Текст книги "В глубине стекла"
Автор книги: Елена Искра
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
– Нет, Олег, не нужно меня провожать, я тут, рядом живу, сама прекрасно дойду, – Ольга решительно отобрала у него сумку с тетрадями, – а погуляли мы отлично. Я давно хотела по парку побродить. Каждый день через него на работу иду, а просто так пройтись, погулять, некогда. Ну, ладно, пока!
– До завтра! – Олег взмахнул на прощание рукою.
Ольга рванула в сторону своего дома, боясь, что Олег всё же пойдёт провожать, а сил на продолжение прогулки уже не оставалось.
Уверенно и быстро цокая каблучками по асфальту, Ольга с легкой улыбкой, скрытой в уголках рта, вспоминала только что закончившуюся встречу.
«Какой он всё-таки забавный, – думала она, – кажется, взрослый человек, учитель, армию отслужил, а всё как мальчишка. Расхвастался, какой он талантливый, да какая судьба у него необычная. Ничего необычного, ну отец – военный, ну пришлось немного помотаться, только и всего. В иняз он поступил, потому что английский хорошо знал! Как же! Знаем мы, как туда поступают. Викуля, вон, и с репетитором занималась, и сама, и английский лучше всех в классе знала, а в иняз, говорила, и соваться нечего. Там или деньги большие нужны, или связи, а лучше и то, и другое. Папа-то у него, генерал, не меньше, или, как там у моряков, адмирал, что ли? Живёт он один, квартиру сторожит, заходите, мол, в гости, хата пустая. Знаем мы это, проходили. Интересно, сколько девиц ему сторожить помогает?
Она продолжала лёгкой рысцой двигаться к дому, испытывая непонятное раздражение и по отношению к самому Олегу, и к тому, что он рассказывал. Ей стало казаться, что она просто выслушала заготовленную романтическую сказку, при помощи которой старались привлечь к себе внимание. Он даже увлечение себе выбрал необычное, не футбол-хоккей, а подводное плавание. Тоже мне, капитан Немо! «Я» да «я», нет, чтобы вокруг осмотреться, тут и другие люди есть. Она снова улыбнулась своим мыслям: «Всё-таки он забавный, совсем как ребята из моих девятых».
Дверь она открыла сама. В квартире было душно и темно. Ни звука не раздавалось из казавшихся безжизненными комнат. Все окна в комнатах и на кухне были тщательно завешаны плотной тяжёлой материей. Нет, не шторами, а, прибитыми прямо к деревянным рамам покрывалами, скатертями, одеялами и даже простынями.
– Господи, мама, ну что ты опять делаешь! – чуть не застонала Ольга, срывая с окна в своей комнате толстое шерстяное одеяло и распахивая створку. – Я же тебя просила в моей комнате ничего не трогать!
– Но, Олюшка, они опять за мной подглядывали! – раздалось у неё за спиною. Вышедшая из своей комнаты мать выглядела совсем неплохо для своих шестидесяти одного года. Высоко поднятая голова, прямая спина говорили об умении ценить себя, фигура сохранила стройность и даже некоторую изящность, тонкие руки чуть манерно были прижаты к груди. Волосы, правда, были седыми, но это лишь оттеняло тонкие черты лица и совсем её не портило. Но вот одежда была на ней какая-то несуразная. Вечернее платье с декольте и… гольфы, беленькие, со смешным бантиком у коленки. На ногах были старые Ольгины кроссовки, когда-то белые, а теперь серо-жёлтые, растоптанные, с распущенными шнурками.
– Ну кто, кто за тобой подглядывал? Как? Кому это нужно?
– Как же ты не понимаешь? Они сейчас за всеми следят, террористов ищут. А на нас наверняка Тайка с третьего этажа в ФСБ написала, она меня всегда ненавидела! И телефон наш прослушивается, я тебе точно говорю, когда я разговариваю, там всегда потрескивание такое, это магнитофон записывает и шумит, мне знающие люди объяснили. А техника у них знаешь какая?! Они из космоса могут за человеком в телескоп наблюдать! А паспорт мой! Помнишь, я его искала, найти не могла, а потом он раз – и нашёлся! Это они, сначала выкрали, пока я в магазин ходила, а потом подбросили. И обыскивают нас всё время, я всякий раз, когда из магазина возвращаюсь, чувствую, что в квартире кто-то посторонний побывал. А почему я к тёте Соне дозвониться не могла? А потом вдруг сразу дозвонилась? Они просто сначала проверяли тех, кому я звоню, а потом уже разрешали соединиться.
Мама смотрела на Ольгу чуть взволнованными, но совершенно разумными глазами, в глубине которых таилась лёгкая укоризна: «Ну как же ты не понимаешь? Это же очевидно». Ни дать ни взять – мать, втолковывающая ребёнку какие-то тривиальные истины.
– Ладно, мам, – Ольга тяжело вздохнула, – рабочий день уже кончился, они все домой пошли, к семьям. Сегодня больше наблюдать не будут, давай окна раскроем.
– Ты думаешь? – недоверчиво протянула мать. – Хотя, пожалуй, ты права, не могут же они круглые сутки следить, им ведь и отдыхать нужно. А ты зарплату не получила? – вдруг безо всякого перехода спросила она. – А то денег совсем нет, у меня от пенсии сто рублей осталось.
– У нас аванс завтра должен быть, завтра получу. Пожевать-то есть что-нибудь?
– Сейчас, пойду макароны разогрею.
Мать, как ни в чём не бывало, пошла на кухню, совершенно забыв про ФСБ и слежку, а Ольга устало опустилась в любимое кресло, привычно поджав под себя ноги.
У мамы, конечно же, была шизофрения, или что-то в этом духе, хотя психиатр её не обследовал и диагноза ей никто никогда не ставил. Чудила она не постоянно, а периодически, чаще всего ранней осенью и весною. Сейчас был как раз такой период. Во всём остальном она оставалась вполне разумной, да и бред её безумием не выглядел, в нём была своя логика, своя стройность, так что посторонний человек, выслушав материнский рассказ о происках спецслужб, обычно ей верил и проникался сочувствием. Правда, идея о преследовании ФСБ появилась всего года три-четыре назад, до этого мать много лет боролась против пытавшейся её извести соседки с третьего этажа, а до этого было ещё что-то. Знали о материнских заскоках только домашние, да двое самых близких друзей, на людях мать никогда ни о чём подобном не заговаривала, выглядела элегантной женщиной с небольшой чудинкой, придающей ещё большее обаяние. Выйдя на пенсию, она осела дома, и приступы стали затягиваться, особенно после смерти отца. Она перестала ограничиваться разговорами, несколько раз звонила в милицию, иногда запиралась изнутри и не соглашалась открывать даже Ольге. Во время обострений мать стало страшновато оставлять дома одну, но и сделать было ничего невозможно. Нанять сиделку было абсолютно нереально, даже на еде приходилось экономить, а больница… Когда-то, когда Ольга училась классе в десятом, она заговорила об этом с отцом. «Нет! – моментально отрубил тот. – Пока я жив, в сумасшедший дом она не попадёт. – Он посмотрел на дочь тяжело, с какой-то нехорошей злостью. – Знаешь, близкие существуют не только для того, чтобы счастье-удачу делить, звание мужа, да и дочери тоже, ещё и обязанности налагают. «И в богатстве и в бедности, и в радости и в печали, и в здоровье и в болезни», – процитировал он. – Пока я жив, в сумасшедший дом она не попадёт!»
Тихонько зазвонил телефон, Ольга не успела ещё снять трубку, как в дверях комнаты возникла мать в фартуке, с ложкою в руке.
– Не бери! – трагическим шёпотом проговорила она. – Не бери, это они!
– Ай, мама, прекрати! – отмахнулась Ольга и взяла трубку. Это был Стас.
– Привет, малыш! Куда пропала? Вся в трудах и заботах? А я тут пропадаю без любви и ласки! Приходи, навести одинокого, может, спасёшь от гибели.
Стас, видимо, опять был «под балдой».
Они познакомилась на какой-то студенческой тусовке два года назад, там она «запала» на высокого, длинноволосого парня. Был он немного, всего года на три старше, но упорно называл её «малыш». То ли работал, то ли нет, не раз говорил про какие-то «крутые дела», легко и самозабвенно врал, называя себя то программистом, то журналистом, то писателем, то туманно намекал на некие спецслужбы. Причём, как поняла позже Ольга, в эти моменты Стас сам искренне верил в то, что говорил. Никогда не смущался, попавшись на собственных противоречиях, и тут же придумывал что-нибудь новенькое. Было в нём нечто от большого ребёнка, живущего в мире своих фантазий. Но общаться с ним было приятно, все проблемы казались легко разрешимыми, все неудачи – чепухою.
– Тебе нужна работа? Хочешь в фильме поработать? – вешал, бывало, Стас лапшу на уши какой-нибудь очередной дурёхе. – Мне Ромка говорил, ему как раз такой типаж нужен. Кто такой Ромка? Это же режиссёр известный, я его хорошо знаю, он сейчас, правда, в Испании, какие-то эпизоды снимает, как только вернётся, я ему сразу позвоню.
И дурёхи верили, уж очень убедительно это звучало. Когда-то на подобную лажу попалась и Ольга. Несколько месяцев она верила в россказни Стаса, была его любовницей, потом засомневалась, потом поняла, что ей примитивно врут, и страшно обиделась. Полгода не отвечала на его звонки, вешала трубку, но он продолжал периодически звонить, не испытывая при этом никакой неловкости, не делая попыток извиниться, всё продолжат нести весёлую чепуху вперемешку с враньём. В конце концов, они начали снова иногда встречаться, но Ольгу больше ни завораживали, ни оскорбляли фантазии Стаса, она относилась к ним так же спокойно, как к немытой посуде на его кухне.
Сейчас она молча слушала весёлую ахинею, которую тот нёс, и думала, что совершенно замоталась на работе, что нужно иногда и расслабляться и, если по-быстрому принять душ и рвануть к Стасу прямо сейчас, можно успеть вернуться домой до полуночи и даже выспаться к урокам.
Стас опять упоённо врал, что его вербуют на работу в ФСБ, и Ольга вдруг нашла странное сходство его болтовни с бреднями, выдаваемыми мамой. Та же странная логика, основанная на собственной фантазии, принимаемой за действительность. А ещё, под журчание знакомого голоса, ей вдруг вспомнился Олег, его взгляд, походка, наклон головы, блестящие глаза, прощальный взмах руки…
– Олюшка, дочка! Иди кушать! – раздалось из кухни.
– Ладно, Стасик, – отрезала она в трубку, – я не ела ещё, пойду, мама зовёт.
– Так ты приедешь или нет? Я не врубаюсь! – переспросил в недоумении Стас. – У меня тут для тебя шампусик есть!
– Нет, Стас, не приеду, – вдруг неожиданно для себя самой ответила Ольга, хотя ещё минуту назад готова была сказать «Да», – пей свой шампусик сам.
Она положила трубку, облегчённо вздохнула, встала, накинула халатик и пошла есть осточертевшие макароны.
Глава 8
Викуля искоса поглядывала на неподвижно лежащую в тени зонтика Ольгу. «Спит или не спит?» – напряжённо думала она, это тем более трудно было понять из-за больших тёмных очков, закрывших половину лица подруги.
– Лёль! – наконец не выдержала Вика. – Лёль! – снова тихонько, почти шёпотом произнесла она. – Ты спишь? Я пойду, пройдусь, – Ольга молчала, видимо спала.
Вика поднялась с лежака, секунду подумала и, надев длинную, до щиколоток, летнюю юбку, с боковым разрезом чуть не до пояса, направилась к пункту выдачи ласт и масок.
«Женщина всегда должна быть одета, – утверждала Викуля, – раздевать – дело мужчин, и не нужно лишать их этого удовольствия. Когда на женщине есть хоть какая-то тряпочка, в глазах мужчины всегда читается интерес: «А что там, под нею?» И он, будьте уверены, нафантазирует столько… Снимите с женщины всё – и мужчина, если это мужчина, а не сопливый подросток, пускающий слюни от вида обнажённой груди, посмотрит пару секунд и отвернётся с тоскою в глазах. Голая женщина мужчине не интересна, в ней не остаётся загадки, поэтому обнажаться нужно ровно настолько, чтобы пробуждать желание снять с тебя остальное.
Смуглый египтянин с непременной щёточкой усов радостно заулыбался при виде Вики, словно всю свою жизнь мечтал увидать именно её, и, вот, наконец, его мечта сбылась. Улыбаться-то он улыбался, но объясниться с ним оказалось весьма проблематично. По-русски он знал всего пару слов, а то, что он считал английским, не могла понять Вика, наконец, до неё дошло, что египтянин выговаривает английские слова просто по буквам, видимо, не имея никакого понятия о правилах произношения. Из жуткой смеси разноязыких слов Вике удалось понять, что Олег давно уплыл в море к коралловым рифам с туристом, но скоро вернётся, и, если он очень нужен, египтянин при этом осклабился особенно радостно, его можно подождать на причале или прямо здесь, вместе с ним.
«Сейчас, – буркнула Вика себе под нос, – нужен ты мне, стручок арабский, мне приставучих чурок и дома хватает».
– Danke schon! – мило улыбнувшись, поблагодарила она почему-то по-немецки. – Auf Wiedersehen!
На причале, уходившем в море метров на двадцать, толкалось довольно много людей. Носилась вездесущая детвора, кто-то прыгал в море, кто-то стоял возле самого края настила и с интересом глядел в воду.
«Что там такое?» – Вике стало любопытно и она тоже стала вглядываться в прозрачную голубизну. Там, будто в телевизионном экране, существовал совершенно иной мир.
Бетонные опоры пирса и небольшие камни, разбросанные то тут, то там, словно горные кряжи, были покрыты колышущейся массой лесов-водорослей. Из чёрных дырок пещер веером выглядывали длинные тонкие иглы, плавно колышущиеся в толще воды, такие же игольчатые шары были разбросаны по дну, а один из них даже медленно передвигался. «Морские ежи» – поняла Вика. Среди буро-зелёной массы водорослей и антрацитово-чёрных игл ежей яркими красными, оранжевыми, жёлтыми, или почти белыми островками возвышались изломанные линии кораллов. Пестрящее сонмище рыб украшало этот почти фантастический пейзаж. Чёрные, белые, прозрачные, жёлтые с полосками, в крапинку, длинные, словно иглы, шарообразные – всё то, что Вика видела только на экране телевизора, сейчас было перед её глазами. Серая тень мелькнула из-под опор пристани, и всё это рыбное великолепие брызнуло в разные стороны, как осколки лопнувшей лампочки. «Мурена», – услышала Вика уважительный шепоток и, скосив глаза, увидала мальчишку лет двенадцати.
– А на человека мурена тоже напасть может? – почему-то шёпотом спросила она.
– Нет, что вы, – совсем по-мужски снисходительно улыбнулся мальчишка, – эта маленькая, она сама людей боится, а вот рыбок мелких жрёт запросто.
– Таких красивых? – непроизвольно воскликнула Вика.
– А ей какая разница?
Ровное гудение мотора отвлекло Вику от разговора. К пирсу причалил небольшой катер. Первым из него легко выскочил крепкий, молодой, но уже с обильной проседью, мужчина, повернувшись назад, он прощально взмахнул рукой и двинулся на берег. Вторым из катера выбрался Олег, неся в каждой руке по аквалангу. Вика удивлённо округлила глаза, будто встреча с Олегом стала для неё полной неожиданностью.
– Привет! Так вот где ты работаешь! – Вика смотрела на его обнаженный, прокалённый солнцем до черноты торс, под тёмной кожей которого перекатывались тугие волны мышц, на обтянутые плавками бёдра, на загорелые ноги, покрытые белёсым пушком выгоревших волос. Она чувствовала непреодолимое желание коснуться его тела, ощутить ладошкой шелковистость кожи и напряжение мускулатуры. – Ой! А это и есть акваланги? – Вика склонилась над аппаратами, положив, словно бы для устойчивости свою ладонь на плечо Олега. Кожа, действительно, была шелковистая и прохладная. – А это что за штуковина? – ткнула она пальцем в какой-то вентиль.
Олег, чуть склонившись над ней, начал давать пояснения, но Вика не слышала, она собственной кожей ощущала скользящий по её телу взгляд.
– Как интересно! – Вика с силой выпрямилась, даже слегка прогнувшись назад, грудь её напряглась под купальником. – Под водой, наверное, просто удивительно!
– Хочешь попробовать? Можем после обеда. Вот только баллоны заправлю.
– Ну что ты, я и плавать почти не умею, так, возле берега бултыхаюсь по-собачьи, а под воду… Да ты что! Я со страху помру! К тому же мы после обеда в город собирались, пошляться.
– После обеда не стоит, жарко будет, лучше вечером, прохладнее, а магазинчики их все до поздней ночи работают. Вечером и я бы мог с вами пройтись.
«Ещё чего, – подумала Вика, – стану я вам с Олькой встречу устраивать, тоже мне, сводню нашли».
– Что ты, – сказала она вслух, – с женщинами по магазинам ходить! Да ты взвоешь через полчаса, а мы до ужина проболтаться собирались. Для нас, женщин, это удовольствие.
– Хочешь совет? Деньги с собою не берите. Так мелочь на воду возьмите – и всё. А то накупите с пылу барахла всякого. Вы сегодня только присмотритесь, купите потом. И ещё учти, тут торговаться принято, они вначале цену заламывают раза в три выше, чем та, за которую продать готовы, и ждут, как её покупатель сбивать будет. Для них в этом весь кайф, если сразу заплатишь, без торговли – это обида, а если полчаса проторгуешься – уважаемый покупатель. Тут можно многое дёшево купить, только торговаться нужно до обалдения. Хотя, честно говоря, покупать здесь нечего, барахло всё, подделка. Но для тех, кто тут в первый раз, всё интересно, всё необычно. Нахватают, нахватают, что ни попадя, а потом выбрасывают.
Они немного помолчали, почему-то избегая смотреть друг на друга.
– Ну я пойду? – то ли спросила, то ли проинформировала Вика.
– Погоди, а вечером, после ужина, вы что делаете?
– Ничего вроде.
– Приходите в бар, туда же, к бассейну, я там буду.
– А если Ольга не захочет, ну устанет после магазинов? – Вика задала вопрос и, затаив дыхание, ждала ответа.
– Смотри сама, я всё равно там сидеть буду. Пока!
Олег легко подхватил два акваланга и зашагал на берег.
Глава 9
Первое воскресенье октября выпало в том году очень рано, числа то ли первого, то ли второго, а так как День учителя праздновали в пятницу, накануне, праздник пришёлся на самый конец сентября.
Уже с утра день мало походил на обычный. Дети шли с цветами, пакетами, на уроках вертелись, шушукались, приодевшиеся дамы-педагогини ходили взволнованно-важные и, принимая поздравления, всякий раз удивлённо округляли глаза: «Ах! Что вы! Ну не стоит, право слово, какая чепуха! Да я и забыла совсем!» В школу проскакивали нагруженные сумками члены родительских комитетов и, тихонько постучав в дверь класса, совали вышедшим в коридор, отнекивающимся учителям пакеты, пакетики и коробки.
В кабинет директора, Тамары Витальевны, народ шёл солидный, не с дохлыми тремя гвоздиками, а, как минимум, с розами или белыми лилиями. В больших пакетах мелькали парадно-несъедобные наборы конфет, ещё какие-то коробки-коробочки. Поздравления шли по известному сценарию. После высоких слов о нелёгком труде педагога, традиционных пожеланий, чмоканий в щёчку с мамами-бабушками, дружеских пожатий рук с папами-дедушками, следовало подношение даров, снова чмоканье-пожимание рук, только теперь уже прощальное, судорожные, не сходящие с лица улыбки, сильно смахивающие на оскал.
К Анне Абрамовне, в её маленький кабинетик на втором этаже, тоже шёл народ. Не так помпезно, без огромных коробок и букетов, но шёл. Тут всё происходило скромнее, незаметнее, можно сказать, интимнее. Конечно, радостные зубастые улыбки, конечно, высокие слова, но коротко, без особого пафоса, потом короткий деловой разговор и быстрое прощание.
Олег, несмотря на праздник, с утра был в раздражённом состоянии духа. Уроки срывались. Пришедшие группы долго и шумно усаживались, потом начинались поздравления, вручение цветов и открыток, потом долго успокаивались. Работа не шла, дети никак не могли сосредоточиться. Конечно, можно «спустить собак»: вкатить пару двоек или только пригрозить это сделать. Можно, но только не в этот день, иначе всё будет истолковано таким образом: «Плохо поздравили, остался недоволен, совсем озверел». Олег, мысленно чертыхаясь, выходил в коридор, мило улыбался, принимал подарки и зверел всё больше. Тащили всё, что Бог на душу положит. Открытки и цветы – это понятно, но на кой чёрт ему два органайзера, отвёртка с набором магнитных насадок, несколько коробок конфет (он их терпеть не может), две бутылки поддельного конька (отрава!), набор мужского парфюма для бритья (это ещё куда ни шло) и две пивные кружки толстого стекла в подарочной упаковке?! Что он с этим барахлом делать будет?
На переменке к нему заскочила Людмила Антоновна, преподаватель технологии, попутно занимающаяся всякими общественными делами, и протарахтела: «Не забудьте, Олег Дмитриевич, после шестого урока все собираемся в актовом зале, а потом у нас, в кабинете домоводства».
Пятым уроком у него было окошко, и он по привычке вышел побродить по коридорам. Дверь в кабинет химии была приоткрыта, шуршание и позвякивание говорило, что Инна Егоровна на месте.
Было ей около шестидесяти. Высокая, крупнокостная, с лёгкой проседью в тёмных волосах, в школе она держалась особняком, ни с кем не конфликтуя, но и не сближаясь. Как правило, у неё находились дела в кабинете, она задерживалась после занятий и часто ей помогали дети. Всегда у неё была группка учеников разных классов, готовых после уроков часами возиться с какими-то скляночками, химикатами, сооружать немыслимые приборы.
Прошлой весною Олег как-то засиделся у себя и вдруг услыхал дружный детский вопль, исходящий из химического кабинета. Подойдя к двери, он увидал, как парнишка из десятого класса яростно запустил руки в тазик с мутной водой, покрытой хлопьями грязно-жёлтой пены. Несколько других мальчишек и девчонок стояли вокруг и смотрели на происходящее с нескрываемым восхищением. «Мы мыло сварили, пробуем»! – ответила с незаметной улыбкой на немой вопрос Олега стоящая чуть поодаль Инна Егоровна.
– У вас что, тоже окошко? – Олег зашёл в кабинет и, остановившись у двери, наблюдал, как хозяйка возится с пробирками и колбочками.
– Вообще-то нет. – Инна Егоровна встряхнула мокрые кисти рук и взяла полотенце. – Просто, девятые классы какой-то концерт готовят, вот и отпросились на репетицию.
– Они что, всем составом выступать будут?
– Да ну, скажете тоже. Нет, конечно, человек десять, от силы двенадцать, а остальные всё равно работать не будут. Сегодня день пропащий. Вас уже поздравили?
– Поздравили! Не знаю, что и делать. Когда от класса поздравления, открытка, там, цветочки, это ладно. Но когда ученик или родитель от себя лично… Не знаю, словно взятку дают. А дарят что! Почему, если мужчина, нужно обязательно спиртное тащить. Суют бутылку, будто сантехнику на опохмелку: «На, упейся!» Да и остальное… Отказываться начинаешь, думают, что просто ломаешься. Лучше бы книгу подарили, и то приятнее. Всё-таки память… А пивные кружки? Что, глядя на них, вспомнишь, головную боль?
– А вам кружки подарили?
– Да, натащили всякого барахла. Хоть сейчас выбрасывай. И отказаться нельзя, обижаются.
– Надо было заранее договариваться.
– Как это?
– «Как, как»! Они что, вас не спрашивали, что вы любите, что вам нравится?
– Спрашивали, кажется.
– Ну а вы что сказали?
– Отшутился, помню, сказал «Мерседесы» нравятся.
– Вот и получили.
– Что же мне нужно было подарок себе заказывать?
– Нужно ли, нет ли, этого я не знаю, вам решать, я вам просто объясняю, как другие делают, чтобы ненужное барахло не получать. Хотя, конечно, что-то стоящее только свой класс подарить может, чужие так, по мелочи.
– Что-то стоящее, это что?
– Ну украшение золотое, телевизор там, видак, центр музыкальный…
– Что-то я не видел, чтобы такие коробки приносили.
– Вы, ей-богу, словно маленький, принести и домой можно, да и не обязательно саму вещь дарить, можно просто деньги на её покупку, в конвертике. Это только не очень умные родители в школу сегодня с большими букетами и огромными коробками конфет тащатся, умные идут с одной розочкой и конвертиком, вот им и любовь и уважение.
– Инна Егоровна, вы это серьёзно?!
– Ох, Олег Дмитриевич, Олег Дмитриевич, какой вы ещё, в сущности, мальчик, простите меня, старуху. Второй год в школе нашей работаете, а так ничего и не поняли.
– Что же понять нужно было?
– Что понять? Как родителей трясти, как ещё одну зарплату себе сделать.
– Ну, на подарках-то… праздники же не каждый день.
– Подарки, это так, это дополнительно. Вы, я вижу, юноша честный, открытый. У нас ведь как думают, сидим мы в своих кабинетах, каждый вроде сам по себе, а, значит, никто не знает, что я в этом кабинете делаю. Глупости! В школе скрыть ничего нельзя. Всё дети расскажут. Они ведь такие непосредственные, прибегут, взволнованные: «Ой, Инна Егоровна, а что сейчас было! Ой, а на русском..! Ой, а биологичка..!» Я их одёргиваю, останавливаю, да разве их удержишь?! Вот и получается, что я из класса не выхожу, а всё знаю. И то, что вы за дополнительные занятия денег не берёте, и то, что «Мерседес» к празднику хотели…
– Как! Они это что, всерьёз восприняли?!
– Нет, конечно, но хихикали долго.
– Скажите, Инна Егоровна, это что, во всех школах так или только в нашей?
– Как – так?
– Ну с подарками этими, с конвертиками. Это же унизительно, в конце концов. Знаете, как в фильмах о дореволюционных временах, когда барин слуге на праздник полтину жалует. Так и нам, учителям, словно гардеробщикам за поданное пальто.
– Хм, вы прямо как скажете… Хотя, конечно, вы в чём-то правы, унизительно. Лет сто назад никому и в голову бы не пришло учителю пивные кружки или конвертик нести, тот бы не просто не принял, а в лицо бы швырнул, за оскорбление посчитал. Только ведь, чтобы это понять, нужно достоинством обладать, представление о чести определённые иметь. А у нас… Я не о коллегах наших, я вообще. В России, начиная с семнадцатого года, всех, кто этими качествами обладал, истребили либо физически, либо экономически. Сначала всех дворян перебили, а для тех честь выше жизни была! Не хочу сказать, что это было что-то врождённое, наследственное, нет, это, конечно, система воспитания. Людей непорядочных, бесчестных, либо на дуэлях уничтожали, либо из общества изгоняли. Вот дворян под корень и…
Потом, при Сталине, репрессировали, но порядочных больше, они ведь уязвимее, открытее, ловчить не приучены. Нет в них, знаете, мимикрии этой, готовности подделываться подо что угодно, лишь бы выжить. Вот их, в первую очередь, под нож и пустили. При Брежневе вроде лучше стало, если бы не враньё это бесконечное. А перестройка началась, тут вообще… Обогащайтесь! А как обогатиться можно в стране, где всё общественное? Только если станешь исповедовать десять заповедей наоборот. «Укради, иначе другой украдет, а ты голодным останешься. Пожелай имущество ближнего своего, отними его, коли возможность представится. Соблазняй, прелюбодействуй, это так здорово! Обворуй родителей своих, ну не самих родителей, а всё их поколение, отбери накопленное. Не люби их, не почитай, определи такую пенсию, чтобы только-только с голоду не подохли, а и подохнут – невелика беда. Богатей, а если кто тебе в этом мешает, убей его. Давай взятки, бери взятки, на этом всё держится». Вот она, современная мораль, а вы – о порядочности… У нас всё общество больно, а учителя, что учителя, они тоже люди, да и работают в школе в основном женщины. Зарплата у учителя какая? Вот именно, не мне вам рассказывать. Только бы выжить, детей прокормить. А ведь ещё одется-обуться нужно, детям образование дать. Подрабатывать? Не все это могут – кто не умеет, на кого спроса нет… А вы говорите, «унизительно». Они ведь теперь хвастаться друг перед дружкой станут, кого больше и лучше одарили.
– Но ведь это стыдно?!
– Это, Олег Дмитриевич, должно быть стыдно. Должно! А не стыдно! Вы думаете, только у нас такое творится? Да, почитай, в каждой школе сегодня так. В одной больше, в другой меньше…
– Значит, можно и «меньше», а, может, где-то вообще «нет»?
– Может, только я о таких школах не слыхала. В частных, может быть, и по-другому. Вы поймите, школа хороша, когда в ней учителя хорошие, работают от души, а его, хорошего, чем-то удержать нужно. Словами высокими? Ну какое-то время можно, а потом… Помните: «Сколько ни говори «халва» – во рту слаще не станет».
В коридоре нарастал шум. Сначала хлопнула одна дверь, потом другая, затопали, зашумели дети.
– Ладно, – Инна Егоровна смущённо улыбнулась, словно прося прощения за свой излишний запал, – что-то мы с вами заболтались. Не забудьте после следующего урока в актовый зал подняться, а потом на застолье.
– Знаете, что-то не хочется.
– Нет-нет, дети здесь ни при чём, они концерт готовили, репетировали, их обидеть нельзя. Да и сабантуй этот игнорировать не стоит, если хотите в этой школе нормально работать.
– Что, явка строго обязательна?
– В общем, желательна. Это как бы демонстрация вашего отношения к руководству и коллективу, проверка на корпоративность духа, если хотите. И вообще, вы же умный человек, понимаете, что белых ворон нигде не любят. Будь как все, по крайней мере, кажись таким, а то заклюют.
– А вы?
– Что – я?
– Как все, или кажетесь?
– А это уж моё дело. Я, знаете ли, уже дважды бабушка, мне спокойно поработать хочется, а не собачиться, или срочно на пенсию уматывать.
Инна Егоровна, кивнув, под дребезжание школьного звонка, возвещающего конец урока, скрылась в недрах лаборантской, а Олег, стараясь не столкнуться со снующими в коридоре детьми, двинулся к себе в кабинет. По дороге он краем глаза отметил сквозь приоткрытую дверь кабинета математики сияющую Ольгу в окружении детей, но заходить не стал.
У дверей его кабинета, радостно улыбаясь, стояла женщина лет тридцати пяти – сорока, с густо намазанными красной помадой губами. Она была полновата, а туго обтягивающая грудь и бёдра чёрная кожаная куртка делала эту полноту ещё заметнее. На шее её живописно пестрел лёгкий платочек. Вьющиеся крашеные волосы обрамляли круглое розовощёкое лицо с крупноватым курносым носом.
Это была председатель его родительского комитета, мама Димы Егорова. Заторможенный, недалёкий мальчишка, вяло получающий свои заслуженные, а то и не заслуженные «трояки», был совершенно не похож на свою страдающую избытком активности маму, которая с видимым удовольствием взялась за неблагодарную общественную работу. Только вот имя-отчество её Олег второй год никак не мог запомнить, впрочем, имя он помнил, а вот отчество…
– Здравствуйте, Олег Дмитриевич, а я вас жду, жду, – тараторила она, входя в кабинет.
– Здравствуйте, Людмила… – Олег сделал паузу, в надежде, что отчество ему сейчас подскажут.
– Ой, да просто Люся! – кокетливо улыбнулась она. – Поздравляем Вас с Днём учителя и желаем успехов в вашем нелёгком труде, – проговорила она столь знакомый Олегу текст.
«Почему Люся? – вяло думал он, изображая на лице соответствующее моменту смущение и умиление. – Почему Люся? Ведь Людмила – Мила? Да и какая она мне Люся? Неужели она не понимает, что мне её так называть язык не повернётся? Тоже, подруга нашлась», – думал он, продолжая кивать и улыбаться. Наконец, услышав знакомое: «Позвольте мне, от имени и по поручению всех родителей и учеников…», он принял из её рук пакет, в котором на ощупь определялась книга. Это действительно оказался фотоальбом «В поисках Атлантиды», с огромным количеством фотографий подводного мира.
