Текст книги "Победа для Гладиатора (СИ)"
Автор книги: Елена Лабрус
Соавторы: Алекс Чер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
52. Алекс
– Александр Юрьевич, простите, – отвлекает меня охранник. – Там у входа девушка утверждает, что она ваша жена.
– Да, да, впустите, – рассеянно оглядываюсь я на Наденьку, уже устремляясь навстречу. Да какая к чёрту Наденька! – Вика!
– Алекс! – она обхватывает меня за шею, и я не в силах этому противостоять – этому пьянящему чувству счастья, что она здесь, со мной, рядом.
Прижимаю её к себе и целую. Целую жадно, не особо заботясь куда попадаю: в глаза, в лоб, в холодные с мороза щёчки и, наконец, ловлю её губы – тоже холодные, нетерпеливые и трепетные, такие любимые губы, такие бесконечно желанные.
Я, кажется, был зол. Мы, кажется, поссорились. К чёрту всё! Как невыносимо я по ней соскучился! Каким глотком свежего воздуха становится её поцелуй. Меня словно срезанный цветок поставили в воду, и я оживаю на глазах, расправляя листья, раскрываюсь, как поникший бутон. И мой поникший бутон в штанах тоже незамедлительно реагирует.
– Поехали домой, а? – с трудом, но отрываюсь я от её губ. Оглядываюсь. Что-то я забыл. Ах, да, тут где-то была Наденька. Но её, кажется, и след простыл.
– Уверен? – толкает эта несносная девчонка меня в открытую дверь кабинета администратора.
– Вика, это не то место...– пытаюсь я возразить.
– Ну, а чем здесь хуже, чем в лимузине, – осматривается она, уже снимая брюки. – Смотри, даже диванчик есть.
– И два окна. На улицу и в фойе, – уже вяло, но я ещё сопротивляюсь. Хотя что я могу противопоставить девушке моей мечты, к тому же без трусиков.
– Мнн, какой вид, – дёргает она регулировку жалюзи. И я наивно думал, что она закрывает их, пока расстёгивал брюки, но она, наоборот, раздвинула плотную занавесь совсем.
– Что ты делаешь? – в ужасе прижимаю я голую задницу к дивану.
– Создаю тебе незабываемые воспоминания о твоём браке.
– Там же пресса. Завтра нас покажут во всех новостях.
– Уверяю тебя: уже сегодня ты соберёшь рекордное количество просмотров в ю-тубе, – устраивается она сверху с таким проворством, что у меня замирает дыхание, – если будешь сопротивляться, я и свет включу.
– Они и так всё снимут, если не закроешь окно.
– Не закрою, – смотрит она с вызовом. Но если думает, что испугаюсь, то сильно ошибается.
– То есть лучше не дёргаться. Чёрт! – откидываю я голову на спинку дивана, когда она немилосердно обхватывает рукой напряжённую головку.
– Расслабься, Берг, получи удовольствие после тяжёлого трудового дня, – скользит её рука так настойчиво, что мне уже реально плевать: пресса там не пресса, Наденька не Наденька.
И я знаю, что эта чертовка делает – заканчивает то, что было в лимузине, но так, как хотела она. Подавляю желание сделать по-своему.
«Да, моя девочка! Пусть будет по-твоему!»
Да! Какая же она упоительно узкая внутри. Влажная. Сладенькая. Одуряюще желанная. Всё, нет больше сил терпеть эту пытку – подхватываю её под ягодицы. И больше не замечаю ни вспышки камер, ни скрип дерматина, ни судорогой сведённые мышцы. Я работаю как насос, что нагнетает давление где-то у меня в башке. И знаю, чего ещё мне так невыносимо не хватает для полного счастья. Задираю вверх её тоненький бюстгальтер, впиваюсь губами в один сосок, пальцами сжимаю другой.
Боже, как я её хочу. Меня сейчас порвёт. Кажется, я лопну, как перекачанная шина, если моя неугомонная сделает ещё пару таких движений, с оттяжкой, когда я выхожу из неё почти полностью, а потом погружаюсь до самого упора с хлопком. Не хочу её трогать там грязными руками. То как она стонет и выгибается, наращивая темп, и так доводит меня почти до исступления.
«Давай, моя маленькая! – сдерживаюсь я из последних сил. И при первой же её судороге, наконец, разряжаю обойму.
О, да! О, боги! Наверно, когда-то я всё же сделал что-то правильное в жизни, раз это заслужил. Может быть, в детстве перевёл старушку через дорогу. Или не зря кормил того бездомного кота.
«Да, моя девочка! Да!» – подхватываю я её за спину, радугой выгнувшуюся в экстазе. И эти разноцветные всполохи всех семи основных цветов калейдоскопом рябят у меня в глазах.
Она невероятна. Какой фиктивный брак? Какие договорённости? Я не отдам её никому! Ни за что! Никогда.
– А теперь скажи, – шепчу я, когда упав на моё плечо, она наконец выравнивает дыханье. – Было ли тебе со Стасиком хотя бы в половину так же хорошо?
Чувствую, как она напрягается. Нет, моя дорогая, легко нам не будет.
– А тебе с Наденькой? – поднимает она голову.
– Наденька похожа на дохлую лягушку по сравнению с тобой, – улыбаюсь я.
– А Гремлину нравится, – улыбается она в ответ. И встаёт как есть. И идёт к окну, хотя там, за ограждением, метрах в двадцати от нас, прессы явно добавилось.
– Гремлину?! – провожаю глазами её упругий зад, белеющий в слабом свете из фойе. Повторить что ли?
– Да. Павел Андреич так энергично пялил Наденьку прямо на столе в архиве и остался так доволен, что явно ради этого только и приезжал, – задёргивает она жалюзи к разочарованию собравшейся публики.
– Ты о чём? – никак не могу я взять в толк, но желание продолжать акробатические этюды как-то пропадает.
– О том, что трахаются они регулярно, – сокрушённо качает она головой и начинает надевать свои вещи.
Я тоже натягиваю штаны и растираю сведённые мышцы, пытаясь осмыслить сказанное.
– И как давно?
– Ревнуешь? – смеётся она и уже полностью одетая садится на диванчик, тыкая в телефон. А потом протягивает его мне, развернув экраном. – Держи. Очень увлекательное видео. Надо разместить на том же канале, где нас выложат эти журналюги.
У меня определённо очень выразительное лицо. Я прямо чувствую, как брезгливо морщусь, глядя на то, как корчится Гремлин. Фу! И мне гадко, что я совался в ту же дырку. Мне вообще гадко.
– Огонь? – повторяю я, и Вика смеётся.
Нет, она, зараза, ржёт, но я всё равно слышу Наденькины неожиданные откровения. Замуж, чтобы прибрать мой бизнес? Что?! Нет, в принципе ничего нового, но то, как она это говорит, меня обескураживает. И дальше от откровений Гремлина уже не кровавой пеленой, чистой алой кровью наливаются глаза. Кровью Гремлина, которой я заставлю его захлебнуться, если с головы моей девочки упадёт хоть один волосок.
– И давно ты это записала?
– Там дата стоит. На этой неделе.
– Ты же понимаешь, что я его теперь сотру в пыль и развею её по ветру так, чтобы не только мокрого, никакого места от него не останется? – возвращаю я ей телефон. – Перекинь мне это.
– Знаю, мой тигр, – обнимает она меня за шею. – Но в твоё благоразумие я верю ещё больше.
– Посмотри на меня. Я со спущенными штанами под вспышками фотокамер. О каком благоразумии ты говоришь?
– Санёк! – отрывает нас от разговора голос Ефремыча.
Он явно стоит за дверью, но входить не решается.
– Идём, – встаю я первый. Поднимаю за руку Вику, но она, шалунья, ещё умудряется сорвать быстрый, но такой вкусный поцелуй.
– Какие новости? – открываю рывком дверь, придерживая Вику одной рукой.
– Мы закончили, но завтра поговорим. Я устал как собака, – грязный, измученный, уставший Ефремыч разворачивается к выходу. Подозреваю, что выгляжу так же плачевно. – Давайте, молодёжь, пока!
Он усмехается. А я удивляюсь. Очередной раз за сегодня. Смерив меня ненавидящим взглядом, его под руку берёт Наденька.
«Ну-ну!» – только и остаётся мне, что покачать головой, провожая взглядом, как они выходят, как садятся к Демьянову в машину.
Говорят, старый конь борозды не испортит. Но той ненасытной борозде, похоже, всё нипочём.
– Ну что, домой? – подхватываю я мою девочку и тоже тяну к выходу.
– Домой! – улыбается она.
Наконец-то домой!
53. Виктория
Шёлковые простыни засыпаны пожухлыми лепестками роз. Свечи оплавлены больше, чем на половину, и стоят с потёками воска на круглых боках. В ведёрке с давно растаявшим льдом – тёплое шампанское.
Нас здесь ждали. Только много часов назад.
– Можно я первая в душ? – топчусь нерешительно на пороге спальни.
– В этой квартире три душа и две ванны, – улыбается Берг, подавая мне свёрток шёлка. – Занимай любую.
– Это что?
– Это чтобы ты не ходила в моих рубашках, – ржёт он. – Хотя в них ты выглядишь не менее соблазнительной.
– Кто-то из твоих подружек забыл? – прищуриваюсь подозрительно.
– Конечно, буду я ещё ради нескольких недель фиктивного брака тратиться, – фыркает он и нагло занимает именно ту ванную, на которую я и нацелилась.
Интересно, ещё разок в душе для разнообразия он потянет? Или это жестоко?
Всё же щажу его. Голодный, уставший, измученный. Ладно, что я изверг какой. Хотя дни нашего брака и сочтены, но всё же измеряются неделями, а не днями. Дам ему передышку. И покормлю. Жена я или не жена, в конце концов?
Споласкиваюсь быстренько. Натягиваю сорочку на тоненьких лямочках и распашной халатик. Волшебные, невесомые, вкусно пахнущие свежестью. И пока Берг оттирает там свою сажу, с пристрастием заглядываю в холодильник.
– Это что?
Алекс появляется в махровом халате, когда я начинаю разбирать пакет, где в отдельных контейнерах сложены уже нарезанные продукты, насыпаны специи, налиты соусы.
– Еда, – вытирает Алекс капающую с волос воду. – Не люблю готовую. А это как бы и сам готовишь, и в то же время очень экономится время и на покупку, и на разделку, и на поиск рецептов. Вот видишь, – он вытаскивает красивый распечатанный лист с вензельками. – Рецепт. Всё расписано. Пошагово. Все контейнеры даже пронумерованы, если ты, например, по виду кориандр от кинзы не отличишь.
– Это одно и то же, – фыркаю я.
– Да ты полна сюрпризов, – разворачивает он листок к себе. – Что мы сегодня готовим? Тушёные баклажаны с мясом по-царски? Хм, – он потирает гладко выбритую щёку. – Ну, по-царски так по-царски. Итак, берём сотейник...
И то, с каким озабоченным видом он осматривает свою кухню, заставляет меня давиться от смеха.
– М-да, – снимаю я большую сковороду с прямыми боками. – Готовишь ты явно нечасто.
– Этим обычно занимается моя девушка, – хитро улыбается он и помогает включить плоскую плиту, пульт управления которой похож на приборную панель космического корабля.
– Ах, да, я помню, – подсматриваю я в рецепт в его руке, а потом беру со стола баночку под номером «один», с маслом. – Парнем её точно назвать нельзя. Она ещё кроликов кормит. Как там её зовут? Твою домработницу? Марь Иванна?
– Маргарита Алексеевна. И кстати, – вручает он мне лист. – Пошёл я посмотрю, как там мои пушистики. А ты готовь, не отвлекайся, – строго грозит он пальцем.
Но вместо того, чтобы уйти, засовывает голову в холодильник и чем-то там шуршит, хрустит, чавкает.
– Слушай, может, ну их, эти баклажаны, – захлопывает он дверцу. Изо рта у него торчит ломтик морковки, который он дожёвывает. – Там всякая нарезка есть. Фрукты. Нам хватит. Я и забыл, что уже так поздно.
– Да как скажешь, – переставляю я сковороду. Красная спираль под ней как по мановению волшебной палочки тухнет. – Я же понятия не имею, как ты живёшь. Может, для тебя готовить в час ночи – норма.
– Даже кроликам в такое время хочется спать, – снова открывает он холодильник и составляет на столешницу затянутые пищевой плёнкой тарелки.
Я складываю наш «сырой обед» обратно в фирменную упаковку. И пока убираю с тарелок плёнку, часть из них Алекс уже уносит в спальню.
– То ли дело, – разливает он по бокалам шампанское.
Маленький столик, установленный прямо по центру огромной кровати, пестрит закусками, но я смотрю не на него. На ссадину на скуле. На свежий ожог на правой кисти Алекса. На огромный синяк на бедре, что открылся в прорезь халата.
– Это что?
– Бандитская пуля, – запахивает он халат и протягивает мне фужер. – Не обращай внимания.
– Я серьёзно, Алекс.
– Это всего лишь след от огнетушителя, – поднимает он свой бокал. – Как-то я не ожидал, что отдача у него будет, как у гаубицы. Ну что, за нас? Как бы оно ни было, а мы сделали это.
– Сделали, – с тонким звоном встречаются наши бокалы. Я отпиваю большой глоток. – Мне кажется, нам надо поговорить.
– Можно, – неопределённо качает он головой. Без энтузиазма. А вот закидывает в рот крошечные канапе с палочек очень активно.
Нет, я не хочу настаивать. Для себя я уже всё равно всё решила. И то, что мы оба делаем вид, будто ничего не произошло, меня тоже устраивает. Нет желания скандалить. Нет сил его ненавидеть. И выяснять отношения тоже не хочу. Нет у нас никаких отношений. Просто фиктивный брак. Данное мной обещание. Мой невыплаченный долг. И моё неукротимое желание вернуть все эти долги и уехать. И ничто его уже не изменит.
Только, как мне объяснили в аптеке, противозачаточные таблетки я начать пить уже опоздала, а того экстренного средства, что мне продали, хватит лишь на несколько дней. Нужны дополнительно презервативы, свечи, в общем, что-то на что Алекс должен дать добровольное согласие. И я во что бы то ни стало должна его уговорить.
– У нас остался один не внесённый в договор пункт, – всё же произношу я, когда шампанского осталось на дне бутылки и смелости во мне изрядно добавилось.
– У нас и договора-то не осталось, – усмехается Алекс.
– И всё же это придётся обсудить.
– Я понял, понял. И мой ответ: никаких противозачаточных, – Алекс забирает мой бокал, отставляет вместе со столиком и тянет меня к себе. Откуда только берутся силы у этого парня? – Мы не будем предохраняться.
– Будем, – пусть и не убираю я его руки, скользящие по голой коже под шёлк, но настроена очень решительно.
– Давай не будем? – меняет он тактику. Улыбается мягко и располагающе, засранец. И его губы шепчут мне в самое ухо. – Давай дадим нам шанс? Я клянусь, ты не пожалеешь.
– Правда? – покрываюсь я мурашками от макушки до самых пяток от его вкрадчивого голоса. От его прикосновений. От его запаха. Просто от его тепла, присутствия, дыхания. – Ты же вечно будешь сомневаться, твой ли это ребёнок.
– Просто скажешь мне, что он мой, и я тебе поверю, – играет он с мочкой уха языком. И я теряю равновесие даже сидя на кровати, на его коленях. Откидываюсь в его руках, а голова так приятно кружится.
– Нет, – звучит откуда-то издалека мой собственный голос.
– Да, – голос Алекса звучит из ложбинки на груди.
– Нет.
– Почему? – резко отстраняется он, и, подняв мою голову, смотрит в глаза. Плохо смотрит. Недовольно. Опасно. – Только не говори: потому что это ненастоящий брак. Забеременеешь – и он станет самым настоящим из всех настоящих на свете.
– Я не доверяю тебе, Алекс. А ты не доверяешь мне. Ты давишь, а я просто подчиняюсь.
– Я давлю? – аж подпрыгивает он на кровати. – Это же ты вынудила меня жениться. Так что, можно сказать, я тут сторона пострадавшая.
– Бедненький, – усмехаюсь я и тянусь за своим бокалом. – Давай не отступать от темы. Детей не будет. Но способ, которым мы будем предохраняться, можешь выбрать сам. Я соглашусь с любым твоим выбором.
– Я уже выбрал, – он встаёт. – И ты не согласилась.
Окно в этой комнате плотно задёрнуто, но он одним рывком раздвигает шторы. И долго стоит, молча глядя на ночной город, пока я мучаюсь с невыносимым желанием покаяться. Рассказать ему всё, чего он не знает. Про квартиру, про штамп, про работу.
Проклятое шампанское всегда делает меня невменяемой. Он же тогда не отпустит меня, даже если я ему не нужна. Из вредности. Из сволочизма. Назло. Просто потому, что может.
И я не знаю, как объяснить ему сейчас, в этой спальне, что у меня своя жизнь, а у него своя. Что мы никогда не будем вместе. Не потому, что нам плохо вдвоём. Потому, что не сможем. Поубиваем друг друга. Растерзаем в яростных вспышках темперамента. Порвём души в клочья, изранимся о шипы друг друга, но вместе всё равно не останемся.
Как бы нам ни хотелось – это просто физическое притяжение и ничего больше. Ну, или что-то большее, только добром это всё равно не закончится. Мы каждый сам за себя. И мы всё время словно по разные стороны баррикад.
– Алекс, – не выношу я больше этого молчания. – Нам хорошо вместе только в постели.
– И всё же ты приехала. Сегодня, – наконец поворачивается он. Но лунный свет ярче, чем от ночника в комнате – его лицо расплывается на фоне окна тёмным пятном. – После того, как я был так жесток. Или это ты просто в исполнение договора?
– Это не просто. Я волновалась. Я переживала за тебя.
– Прости меня, – он опускается на колени перед кроватью и тянет меня за ноги к себе. – Пожалуйста, прости. Я уже не понимаю, что во всём этом настоящее, а что поддельное. Где правда, а где ложь. Я сам себя не понимаю.
– Я волновалась по-настоящему, – глажу его по волосам, пока он пристраивает голову у меня на коленях, но «прощаю» сказать ему не могу.
– А я по-настоящему ревновал. Я и сейчас ревную. Невыносимо. Хоть это и глупо. И я уже боюсь тебя потерять.
– Это просто ночь, Алекс. Просто одиночество. И это просто слова. Завтра, с первыми лучами солнца, ты, как обычно, пожалеешь обо всём, что сказал. Разозлишься, что слишком раскрылся, и снова сделаешь мне больно.
– Да, ты права, – тяжело вздыхает он и встаёт. – Просто ночь. Просто одиночество.
Он молча задёргивает шторы. Молча поднимает с кровати столик.
– Ты права, дети – это перебор. Я дам тебе телефон врача, запишись. И мы вместе решим, как будем предохраняться. Спокойной ночи, Виктория!
– Алекс, – окликаю я его на пороге. – У меня ничего не было со Стасом. Он мне даже не нравится.
– Что же тогда ты в нём нашла? – усмехается он.
– Он очень помог нам с Ленкой. Оплатил операцию ребёнку. И я чувствую себя обязанной.
– Операцию?! – он даже разворачивается, так и держа в руках заставленный посудой столик.
– На глаза. Ленкиному сыну. На один глаз.
– Это он тебе так сказал?
– Нет, нет, не он. Он так и не сознался, – совсем не понятна мне его странная реакция. – Операцию оплатили анонимно. Но больше просто некому. Он один знал, и Ваньку видел, и с Ленкой говорил.
– Да он просто герой, – хмыкает Алекс. – Повезло тебе с ним.
– Алекс, мне жаль, что у вас с ним какие-то разногласия. Он тоже психанул, запутался, наврал. Но он совсем не плохой. Не такой плохой, каким тебе кажется. И Маринка его любит.
– Считаешь, что разбираешься в людях? Или это после пары бокалов шампанского ты такая проницательная?
– Ну вот опять, – тяжело вздыхаю я.
– Да, прости, не время для сложных разговоров. Тяжёлый и очень длинный день. Спокойной ночи!
И он ушёл. Опять ушёл. Оставив кучу вопросов и острое ощущение потери.
«Как два дикобраза мы тянемся друг к другу, чтобы согреться, но тут же колемся об острые иглы и разбегаемся в стороны». Не помню кто это сказал – Зигмунд Фрейд или другой жутко умный дядька. Только ни один из них всё равно не ответит мне: зачем? Зачем мы с Алексом тогда столкнулись?
Зачем вообще нам всё это? Зачем?
54. Алекс
Кто бы мог подумать, что эта взбалмошная девчонка окажется мудрее меня. Но она оказалась права, когда сказала, что нам обоим будет лучше, если всё останется, как есть. Просто договор. Просто секс. Просто живём вместе, пока не надоест.
Ради неё я выбросил всю романтическую подростковую чушь из головы и стараюсь быть взрослым. Как раньше. Хладнокровным, уравновешенным, порой безучастным. Непрошибаемым, циничным, временным в её жизни.
Так нам обоим проще. Мы не пытаемся строить отношения. Не предъявляем друг к другу никаких требований. Мы просто живём.
Секс ради секса, пока он доставляет нам удовольствие, – и больше ничего.
У меня даже получается притворяться. К третьей неделе этого безумного секс-марафона я даже втянулся изображать благоразумие. Делать вид, что мне всё равно. И за невозмутимостью каменного утёса скрывать всё, что творится у меня в душе.
– Укол? – равнодушно переспрашиваю я Вику в кабинете гинеколога. – Ты выбрала укол?
– Среди современных средств контрацепции – это пока лучшее предложение, – поясняет женщина в белом халате. Ухоженная, даже холёная, слегка надменная, неопределённого возраста.
Это не моя знакомая. Вика записалась на приём к участковому гинекологу. И я не стал возражать.
– Противозачаточный укол делается раз в три месяца на пятый день менструального цикла, – поясняет доктор по второму кругу, выписывая рецепт. – Всего четыре инъекции в год. И контрацептивный эффект выше, чем у других гормональных средств – до двух беременностей на сто женщин. При минимальных побочных эффектах и осложнениях.
– Девяносто восемь процентов, – подсчитываю я вслух и едва подавляю вздох.
Три месяца и никакой надежды. «Сколько денег надо дать этой прожжённой эскулапше, чтобы она согласилась сделать фальшивый укол?» – пищит в голове назойливым комаром. Да, я согласился со всеми Викиными условиями. Но так боюсь её потерять, что готов почти на всё. Почти.
Всё же хочу быть с ней честным, поэтому прогоняю эту нелепую мысль о подлоге лекарства. А ведь ребёнок мог бы всё изменить. Всё. Но три месяца! Почему она не выбрала какие-нибудь таблетки? Пропустила, забыла – и у нас есть шанс. Наверно, именно поэтому – почти стопроцентная гарантия.
– Да, очень высокая эффективность, – подтверждает доктор. Она протягивает бланк, даже улыбаясь, хоть и довольно неприятно.
– И никаких презервативов и дополнительных мер, – поясняет мне Вика в машине свой выбор, уже вертя в руках вожделенную коробочку с лекарством. – Ещё недельку подождать – и будет тебе настоящее счастье, без всяких резинок.
– Да мне и так неплохо, – подтягиваю я её к себе. – Если бы ты ещё места выбирала не такие экстремальные. В туалете ресторана мне ещё, скажем, повезло: крышка унитаза упала не на ногу. Но та собачонка в подъезде прокусила штанину насквозь.
– Но ты держался как герой, – смеётся она. – Даже когда её хозяйка нас почти спалила, всё равно довёл дело до конца.
– Я не мог оставить свою девушку неудовлетворённой, – шепчу ей на ухо, привычно пересаживая на колени. – Миш, припаркуйся где-нибудь в тихом месте и покури минут пятнадцать.
– В тихом месте? Фу, какой ты скучный, Берг! – морщит она носик и изгибается к водителю. – Миш, едем в ближайший торговый центр.
– Александр Юрьевич? – смотрит на меня в зеркало заднего вида невозмутимый водитель.
– Ну, в торговый центр, так в торговый центр, – соглашаюсь я, словно нехотя.
Три недели бесконечного безумия.
И каждый день эта богиня утреннего стояка начинает с разминки в постели. Душ, лёгкий завтрак, обязательная «мимими-терапия» с тисканьем двух пушистых кроликов. А потом мы едем на работу: она на свою, а я на свою.
Просыпаться с ней рядом уже удовольствие. Засыпать с ней рядом – неописуемое удовольствие. Но встречаться с ней на нейтральной территории в течение дня – такое изысканное удовольствие, что хочется залезть на Эверест и кричать: «А-а-а-а-а!» Кричать, пока не сорву голос.
Нет, я что-то, конечно, делаю. Какие-то простые вещи: управляю компанией, гоняю подчинённых, встречаюсь с партнёрами. Заключаю договора, решаю текущие вопросы, подписываю документы. Даже в спортзал хожу. Но это всё такие мелочи по сравнению с тем, что творится, когда мы остаёмся наедине. И всё сложное становится делать вид, что этот спарринг – чисто из спортивного интереса. Мне – сложнее.
Каждый день я проживаю с ней, как последний. Каждый день она устраивает такой отрыв, словно хочет отдать себя полностью и умереть. Каждый день словно ходит по краю. И я чувствую в ней эту беспощадность к самой себе. Этот крышеснос, безбашенный, безбрежный. Он сводит меня с ума, но я загнан в ловушку собственного эгоистичного предложения.
Скован правилами игры, которые сам же и принял.
Я женат. Но не знаю, как сказать своей жене, что, чёрт побери, я хочу большего. Наших детей. Наших внуков. Хочу прожить с ней долго и счастливо. Не так однобоко счастливо, как мы сейчас изображаем. А по-настоящему. Чтобы в горе и радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии. Что я сдохну, если она уйдёт. Потому что, чёрт побери, я люблю её.
Как я её люблю!
Я не знаю даже, как сказать ей об этом, чтобы всё не испортить. Не поспешить, не накосячить, не облажаться. Не знаю, как убедить, чтобы она поверила. Даже при малейшем намёке на чувства она тут же прячется, словно улитка в раковину. И тут же пресекает любые разговоры, когда я пытаюсь об этом говорить.
Она согласилась на секс – и у меня есть секс, двадцать четыре часа в сутки. Но я хочу целую жизнь.
С ней. И пока она сама дала нам три месяца этим уколом, я воспользуюсь этим шансом, чего бы мне это ни стоило. Я попробую её убедить, что мы можем дать друг другу больше, чем просто секс.
Что просто сексом это никогда и не было.
– Нравится эта примерочная? – затаскивает меня Вика в кабинку, схватив по пути первую попавшуюся тряпку.
– Ты же специально выбрала час-пик? – смотрю, как юбка медленно ползёт вверх по её бёдрам. – Чтобы вокруг было побольше народа?
– Конечно, мой дорогой, – шепчет она, справляясь с замком на моих брюках не глядя. – А ещё эту кабинку для инвалидов. Угадай почему?
Она разворачивается спиной и, выгнув спину, хватается за надёжно закреплённый на стене поручень.
– Это запрещённый приём, – выдыхаю я. Ну что я могу противопоставить этим чулочкам? И этим крепким ягодичкам, и этой полосочке бикини, которую она сама подцепляет пальцами и отодвигает в сторону? – Ну, иди сюда.
Я знаю, что она уже мокрая. Вижу эти влажные складочки, по которым ещё в своё удовольствие вожу скользкой, подрагивающей головкой. Знаю, что могу войти в эту узкую щёлку так глубоко, как захочу. И вхожу. И моя девочка уже не стонет от боли. Только от удовольствия. Смыкается на мне тугим кольцом, обхватывает напряжёнными мышцами и сокращает их в такт толчкам, пока я выплесну всё, до последней капли. Она так многому научилась за эти дни.
Оргазмом, тяжёлым, полновесным, мучительным, простреливает так, что болят стиснутые челюсти.
– Давай не будем ставить этот укол? – сажаю я её спиной к себе на колени, обессиленно упав на кушетку. Прямо так, как был, со спущенными штанами, с поникшим латексом, беспомощно свисающим с конца со всеми моими надеждами внутри. – Неужели тебе так плохо со мной? Неужели думаешь, что я вас брошу? Что отпущу тебя?
– Алекс, пожалуйста, – вижу, как стискивает она зубы.
– Девочка моя, – оставляю я влажный укус на её шее. – Ну, неужели ты до сих пор думаешь, что я кому-нибудь когда-нибудь тебя отдам?
– Алекс! – отстраняется она, недовольно и даже зло. – Ты смирился, что Маринка встречается со Стасом?
– Да, чёрт побери! Мы с ним поговорили, я даже извинился. Но при чём здесь это?
Вот. Она опять сердится и уходит от разговора.
– Ты поговорил с Надеждой Андреевной по поводу китайского товара?
– Я же объяснял тебе, что знаю всё это прекрасно. Я не нуждаюсь в её оправданиях. Ушла и ушла. Скоро найду нового директора, и забудешь её как страшный сон, – тоже злюсь. Умеет она сбить настрой. – Компания давно так работает, все эти французы с итальянцами всегда отшиваются в Азии, Пинкертон мой. Но, да, на всякий случай я все перепроверил ещё на раз. Ещё будут вопросы, мой дорогой исполняющий обязанности директора?
– А завскладом уволил? Ту, что так любила считать чужие денежки и распускала все эти грязные сплетни?
– Ты же сама набирала новую команду на склад, – поворачиваю я её мордашку, и пристально всматриваюсь, почуяв неладное. К чему она клонит?
– То есть ты сделал всё, о чём я тебя просила?
– И то, о чём не просила – тоже, ибо разбираюсь во всём этом лучше.
– Это неважное уточнение. Главное, ты сделал всё, как просила я, – фыркает она и встаёт. – Так зачем ты мне такой, Берг? Вот такой ручной, послушный, беззубый?
Я открываю и закрываю рот, как рыба на дне водоёма, с которого резко ушла вода. А эта зараза равнодушно достаёт из сумки влажные салфетки, одну из которых протягивает мне. Приводит себя в порядок, одёргивает юбку и поправляет в зеркале слегка поплывший макияж.
– Ах, так? – рывком надеваю я штаны, и сдувшийся латекс вместе с салфеткой бросаю в кучу какого-то мусора в углу. – Я, значит, стал твоим ручным зверьком?
– Да, мой дорогой, – улыбается она торжествующе.
– Безропотный? Покладистый? Терпеливый?
– Дрессированный, милый, домашний, – наматывает она на руку галстук, подтягивая меня за шею вниз. Я, конечно, сопротивляюсь – столетний дуб нагнуть легче. Но эта бестия тыкает меня острым ноготком в живот, и я поддаюсь – рефлекторно сгибаюсь. За что получаю благосклонный поцелуй в нос, как комнатная собачка.
– Угу, значит, хочешь поиграть? В подчинение? – спрашиваю я уже в машине. – Хорошо. Их есть у меня.
И перегнувшись к водителю, шёпотом сообщаю, куда мы сейчас едем.
