощайте.
– Ну... за яйцами Евсю пришлешь... Раз уж ей так свезло, – сдуло всех троих прямо за высокий порог.
– Адона, я тебе сейчас все объясню. И не делай такое трагическое лицо. Ведь, ты же... – прищурила я трусливо глаза, наблюдая из под ресниц за приближающейся ко мне дриадой, которая, вдруг резко остановилась, прихлопнула ладонь к своему сердцу, а потом с душой меня этой же ладонью по лбу треснула. – Ну да. И я о том, – пробубнила уже из крепких объятий. – Ты ведь всегда чувствуешь, что со мной, но... всегда переживаешь... Ой, давай, лучше я сама из сумки все достану?
И не так оно страшно оказалось. Испугалась я лишь, когда в дом зашел нахмуренный своим "божественным" думам волхв, оттого прикрыла подсохшим тылом вываленные на стол покупки. Но, батюшка Угост вниманием лишь недавних гостий удостоил, вперясь отстраненным взглядом в мою размотанную косу:
– Что здесь Бояне с ее перечёсками надобно было?
– Новостями последними приходили поделиться, – как можно беззаботнее пожала я плечами.
– И о чем те новости?
– Да, сплетни одни.
– Сплетни? – поднял волхв на меня цепкие карие глаза. – Бабское верещание – пустое сотрясание небесной тверди, – и развернулся к Адоне. – Собери мне суму в дорогу. На заре к Охранному [21]21
Озеро Охранное, место поклонения язычников, находящееся южнее, у основания горы Молд.
[Закрыть]ухожу. Три дня не будет. И чтоб никаких тут без меня... гостий, – вышел он вон, сопровождаемый угрюмым взглядом моей няньки.
– Адона, а что батюшка Угост имел в виду под... Ты куда? – удивила во второй раз меня нянька, тоже удалившись за кухонную цветастую занавеску.
Мне же ничего не осталось, как в гордом одиночестве насладиться видом собственных последних приобретений. Хотя, уместнее было бы сказать "насолиться", потому как купленная соль в хрустящем влагой мешочке успела пропитать своим "рассолом" все остальное содержимое сумки. И мотки с разноцветными нитками и сложенную аккуратно кружевную косынку и, что самое обидное, книгу, купленную мной после тщательного выбора. "Превратности судьбы глазами путешественника". Да, пожалуй, этот разбухший фолиант сам стал прямым доказательством собственному же названию:
– Ну, хоть читать можно. Затем и брала...
А, пока он тоскливо сушился на моем подоконнике, прополосканный вдобавок в кадушке на углу, мне пришлось вернуться к делам насущным – ритуалам ежедневным. Даже не знаю, чем он для моей няньки является. Мне же – сплошное удовольствие и возможность поболтать о свершившихся за день событиях. Особенно, если их много:
– Ну и вот... А потом я сбежала. И ведь, действительно, сразу видно, что не местный. Одет, как... – тут вышла временная заминка с нужным образом, но, потом я нашлась. – галерщик. Я о них в книжке читала. Это такие подневольные гребцы на больших лодках. И черты тоже не местные. У наших мужиков нет таких высоких скул и... вообще у нас таких нет. А на цепочке у него – защита от магии, представляешь... Ой, Адона, больно же. Когда-нибудь я их точно обстригу, эти космы. Ой!.. Молчу... Нет, слушай. Я вот все думаю про то, что мне волчица сказала. Почему она меня "хранительницей двух стихий назвала"?.. Не знаешь? Ой-й, Адона! Дай ко я сама буду чесать... Ну, тогда, осторожнее... А мне, "тише"?.. Ну, хорошо. Буду тише говорить... Странная ты какая-то сегодня, Адона. Правда, странная...
А на следующее утро я "оглохла" и "ослепла". Сопровождалось это состояние привычным нытьем внизу живота и привычной же надеждой на необратимость произошедших со мной перемен. Хотя, к ним еще прибавилось одно ощущение. Необычное, незнакомое. И если раньше я в такие, "бабьи дни" представляла себя запертой в глухой темной каморке, то сегодня в каморке той, появился, будто бы... "сквозняк" из-за приоткрытой, совсем чуть-чуть двери. И ветром от того сквозняка мне в мой замкнутый мир струйками понесло какие-то запахи... и даже звуки. Не то шуршание, не то журчание...
– Адона! Я пойду, прогуляюсь. Недалеко, вдоль берега, – и, скинув старые туфли, босиком припустила по траве к озеру.
Остановилась у песчаной кромки воды, из-за хмурой сегодняшней погоды, дымчато-серой и неприветливой, и глубоко вдохнула... Потом еще раз, уже закрыв глаза и откинув назад голову.
Мысли тут же понеслись куда-то, как долгожданно выпущенная стрела, над этой, почти неподвижной, сонной гладью, все дальше и дальше, сначала касаясь ее и отмечая в глубине, где рыбин, а где и просто колышущиеся темные водоросли. Мелькнули над камышами со снующими в них кряквами, а потом круто развернулись обратно. Будто страшась покинуть родную стихию... "Стихию?", – распахнула я глаза, с изумлением обнаружив себя, уже по щиколотки в теплой воде.
– Адона, это... что? – женщина стояла у самого берега, и тяжело дышала. Потом, взмахнула требовательно рукой. – Да иду. Только ты мне объясни... Как это, "отстань"?! Ну, ничего себе, отстань! Со мной леший знает что, творится, а она от меня отмахивается. Ай! И хватит меня бить! Чай, не маленькая уже. И так все мозги поотшибала. Теперь вот мерещится всякое... Ай!.. А вот попробуй, догони сначала!..
Да... Странности продолжались. Зато, появилась нежданная оказия из дома сбежать. И я сейчас снова летела с холма. Только в этот раз, в сторону веси, размахивая в руке берестяным кузовком под дюжину куриных яиц...
Подружка моя нашлась почти сразу, после допроса ее матушки, по локти в муке и младшей сестрицы, по уши в малиновом варенье. Хотя, обе занимались одним и тем же – пирожки стряпали. А вот Любоня... Любоня в это время откровенно отлынивала. На длинном бревне за задним огородным забором.
– Здравствуй, не чихай, – радостно хлопнулась я рядом с ней на прохладное дерево и приткнула сбоку от себя полный яиц кузовок. – А ты чего здесь скучаешь?
– Я?.. – повернула ко мне Любоня свое круглое личико. – Ду-умала.
– И о чем же ты ду-умала? Или о... Подруга, ты чего? – а вот этот выпад стал для меня полной неожиданностью. И, прижав в ответ кинувшуюся мне на шею Любоню, я лишь растерянно замолкла:
– Евся, я ведь сначала думала, ты померла, у-топла, – всхлипнула она мне в быстро намокшее плечо. – Эти трещетки весевые... Пока от них правды дознаешься. А сама к тебе в лес ваш кудесный бежать струсила... Евся, если еще и тебя... – вновь зашлась Любоня.
– А, ну, погоди. Да с чего ты взяла, что я вообще утопнуть могу? Ты вспомни хорошо, еще в детстве мы с ребятней ныряли на спор в Козочке, и я всегда дольше всех под водой могла пробыть. Помнишь?.. А помнишь, как один раз, у себя на озере, я рубашкой за корягу донную зацепилась, и ты успела за Адоной сбегать, пока я оттуда уже голой не вынырнула, и с корягой этой?.. Вспомнила?
– Угу, – отлипла от моего плеча подруга и посмотрела мне внимательно в глаза своими, похожими сейчас на небесную лазурь. – И точно. Тебя вода любит. Ты в ней – как ры-ыбина.
– Вот и я о том. Любит. И утопнуть никогда не даст, – теперь уже на долечку, задумалась и я сама, вспомнив утреннее свое наваждение, а потом решительно тряхнула головой. – Так что, хватит выть. Мы с тобой – подруги на всю жизнь и друг без друга, никуда.
– Угу. И в мутную воду.
– Ну, туда, не обязательно... Ты мне лучше другое скажи. Кроме меня ты кого еще так боишься потерять? – осторожно решила я "подкрасться" к заветной теме.
– Кого? – тут же отстранилась от меня Любоня и я только сейчас заметила на черной головке подруги, сползший к уху венок из одуванов. И где она их насобирать то смогла? Ведь отцветают уже.
– Кого? – настойчиво повторила я свой вопрос. – Любоня, ты жениха своего любишь?
– Я его... уважаю, – потупив очи, поправила девушка сползший венок.
– Уважаешь?.. И откуда слово то такое взяла?
– От отца. Он сказал, что Ольбега надо уважать за то, что он много достиг. И держит себя, как граф. И никому не дозволяет собой помыкать. И я за ним буду, как за каменной оградой.
Вот это то и угнетает, подружка дорогая:
– Значит, как за каменной оградой? А с другой стороны той ограды – все остальные. Кроме...
– Кроме... – эхом выдохнула Любоня. – Евся, я...
– А я тебя, Евся, обыскался! Вот оно вам, наше здрасьте! – пред нами, колыхая на ветру просторной, не по плечу, рубахой, лыбился во всю щербатую ширь Осьмуша. С румяным пирожком в зажатой ручонке – сразу видно, кто ему нужное направление задал:
– И какого лешего я тебе, вдруг, понадобилась? – с явной досадой, но, все ж, удивилась я.
– Да не лешим его кличут, – иронично скривился малец. – И от него тебе письмецо. Он меня у дядьки Кащея словил и тут же на коне его карандашом наскреб. И еще мне пол меденя обещал за услугу.
– Да кто ж? – дуэтом вылупили мы глаза на конопатого интригана.
– Да Лех! – в ответ выдал он. – Кого ж еще ты самого лицезреть отказалась? Так что, теперь, получи и распишись.
– Я тебе сейчас на заднице твоей тощей крапивой распишусь, – с угрозой поднялась я с бревна, – письмоносец весевой.
– А ну, давай! – козликом отпрыгнул вышеименованный, и принял геройскую позу. – Лех мне еще пол меденя обещал, если я от тебя люлей наполучаю. Только шибче крапиву прикладывай. Чтоб у меня того... доказательства были.
– Ему предъявить? – хихикнула сбоку от меня Любоня, а потом ухватилась за мое запястье. – Евсь, давай глянем, что он там наскреб? Интересно же.
– Интересно? – окрысилась я попутно еще и на подружку. – Да он меня достал, как дятел стреху своими выкрутасами. Да я его и видать и слыхать уже не в мочь.
– Ну, пожа-луйста. Ну, токмо, ради меня. Ведь, страсть, как интересно.
– Тебе интересно?.. Вот сама и читай тогда его дурные каракули, – бухнулась я обратно на свое сиденье, оставив, однако ж, в поле зрения вмиг оживившуюся парочку.
Осьмуша, шустро выудив из-за пазухи, маленький цветной квадрат, нырнул под березку (видно, ему за ответ еще чего-то наобещали), а Любоня, так же шустро вернулась ко мне, на бревно:
– Только, чёй-то, я не пойму, – возникла, вдруг, с ее стороны заминка. – Здесь не письмо, а етикетка какая-то... Вино "Улыбка Зилы". Специально для... Евся...
– Это он, наверное, хочет, чтоб я ему теперь все время улыбалась. Шифрованное, видать, письмо, – сердито буркнула я, демонстративно отвернувшись в сторону.
– Так ты, переверни бумажку то! – подал из-под засадной березы голос письмоносец, и снова там затаился.
– О-о, точно... Угу. Читаю... Евсения! – торжественно продекларировала Любоня и вновь, надолго замолчала. – Евсь, я, чёй-то, опять ничего не пойму, чего он тут понаписал. Какие-то слова странные.
– Ничем помочь не могу.
– Угу, – вздохнула подружка, но, решила не сдаваться. Видно, любопытство – их кровная черта. – Ежевика... еже-виты... О! Ежели ты! Ежели ты и да-льше бу-дить меня... Ты его что, будишь?
– Чего? Это кто его будит?! Да больно мне надо?!
– А как?.. А-а, погодь... Ежели ты и дальше бу-диш... Будешь! Меня му-чить. Во как... Ж-ж-ги кости бояну. Жги кости Бояны?! Евся, а ее-то за что?
– Любоня, а ну, дай сюда! – кончилось мое малосильное терпение. – Сама буду читать... Ага... Ежели ты и дальше будешь меня мучить, ж-ди в гос-ти Бо-я-ну. Сроку ти-бе три, уф-ф, здесь, хоть цифрой смилостивился... дня... Ну, ничего себе, угрозы!
– А Бояна то тут причем? – отработанным дуэтом уставились мы в этот раз друг на друга.
– Кочерыжки вы капустные, а не невесты! – пригнул наши головы, раздавшийся сверху праведный писк, а потом и знакомое пыхтение. – Бояна ж – сваха у нас. Любоня, ты что, забыла, кто к нам от твого жениха приходил? – свесила две косички с той стороны забора, уже отмытая от варенья Галочка.
– А ведь и правда, Евся! – распахнула рот девушка. – Лех тебе решил сваху заслать.
– Та-ак... Видно, по-хорошему у нас с ним не выйдет, – процедила я сквозь зубы и снова поднялась с бревна. – Осьмуша!
– Чего? – неуверенно проблеяли из укрытия.
– Передай Леху, что если он еще раз мне даже в письменном виде предстанет, то я ему его неугомонный...
– Евся! Дети же!
– Ага... – с трудом, опомнилась я. – Дети... Скажи ему, чтоб дождался Солнцеворота, а там мы с ним лично об жизни и судьбе побеседуем. Но, если, сунется ко мне в дом раньше, с Бояной или с бояном, я ему тот боян на этот самый... В общем, ты меня понял... Понял ведь?!
– Как не понять? – колыхнулись нижние березовые ветки. – А это тебе, от дядьки Кащея. Лови! – через долечку мелькнула меж них прямо мне в руки маленькая деревянная игрушка.
– Что это, Евся?
– То, кёнтаврь, – оповестило вместо меня с забора вездесущее дитя. – Дядька Кащей вчера еще ей эту свистульку выстругал. Сказал, специально для Евси. С четырьмями дырочками, чтобы чище было... это... звучание. А у всех остальных – только с двумями... А еще, Евся, можно Леху пообещать, что ты его за уши полотенцем к колодезному журавелю привяжешь и будешь макать, пока он не поумнеет.
– Галушка!
– А чего? Матушка так всегда отцу грозит, когда он...
– А, ну, мотай живо с забора! – да-а... видно, вопрос мужнего "уважения" в этой семье, действительно, сильно актуален...
Домой я возвращалась злее вьюжной ночи, едва не промахнув мимо нужного мне проулка. Да, промахнула уже, но, все ж развернулась, не желая делать крюк через все тот же крутой холм. Это, когда на душе спокойно, можно просто идти по любимой тропке, вдыхая полной грудью сочную лесную жизнь, а сейчас... И злилась я на весь белый свет, резко поменявший теперь краски. И это, не смотря на выглянувшее полюбопытствовать на землю солнце. И на Леха, впустую тратившего упрямство на мою неприглядную персону, для него, однако, недосягаемую. И на Любоню, подружку дорогую, решившую в купе с собой, принести в жертву нелюбви еще и меня. Даже венок свой одуванный мне меж кренделей нацепила. Он, видите ли, душу очищает и обнажает. А то я не знаю. Нашла, кому "мази втирать". Да и на себя тоже злилась. На непонятности, коих давно со мной не было. Потому как, давно разложила в своей жизни все по полочкам с умным названием "принципы"... Все, ровно по аккуратным пыльным стопкам, иначе мне точно не...
– Жизнь моя, пожухлый лист!
Он стоял, опершись на старый орешниковый тын, в аккурат на середине моего пути. И в аккурат посредине цветущего клеверного луга. Напоминая собой приготовившегося к взлету коршуна, в этом своем жилете на голое сильное тело. И, похоже, ожидал именно меня. Я скосилась сначала на пасущегося рядом буланого жеребца, чьи передние подковы были мне очень близко знакомы, потом на пути обхода и его и седока, и, хмыкнув, двинула прямо по тропке. Вдруг, мимо пронесет?
– Доброго дня, – как видно, не пронесло. – А я тебя искал, – голос незнакомца оказался глубоким и каким-то настораживающе спокойным.
– Интересно. И скоро нашел?
– Да, – усмехнулся лишь уголками губ мужчина. – Спросил, где в этой деревне живет девушка, умеющая разговаривать с животными, плавать, как русалка и заживлять раны, как магиня. Мне на тебя и...
– Что?! – перехватило у меня дыхание. – Да как ты вообще посмел про меня такое болтать? – пошла я в наступление на мужика. Вот и спасай их после этого!
– Ты чего? – вместо того, чтобы зверзнуться спиной вперед с тына, распрямил он спину и внимательно посмотрел мне в глаза. – Я просто пошутил.
– Пошутил? Да мне такие шутки... В общем, зачем пришел? – вперилась я гневным взглядом снизу вверх. – Если благодарить, то, обойдусь. Считай, мы с тобой квиты. Ну-у?
– Отдай то, что взяла и я уйду, – спокойно произнес мужчина, не отрывая от меня взгляда.
– Что я взяла? – напротив, открыла я удивленно рот.
– Мой... талисман. Я понимаю, ты заслужила плату за мое спасение и предлагаю альтернативу ему. Просто, он мне очень дорог и очень ну...
– Что ты мне предлагаешь?
– Альтернативу, – мотнул головой незнакомец. – Замену. Хочешь, деньгами. Хочешь, чем-нибудь друг...
– Да не брала я твою "свечку", – нахмурив лоб, тут же отпрянула я в сторону. – Больно она мне нужна... Значит, ты меня за воровку принял? – и почему мне стало так важно сохранить свое честное имя? Ведь я его не знаю, и знать не...
– А где же он тогда? – вот теперь настала очередь и его выкатывать свои совершенно черные глаза. – И я тебя не считаю... воровкой. Просто...
– Мне некогда.
– Что?
– Мне некогда, прощай. А свой защитный талисман в осече поищи, на берегу. Он мне мешал и я его туда отбросила, когда... В общем, прощай, – и направилась в сторону тропинки.
– Евсения... – имя мое прозвучало, будто бы теплый ветер подул, так странно по родному, что я даже приостановилась, а потом развернулась к нему. Мужчина стоял, засунув руки в карманы брюк, и с прищуром смотрел мне вслед.
– Да?
– Имя у тебя странное. Одну лишь букву изменить, и получится "чужестранка".
– Не твое дело, – не шелохнулась, однако ж, я, подумав про себя, что "и ты тоже на весевого соседа не больно смахиваешь. Как бы там тебя не звали".
– Меня Стахос зовут. И я... тебя снова найду.
– Только попробуй. Я тебя в дуб превращу, – вот теперь уже сорвалась я с места, услыхав вдогонку громкий мужской смех:
– Это вряд ли. Ведь я уже буду с защитой!
– Тогда сразу в трухлявую корягу!..
ГЛАВА 6
Ну, и что мне теперь прикажите делать?! И где те полочки, по которым у меня все разложено?.. Обвалились, чтоб их... Чтоб его... Да с какого перепугу мне теперь полагаться лишь на благонадежность совершенно незнакомого мужика? Благонадежность и мужики... Да слова эти даже в голове вместе не укладываются. Даже при мысленном их произношении, тут же разбегаются по разным углам, как тараканы... Нет, ну, и что мне теперь прикажите делать?..
– Адона! Он все про меня знает, этот галерщик! И я его... ему память отшибу! Нет, сама отсюда сбегу!.. Нет, отшибу и сбегу! – дриада, мгновением раньше мирно чистившая рыбу, шлепнулась на кухонную скамью. – И не смотри так на меня! Ох, уж мне эти твои выразительные взгляды. Точно тебе говорю, добром все это не кончится. И Лех еще до кучи со своим улити... улитима... да, тьфу-у! Угрозами своими Бояну заслать... – а вот теперь уже и я сама села на скамью. – Слушай, я поняла, отчего батюшка Угост рассерчал на приход весевых кумушек. Он думал, что Бояна... О-о-о... Сбегу, – дриада, хранившая доселе молчание (полное отсутствие выразительной жестикуляции), кажется, отмерла, поднеся к своему лбу не особо чистый палец, и осторожно им себе постучала. – Ну да, – угрюмо отреагировала я. – И сама знаю, что глупость сказала. Как же я ему память отшибу, когда еще дня четыре – не дриада? – жест повторился вновь, теперь более настойчиво. – Да что ты все заладила?! Меньше надо было МНЕ по лбу стучать, сейчас бы умнее была, – Адона вздохнула и к стуку присовокупила еще и взгляд, устремив его мне на макушку. – Да чего ты?!.. Жизнь моя, пожухлый лист... – цветочки в венке, "благословленном" моей дорогой подругой, забыв былую пожухлость, напоминали сейчас, посаженные в нашем садике, шары – шафраны. – Адона, это... что? – и не слишком ли часто я сей вопрос задаю?.. Тем более что ответ и на этот свой вновь не получила...
Огромная луна разделила небо на две неравные половины. В верхней – бездонная чернота с россыпью звезд. В нижней, куполом, над самым озером – прозрачная синь с тонкими полосами облаков, подсвеченных холодом ночного светила. И тишина. Тишина вокруг...
Я сидела на подоконнике, свесив наружу ноги, и смотрела на луну. Как на незнакомку, явившуюся, вдруг, на мой порог. Нет, скорее, как на давно забытую, старую приятельницу, которая, вот уже столько времени не решалась дать о себе знать, а теперь надумала. И застыла выжидающе напротив: "Вот она я. Здравствуй"... Странное, неведомое притяжение, как и многое в моей жизни, собравшей за последние два дня уже немало других странностей.
Я смотрела на луну, не отводя от нее глаз, и представляла, что кто-то другой, в другом конце этого огромного мира, раскинувшегося за двумя нашими речками и горной цепью, тоже на нее сейчас глядит... И тоже думает о чем-то. И мне, вдруг, впервые, за свою недолгую жизнь, мой собственный, замкнутый мирок стал нестерпимо, до духоты, тесен. Захотелось, вдруг, вырваться из него. Пролететь над подлунным озером, разрезая руками ночную прохладу и вломиться в чужой мир... Всего на долечку, но, как же мне этого, вдруг, захотелось...
– Дуреха ты, Евся. Вот, надо было не соглашаться с волхвом, а просто зачахнуть тогда, от тех ночных кошмаров. И была бы ты сейчас точно в совсем другом мире... – длинный подол рубашки соскользнул с подоконника и босые ноги коснулись половых досок. А маленькая деревянная свистулька, еще теплая от моих рук, так и осталась смотреть на луну. Пусть хоть кёнтавр помечтает... А завтра мне расскажет все свои сокровенные мечты...
"На этот раз Адона с побудкой припозднилась", – еще сквозь рассветную дрему отметила я, прежде чем резко подскочить на кровати:
– Да как ты вообще посмел? – мужчина, оборвав тихий свист, отнял от губ мою "мечтательную" игрушку и спустил с подоконника ноги:
– Доброе утро, Евсения. Или у вас как-то по-другому при...
– Пошел вон!.. А-а! Ты куда?!.. Как? – со всех ног понеслась я вниз по лестнице, и выскочила наружу из дома. – Ты... где? – вот там ему самое и место, хотя... шафраны... Потому как именно из моей, идеально прополотой садовой грядки торчали сейчас длинные ноги в сапогах. Я же бухнулась рядом с остальной частью тела, не проявляющей очевидных признаков жизни. – Эй, ты... живой?
– Меня Стахос зовут, – осторожно приоткрыл он глаза в аккурат перед моей склоненной физиономией. – Я уже... кажется, тебе представлялся, – и тут до меня, наконец, дошло, кто ж виноват во всех моих "странностях", потому что начались они именно с этих...
– Откуда у тебя они?
– Что? – настороженно выдохнул он.
– Глаза... такие, – не отрываясь от двух темных тоннелей, дернула я головой.
– От отца.
– А кто у тебя отец?
– А кто у тебя мать, если ты так швыряешься людьми, ни взирая на мою, кстати, найденную вчера защиту? – приподнялся мужчина на локтях и выжидающе прищурил на меня свои магнетические "тоннели".
– Моя мать была дриадой. И... пошел вон из моего леса.
– Евсения, скажи: "Стах, пошел вон", – кряхтя, но, все ж, уселся среди примятых цветов "пострадавший".
– А это поспособствует? – уточнила и я, в свою очередь, скоро подскочив на ноги.
– Попробуй. Только... может, руку сначала подашь?
– А, может, тогда сразу в небо тебя раскрутить? Пошел вон из моего леса.
– Евсения, – вновь затянул упрямец. – Ну, скажи: "Стах, пошел...
– Пошел вон, лист пожухлый! И вообще, отвянь от меня! Чего ты ко мне прилип? От тебя одни неприятности, – это уже было сказано в спину, отряхивающемуся на ходу мужчине, после чего он, вдруг, остановился:
– Ну, тогда привыкай к ним. Потому что... я тебя нашел.
– Что?! – только сейчас заметила я застывшую в дверях дома Адону, которая в моем утреннем списке "пострадавших" значилась второй. – И не смотри так на меня! О-о, как же мне все это надоело. Я теперь, оказывается, без перерывов на отдых могу людей калечить – большое везение... Адона, ты чего?.. – вот, всегда удивлялась, как при такой хрупкой дриадской фигурке, можно обладать совсем нешуточной силой... Знать бы еще, за каким рожном она ее ко мне применить решила. – Ты куда меня тащишь?.. На берег? И что мы там забыли? Топиться будем?.. Да, молчу, – и припухла, на всякий случай, наблюдая за рыскающей глазами по траве нянькой. Наконец, она нашла то, что так усердно искала – тоненький ивовый прутик, и, тоже, на всякий случай, строго им передо мной взмахнув, принялась быстро рисовать на рыхлом песке. – Это что?.. Руна? – попыталась я вслед за ней комментировать. – Руна... Луна? – склонилась над кружком с "ушами" – месяцами по бокам. Адона же удовлетворенно кивнула и двумя росчерками провела стрелу от рисованной руны к самой кромке воды. – Ага... Ну, это я и без тебя знаю, – разочарованно буркнула я, такой известной истине. – Связь между луной и водой очевидна. Одно без другого слабеет. А сегодняшнее полнолуние – самое сильное для водной магии время, – нянька, на мгновение замерла, не отрывая от меня взгляда и, будто решившись, медленно начертила еще одну стрелу. Теперь уже направленную... – Что?.. – неожиданно сипло выдавила я, и подняла глаза к женщине. – Луна, вода...я... Но... я же – дриада, Адона? Дриады любят воду, но не умеют ей управлять... А я что, умею?.. Но, почему, Адона? – нянька моя вздохнула и, склонившись совсем низко, начертила еще одну руну – ровно посередине между мной и водной кромкой... "Отец". Палочка с двумя кривыми перекладинами. – Мой?.. Значит, мой отец был магом воды?.. Адона... А почему же ты раньше мне этого... Постой, значит, батюшка Угост... тоже? Да? Нет? Адона, постой! Ты куда?! – но, нянька моя меня уже не слушала, с душой запустив свой чертильный прутик во, вдруг, всколыхнувшиеся слева от нас камыши... Тишок, будь он! Волховецкий подслушник. – Адона, не переживай. Я сама с ним... договорюсь, – оторвала я взгляд от мелькающей вдоль берега серой точки, но, женщины со мной уже рядом не было. Она быстрым шагом возвращалась обратно в дом – все, конец откровениям. Да мне и этих, правду сказать, хватило...
Солнце уже зависло в прощальном поклоне над высокой стеной заповедного леса, когда я, с горячей шанежкой на ладони, ступила на шаткий озерный мосток. Огляделась по сторонам, скользнув прищуренным взглядом по притихшим камышам вдоль берега, кувшинкам, желтым, уже полусонным, на зеленом, колыхающемся ковре, и села, свесив к воде ноги, на прохладные доски:
– Тишок – Тишок, хочешь пирожок?.. Тишок, а Тишок, ну, хочешь пирожок? Или, сытый с утра? – удовлетворенно отметила краем глаза легкое шуршание в ближних зарослях – трусливый, поганец, да шанежка моя все одно, сильней с таким то "убийственным" благоуханием. – Ну, да, я сама сейчас его съем. М-м-м... И маслицем сверху смазано и на сметане замешано... А вот как в рот то засуну...
– Э-э! Обжора тиноглазая! – вынырнул бесенок из-под мостка, и с сопением взобрался на доски. – К тому ж обманщица.
– Подумаешь, зато в рифму. Или, ты шаньги не уважаешь?
– Уважаю, конечно, – буркнул Тишок, не отрывая круглых глазенок от моей руки. – А еще уважаю пирожки с брусникой. И со щавелем. И с крольчатиной. И булочки с маком и пряники на меду и...
– ... и свежие яйца из курятника тетки Янины, – закончила я за открывшего удивленно пасть прохиндея:
– А ты откуда знаешь?
– По описанию вычислила. Тебя тетка Янина кумушкам у весевой лавки очень красочно обрисовала. Правда, по тому описанию, у тебя, вместо рожек на макушке корона была зубастая, а вместо хвоста – огненный хлыст. Но, узнать можно. Только ты, знаешь, что... имей в виду, она капкан грозилась поставить. Тоже – с зубьями, – закончила, уже едва сдерживая смех, наблюдая за приунывшим вмиг вором.
– Ой, горе мне, горемычное, – тяжко вздохнул тот, хлопаясь со мной рядом.
– Еще какое горе, – подпела и я в той же манере. – Особенно, если батюшка Угост узнает, что ты, вместо того, чтоб на Охранное озеро его сопровождать, как и положено приличному слуге волхва, по курятникам чужим шманаешь... На, зажуй свое "горе" горяченьким.
Бесенок вздохнул еще раз, раздув свои козлиные ноздри и с усердием принялся за картофельную шаньгу:
– И в правду, вкусно... М-м-м... Евся...
– Да.
– А ты ведь ему про то не скажешь, моему господину?
– Посмотрим на твое поведение.
– Я понял... Евся... А разгадай загадку.
– Ты что, со стишков на загадки перешел? – оторвалась я от созерцания водной глади.
– Ну-у, они тоже с рифмой, – жуя, пояснил бесенок.
– А-а. Давай, загадывай.
– Подскочила нечесаной с утра. Прогнала жениха из окна, – выдал рифмователь и выжидающе уставился на меня.
– Ага...
