Текст книги "Победа для Гладиатора (СИ)"
Автор книги: Елена Лабрус
Соавторы: Алекс Чер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
58. Алекс
– Это самая тупая вещь, которую я делал в жизни, – ставлю свою подпись на последнем листе и брезгливо отталкиваю от себя этот договор купли-продажи недвижимости, как справку о своей невменяемости. – Ты же понимаешь это, Стас?
– Даже глупее, чем твоя женитьба? – лыбится он и разворачивает к себе открытый кейс с двумя миллионами рублей.
Именно столько денег Вика попросила наличными. Остальные я переведу безналом, когда будут готовы документы.
– Я ведь не посмотрю, что обещал Маринке тебя не трогать, – давлю эту сволочь взглядом. То, что для девочек между нами мнимое перемирие, ещё не даёт ему право распускать язык.
– Я шучу, Александр, шучу, – и бровью не ведёт этот самоубийца. – Но, если тебя это утешит, купить квартиру у жены, чтобы она стала вашей совместной собственностью, не самое глупое решение, что я видел.
– Да, по крайней мере не глупее того, чтобы вернуть покупателю сумму задатка на двадцать тысяч больше, чем он оставил.
Улыбка с его лица не сползает, но всё же тускнеет. Ибо заплатил он эти деньги тому красномордому мужику, которому хотел продать Викину квартиру, со своего кармана. И уж, конечно, ни о каких процентах со сделки разговор теперь тоже не идёт.
– Уговорить твою жену не продавать квартиру, увы, оказалось сложнее, – вздыхает он, но и это выходит у него издевательски. – Но, отдать тебе должное, ей с тобой очень повезло.
– Стасик, заткнись нафиг. Не сумел убедить, сиди не отсвечивай. Считать будешь?
– Обижаешь, – захлопывает он дипломат.
– Зачем ей столько наличных? – наблюдаю, как он щёлкает замками.
– Вернуть тебе долг. На операцию, ну и так, по мелочам, видимо.
– Видимо, – вглядываюсь в его идеальные черты, чтобы не пропустить ни единой гримасы. – Ты же в курсе: она считает, что это ты за первую операцию ребёнку заплатил.
Лицо его меняется до неузнаваемости. От самодовольной улыбочки к настоящему ужасу. Он уже встал, но сел на стул обратно, словно внезапно прозрел.
– Не может быть.
– Да, Стасик, да. Так что давай, продолжай изображать благородство. Неси свой крест с достоинством. Не упади в грязь лицом. И дипломат не урони, – поправляю накренившийся кейс.
– Чёрт побери, – расстраивается он не на шутку. – А я-то всё никак не мог понять, почему она ко мне так хорошо относится. Даже после всего. Чёрт!
Столько муки в его лице, как бы не прослезился, паяц несчастный.
– Платок? На ручки?
– Залепись, Берг! – мерит он меня ненавидящим взглядом. – Я правда не знал. Но, конечно, исправлю это недоразумение. Это же был ты?
– Я тебе исправлю, – опираюсь локтями на стол. – Не вздумай пасть открыть. Ты и так наворотил столько дел, что я до сих пор у неё прощенье не вымолил.
– Так сам виноват, – он снова встаёт. – Тебе бы манию величия полечить. И с Викой ты как собака с костью. И отпустить боишься, рычишь «моё», и что делать с ней в зубах – не знаешь.
– Стасик, не беси меня. Что-то ты разошёлся, – и правда почти рычу. – Я знаю, что я делаю. Там, в приёмной – охрана, парни проводят тебя до места. Где вы там договорились встретиться? Надеюсь, у неё дома?
– Да, у неё, – и не думает он уходить. – Всё ведёшь себя как недобитый царёк? А сам поговорить с ней про квартиру не пробовал? Без меня?
– А она со мной?
– Ты, бля, девочка, что ли, обиженная? – снова ставит он на стол дипломат, нависает над столом и гримасничает: – А она со мной? К чему эти игры, Берг, когда ты ведь за неё убил бы и не дрогнул.
– Вот спасибо за подсказку, я, наверно, прямо с тебя сейчас и начну, – вырастаю я из-за стола. Но он, скотина, худой, а ростом не ниже меня – посмотреть на него сверху вниз не получается. И хуже всего, что он прав.
– Хватит, Алекс, – отмахивается Стасик. – Ну, ударь, если тебе станет легче. Только знаешь, все мы время от времени ошибаемся. Но не все умеют признавать свои ошибки.
– А может, просто не все можно исправить? – язык у него, конечно, подвешен. Да и так он не дурак. Но друзьями мы станем вряд ли.
– Отпусти её, не порти ей жизнь, если тебе на неё плевать.
– А если не плевать?
– Значит сделай всё правильно, Алекс. Не разбивай ей сердце. Я, конечно, передам эти деньги. И фиктивный договор, пока настоящий зарегистрируют. И всё будет так, как ты скажешь. Пока. Но эту ложь она тебе не простит. Как и мне.
– Но ты-то привыкши, камикадзе, – усмехаюсь.
– Да, мне не привыкать. А у тебя так мало времени. Используй уже его с умом.
– Мало? – есть всё же в нём, как в смертнике, какая-то пронзительная убедительность, что хочется ему не только верить, но и послушаться. – А потом что? Расскажешь ей?
– Она и так узнает. Придут документы, в которых твоя фамилия. Придут деньги по безналу. Их тоже нетрудно отследить. И она не простит тебя за эту ложь уже никогда.
– И откуда же ты такой умный задним умом? Дело уже сделано, Стасик. И это твоя задача – позаботиться, чтобы она не узнала. Пока. А потом я сам разберусь. Деньги она не отследит. А с документами, будь добр, чтобы комар носа не подточил. Это ты так хорошо разбираешься в женской психологии, неужели на собственных ошибках? – выхожу я из-за стола и просто оттесняю его к выходу. Надоел. И без него тошно.
– У меня есть сестра, Берг, если ты не забыл.
– А, так вот откуда ноги растут! Решил сразу за всех обиженных мной женщин вступиться?
– Дурак ты, Берг! Просто мозгами пошевели: сколько тебе лет? Думаешь, вечно будешь скакать как постельная блоха из одной кровати в другую? От одной бабы к другой? Присунул пару раз, безделушку подарил и свободен? Обольщать очередную юную красотку?
– Всё, парень, я уже выслушал достаточно, – открываю дверь. – Давай, Стасик, хватить трепать языком. Делай свою работу. И желательно не попадайся мне лишний раз на глаза. Марин, зайди, как проводишь своего парня.
Хлопаю дверью. Вот падла! Всё настроение испортил.
«Блоха! Сколько тебе лет!» – размахиваю руками. Только толку! Уже завёлся. Надо было сразу его выставить, а не слушать. Но думал, умное что скажет. Что-то, чего я не знаю. А вместо этого только испортил себе настроение и всё.
Набираю знакомый номер. Хоть голос её услышать. Так тоскливо теперь на душе.
– Ты на работе?
– Нет, еду на встречу, а потом на вокзал за Ленкой, – я так редко звоню, что голос у моей девочки удивлённый.
– Чёрт, твоя подруга приезжает сегодня? Я и забыл. Надеялся, ты уйдёшь с работы пораньше.
– Что-то случилось? – теперь в её голосе тревога.
Да, чёрт побери! Да, случилось! Я скучаю. Я люблю тебя. Я хочу тебя обнять и не думать больше ни о чём.
– Алекс? – переспрашивает она.
– Нет, нет, ничего. Просто хотел услышать твой голос. Ты как? – знаю, что продажа этой квартиры далась ей непросто, но мне жаловаться всё равно не будет, хоть и переживает.
– Хорошо. В такси тепло. На улице солнышко. Пахнет весной.
– А зачем такси? Я же сказал взять мою машину.
– Спасибо. Но это ни к чему.
– Да, действительно, – развожу руками, хоть она и не видит. Ей ничего от меня не надо. Плевать, что она моя жена. Плевать, что мы живём вместе. Она даже вещи свои ко мне не перевезла. А зачем? Мы же временно вместе. Я ей никто. У меня даже права голоса нет.
– Я буду поздно. Не жди меня к ужину.
Ещё один условный ритуал. Ужин вместе. Разговоры ни о чём. О погоде. О работе. О всяких глупостях, безобидный и нейтральных.
– Хорошо. Поужинаю с кроликами, – я привычно шучу. Она привычно улыбается. И единственное, на чём мне удаётся настоять, так это на личной машине, которая отвезёт и заберёт их с вокзала. – До встречи.
– Пока, – она первая бросает трубку.
Чёрт!
Пролетев весь кабинет, телефон разбивается об стену. Почему всё так чудовищно неправильно? Так катастрофически несправедливо. Да, я был не прав. Но я уже тысячу раз попросил прощения. Этого ублюдочного Стасика она простила. А меня – нет. Почему?
Не знаю сколько времени извожу себя на работе. Но там хоть дела заставляли отвлечься.
Ужин в одиночестве просто невыносим.
Ношусь как раненый зверь по клетке, прислушиваясь к каждому шороху, выглядываю вниз на каждый подъезжающий автомобиль. И, вылакав бутылку вина, всё же забываюсь беспокойным тревожным сном.
Без неё.
59. Виктория
– Как же я соскучилась! Как же быстро он растёт! – тискаю Ваньку, пока Ленка осматривается в Берговской машине, присвистывает, косится недоверчиво на водителя.
– Подожди, Беда, появятся свои – и будешь говорить: когда, наконец, они вырастут?
– Это ещё не скоро, – отмахиваюсь я, хотя её слова невольно и заставляют задуматься.
Пора бы уже укол ставить, а у меня даже месячные ещё не начались. Подсчитываю в уме даты. Нет, всё в порядке! Облегчённо выдыхаю. Тётка в аптеке сказала, что после приёма любого посткоитального средства может быть сбой цикла – это нормально. А у меня ещё даже не задержка.
– Ни хрена себе шмотки, – кидается Ленка рассматривать мой новый гардероб, едва мы переступаем порог квартиры.
– Ну, да, он щедрый, этот Берг, – мнусь. Как-то неловко перед подругой, что я теперь хорошо одета.
Алекс ничего не хотел слушать, скупая всё, что мне подошло. И я соглашалась, чтобы он не угрожал мне шопингом в Милане.
– Хорошо, что у нас с тобой один размер, – приглашаю Ленку широким жестом на примерку, когда, приняв душ и отдохнув с дороги, она снова облизывается на одежду, шмоточница. – Бери всё что хочешь. Мне всё это вряд ли уже пригодится.
Ленка начинает робко, с самого простого, но потом в ход идут даже вечерние платья. Она дефилирует по старенькому ковру, шлёпая задниками больших ей туфель на каблуках. А мы с Ванькой аплодируем. И малыш, хлопая зажатыми в моих руках ладошками, улыбается шире меня.
Да, то, что сделал для него Стас, я, наверно, никогда не смогу оплатить. Это – бесценно. За это, наверное, я его и простила. И даже сумела помирить с Алексом. Теперь у него есть Маринка. И я ловлю себя на мысли, что словно подвожу итоги. Расстаюсь со старой жизнью. Плачу по счетам. Возвращаю долги.
Но как же трудно мне это даётся. Особенно рядом с Алексом. Его внезапный звонок и такая тоска в голосе всё не дают покоя.
– Ты какая-то грустная. Случилось что? – Ленка забирает Ваньку, уже вернувшись в свои растянутые треники.
– Нет, – уверенно мотаю головой.
Идём пить чай на кухню. Но, проходя мимо сумок, в которые я начала складывать вещи, опять останавливаемся.
– А это ещё зачем? – удивлённо разглядывает Ленка учинённый мной бардак. – Зачем ты вещи собираешь?
– Так меня не будет полгода. Мало ли что. Залезут, хоть ценного ничего нет, а перебьют, испортят, просто от нечего дела утащат – жалко. Вот решила на время к одной знакомой отвезти.
Так тяжело осознавать, что эта квартира больше не моя – не могу даже думать об этом. Не смогла и толком ничего собрать. Меня хватило только на бабушкин чайный сервиз и слоников.
Не могу Ленке и признаться. Не надо ей этого знать, будет потом винить себя всю жизнь. Я сказала, что деньги на операцию дал Берг. И от того, что всем приходится врать – на душе поганей некуда.
– Ну тоже верно, – устраивается Ленка на привычном месте за бабушкиным кухонным столом. – Ну, рассказывай. Как семейная жизнь?
– Лен, – отмахиваюсь. – Да какая она семейная. Развлекаю его как Шахерезада. Каждый день новая сказка. Стараюсь, чтобы не наскучить.
– Что прямо вот стараешься?
– А то! – посвящать её в подробности не стану. Как бы то ни было, а это касается только меня и Алекса. Между нами и останется.
– А чего тогда киснешь? Уезжать не хочешь? – раскусывает меня Ленка даже без наводящих вопросов.
– Не хочу, – знаю, что здесь бесполезно ей врать. Видит меня насквозь.
– А что, он прямо выгоняет?
– Издеваешься? Он детей хочет. И даже не знает, что я уезжаю через несколько дней. И про то, зачем мне печать нужна была в паспорте – тоже.
– А что ты любишь его, знает?
Я только качаю отрицательно головой. Нет смысла возражать. Люблю.
– Дура ты, Вика.
– Слушай, – ставлю перед Ленкой чашку чая. Даже не ставлю – зло бухаю на стол, разливаю и иду за тряпкой. В конце концов, лучшая подруга могла бы и поддержать. – Не ты ли мне говорила: не смей, вдруг он урод, будет насиловать, чуть не в цепях держать. А теперь я ещё и дура?
– А он тебя прямо в цепях, как постельную игрушку держит? – поднимает она кружку, чтобы я могла вытереть лужу.
– Нет. Но он сволочь, каких поискать. И я прекрасно понимаю, чем всё это закончится.
– И чем же? – бесцветно спрашивает она и накладывает на батон увесистый ломоть колбасы.
– Тем, что разобьёт мне сердце, – швыряю с размаху тряпку в раковину.
– Обычно такие истории заканчиваются свадьбой. Но раз вы уже со свадьбы начали... – она так аппетитно жуёт, что я половину слов разобрать не могу, но догадываюсь по смыслу: у нас вообще не должно быть никаких проблем.
– Лена, он наиграется и разведётся. Вот чем закончится моя история. И никаких детей! Потому что он пригрозил, что ребёнка заберёт. Я – никто и звать меня никак, а он даст ему и жизнь побогаче, и уход, и будущее. Считаешь, он не выполнит свою угрозу?
– Ужас, Вика, – качает она головой, подтягивая повыше на коленях мусолящего погремушку Ваньку, – Разную хрень я от тебя слышала, но такую, – округляет она глаза, – ещё ни разу. Умный, богатый, красивый мужик взял её замуж, пылинки с неё сдувает, детей хочет, а она… напомни мне, куда ты там собралась?
– На кудыкину гору, – подскакиваю я и, упрямо сложив на груди руки, ухожу к окну.
Там темно. Но там, где-то в центре залитого вечерними огнями города, в десятках километров, сотне обид и тысяче несказанных слов от меня есть Он.
Наверное, одиноко давится приготовленным для нас двоих ужином, а может, уже лёг один в холодную постель и, уткнувшись щекой в мою подушку, смотрит телевизор. Я знаю: когда меня нет, он всегда лежит на моей подушке, потому что делаю то же самое, когда его нет рядом – вдыхаю его запах, оставшийся на ткани, укрываюсь его половиной одеяла, тоскую и жду. Всегда жду.
И всегда невыносимо тоскую. По его рукам, по его голосу, по глазам, теплу. Шороху, что издаёт его щетина, когда он её задумчиво чешет. Мягкости, что хранят его волосы до утра. По его улыбке, которую он дарит мне спросонья. По каждому лучику морщинок в уголках его глаз. По каждой загнутой ресничке. По бездонной синеве его взгляда. По крутому излому его бровей. И больше всего по словам, которые он столько раз порывался мне сказать, но так и не сказал.
Ленка права: я что-то делаю неправильно.
Нет, я всё делаю неправильно. Но я как тот паровоз без машиниста – лечу на всех парах, и меня уже не остановить. Всё решено. Всё на тысячу раз обдумано. Я должна уехать, и обратного пути нет.
– Останься с ним, Вик, – режет меня без ножа Ленка.
– Я не могу, – качаю головой и вижу, как у моего упрямого отражения в окне блестят в глазах слёзы. – У меня виза, билеты, рабочий контракт. Другая жизнь. Своя. А у него – своя.
И сейчас я почему-то не могу найти ни одной причины почему, когда, зачем я так решила. Просто заучила эту мысль как аксиому, что мы с ним не пара, просто поставила цель, а значит в двух шагах от неё не могу отступить.
– Ладно, Лен, вы тут без меня, я думаю, разберётесь. Завтра утром заеду. Отвезу вас в больницу.
– Да, едь уже, едь, – поднимается проводить меня Ленка.
Уходя, слышу, как она щёлкает за моей спиной замком.
И такой же щелчок издаёт другая дверь, та, что я открываю своим ключом. Стараюсь не разбудить Алекса, но, когда тихонько забираюсь под одеяло, понимаю, что он не спит.
– Как там твоя подруга? – зарывается он лицом в мои волосы. Как всегда он зарывается, каждый вечер. Придвигает меня к себе, прижимается всем телом и придавливает тяжёлой рукой поверх одеяла.
Боже, как я буду без него засыпать? Как я вообще буду без него жить? Как ни старалась я не пускать его в своё сердце, но он проник, пробился, пророс корнями. Как ни старалась на него злиться, помнить плохое, но не смогла. Всё равно теперь придётся вырывать его из сердца с мясом.
– Хорошо. Завтра поедем в больницу, – и голос у меня до противного ровный и нейтральный.
– Познакомишь? – спрашивает он, хоть и знает ответ.
– А надо?
– Я всё же твой муж.
– Нет, Алекс.
– Ясно, – он даже не настаивает. – Всё то же «нет». Ты словно не замужем, а на вахте. Но она скоро закончится и ты, наконец, вздохнёшь свободно, – он хочет убрать руку, но я его удерживаю. – Неужели я тебе настолько противен?
– Нет, Алекс, нет, – закрываю глаза. Как хорошо, что он меня не видит. Как я ни пытаюсь держаться, а слёзы душат всё равно. – Ты мне очень дорог. Но ты же понимаешь, что как только мы начнём об этом говорить, как только нарушим наш уговор и попытаемся завязать отношения, наши дни будут сочтены.
– Почему ты в этом так уверена? – снова дёргается он развернуться, и снова я его не отпускаю.
– Потому что мы станем сами собой. Не стриженными ёжиками, а настоящими дикобразами. И всё!
Порвём друг друга. Даже сейчас ты бесишься, когда мы об этом говорим.
– Я не бешусь.
– Ну, злишься. Какая разница. Ты начнёшь мне указывать. Будешь спорить. Станешь помыкать.
Потом отыгрываться в постели. Потом ударишь – и на этом всё закончится.
– Я никогда тебя не ударю.
– Ну, значит, будешь давить, настаивать, злоупотреблять властью и силой. Что-нибудь обязательно придумаешь. Начнёшь изменять. Станешь врать.
– Про врать – это ты сейчас обо мне говоришь или о себе? – усмехается он.
– О нас, Алекс, – вырывается у меня, но я тут же прикусываю язык. Нет никаких «нас». – Очень правильное слово – никогда. Такое убедительное, точное. Вот давай и не будем об этом говорить. Никогда. Завтра трудный день. Надо спать.
– Никогда – это слишком долго. Но хорошо, – и снова он соглашается как-то подозрительно быстро. – Скажи, а за вторую операцию ребёнку тоже Стасик заплатит?
– Нет, у Ленки есть деньги, – даже я слышу эту фальшь в своём голосе.
– Ограбила банк? – усмехается он снова. – Помнится, прошлый раз ты готова была отдаться Гремлину за сумму куда как меньшую, чем требовалось на операцию.
– Ты напрашиваешься, – сама перекладываю я его руку, но теперь он не позволяет её убрать.
– Никогда, – улыбается он, пододвигаясь ближе.
И обнимает меня так, что у меня сердце останавливается.
– А, может всё же попробуем? – звучит в самое ухо его вкрадчивый голос. – Просто ради разнообразия? Это не страшно.
– Больно?
– Нет, – улыбается он. – Я просто начну встречать тебя с работы, дарить цветы, носить на руках. Или нет, к чёрту эту работу. Начнём с того, что поедем в отпуск. Купим какой-нибудь кругосветный тур, сядем на белоснежный лайнер и будем каждый день встречать утро в новом порту. Будем пить вино на итальянских виноградниках, есть устриц на французских фермах, вдыхать запах швейцарских сыров, закусывать бельгийский шоколад испанским шампанским. Будем лазить по руинам древнегреческих храмов. Поднимемся на Пизанскую башню. Встретим закат у подножья Акрополя и будем говорить, говорить, говорить. О наших чувствах, о наших отношениях, о нашем будущем, которое есть…– он замолкает, потому что голос его срывается, и он прижимает меня к себе так бережно и сильно, что сдержать рыдания не могу.
– Не надо плакать, родная моя, – его горячий шёпот и такая же мокрая щека на моей, залитой слезами. – У нас вся жизнь впереди. Я знаю, я совершил много ошибок, но эту я не совершу. Я не буду держать тебя против воли. Не буду преследовать. Не буду искать. Но прежде чем уйти, подумай: хочешь ли ты дальше жить без меня?
– Не хочу, – срывается с моих губ быстрее, чем я успеваю подумать. И больше, рыдая на его груди, прижимая его к себе, сказать я уже ничего не могу.
И только слышу его успокаивающий голос.
– Так поверь мне. Останься. И этот мир я положу к твоим ногам.
60. Алекс
Она такая беззащитная, когда спит. Нежная, хрупкая, тихая. Моя любимая отважная воительница.
Жалко её будить. Но завтрак у меня в руках стынет. Отставив его на тумбочку, осторожно прикасаюсь губами к нежному румянцу на Викиных щеках. Она даже не открывает глаза, но её руки обхватывают меня за шею лозой и тянут, тянут к себе со всей силы.
Очередное утро бужу её поцелуем. Очередной день безоблачного счастья, когда лёд наших отношений наконец тронулся. Очередная ночь, в которую мы спали так мало, что я искренне удивлён, когда после пары часов сна просыпаюсь таким бодрым и свежим, что готов петь и танцевать, а не просто готовить ей завтрак. И секс – это, конечно, хорошо, но душевная близость с моей девочкой окрыляет меня сейчас куда сильнее.
Про детство, про Лику, про Светку – я выложил всё, что она хотела знать. В моей жизни не так уж и много было интересного. Про армию, ринг, бои. Как открыл свой первый клуб, про татуировку на животе, что набил по дури, но словно поставил себе клеймо гладиатора на всю жизнь. Не знаю, что я ей ещё не рассказал. Разве что то, что ей пока не нужно знать. Да не сказал те самые три слова, что вертятся у меня на языке по сто раз на дню, но сегодня именно тот день, когда она их и услышит, и, надеюсь, увидит.
– С добрым утром, девочка моя, – шепчу ей в ухо, мурлыча от её запаха, от её утреннего тепла и волнующего дыхания. – Я принёс тебе завтрак.
– Завтрак? А что у нас на завтрак? – блестят её хитрые глаза из-под тёмных ресниц.
– Всего лишь кофе, джем, тост и всё, что ты любишь, в придачу.
Знаю, как ещё сердят её мои намёки, но всё же делаю упор на это «любишь». Жду, когда, смерив меня фальшиво сердитым взглядом, она устроится повыше на подушке, и ставлю перед ней столик.
– Это всё мне?
– Да, моя вредная принцесса. И карета тоже подана, – сажусь на кровать рядом с ней. Я бы сел и в ногах, и на пол, и лёг пузом на землю, как верный пёс. Я люблю её. Я расстелюсь ковриком, если ей захочется пройти, и не сочту это недостойным.
– А платье, корону, что там ещё? – улыбается она.
– Всё что угодно. Заберу у кого-нибудь платье, настучу по короне, захвачу дворец, расколдую мою упрямицу.
– Ну, иди расколдуй, – протягивает она руки. И это мой самый любимый момент – чувствовать, как она раскрывается. Как цветок из тугого бутона, обнажая нежную сердцевину со сладким нектаром. И её губы, пахнущие кофе и клубничным джемом, – самые желанные в мире... но мне пора ехать.
– Получилось? – смотрю на неё хитро из-под ресниц. – Ты больше не злая принцесса?
– Встретимся в салоне? – отпускает она меня.
– Да, моя искусительница, – под её смех пытаюсь уложить в брюках восставший член, привыкший к утренней порции удовольствий, но сегодня и правда некогда, как бы я этого ни хотел. – Пусть они там все сдохнут от зависти. Уверен, ты будешь самой красивой на этой свадьбе.
После тяжёлого рабочего дня встречаю её у салона, уже такой соскучившийся, что, несмотря на её возмущение, съедаю начисто весь блеск для губ, которым её щедро намазали. Сегодня я сам за рулём. Подсаживаю её на пассажирское сиденье.
– Подарки не забыл? – просовывает она свою ладонь в мою, когда машина уже начинает движение, и чувствую, что как бы ни храбрилась, а всё же волнуется.
– Да кому нужны там эти подарки. Сама знаешь, что это за свадьба. Но взял, взял, – ловлю краем глаза, как она хмурится.
– Что-то я нервничаю, – сознаётся она.
– Знаю один волшебный способ снять напряжение, – даже не глядя дотягиваюсь до края её чулочков. Сегодня на ней такое крошечное, такое скользкое серебристое платьице, что я уже жалею, что мы едем не домой.
– Неужели ты не переживаешь из-за того, что они женятся? – хмурая складка между её бровей не пропадает, и она убирает мою руку из-под платья.
– Дорогая моя, чтобы эта Наденька ни задумала, Демьянов не даст ей развернуться.
– Думаешь, переломает ей ноги, как ты Гремлину? – усмехается она.
– Знаю, знаю, как ты недовольна, – вздыхаю. – Мне правда жаль. Но в своё оправдание хочу сказать, что это был не я. Решение принял Ефремыч. Я был против. Но ни разу не жалею. Надеюсь, желание бегать за моей женой у него отпало раз и навсегда. А если нет, то я лично продублирую ему намёк ещё раз.
– И всё же это жестоко.
– Жестоко обварить ни в чём не повинных людей кипятком, – бросаю на неё короткий взгляд. – И это просто счастливая случайность, что никто не пострадал.
– Ты думаешь, Гремлин замешан в этой аварии? – она удивлена.
– А ты думаешь, если он похож своими кудряшками на ангелочка, так и ангел? Я думаю, в этом замешан его отец. Вот и его заодно предупредили. И слава богу, что ты сняла это видео. Думаю, Наденьку Ефремыч сейчас посадит на такой жёсткий ошейник, что будет она с тоской вспоминать то время, когда сама смела помыкать тобой.
– Подожди, – хватает она мою руку. – Отец Громилова, будущий министр, может быть замешан в этой аварии в клубе? Но Демьянов поставил его первым в список гостей на свою свадьбу? Это вообще законно?
Знаю, что ей не нравится мой неуместный смех, но ничего не могу с ним поделать.
– Девочка моя, это бизнес. И добро пожаловать в мой мир, – крепко сжимаю её руку. – Но этосначала страшно, потом, ничего, привыкнешь.
– Привыкну? Да я никогда не привыкну к тому, что каждый день ты уходишь на работу, как на войну, – и ногти её впиваются в мою ладонь ещё сильнее.
– Не переживай. Я со всем справлюсь. Особенно, если ты будешь рядом, – бешено разгоняется мой пульс от её неожиданных признаний. Она переживает за меня. Волнуется. Я ей дорог.
– А если нет?
Ох, не нравится мне её тон, но я понимаю, что она ещё сомневается. Ещё ничего не решила. Но я найду столько терпения, сколько понадобится. Выдержу, каким бы долгим и трудным ни оказался путь к её сердцу.
– А если нет, я всё равно справлюсь. Только мне будет во сто крат тяжелее.
– А знаешь, что, – вдруг коварно улыбается она. – Про какой бы волшебный способ снятия напряжения ты ни говорил, предлагаю им воспользоваться.
– Сейчас?!
– Да, – пожимает она плечиком, заставляя одним этим «да» подняться, как шлагбаум на зелёный свет семафора, всё, что так истомилось по ней в моих штанах. Я паркуюсь в первом же леске той загородной трассы, по которой мы едем. Опасаясь испачкать парадные туфли в весенней грязи, лезу на заднее сиденье, как медведь через малинник.
– Если ты не хочешь, то не обязана этого делать, – от неё после салона пахнет так, что меня колотит мелкой дрожью, пока я расстёгиваю брюки.
– Я хочу. Я безумно тебя хочу, – шепчет она, и то с каким нетерпением забирается на мои колени, говорит больше любых слов.
Я и дёрнуться не успеваю как на мне уже и резинка, и моя наездница.
– С тобой тоже, как на войне, – ловлю я её жадные губы. – И каждый раз, словно последний.
Она замирает на секунду, но больше не даёт сказать мне ни слова. Но всё что рвётся на язык – это только три слова, которые давно звучат, не замолкая, у меня в голове.
Я люблю тебя! Люблю тебя! Безумно люблю тебя!
