Текст книги "В глубине стекла"
Автор книги: Елена Искра
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
Глава 21
Вторник начался как обычно. Олег пришёл пораньше, успел повидать Ольгу, поцеловал её, пока она испуганно косилась на закрытую дверь класса, улыбаясь, провёл рукой по её русым волосам и, бросив: «До вечера!», убежал на уроки. Всё шло как всегда, только в середине третьего урока к нему заглянула Людмила Антоновна, занимавшаяся профсоюзными делами, и передала, что Тамара Витальевна просит его после занятий зайти к ней в кабинет.
– У вас шесть уроков? – уточнила она. – Вот, после шестого, будьте добры.
– А что случилось? – спросил Олег и подумал, что это, наверное, по поводу их вчерашнего разговора. Впрочем, пыл его за ночь поутих и он, в общем-то, уже и не возмущался, а так, просто было неприятно.
– Понятия не имею, – Людмила то ли действительно ничего не знала, то ли говорить не хотела. – Ещё несколько человек приглашают. Может, совещание.
– Ладно, конечно зайду.
Олег вернулся к детям и почти забыл о разговоре, но вовремя спохватился и, чуть прибрав на столе, двинулся в кабинет директора. Там уже собралось человек семь-восемь.
Анна Абрамовна сидела рядом с начальственным столом и о чём-то беседовала с Тамарой Витальевной, Виктор Николаевич склонился к ушку Марины Михайловны и что-то ей нашёптывал, наверное, весёлое, потому что та бодро кивала головою в такт его словам и радостно скалила мелкие зубки. Лариса Павловна, математик, сидела с Татьяной Ивановной и, чуть удивлённо вздёрнув брови, что-то показывала ей в листке бумаги. Было и ещё несколько человек.
– А! Олег Дмитриевич, – Тамара Витальевна оторвалась от беседы, – садитесь, пожалуйста.
Олег сел и как-то так получилось, что стул его оказался не в общей компании, а несколько наособь, поодаль от остальных. Садясь, он даже внутренне поёжился, словно кожей ощутив на себе чужие взгляды. Все замолчали, только хрипловатый шёпот Виктора Николаевича вдруг громко и отчётливо разнёсся по кабинету: «И когда мы это всё допили…», но Марина Михайловна резко ткнула острым локотком в бок своего незадачливого собеседника, и тот, ёкнув чем-то из глубин желудка, сразу замолчал.
Тамара Витальевна встала.
«В чём дело? – растерянно думал Олег. – Если по поводу журналов, то зачем столько людей собирать, если нет, то зачем?»
– Ну что же, – директор была деловита и спокойна, – мы с вами проводим расширенное заседание педагогического актива и администрации. На нём присутствуют представители профсоюзной организации, – она кивнула Людмиле Антоновне, – наиболее уважаемые учителя, – она почему-то повела рукой в сторону Виктора Николаевича, – администрация, ну и другие. – Говорила она спокойно, не торопясь, слегка покачивая рукой, словно отмеряя слышимые лишь ей самой такты. – Задача нашего собрания – разобраться в возникшей ситуации, дать ей оценку, сформировать своё мнение и, возможно, выработать некоторые рекомендации для администрации или педагогического совета. По сути вопроса я попросила выступить завуча школы, Анну Абрамовну.
Анна Абрамовна, встав на свои коротенькие ножки, положила перед собою листок бумаги, провела ладошками по складкам юбки, прокашлялась и заговорила:
– Коллеги! Прежде чем перейти к сути вопроса, я бы хотела напомнить о некоторых вещах, которые нам, опытным педагогам, кажутся очевидными, совершенно естественными, и поэтому мы частенько забываем, что для людей, в школе новых, их нужно повторять снова и снова.
Она посмотрела на Олега, явно давая понять, что тирада адресована именно ему. «Ничего не понимаю, – думал Олег, – при чем тут это всё? О чем, вообще, речь?»
– Мне хотелось бы сказать, – продолжала Анна Абрамовна, – о той роли, которую играет учитель в жизни ребёнка. Педагог не только учит своему предмету, он и является тем образцом, глядя на который, ученик формирует для себя принципы своей будущей взрослой жизни. Учитель – это воспитатель, это пример для ребёнка или подростка. А это, в свою очередь, предъявляет повышенные требования к моральным качествам самого педагога. Его, так сказать, моральному облику. Учитель не имеет права быть лживым, двуличным, говорить одно, а делать другое, а самое главное, он не имеет права пользоваться своим особым положением в душе ребёнка. Моральная чистота – вот безусловно необходимое качество каждого учителя. При отсутствии этого качества человек просто не имеет права работать в школе. – Анна Абрамовна говорила гладко, складно, только чуть замедленно, видимо из-за того, что её опущенные глаза были прикованы к лежащему перед ней на столе листочку. Только делая логические паузы, она поднимала глаза, бросала исполненный важности взор на аудиторию и тут же испуганно опускала их назад, словно боялась потерять строчку. – Учитель должен отдавать себе отчёт, что в душе ребёнка он занимает место, сходное с местом родителей. Ребёнок считает учителя вправе поступать так же, как поступают родители: учить его, поправлять, ругать или хвалить, поощрять или наказывать. Образы учителя и родителей зачастую смешиваются в душе ребёнка. Но мы, педагоги, должны точно помнить, что мы не родители. – Слова, которые говорила Анна Абрамовна, были умными, правильными, но удивительным образом не вязались ни с её обычной манерой разговора, ни с ней самою. Казалось, что они существуют сами по себе: завуч отдельно, слова отдельно. – Отдавая нам детей, родители рассчитывают на наш опыт, нашу педагогическую грамотность, на то, что, занимая в душе ребёнка особое место, мы этим никогда не воспользуемся в своих личных целях.
«О чём это она? – продолжал недоумевать Олег. – Ничего не понимаю!»
– И конечно же, родители уверены в безопасности своего ребёнка в школе, в том числе от сексуальных домогательств.
«Неужели кого-то изнасиловали?» – подумал Олег.
– И вообще, половая неприкосновенность несовершеннолетних гарантирована нашим законодательством, в Уголовном кодексе, например, – сбилась на отсебятину завуч. – Она перестала смотреть в листок, вдруг уставилась на Олега своими маленькими глазками с куцыми остатками ресниц и даже не спросила, а вроде возопила: – Как вы могли? Нет, ну как вы могли, Олег Дмитриевич?!
– Что? – абсолютно непонимающе откликнулся Олег.
– Как вы могли дойти до такой степени распущенности?
«Какая распущенность? – бессмысленно хлопая глазами, изумлялся Олег. – При чём тут распущенность? Может, их отношения с Ольгой? Но это, в конце концов, их личное дело!»
– Как вы могли, – продолжала вопрошать Анна Абрамовна, – ведь она ещё совсем ребёнок, девочка!
«Ольга? – металось в голове у Олега. – Какой же она ребёнок?»
– Послушайте! – вклинился он в малюсенькую щёлку между риторическими вопросами завуча, – но это – наше личное дело, в конце концов!
– Это не может быть вашим личным делом! Вы опозорили всех нас, весь наш педагогический коллектив! Ведь она – несовершеннолетняя!
– Кто несовершеннолетняя? – Олег отказывался вообще что-либо понимать. – Ольга Ивановна?!
В кабинете повисла тишина. Кто-то тихонько прыснул.
– Ну вот, – с трагической интонацией выдавила из себя Анна Абрамовна, – ещё и Ольга Ивановна! Да вы, вообще, Олег Дмитриевич, я даже не знаю… Маньяк какой-то… Нет, отношения с Ольгой Ивановной, это действительно ваше с ней личное дело. Речь о другом. О другой, если хотите. Речь идёт о вашей ученице, о Малышевой!
«Малышева, – судорожно бились мысли Олега, – какая Малышева? Ах, да! Таня! А при чём тут Таня?»
– При чём здесь Малышева? Объясните.
– Нет, это вы нам объясните, какие отношения вас с связывают с вашей ученицей!
– Какие отношения? Да никакие!
– Никакие? Знаете, не верится как-то. В школе трудно что-то утаить, вас неоднократно видели с ней целующимися! Если вы это называете «никакие отношения», то что же по вашему мнению «какие»?
Олег взглянул на Татьяну. «Стерва! – подумал он. – Что же ты им наплела? Как сама ко мне липла…»
– Что же вы молчите, Олег Дмитриевич? Это так или не так?
– Но, я её всего один раз-то и поцеловал…
– Знаете, как-то не верится, если уж вы целовались чуть не на сцене перед всей школой…
– Но я… Да она сама, собственно…
– Ещё скажите, что она вас соблазнила.
– Но я её, просто, как ребёнка… Как сестрёнку…
– Знаете, сестрёнку взасос не целуют, ребёнка, впрочем, тоже.
– Но дайте же мне объяснить…
– Давайте так, Олег Дмитриевич, – подала вдруг голос Тамара Витальевна, – сначала дадим высказаться педагогам, а потом предоставим слово вам. Тем более, что сам факт вы не отрицаете.
Олег вдруг понял всю безнадёжность своего положения. Что бы он сейчас ни сказал, всё можно будет истолковано превратно. Оправдываться не было смысла, ему всё равно никто не поверит. Да и ни сообразить толком, что можно ответить, ни собраться с мыслями, ни даже высказать что-то до конца ему не давали, сбивая репликами, ехидными замечаниями. Как когда-то, когда на него в переулке навалилась стайка мелкой шпаны. Навалилась и стала наносить удары, и отбиться от них не было никакой возможности. Пришлось убегать. Теперь бежать было некуда, поэтому он просто замолчал.
Анна Абрамовна ещё некоторое время пылала праведным гневом, но выдохлась и села.
– Ну а вы что скажете, Марина Михайловна? – Тамара Витальевна ни на миг не переставала следить за ходом собрания.
Учительница географии согласно закивала головой и заговорила о недопустимости подобного поведения со стороны педагога, об ответственности за детскую психику, о порядочности… При этом она всё время искоса поглядывала на директора, словно спрашивала: «Ведь так? Ведь я правильно говорю?» Тамара Витальевна молчала, ни словом, ни кивком не давая понять, довольна она сказанным или нет. Наверное поэтому, желая сделать своё выступление ярче, Марина Михайловна налегла на вопрос: «А как далеко зашли эти отношения?»
– Что же, вопрос логичный, – директор была спокойна, – мы попросили разобраться в этой проблеме классного руководителя 10 класса «А», где учится Малышева. Лариса Павловна, вам слово, доложите, пожалуйста, коллегам, что вам удалось выяснить.
Лариса Павловна встала, привычно вздёрнула нарисованные брови и, поджав и без того узкие губы, заговорила:
– Сегодня утром я разговаривала с Таней Малышевой… Ну, что можно сказать… Девочку я знаю давно, и в последнее время она, конечно же, сильно изменилась. Она всегда была очень открытой, честной, доверяла мне, не скрытничала. А сегодня я её просто не узнаю. Она отмалчивалась, заплакала, а когда я её напрямую спросила о её отношениях с Олегом Дмитриевичем…
– Вы что же, её об этом допрашивали?! – не выдержал Олег, изумлённо глядя на классную руководительницу.
– Не допрашивала, а попросила откровенно, как матери, рассказать всю правду. Так вот, несмотря на мои усилия, девочка ничего не сказала, она замкнулась. А когда я ей велела после уроков прийти сюда, на наше собрание, у неё буквально началась истерика и она убежала. Как выяснилось, она вообще убежала с уроков домой. Представляете?! Никогда ничего подобного не было, а теперь… И хотя девочка мне ничего не сказала, но она ничего и не отрицала, и я, как педагог, могу с уверенностью заявить, что девочка переживает сильнейший психологический стресс. На неё, безусловно, оказали сильнейшее влияние эти неестественные для её возраста отношения со взрослым мужчиной, тем более с учителем. Я не знаю, насколько далеко зашли их отношения, но думаю, что в душе ребёнка борется привитое с детства чувство уважения к учителю с осознанием постыдности происходящего. Я, как педагог…
– Педагог! – Благие намерения Олега выслушать всех до конца, а потом так же уверенно и спокойно опровергнуть все их домыслы, разлетелись в пыль. – Да какой же вы педагог?! – продолжал он, яростно наращивая громкость, чтобы перекрыть попытавшуюся его остановить Анну Абрамовну. – Вы не педагог! Вы, я не знаю, садистка какая-то! Да любой полуграмотный прапорщик обладает большим чувством такта, большим пониманием психологии подростка, чем вы! Педагог! Да вас к детям на пушечный выстрел подпускать нельзя! Допрашивать девушку о её чувствах, о её, возможно, первой любви! Да как вы только додумались до этого?! Как у вас язык повернулся вопросы такие задавать?! Вы же женщина, мать! Как вы могли её на это судилище вызывать?! Потребовать от неё доверия и откровенности! Откровенности потребовать нельзя, её заслужить нужно! И не дай Бог, вот так ею воспользоваться!
– Вы зря кричите, Олег Дмитриевич, – спокойный голос Тамары Витальевны заполнил наступившую тишину, – криком ничего не докажешь. Мы никого не судим, мы просто хотим разобраться в ситуации. Согласитесь, у нас ученицы и учителя целуются не каждый день. Впрочем, вы сами только что назвали ваши с Малышевой отношения любовью. А перед этим признались, что такие же отношения вас связывают с Ольгой Ивановной. Ну она человек взрослый, ей самой решать… Но вот совращать несовершеннолетних учениц вам никто не позволит. И если родители Тани, которые, безусловно, будут возмущены, напишут заявление… Дело не ограничится простыми разговорами о вашем моральном облике. Мы долго терпели ваши выкрутасы, ваши пьянки с учителем физкультуры, гулянки у вас дома, в которые вы пытались втягивать наших молодых учительниц, ваши постоянные разговоры, ваши инсинуации по поводу мнимых взяток в нашей школе. Ваши прогулы, наконец!
– Какие прогулы? – не понял Олег.
– Как какие? Все зимние каникулы вы не появлялись в школе, хотя это были рабочие дни!
– Но ведь я говорил, что уезжаю! Я же отпрашивался!
– Не помню. Вы заявление с просьбой предоставить отгулы писали? У меня, во всяком случае, его нет. А на подобный случай должен издаваться специальный приказ… У вас, вообще, очень оригинальные представления о трудовой дисциплине! Вас ещё месяц назад нужно было увольнять за прогулы. В общем, мы долго надеялись, терпели, но терпению нашему настал конец! Я думаю, что профсоюзная организация, в лице Людмилы Антоновны, выразит общее мнение.
Олег посмотрел на поднимающуюся с места Людмилу Антоновну, но дожидаться её выступления не стал. Он тоже встал.
– Ладно, не трудитесь. Я всё понял.
Он резко повернулся и, неловко задев стул, направился к выходу из кабинета.
– Олег Дмитриевич! – голос директора настиг его на пороге.
«Да пошли вы!» – буркнул он себе под нос и хлопнул дверью.
Глава 22
– Дурак ты, Олежка! Хотя и большой, и умный, а – дурак!
Они сидели вдвоём с Володькой в маленькой забегаловке за пластиковым столом и пили водку из тонких пластмассовых стаканчиков. Выйдя из кабинета директора, Олег, словно запущенная ракета, пробежал по школьным коридорам, залетел к себе в класс, сел, тут же вскочил, снова сел и, поняв, что успокоиться не сможет, оделся и пошёл домой. К Ольге он не заходил, у него не было сил с ней объясняться.
Дома сразу стало тоскливо. Ни есть, ни читать, ни заниматься чем-либо он просто не мог и, пометавшись по комнатам, он схватился за телефон. Первым он набрал всё-таки номер Ольги, но та ещё не пришла с работы. Володька был дома, и они встретились в этой маленькой забегаловке, «гадюшнике», как её называли в округе, что стояла рядом с рынком. Публика здесь была, в основном, торговая, ели чебуреки с подозрительной начинкой, запивали бурдой под названием кофе, или пили принесённую с собою водку. Зал не отапливался, поэтому все сидели прямо в куртках, зачастую не снимая с головы даже засаленные шапки. Много было азербайджанцев, иноязычный гортанный говор забивал мягкую русскую речь, понятен и знаком был всем только единый для всех языков русский мат. Никто ни на кого не обращал внимания, каждый был сам по себе.
Первую бутылку они выпили молча. Вовка только удивлённо причмокнул, но расспрашивать не стал. Откупорив вторую и выпив из неё первый стаканчик, Олег вздохнул и начал рассказывать.
– Дурак ты, Олежка, – повторил Вовка свой вывод. – С кем ты связался? Да они таких, как ты, сожрут и не заметят даже. Ты для них – тьфу! Уж каких… и то растирали, как плевок на асфальте. Ты что, действительно подумал, что тут в этой девчонке, как её, Малышевой, дело? Да плевать они на неё хотели! Вы там хоть облюбитесь, хоть обтрахайтесь, им – плевать. Ты что, думаешь, не бывает между учителем и ученицей… Ещё как! Года три назад у меня тоже одна была, всё на шею вешалась, а я что, железный? Ну и не выдержал как-то. Она, правда, к тому времени уже школу закончила, а всё забегала навестить. Вот я её прямо на матах и разложил… Она ко мне потом ещё с полгода раз в недельку вечерком заскакивала. Проведать… Потом перестала, наверно, нашла кого-нибудь. Ну и я вздохнул с облегчением. Тоже ещё несовершеннолетняя была. Все о таких историях знают, только помалкивают. А ты тоже: «Девочку не пожалели! В душу плюнули!» Им её душа – тьфу! Был бы это не ты, а кто другой, они бы только хихикали да сплетничали.
– Но почему? Чем и кому я так насолил?
– Вот я и говорю, что ты – дурак. Ты не просто насолил, ты на самое святое для них покусился – на бабки их. Сколько ты говорил в этом году претендентов на медаль? Семь? Вот и считай, что четыре штуки баксов они с родителей уже получили. А ты скандал поднимешь, тогда что? Тогда, может, вообще никто медаль не получит! И баксы возвращать придётся. А возвращать их из-за какого-то придурка ох как не хочется! Проще этого придурка с грязью смешать, да и избавиться от него втихую. И деньги целы, и все довольны. Тем более, что придурок этот сам на рожон лезет, про взятки какие-то разговоры разговаривает, про занятия платные… Не дай бог, комиссия нагрянет! Ей, правда, тоже заплатить можно, она и не найдёт ничего, но это же опять – расходы! А так – дёшево и сердито! А то, что при этом какая-то Малышева на что-то обидится, это, прости, несерьёзно.
– Да я об этих взятках и не говорил ни с кем!
– Здорово! Ты с разговором о журнале к кому попёрся?! А о взятках… Болтал кому-нибудь, наверняка. Да хоть Ольге.
– Думай, что говоришь! Что же по-твоему, Ольга меня закладывать побежит?
– Побежать не побежит, а вот сболтнуть, по-бабьи, это легко. Она вроде с Татьяной корешилась? Вот и могла «поделиться».
– А той-то зачем?
– Ну ты – дурак! Ты что, забыл, что она с этих платных занятий живёт? Да если их прикрыть… А к тебе у неё особые чувства с осени, когда ты её из квартиры выставил, а сам с Ольгой остался.
– Я не выставлял!
– Выставил, выставил! А такого бабы, знаешь, не прощают! И Ольгу, я думаю, она так же «нежно любит», хотя и подружку из себя строит. Да и сама Ольга, чем черт не шутит… Она же, я слышал, тоже в первой четверти взялась двоечников на каникулах до тройки «подтягивать». Так что ей твои высокие принципы…
– Врёшь!
– Ты что, не знал? Ну я не знаю, Олег, может и врали. Мне Светка что-то такое говорила, я не помню точно.
– Значит она мне всё время врала! Поддакивала, а сама…
– Да ладно тебе, Олежек, я ведь сам не видел, точно не знаю…
– Было, было, теперь я понял, почему она все каникулы на занятия к ним бегала.
– Ну и что? Она же не просто деньги брала и тройки ставила, она работала, учила их…
– Учила… – Олег пьяно качнулся и потянулся за бутылкой, но та уже была пуста. – Сейчас пойду ещё возьму.
– Может, хватит? И так уже литр оприходовали.
– Не сметь сдаваться! Моряки не сдаются!
– Эй, моряк, мне, пожалуй, хватит, завтра на работу.
– Вовка! – Олег смотрел трезвыми грустными глазами. – Хоть ты меня не бросай, сегодня, знаешь, как мне хреново! Хоть волком вой!
– Да ладно тебе, Олежка! Не боись, не брошу! Да сиди ты, сейчас скажу и принесут.
Водку, действительно, быстро принесли.
– Учила! – Олег выпил очередной стаканчик и только нюхнул корку чёрного хлеба, – Пусть и учила! Но зачем она мне врала?! Раз врала, молчала про эти дела, значит, было и ещё что-то!
– Слушай, – Володька продолжал рассуждать, – а может, это и не Ольга вовсе. Ты ещё с кем-нибудь говорил об этом?
– Ну с Инной, которая Егоровна.
– Нет, эта – кремень баба, не выдаст. Она сама Тамару и Анечку терпеть не может.
– Ну с Виктором нашим, кажется…
– Вот! Он-то тебя и заложил!
– Да ладно тебе, мужик всё-таки…
– Какой он мужик! Если водку жрать – мужик. А так… Он же у Тамары – первый стукач. Ты думаешь, она бы его иначе держала? На кой он ей нужен? Как учитель он – ноль. Да и квасит здорово, даже на работе иногда. Если бы он не стучал всё время, она бы его давно в три шеи. А так… Если ты с ним обо всех этих делах болтал, то он, сто пудов, тут же всё Тамаре докладывал.
– Зверинец! Не школа, а – серпентарий! Ни одного человека, одни змеи да свиньи…
– Ну это ты не загибай, у нас хорошего народа хватает. Сколько их там возле Тамары толчётся: ну десяток, ну дюжина. А остальные – люди. Только незаметно их, они все делом заняты, детей учат.
– Учат и помалкивают в тряпочку.
– Да, и помалкивают… Ты, вон, заговорил… А у них семьи, дети.
– А если я выше пожалуюсь?
– И что? Ты и так весь в дерьме… Ещё добавят. Ты думаешь, Тамара сама такая храбрая… Голову даю на отсечение, у неё там лапа есть. Наверняка отстёгивает выше всё, что положено. Иначе бы так нахально не хапала. Думаешь, родители не жаловались? Жаловались! И что? Да ничего!
– И что же мне теперь делать?
– Да уходи ты оттуда, всё равно жизни не дадут, затравят. То, что тебе показали, это так – цветочки. Они тебя пока на пустом месте ловят. Доказательств у них никаких. Девка эта, если у вас ничего не было, врать не станет. А у вас, точно, ничего не было?
– Вовка!
– Что – Вовка? Ты парень что надо, а девки сейчас ранние, такие своего не упустят. С сопляками им уже надоело, а ты – в самый раз. И побалуешь от души, и трепаться не станешь. Да и учитель… Им прикольно.
– Ничего у нас не было, кроме того, что я тебе рассказал. Ничего! И потом Таня… она не такая…
– Может, и не такая. Они разные… Тогда они вряд ли тебя уволить смогут. Прогулы – туфта. Если бы прогулы были, она бы тебя должна была ещё в январе турнуть. А теперь поезд ушел. Не прицепишь. Но работать нормально всё равно не дадут. Смотри сам.
– Смотрю! – Олег пьяно опустил голову и тупо уставился в грязный пластик стола.
– Эх, брат, да тебя развезло. Пошли-ка, я тебя домой отведу.
– Всё нормально, я сам!
– Сам, сам… – проворчал Володька и, не очень твёрдо ступая, повёл Олега к выходу.
Спал Олег тяжело, словно проваливался всю ночь в чёрную вязкую жижу сна, но всё не мог до конца провалиться. Кажется, звонил телефон, но он так и не смог пересилить себя и встать. Проснулся рано, минут сорок провёл в ванной, выпил пакет кефира и пару чашек кофе, но всё равно было плохо. На работу пошёл к первому уроку, хотя сегодня занятия у него начинались со второго. Пошёл через парк, где недавно бродил с Ольгой. «Неужели это было всего неделю назад? – думал он, вдыхая чистый морозный воздух, чувствуя, как голова светлеет. – Будто сто лет прошло». К школе подошёл, когда первый урок уже начался, поток детей схлынул и только двое-трое опоздавших безнадёжно толклись у дверей, закрытых охранником. Когда Олег подошёл к крыльцу, дверь раскрылась и навстречу ему шагнул незнакомый коренастый мужчина лет сорока – сорока пяти. Незнакомец окинул взглядом его лицо, фигуру и остановился.
– Простите, вы не Олег Дмитриевич?
– Да, это я.
– Тогда я к вам. Моя фамилия Малышев. Я отец Тани.
Он замолчал. Молчал и Олег.
– Ладно, – Малышев решительно отказался от «выканья», – мне с тобой поговорить нужно. Давай-ка отойдём, – и он двинулся за угол школы, туда, где обычно тусовались старшеклассники, сбиваясь на перекур.
Был он широк в плечах, невысок, одет в короткую коричневую кожаную куртку на меху. Большие сильные руки его висели свободно, кисти то сжимались в кулаки, то разжимались. Олег шёл сзади, понимая, что если Малышев сейчас развернётся и врежет ему, он даже уклоняться не станет, не то что защищаться. Тот шёл уверенно, не оборачиваясь, ничем не выражая сомнения в том, что Олег следует за ним. Зайдя за угол, он повернулся и, хлёстко, будто ударив, спросил:
– Ну?!
Олег молчал. Он не боялся, просто не представлял, что и как он может объяснить.
– Рассказывай! – Глаза Таниного отца смотрели на него в упор.
– Мне нечего рассказывать. У меня с Таней ничего не было, да и быть не могло.
Олег стоял расслабленно и даже не освободил правую руку, продолжая сжимать ей ручку портфеля. Он спокойно, чуточку грустно смотрел в покрасневшие от бессонной ночи, задёрнутые пеленой бешенства глаза, и покорно ждал. Ему было всё равно.
С минуту они молчали.
– Ладно! – сказал отец Тани, отводя взгляд. – Ладно! Верю. Не столько тебе верю, сколько дочке своей. Куришь? – он достал пачку сигарет. – Нет? Ну и правильно… Глаза у тебя честные, так не врут… Но ты мне тогда, дураку, объясни, что происходит? Танюшка вчера весь день дома просидела, проревела. Вечером я с работы пришёл, а она всё всхлипывает: «Как она могла такое подумать?! Как она могла о таком спрашивать?!» А вечером дура эта, классная их, позвонила… Такого наплела, что у меня мозги набекрень съехали… Я к Таньке, мало ли, думаю, девка всё-таки. А она только посмотрела на меня своими глазищами: «Папа, – говорит, – и ты?» Я так и сел, еле-еле её успокоил. Она ведь у меня одна. Жену, маму её, три года назад похоронил. Таня с тех пор и за дочку и за хозяйку, я на работе весь день, она одна. Но она у меня такая… Я за неё кому хочешь глотку порву! А сегодня утром встала, посидела, даже одеваться не стала. И спокойно так, как о решённом: «Нет, папа, я больше в школу не пойду. Мне только перед Олегом Дмитриевичем стыдно, извиниться нужно, что это из-за меня всё. Я ему жизнь испортила». Спокойно так сидит, глаза будто мёртвые. «Мне теперь, – говорит, – жить незачем». Я аж озверел. «Доченька! – кричу. – Танюшка, да что ты такое говоришь-то?!» «А зачем, – отвечает, – мне жить, если люди такие?» «Доченька, – говорю, – люди, они – разные. А я? Мне как на этом свете жить? Я же тебя люблю! Мне же без тебя тоже не жить!» Вздохнула она, проплакалась, вроде успокоилась… Я с работы отпросился и – в школу. Директора нет ещё, она, говорят, раньше двенадцати не приходит… Завуча так и не нашёл… Классная эта её, та вообще разговаривать отказалась, к тебе послала… Вот ты мне и объясни…
Олег коротко, не вдаваясь в подробности, изложил суть дела.
– С-с-суки! – Малышев протянул первую букву, выталкивая воздух сквозь стиснутые зубы. – Были бы хоть мужики, табло бы начистил, атак, с идиотками этими связываться… Таню я, конечно, в другую школу переведу, она сюда больше не пойдёт. А ты… Знаешь, хотя ты, вроде, и ни в чём не виноват, но если я тебя рядом с ней ещё раз увижу… В общем, держись подальше, не доводи до греха. Ну, я домой побегу, мало ли что.
Он, не подав руки, развернулся и пошёл злой, упругой походкой.
Глядя ему вслед, Олег ясно понял, что и он остаться в школе не сможет.
Как он вёл в тот день уроки, Олег не помнил. Работал словно в автоматическом режиме. Запомнилось только, что в тот день дети были удивительно тихи и послушны. На уроках не шушукались, быстро и молча выполняли все его задания, но и после звонка не окружали его, как обычно, гурьбой, не приставали с вопросами, а тихо собирались и уходили.
Шестым уроком должен был прийти 10 «А». Но вот уже прошло несколько минут после звонка, а детей всё не было. Олег сидел один в классе, не решаясь что-либо предпринять. Конечно, в любой другой день он бы тут же пошёл к завучу или классному руководителю, но сегодня он чувствовал себя солдатом, растерянно стоящим на поле боя, у которого только что из рук выбили оружие. Ещё секунду назад солдат был храбр, силён и готов сражаться, а теперь он стоит один, беспомощный, безоружный и жалкий, окружённый хохочущими врагами.
«Не придут, – подумал он, – и они поверили, не придут».
Он аккуратно прибрал всё на своём учительском столе. Стол стал чужим. Вместо весёлого беспорядка из учебников, тетрадей с детскими работами, журналов, ручек и карандашей на полированной столешнице, смахивающей теперь на надгробие, покоился лишь закрытый журнал десятого класса да ручка.
Олег взял ручку, повертел её, достал из ящика чистый лист бумаги и стал писать заявление об уходе.
Ближе к концу урока в тишине коридора вдруг послышался топот, гам, дверь раскрылась, и в класс стали заходить парни и девушки 10 «А». Впереди, как обычно, была Галя, маленькая, чернявая, действительно похожая на галку. Она даже имела привычку гак же по-птичьи склонять голову и косить своим круглым глазом. Вот и теперь, тряхнув своими чёрными волосами, она наклонила голову чуть вбок.
– Олег Дмитриевич! Вы не ругайтесь, что мы опоздали, но тут, понимаете, дело какое… Короче, пас Лариса не пускала, собрала всех, сказала, что английского не будет и начала всякие гадости про вас и Таню рассказывать!
– Не Лариса, а Лариса Павловна, – автоматически поправил Олег.
– Ну да, – Галя снова тряхнула волосами, будто стряхивая насекомое, – она сказала, что мы к вам больше на уроки не должны ходить, что мы должны возмутиться, написать заявление… Олег Дмитриевич, мы всё равно ей не верим! Ведь это всё неправда?! – Галя смотрела на него чуть испуганно и требовательно, сзади толпились остальные. – Ведь неправда?
Олег молчал, слова застряли в горле. Глаза защипало.
– А вы как думаете? – наконец спросил он.
– Конечно, неправда! Мы же вас знаем! Мы Танюшку сто лет знаем! Знаем, что она… ну что она на нас запала… ну вы понимаете. Но всё равно, мы уверены, что ничего плохого не было. Да на вас многие западали… Ой! – испугалась она. – Извините! Но вы нам скажите! Это неправда?
Все затихли. Двадцать пять пар глаз смотрели на Олега прямо, открыто и требовали такого же прямого ответа.
– Конечно, неправда.
Ребята зашумели, стали рассаживаться, доставать тетради. Олег хотел их остановить, но слова снова застряли в сдавленном, словно тугой петлёй, горле, и он только молча отвернулся к окошку, стараясь не выпустить наружу эти чёртовы мокрые капли, скопившиеся под веками. Наконец он справился с собой и повернулся к детям.
В его кабинет, рассчитанный на небольшую группу, вместился весь класс, ребята сели за столы по трое-четверо.
– Конечно, неправда, – снова повторил Олег, – но урока всё равно не будет, я, ребята, ухожу.
Дети зашумели.
– Олег Дмитриевич! – Галя снова вскочила. – Не уходите, ну пожалуйста! Мы вас не отдадим, мы к директору всем классом пойдём! Мы жалобу напишем!
«Нет, – думал Олег, уже взяв себя в руки. – Нельзя их в эту грязь втягивать. Мне это не простится».
– Тихо! – он спокойно и требовательно, как обычно, постучал ручкой по столешнице. – Тихо!
Класс мгновенно притих.
– Ребята, ухожу я не из-за этих сплетен. Просто всё так совпало. У меня есть серьёзные причины, рассказывать о которых я вам не стану. Вы уж, извините, но они очень личные. Вот из-за них-то я и должен уйти.
