Текст книги "Культура древнего Рима. Том 1"

Автор книги: Елена Штаерман

Соавторы: Михаил Гаспаров,Н. Позднякова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 38 страниц)

Какое значение в истории римской религии имело знакомство с религией греческой? Думается, оно несколько преувеличено, если речь идет обо всем римском народе, a не об отдельных его слоях. Проникновение в Рим греческой мифологии связано в немалой степени со стремлением связать древнейшую историю Рима и Италии с греческой. Отсюда популярность и предания об Энее, и об основателях городов Италии, греках и троянцах, о коринфском происхождении царя Тарквиния Древнего, отец которого бежал в Этрурию от тирании Кипсела, об аркадцах, поселившихся на Палатине с царем Евандром, о посещении Евандра сперва Гераклом, а затем вступившим с ним в союз Энеем, о первом царе аборигенов Италии Авентине, бывшем сыном Геракла (Serv. Aen., VII, 657), о происхождении царя Латина от связи Одиссея и Кирки (Ibid., VII, 47), о пребывании Медеи в стране марсийского племени маррубиев, которых она научила средству против змей, за что они и обожествили ее под именем Ангитии (Ibid., VII, 750), об учреждении коллегии салиев аркадцем или троянцем по имени Саос (или Салий) в честь самофракийских богов (Ibid., VIII, 285). Как и когда складывались эти предания, имели ли они в основе какое-то историческое зерно, заимствовались ли они у этрусков или греков, можно только гадать, поскольку сколько-нибудь достоверный материал отсутствует. Допустимо только предположить, что процесс был двусторонний: сблизить раннюю римскую историю с греческой старались не только римляне, но по мере роста мощи Рима и греки, как то видно на примере Дионисия Галикарнасского, часто ссылавшегося на своих предшественников для доказательства греческого происхождения италийских племен, городов, различных римских институтов, в том числе и религиозных. Ту же линию впоследствии продолжал Плутарх, особенно в сочинениях «Римские вопросы» и «Греческие вопросы».

Очень большое значение имело включение в III в. до н. э. в состав игр театральных представлений, вскоре приобретших огромную популярность. Истоки их не совсем ясны, и в данном случае вопрос этот не столь важен. Решающим было то обстоятельство, что на первое место выдвинулись трагедии и комедии, написанные по греческим образцам, с греческими персонажами, а следовательно, и с греческими богами, называвшимися именами римских богов, что быстро привело к их отождествлению. Боги фигурировали и в комедиях – наиболее яркий пример «Амфитрион» Плавта, где главными персонажами были Юпитер (Зевс) и Меркурий (Гермес). Но в основном римляне знакомились с греческой мифологией благодаря трагедиям, построенным целиком на греческих мифах. Первый римский драматург Ливий Андроник[93]93
  Фрагменты но дошедших до нас произведений Ливия Андроника и упомянутых далее авторов см.: Remains of old latin / Ed. E. H. VVarmington. L.. 1958–1961. Vol. I–IV. (Далее: Warmington).


[Закрыть], уроженец Тарента, сперва раб, затем отпущенник, начал знакомить с греческой мифологией римскую публику с перевода «Одиссеи», где он свободно именует Муз Каменами[94]94
  Камены – латинские нимфы, певшие в стихах свои пророчества и, так же как богиня Кармента (от carmen – песня), связывавшиеся с пением и поэзией.


[Закрыть], Зевса, сына Кроноса, Юпитером, сыном Сатурна, греческую Мойру – Мортой, Миемозипу – Монетой (один из эпитетов Юноны). Младший современник Ливия Андроника – Невий, участник I Пунической войны, которую он описал в поэме, начинавшейся с путешествия Энея в Италию. Несмотря на свой римский охранительный патриотизм, близкий к катоновскому, он не отказывался ни от сочинения трагедий на греческие темы, ни от отождествления римских и греческих богов. Муз он называет дочерями Юпитера, Посейдона – Нептуном, Деметру – Церерой, Диониса – Либером, Дионисии – Либералиями, Афину – Минервой, Ареса – Марсом, Мавортием, Гефеста – Вулканом.

Родившийся в проникнутой греческой культурой Калабрии, но поселившийся в Риме, и вращавшийся там в самых высших кругах Энний, в своих произведениях наряду с, видимо, очень детальным изложением римской традиции о первых царях, о таких полузабытых богах, как Волтурн, Палатуа, Фурина, Фалацер, о Горациях и Куриациях, о Дециях Мусах, подробно останавливается на генеалогии Энея (по его версии, деда Ромула и Рема), на истории Трои, с его точки зрения оставшейся непобежденной, ибо «не побежден тот, кто себя таковым не признает» (Serv. Aen., XI, 307), называет древний Лаций страной Кроноса-Сатурна, сына Неба-Урана, отца Зевса-Юпитера и Геры-Юионы. По примеру греческих поэтов он заставляет Юпитера для решения вопроса об апофеозе Ромула созвать на совет главных богов: Юнону, Весту, Минерву, Цереру, Диану, Марса, Меркурия, Нептуна, Вулкана и Аполлона, соответствующих двенадцати олимпийцам. Возможно, он одним из первых в Риме четко сформулировал положение о Юпитере, как «отце богов и людей», a также воспроизвел образ смеющегося Юпитера, благодаря смеху которого смеются и успокаиваются стихии.

Во II в. до н. э. трагедии писал происходивший из среды вольноотпущенников Акций, особенно ценившийся римлянами. Судя по дошедшим до пас отрывкам из написанных на греческие темы трагедий Ливия Андроника, Невия, Энния и Акция, мы видим, что они ознакомили римскую публику практически со всеми греческими мифами и их персонажами. И, видимо, она привыкла к отождествлению греческих богов с римскими со всеми их супружескими и родственными связями. Образы богов, однако, обогащались и усложнялись. Так, Церера, по аналогии с Деметрой, стала потерявшей и в горе искавшей свою дочь матерью (как уже говорилось, на перекрестках в день праздника богини имитировались ее скорбные стопы) и изобретательницей земледелия и законов, поскольку они потребовались людям, когда они стали вести более цивилизованный образ жизни (отсюда ее обычный эпитет légiféra. – Serv. Aen., IV, 58), и покровительницей городов, поскольку при основании города его границы опахивали плугом, что придавало святость будущим городским стенам. Покровителями городов сделались также Либер (по созвучию его имени с термином «свободный город» – civitas libéra) и Аполлон, как строитель стен Трои. Меркурий стал вестником богов, посредником между богами и людьми, богом речи, изобретателем разных наук и искусств, что позволило отождествить его, как мы видели, с кельтским Лугом, а впоследствии – с египетским Тотом и связать с ним ряд религиозно-философских спекуляций.

Несомненно и влияние иконографии греческих богов на римских, и греческой мифологии на римскую литературу. Особенно ярко это проявилось в эпоху расцвета римской литературы, когда писатели и поэты свободно пользовались образами и ситуациями греческих мифов и посвящали их обработке свои произведения (например, «Метаморфозы» и «Героиды» Овидия). Но вряд ли можно считать, что знакомство с греческой религией и мифологией существенно повлияло на глубинные основы римской религии, на «римский миф» и на верования широких масс. Варрон делил представление о богах на три вида: мифический, наиболее пригодный для театра и поэтов; физический, ведущий к познанию мира и нужный философам, исследующим природу богов, и гражданский – civile, нужный городу и обязательный для граждан, которые под руководством жрецов должны знать, как, когда и каким образом следует почитать тех или иных богов. По всей видимости, влияние Греции более сказалось на первых двух видах, чем на третьем и самом важном, поскольку он определял умонастроение народа.

В последнее время было подвергнуто критике прежде господствовавшее представление о популярности чужеземных культов в народных массах Рима в последние века Республики[95]95
  Bömer F. Untersuchungen über die Religion der Sclaven in Griechenland und Rom. 2. Aull Wiesbaden, 1981, Bd. 1; Штаерман E. M. Мораль и религия угнетенных классов Римской империи. М., 1961.


[Закрыть]. Представление это не подтверждается данными эпиграфики, становящимися более обильными с конца II в. до н. э. Мы видим, что свободнорожденные разных рангов и отпущенники, а также городские рабы, более свободно участвовавшие в общих культах, чем рабы сельские, посвящали надписи и дары все тем же привычным богам: Аполлону, Геркулесу, Юпитеру, Юноне, Виктории, Здоровью – Valotudo, Минерве, Диане, Марсу, Фортуне, Либеру, Доброй Богине, Феронии, Меркурию. Из вновь принятых греческих богов встречается только Асклепий – Эскулап, естественно, призывавшийся надеявшимися на исцеление и за него благодарившими. Стандартны были и эпитафии того времени. Они перечисляли заслуги перед римским народом, если были высечены на гробницах видных лиц, или простые добродетели покойных «маленьких людей», выражали скорбь родных и друзей. Лишь крайне редко встречаются намеки на возможность какого-то загробного существования и на его связь с земным. Например, в эпитафии отпущенницы Альбин Аргулы высказано пожелание, чтобы кости ее пребывали в покое, «если что-либо сознают те, кто внизу» – sapiunt inferi (CIL, VI, 11357); в одной сильно фрагментированной эпитафии ребенка содержатся какие-то неясные намеки на милость к нему небесных богов и богов Манов (Ibid., I, 1223); в эпитафии Эльвии Примы из Беневента она сообщает, что была любимой женой Кадма Сократа, а теперь пребывает вечно с Дитом у вод Стикса (Ibid., 1732). Только к концу I в. до н. э. распространяется обычай посвящать гробницу богам Манам (по формуле dis Manibus sacrum), аналогичным богам находящихся под землей предков (inferum parentum), которым, например, была посвящена гробница отпущенницы Октавии Филомузы из Капуи, с тем чтобы ее никто не повредил (Ibid., 1596). Так, видимо, еще очень смутно, начинает зарождаться не идея связи всего мира живых с миром умерших предков, а мысль об индивидуальной душе, вступающей в сонм других душ, обитающих под землей. Между тем, как известно, в Греции героизация, т. е. апофеоз и ничем не выдававшихся при жизни покойных распространяется уже с III в. до н. э.

Показательно также, что, хотя многие посвятительные надписи богам сделаны отдельными лицами, приносившими богам дары из полученной ими добычи или прибыли, в благодарность за исцеление, освобождение из рабства или от опасности, за благополучие свое и своих близких, религия все же оставалась тесно связанной с тем или иным коллективом. Некоторые такие коллективы – села, паги, фамилии – сохранялись от старых времен. Совместные их посвящения богу-покровителю весьма часты. Вместе с тем благодаря значительной мобильности населения формировался слой людей, не причастных к каким-нибудь традиционным sacra. Если они были римскими гражданами, они были причастны к священнодействиям римской civitas, но те были слишком массовыми, чтобы пронизывать и организовывать частную жизнь людей в той мере, в какой это могли осуществлять sacra сравнительно небольших, тесно связанных повседневной общей деятельностью, общими заботами общин. Их были призваны заменить коллегии, создававшиеся в то время в большом числе по инициативе государства, городов, частных лиц. Они организовывались или по принципу соседств – городские поквартальные коллегии, отправлявшие компитальный культ, или по принципу профессиональному – коллегии ремесленников, имевшие своих богов покровителей, или коллегии, создававшиеся специально для обслуживания культа того или иного божества. В отношении последнего они также выступали как общины.

Все коллегии имели своих выборных магистров и министров, в обязанности которых входило на деньги, собранные с членов коллегии или, возможно, иногда полученные из городской казны, организовывать включавшиеся в sacra мероприятия: жертвоприношения от имени коллегии, совместные трапезы, игры, сооружение алтарей, святилищ, мест для собраний коллегиатов. Уже в одной сильно фрагментированной надписи конца III в. до н. э. из Пренесте упоминаются магистры неизвестной коллегии, принесшие дар Аполлону (CIL, I, 59). Постепенно число таких надписей растет. В Риме, во II в. до н. э. осуществили какое-то не названное мероприятие три магистра (один из них отпущенник) из двух пагов и квартала Сульпиция (Ibid., 1581). К 90–60 годам до н. э. относятся найденные в Минтурнах списки, содержащие около 300 имей (в каждом списке по 12) магистров и министров, большей частью из рабов и отпущенников, участвовавших под руководством дуумвиров в культах Меркурия Счастливого, Надежды, Цереры, Ларов, Венеры[96]96
  Johnson 1. The excavationes in Minturnae. Roma, 1933. Vol. II.


[Закрыть]. Они принесли дары богам, устраивали сценические игры.

Аналогичные надписи того же времени известны и из других городов.

Иногда для совместных посвящений объединялись люди, и не составлявшие коллегию. Таким образом, и в меняющихся условиях сохранялся принцип, согласно которому всякий коллектив объединялся культом, a культ предпочтительно осуществлялся коллективом, что не исключало, однако, личной инициативы верующих. Коллегии, сведения о которых гораздо многочисленнее для эпохи Империи, нередко именовали себя фамилиями и принимали общие, как бы фамильные имена – например, коллегия Снмплициев, известная в Риме, Остин и Нумидии (CIL, VIII, 3324; XIV, 4548 20b, An. ep., 1933, № 57); коллегиаты называли себя братьями и сестрами, глав коллегии – отцами и матерями, что подтверждает их генетическую связь с традиционными коллективами.

Часто высказывалось предположение, что государственный характер римской религии обусловливал ее сухость, формализм, переставший удовлетворять возросшие духовные запросы, почему люди стали искать новые формы общения с божеством, общения непосредственного, личного, мистического, и что эта тенденция вызывала репрессии со стороны государства, впервые в наиболее яркой форме проявившиеся в знаменитом деле о вакханалиях[97]97
  См… например: GalUni С. Protesta e inlegrazione nella Roma antica. Bari, 1970, p. 6–96.


[Закрыть]. Вряд ли с этим можно полностью согласиться. Коллективный, общинный характер римской религии был не чем-то навязанным извне, а порождался всей, обусловленной рядом исторических причин, организацией общества и его идеологией. Принадлежность к той или иной исконной общине или ее суррогату была для тогдашнего человека не бременем, а первым условием его бытия. Первичность гражданской общины как высшего единства и вторичность множественности ее сочленов никогда не ставились под сомнение до полного разложения основ античного общества. А следовательно, естественным было и участие и культе органически связанных с нею богов, что не исключало личного обращения к божеству. К нему с самых отдаленных времен римляне апеллировали во всех своих мелких и крупных нуждах. Достаточно красочными и впечатляющими были старые и новые праздники и священнодействия; не было недостатка в лицах, считавших себя «исполненными божества», и они не только не преследовались, но с их пророчествами считались. Не встречало противодействия участие римлян в Элевсинских и Самофракийских мистериях. В I в. до н. э., правда, делались некоторые, вызванные скорее политическими, чем религиозными, соображениями, попытки уничтожить самовольно сооружавшиеся в Риме святилища египетских богов, но в конце концов и пх адептов оставили в покое. Ни о каком ограничивавшем духовные потребности нажиме сверху в это время говорить не приходится. Единственное, что пресекалось, это участие в обрядах, не соответствовавших «добрым нравам», как видно на примере культов Кибелы, Венеры Эруцины, Ma – Беллоны.

О вакханалиях мы знаем из двух источников – рассказа Ливия (Liv., XXXIX, 8—19) и найденной в Бруттни бронзовой таблицы с надписью от 186 г. до н. э., содержащей изложение сенатусконсульта о мерах против вакханалий (CIL, I, 681). Судя по Ливию, тайные церемонии в честь Вакха были занесены неким греком в Этрурию, оттуда распространились по Италии и Риму. Сперва в них участвовали только женщины и собрания происходили редко. Затем одна происходившая и» Кампании жрица приобщила к ним своего сына, после чего в вакханалиях стали участвовать и мужчины. Собрания участились и приняли характер сопровождавшихся развратом и человеческими жертвоприношениями оргий, а участники, числом до 7000, узнавали друг друга но всяким тайным знакам и объединялись для совершения разных преступлений. Дело раскрылось благодаря доносу, один из консулов произвел тщательное расследование и доложил о вскрытых фактах народу и сенату, принявшему закон о запрещении вакханалий и преследовании их участников. Речь, произнесенная консулом в народном собрании в той форме, как ее воспроизвел Ливий, возможно, вдохновлена некоторыми мерами Августа но очищению «религии предков» от чужеземных влияний. Но главный упор делался на нарушение добрых нравов, развращающее влияние на женщин и юношей – будущих воинов.

Что касается надписи, то из нее мы узнаем, что сенатусконсульт распространялся и на римских граждан, и на италиков, что запрещалось кому-либо иметь помещение для вакханалий без разрешения городского претора и сената. Такая же процедура требовалась для разрешения посещать вакханалии мужчине. Мужчинам запрещалось быть жрецами, магистрами, вакхантам – иметь общую казну, давать друг другу клятвы (conjurasse – термин, применявшийся к тайным заговорам), приносить совместные обеты, совершать sacra втайне за городом, без дозволения претора и сената. Такое же разрешение требовалось для участия в sacra более пяти человек – двух мужчин и трех женщин. Нарушившие постановления подвергались уголовному преследованию. Места собраний вакхантов в течение 10 дней после получения постановления сената должны были быть разрушены, за исключением тех случаев, когда в них помещалось что-либо издавна священное. Как мы видим, сенатусконсульт составлен в гораздо более мягких тонах, чем можно было бы предположить на основании Ливия.

Культ Вакха – Диониса (отождествлявшегося с Либером) с его праздником, во время которого творились «веселые непристойности» (раскачивался сделанный из цветов фалл, иногда его возили в торжественной процессии на повозке, водворяли з храм и увенчивали самой целомудренной матроной; допускалась, как и во время Флоралий, известная сексуальная свобода), не запрещался. Он только вводился в определенные рамки, чтобы не страдали «добрые нравы» и не создавались тайные организации заговорщиков – опасность, пугавшая римское правительство во все века его существования. Проявление какой-то религиозной нетерпимости в деле о вакханалиях вряд ли можно усмотреть. Также и участники вакханалий вряд ли были движимы неудовлетворенностью общепринятыми верованиями и потребностью найти новые формы общения с божеством или даже недовольством существующим строем. Скорее потрясения, пережитые во время и непосредственно после войны с Ганнибалом, вызывали у какой-то (притом небольшой) части людей стремление найти забвение в дионисовском оргиазме, стремление, порождавшее во все века истории явления, сходные с вакханалиями. На римскую религию вакханалии, видимо, никакого влияния не оказали. Возможно только, что они форсировали стремление правительства найти формы объединения людей, оторвавшихся от своих естественных общин, в новые коллективы, группировавшиеся вокруг традиционных богов и традиционных форм культа.

Первые трещины в системе римской религии стали появляться не в результате проникновения чужеземных культов, а в результате новой позиции той части знати, которая была известна как филэллины. Не вдаваясь в сложные перипетии тогдашних конфликтов, напомним только, что среди филэллинов значительно усилились аристократические тенденции и появились зачатки если не культа Героя, «сильной личности», то чрезвычайное к ней почтение, доходящее до признания ее богоизбранности. Подобные тенденции, явно противоречившие «римскому мифу», стали заметны после II Пунической войны, когда особенно горячие поклонники Сципиона Африканского стали намекать на его божественное происхождение и особую близость к богам (Aul. Gell., VII, 1). В I в. до н. э. на особое покровительство богов, предназначивших им стать «спасителями Рима», уже открыто претендовали Марий, Сулла, Цезарь, Антоний, Октавиан[98]98
  Gallini С. Op. cit., р. 97—155.


[Закрыть]. Аристократической направленности кружка Сципиона оказалась весьма созвучна широко распространенная в Сицилии и Южной Италии философия пифагорейства, смешавшаяся с орфизмом. Помимо политических идей, она содержала учение о светилах и их влиянии на события в мире, о гармонии сфер, о бессмертии души, переселении душ, об изначальной избранности души человека, предназкаченного стать правителем, о мудрости и знании как необходимой предпосылке постижения божества и мира[99]99
  Gallata В. Nuovo contributo alla conoscenza délia oultura Romanaitalica e del fe.n-damento ideologico del regime Augusteo. Atti, 1974/75, v. VI, p. 148–155; Boyancée P. Op. cit., p. 227–251.


[Закрыть]. Среди римских пифагорейцев распространилась версия, согласно которой учеником Пифагора был царь Нума, и получили хождение книги, якобы выкопанные из его гробницы и содержавшие изложение его философии. Возможно, что пифагорейство повлияло даже на официальную религию, поскольку, по свидетельству Сервия, в понтификальных книгах говорилось, что небесные боги любят нечетные, подземные – четные числа; эта идея развивалась пифагорейцами, считавшими, что нечетное, неделимое и ограниченное число бессмертно, четное же, делимое и безграничное – смертно (Serv. Bucol, V, 65; VIII, 75). Новое течение встретило противодействие в проникнутой охранительным духом части сената, и в 181 г. до н. э. «книги Нумы» были сожжены.

Мера эта, естественно, не положила конца тяге верхов к эллинской философии, а вместе с нею пришло и скептическое отношение к религии народа. Энний переводит «священную историю» писавшего в конце IV – начале III в. до н. э. Евгемера, который доказывал, что все боги – это некогда жившие цари или выдающиеся лица, обожествленные потомками. Судя по сохранившимся отрывкам Энния, Евгемер полагал, что первыми верховными правителями были Уран (Небо) и его братья. После смерти Уран был погребен в р. Авлации. Началась борьба за власть между женившимся на Опс (одна из римских богинь земли, отождествленная с Реей) Сатурном и его братом Титаном. Их мать Веста и сестры Церера и Опс советовали Сатурну не уступать, н Титан, сознавая свое бессилие, покорился с условием, что Сатурн будет убивать своих сыновей, дабы впоследствии власть перешла к детям Титана. Но когда родились близнецы Юнона и Юпитер, Опс тайком передала мальчика на воспитание Весте. Таким же образом были спрятаны Нептун и Диспатер – Плутон. Узнав об этом, Титан со своими сыновьями захватил и заточил Сатурна и Опс. Когда Юпитер вырос, он с помощью критян освободил родителей, разбил Титанов и возвратился на Крит. Сатурн, узнав от оракула, что Юпитер может его убить, попытался уничтожить его хитростью, что привело к войне и поражению Сатурна, бежавшего в Италию. Пан отвел Юпитера на высокую гору; увидев оттуда надмировой эфир, Юпитер назвал его в честь деда Небом, поставил ему алтарь и стал приносить жертвы. Затем он отдал Нептуну море, а сам поселился на Олимпе, куда люди приходили к нему судиться о спорных вещах и показывали ему полезные свои изобретения. Он первым научил людей законам и обычаям и запретил есть человеческое мясо. Юпитер обходил разные земли, заключая дружбу с царями и вождями, приказывая в память о ней воздвигать себе святилища. Так он и себе обеспечил божеские почести н увековечил имена свонх друзей, связав их с культом.

Он обошел землю пять раз, распределив власть между своими родными, и сделал для людей много хорошего, чем и заслужил бессмертную славу. В старости он вернулся на Крит, расстался с жизнью и ушел к богам. Его сыновья, Куреты, похоронили его на Крите, в Кноссе, основанном Вестой, и на его могиле имеется древняя надпись, гласящая: «Юпитер, сын Сатурна» (Warmington, v. I, p. 414–429).

В общем в произведении Энния не было ничего такого, что могло бы особенно шокировать римлян, уже привыкших к тому, что такие их боги, как Пик, Фавн, Юпитер Латиарис и другие, одновременно были и древними царями, а Ромул, Геркулес, Вакх жили на земле как люди и удостоились апофеоза. Но все же Энний пошел далее, прокладывая путь и рационалистическому толкованию религии и вместе с тем обожествлению великих людей. Не говоря уже о Сципионе, Пакувий в пьесе, посвященной Павлу Эмилию и его победе над Персеем в 168 г. до н. э., вкладывает в уста Павла Эмилия обращение к Юпитеру как к своему предку (Aul. Gel., IX, 14, 9). Но в произведениях поэтов и драматургов попадались заимствованные из греческой философии рассуждения, которые могли бы значительно сильнее повлиять на верования зрителей и читателей. Так, Пакувий ссылается на одних философов, считающих Фортуну безумной и слепой, не отличающей достойных от недостойных, и на других, вовсе отрицающих Фортуну, ибо всем правит смелость и дерзость (Warmington, v. II, p. 318); y Энния Телемах говорит, что он верит в богов на небесах, но о человеческом роде боги не заботятся, так как в противном случае хорошим было бы хорошо, а плохим плохо, чего на деле нет (I, р. 338). Акций вкладывает в уста Антигоны слова: боги уже не управляют миром, и верховный царь богов не заботится о человеческих делах (Ibid., р. 370), а в уста Менелая слова: я не верю авгурам, обогащающим словами чужие уши, чтобы обогатить золотом свои дома (Ibid., р. 358). Сообщались также такие максимы, как то, что человек состоит из тела и души (Lucill. Fragm., XXVI, 676—7), что мы познаем духом (animo), a наслаждаемся душой (anima) и что без духа душа слаба (Warmington, v. II, p. 420). Энний, переводивший сицилийского драматурга Эпихарма, заимствовал у него изречение, гласящее, что человек получает свой разум от огня солнца, а самое солнце – целиком разум (Ibid., р. 412). Тот же Энний, исходя из стоической доктрины о едином боге, имена которого варьируются в соответствии с его отдельными функциями и делами, заставляет Юпитера обращаться к богам со словами: «небожители, мои члены, боги, которых создала наша власть, разделив обязанности» (Ibid., р. 450).

Сатирик Луцилий, принадлежавший к кружку Сципиона Эмилиана, написал, вероятно, с одобрения своих высоких покровителей сатиру «Совет богов», где, судя по отрывкам, пародировал тему, столь обычную в эпосе. Боги собираются на совет, чтобы решить, как уничтожить роскошь в Риме и покарать главного виновника Корнелия Лентула Лупа (принцепса сената 131 г. до н. э.). Выступая в совете, боги говорят о негодных и позорных трактирщиках, о зрелищах со всякими чудесами, упрекают Аполлона за его пророчества и склонность к танцам и, не зная, что предпринять, думают обратиться к уже находящемуся в царстве мертвых философу Карнеаду и т. д.

Кое-что из подобных идей, возможно, проникало в сознание зрителей театральных представлений и читателей поэтов, но скорее можно говорить не о прямом влиянии греческой религии и мифологии на римскую, а об опосредствованном, через эллинистическую философию, влиянии, шедшем от верхов к низам. В полной мере оно стало сказываться в последний век Республики, когда философия стала известна всякому претендовавшему на образованность римлянину, а отсутствие обязательной религиозной догмы давало возможность выступать с любыми теориями. Разрыв между «религией философов» и «гражданской религией» значительно углубился.

Наиболее наглядное подтверждение тому нам дают философские сочинения Цицерона, особенно его трактаты «О природе богов», «О предвидении» и «О законах». Первый трактат он начинает с сетования на огромное количество мнений о богах и на нерешенность наиболее кардинального вопроса: правят ли боги миром или не вмешиваются в его дела? Если принять последнее, то уничтожатся религия, культ и наступят великие пертурбации во всей жизни и полное смятение, так как исчезнут связующие человеческое общество добродетели. Затем по очереди представители разных философских школ излагают свою точку зрения.

Первым получает слово эпикуреец Веллей. Он подвергает сомнению учение о боге как создателе мира, сформированного для пользы человека, поскольку большинство людей очень несчастны. Сам мир не обладает ни божественностью, ни душой, ни разумом, ни вечностью, ибо раз созданное состоит из частей, а значит, обречено на распад и гибель. Не лучше, чем бредни поэтов о приключениях богов, теории стоиков, признающих единый божественный ум и дух природы, проникающий во все ее части и связывающий их роковой силой неизбежного будущего. Стоики толкуют отдельные проявления этой силы как богов: Юпитер – это, по их мнению, эфир или воздух, и он же сила неизбежного закона вечной необходимости того, что есть и что будет; Нептун – часть мира, составляющая море, и т. д. Эпикур отрицал акт творения, но считал, что боги существуют, поскольку сама природа сообщила нам мысль об их существовании, но именно эта мысль показывает, что боги вечны, блаженны, а следовательно, и бесстрастны, не могут любить и ненавидеть людей и вмешиваться в их дела, так как деятельность несовместима с блаженством. Боги антропоморфны, поскольку форма человека наиболее совершенна, но они не познаваемы чувствами. Это образы, сообщающие нашему уму идею существ бессмертных и блаженных. Их следует не бояться, a чтить за их совершенство.

Оппонентом выступает великий понтифик Котта. В силу своего сапа он считает, что публично нельзя отрицать существования богов и следует соблюдать все предписанные обществом религиозные церемонии, которые исчезнут, если стать на точку зрения эпикурейцев. Но среди друзей он готов признаться, что его одолевают сомнения. Всеобщая вера в богов еще не доказывает их бытия, так как нам неизвестно мнение всех народов, да и среди известных нам людей было и есть немало безбожников и святотатцев. Что касается человеческого облика богов, то он придан им или мудрецами, считавшими, что так легче будет воздействовать на умы невежд, или потому, что люди, как и всякие животные, считают себя самыми прекрасными, или потому, что поэты, скульпторы, художники изображали богов подобными людям, потакая человеческому суеверию. Эпикурейцы считают, что уничтожают суеверия, но последовательнее их это делают безбожники, утверждающие, что богов выдумали умные люди для пользы республики, дабы тех, кого не заставляет разум исполнять свой долг, заставила религия.

Затем от имени стоиков слово берет Бальб. Видя упорядоченность н красоту мира, говорит он, нельзя не признать, что им управляет божество, великий и благотворный ум, Юпитер, отец богов и людей, управитель и устроитель всех вещей, чтимый всеми народами. Нельзя представить себе, что слаженный во всех своих частях, разумно устроенный мир мог возникнуть случайно из комбинации атомов, как не могли бы случайно разбросанные буквы сложиться в «Анналы» Энния. Боги часто являются людям, помогают, уведомляют о событиях. Они заботятся обо всех, но некоторых выделяют особо. Все великие люди были исполнены божеского вдохновения. Рим превосходит всех своей религией и культом богов, своим уважением к ауспициям, дававшим им победы, хотя теперь из-за небрежения знати наука авгуров приходит в упадок. Подаваемые богами знаки – явное доказательство их бытия; если знаки толкуются неправильно, виноваты не боги, а люди. Весь космос проникнут разумом, а поэтому и он, и все его части – боги. Боги и те, кто оказал людям наибольшие услуги – Геракл, Диоскуры, Эскулап, Ромул-Квирин, Либер. Боги – это все, что полезно людям, все необходимые людям добродетели. В именах богов и в мифах таится глубокий смысл. Юпитер, это помогающий – hivans Pater, он – эфир, свет, небо, бросающий молнии и гремящий; Юнона – воздух, соединяющийся с эфиром; Нептун – вода, море; Земля соединена с отцом Дитом, имя которого происходит от dives – богатый, так как земля богаче всего; Солнце – Sol, т. е. единственный, величайший; Диана – Луна, она помогает при родах, наступающих через 9 лунных месяцев. Людям следует отбросить суеверия, воздавать богам культ целомудренно и благочестиво, быть не суеверными, а религиозными (разница между суеверием и религией определялась как разница между боязнью богов и почитанием их). Следует верить, что мир управляется провидением богов, а не стоящей над богами роковой неизбежностью, так как выше их нет ничего. Мир – это общая республика богов и людей, которой правят боги, а потому у них тот же общий принцип (ratio), что и у человеческого рода, та же истина, тот же закон, те же добродетели, перешедшие от них к людям.