Текст книги "В глубине стекла"

Автор книги: Елена Искра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Глава 26

Вечером Викуля разнылась. Сидела надутая, как мышь на крупу, словно это не она соглашалась накануне: «Никаких мужиков».

– Лёль, ну мы что, так весь вечер в номере и просидим? Вчера как две дуры в телевизор пялились, сегодня… Мы что, пенсионерки? Завтра последний день, между прочим.

– Викуля, мы же договаривались. Тебе что, мало? То эти придурки, которые тебя чуть не изнасиловали, то «голубые». Кого тебе ещё для полной коллекции не хватает?

– Оль, ну ты, прямо, я не знаю… Ну почему обязательно снова… Наоборот, два раза не повезло, на третий – обязательно. Пойдём на дискотеку? Или хоть в баре посидим?

– Вот и иди одна, если невмоготу. Мне и здесь хорошо.

– Ты мне подруга или как? Ты же знаешь, что я одна не пойду. И потом, разве тебя папа не просил за мной присматривать? Просил! И ты обещала, между прочим.

– Ты что, ребёнок, чтобы тебя за ручку водить? И потом, я отоспаться хотела. За всё время толком не выспалась. То одно, то другое.

– Старухой станешь – отоспишься. Всё равно делать больше нечего будет. Ну Лёль! Ну, пожалуйста!

– Достала! Ладно, давай собираться.

– Лёль, а можно я твою белую футболку надену к шортикам?

– Она же тебе мала!

– И вовсе не мала, она меня стройнит!

– Да надевай ты что хочешь!

Вика надела светлые шортики, влезла в Ольгину футболку, повернулась перед зеркалом. Встала сначала анфас, потом в профиль, чуть оттопырила зад.

– Ну как я?

Футболка была маловата, обтягивала грудь, как латексная перчатка, приподнималась на животе, обнажая пупок. Шортики плотно охватывали упругую попку.

– Отпад!

– Bay! – Викуля вильнула бёдрами. – Пошли?

– Пошли.

В баре играла тягучая, полная неги музыка, какая-то странно-чужая и волнующе-знакомая одновременно. Она будто касалась невидимой палочкой натянутых струн души и те тихонько отзывались нервным дрожанием, расходящимся по всему телу, от макушки до кончиков босых пальцев.

Они сели за столик и вскоре к ним, угодливо улыбаясь, подскочил чернокожий египтянин-официант. Спустя несколько минут перед ними появились два высоких запотевших бокала, заполненных чем-то зелёным, с позвякивающими кубиками льда. Ольга чуть пригубила, вдохнула лёгкий мятный аромат и обвела глазами огромный холл, часть которого и занимали столики их бара. Всюду сидели загорелые, уверенные в своём праве вот так отдыхать люди. Мужчины в лёгких светлых штанах или шортах, футболках, теннисках, женщины – в чём-то небрежно-элегантном и дорогом, дети – в ярких светлых вещах. Всё будто лучилось светом, радостью.

А ей вдруг вспомнились московские утренние автобусы, прорывающиеся сквозь грязь и пробки, набитые чёрной массой людей. Именно чёрной. Чёрные куртки, чёрные шапки, чёрные перчатки, чёрные шарфы, чёрные туфли и чёрные брюки, даже у женщин. Вообще, среди женщин, едущих утром на работу, встретить кого-нибудь в юбке было почти нереально. Все были в чёрных брюках. Это делало их неотличимыми от мужчин, и только накрашенные с утра в спешке губы оставались последним признаком половой принадлежности. Откуда пошла эта мода на чёрное, понять было трудно. Может, от жизни.

«Я всё-таки это сделала! – вдруг подумала Ольга. – Я сделала то, что поклялась выполнить тогда, два года назад. Я тогда поклялась, что сдохну, но тоже буду сидеть, вся в белом, в баре, на берегу Красного моря и услужливый негр будет подавать мне коктейли. И я сделала это!»

Лето после окончания своего первого учебного года она провела тоскливо. Отпускные, полученные ею в июне, после выпускных экзаменов, вначале показались невообразимо огромными, но потом, когда она, поняв, что следующая зарплата будет только в октябре, разделила их на три с половиною месяца, с ужасом поняла, что их ей хватит только-только, впритык. И то, если она не будет делать неразумных трат.

Она бы могла устроиться на лето в лагерь с детьми, но оставлять мать одну больше чем на пару дней стало совершенно невозможно.

Год она заканчивала, словно в тумане. На работе, в суете, с детьми, в бесконечном потоке уроков, было ещё ничего, но когда наступал вечер, становилось плохо. С мамой общаться было трудно. Иногда они могли посидеть на кухне или в комнате, поболтать, Ольга рассказывала про школу, мама что-то вспоминала про свою молодость, про Ольгино детство, про отца. В мае, после Пасхи, они даже съездили на кладбище, прибрались на могилке, посадили цветочную рассаду, купленную здесь же, у ворот. Поговорили, что надо поставить оградку и памятник, но когда зашли в конторку и узнали про цены, Ольга ужаснулась.

– Ничего, мама, поставим, – говорила она по дороге домой, прокашливая тугой комок в горле. – Обязательно поставим. Нам зарплату скоро опять прибавят, с первого сентября обещали.

Но все чаще мама начинала заговариваться, несла какой-то бред, забывала, как делаются элементарные вещи, могла, открыв газ, задуматься, что же делать дальше, как его зажечь. Ольга стала перед уходом на работу перекрывать газ и снимать ручку с крана, чтобы, не дай Бог, мать не спалила квартиру. По вечерам, придя с работы, она разогревала пищу, кормила мать и обычно усаживалась в своей комнате с ногами в кресло.

Попытка возобновить отношения со Стасом ничего хорошего не дала. Уже во время второй встречи она поняла, что Стас ей совершенно неинтересен как человек. Разговаривать было особо не о чем, а постель… Что постель, постель она и есть постель. Она стала уклоняться от встреч с ним, а потом и вовсе перестала подходить к телефону. Впрочем, Стас, видимо что-то почувствовав, особой настойчивости и не проявлял.

Мысли об Олеге, хотя она и старалась загонять их в самый дальний угол своего сознания, не отпускали. Она в сотый раз прокручивала в памяти всё, что произошло, и в сотый раз задавала себе один и тот же вопрос: «Почему? Почему всё так глупо получилось?»

То винила во всём Олега, то себя, придумывая ему оправдания, в общем, измучилась окончательно. Долго ждала, что Олег всё-таки позвонит. Ждала в апреле, мае, июне. Но он не звонил. Не звонила и она ему. «Если я ему нужна, то позвонит, а если нет…» – думала она всякий раз, останавливая свою тянущуюся к телефонной трубку руку. В конце июня не выдержала и позвонила.

– А его нет, он в командировке, – ответил ей всё тот же женский голос. – Он очень много ездит. Ему что-нибудь передать? Оставьте телефон, и он перезвонит.

– Нет, спасибо, – ответила Ольга и повесила трубку. «Телефон он знает», – подумала она про себя.

«Всё! – решила она после этого. – Хватит! Больше об этом не думаю!»

Лето проходило скучно. На отпускные она прикупила кое-что из одежды, но только самое необходимое, оставшиеся деньги приходилось экономить самым жёстким образом, тем более что опять подорожали и квартплата, и электричество. Время проводила с книгой или возле телевизора. Одно время взялась ездить на пляж, но одной там было неуютно, а компании не было. Снова стала встречаться с Викулей, с которой в последние три года виделась редко. Вика работала, отпуск у неё намечался в августе и они иногда гуляли по вечерам. Про Олега она ей ничего не рассказывала. Но в середине августа Вика с родителями уехала в Анапу и Ольга осталась совсем одна. До конца отпуска оставалось ещё неделя и Ольга теперь уже с нетерпением ждала, когда же он кончится и можно будет снова окунуться в школьную жизнь. Всё, что угодно, только бы не эти невыразимо длинные и одинокие дни.

Ей неожиданно понравилось ходить по центру города, заглядывать в дорогие магазины и подолгу, вызывая нервное внимание охранников, рассматривать выставленные там вещи. Она смотрела на них и представляла, как бы она хорошо смотрелась в этом облегающем, чёрном с серебристой полосой платье, вон в том пёстром, в радостных цветочках купальнике или в золотистых, будто сплетённых из кружев, туфельках.

Вот в одном из таких магазинов на Новом Арбате её вдруг кто-то и окликнул: «Лёлька!»

Ольга смотрела и не узнавала. Перед ней стояла высокая ухоженная блондинка. Светлое летнее платье, лёгкое, будто невесомое, лишь слегка поддерживаемое тоненькими бретельками, оставляло открытыми загорелые до цвета тёмно-золотистого песка грудь и руки. На плечи свободными волнами ниспадали волосы цвета спелой ржи. Лицо… а вот лицо смутно кого-то напомнило.

– Господи! Наташка!

Перед ней стояла её однокурсница, подруга по летним детским лагерям, с которой она всего лишь год назад ходила устраиваться на работу и с которой не виделась с тех самых пор.

– Наташка! Ты?

Ольга не верила своим глазам. Куда подевалась угловатая, нескладная девушка, любительница посидеть у костра, попеть песни под гитару, потусоваться, безумно радующаяся, когда хоть какой-нибудь парень обращал на неё внимание. Перед ней стояла молодая дама, знающая себе цену.

– Я. Что, изменилась?

– Убиться можно! На улице никогда бы не узнала.

– А ты всё такая же. Я тебя сразу же, по фигуре узнала. Не меняешься.

– Это что, плохо?

– Не знаю. Ты что, тут что-то ищешь?

– Да нет, так просто, пошляться.

– Я тоже. Люблю иногда душу отвести, барахла какого-нибудь накупить. Пусть не нужно, а всё равно приятно. Слушай, ты не торопишься?

– Нет вроде.

– Пойдём где-нибудь посидим, кофейку выпьем, поболтаем.

Ольга несколько замялась. В кошельке у неё, конечно, было немного денег, но тратить она их вовсе не собиралась, они были предназначены совсем для другого.

– Пойдём, пойдём, пирожных поедим, я угощаю, – видимо, поняв, повторила Наташка.

– Ну пошли.

Может, кому-то другому Ольга бы и отказала, уж больно неприятно было это «Я угощаю», но не Наташке, с которой они когда-то спали на соседних койках, делили конфеты и ругались из-за того, кому на этот вечер достанется комната, а кому придётся гулять под луною.

– Пошли.

Кафе было рядом, стоило только выйти на улицу и зайти в соседнюю дверь.

Пока усаживались, пока ждали заказ, вспоминали институт, лагерь, однокурсниц.

– Ну а ты-то где? – наконец спросила Наташка.

– Я? Я – в школе.

– В школе?!

– Ну да, а что. У меня же специальность по диплому: «учитель».

– Нет, ничего, только из нашего курса, по-моему, никто в школу не попал. Ты, наверное, одна.

– А где же они?

– Да кто где. Я, правда, про всех не знаю. Ленка, помнишь, толстенькая, с косой на первом курсе ходила, она администратором в гостиницу устроилась; Галка, та в какой-то фирме за компьютером сидит; Ирку отец менеджером по персоналу к себе взял; Настёна, я слышала, бухгалтерские курсы заканчивала, в общем, кто где. Но в школе, кроме тебя, по-моему, никого нет. Как это тебя угораздило?

– Очень просто – пошла и устроилась.

– Ну и как там?

– Нормально, даже интересно. Понимаешь, работа с детьми – это совершенно особая работа. Она так затягивает…

– Да ладно тебе заливать, ты прямо как наша преподавательница по педагогике. Помнишь? Как мы её звали-то? Ах, да! «Коза!» Та всё тоже про школу пела, сама, правда, там почему-то работать не стала. Чего там хорошего? Дети, поди – придурки, училки – стервы или старые маразматички, мужики, если и есть, то какие-нибудь затюханные. Скажешь – нет?

– Нет, конечно! Что ты за глупости говоришь? С чего ты взяла? – Ольге вдруг стало обидно за свою школу, за своих детей. Она и сама иногда говаривала нечто похожее, даже и хлеще. Но это была она, и говорила она о своём, о том, что в глубине души уже успела полюбить. А вот так, со стороны… – Нормальные дети, нормальные учителя, и мужчины тоже, даже очень…

– «Даже очень!» Ну-ну, расскажи подробней!

– Мужчины как мужчины. А ты сама где работаешь?

Ольга, безусловно, прекрасно помнила, как они ходили наниматься на работу, и то, что Наташка приняла тогда условия хозяина, но считала неудобным заговаривать о Наташкиной работе. Но раз Наташка так нахально «наехала» на её школу, она тоже решила не оставаться в долгу.

– Я? Да всё там же, помнишь, устраиваться ходили? – Наташка говорила о своей работе спокойно и буднично, без тени смущения. – Вот там я и работаю. Секретарь-референт. Но через год я на другую работу перейду, в экономический отдел. Там гораздо интересней, перспектив больше, да и вообще… С шефом я уже договорилась.

– Но ты же в экономике ничего не понимаешь!

– А я на второе высшее иду. В экономико-статистический институт. Вообще-то я хотела на юридическое, но там уж больно гуманитарных дисциплин много. Нам, математикам, экономика как-то ближе.

– Но второе высшее образование теперь платное!

– Ну и что? Шеф сказал, что фирма оплатит, хотя я и сама бы могла. Но он говорит, что фирма должна сама себе готовить специалистов. А мне что, плохо? Пусть платит.

– Ну, ладно, – Ольга решила уйти от этого, уже начавшего раздражать её разговора. – Молодец, конечно. Слушай, а где это ты так здорово загорела?

– Это? – Наташка провела кончиками ухоженных пальцев с длинными, покрытыми золотистым лаком ногтями по загорелой коже плеч. – Это я недавно из Турции вернулась. Летала отдохнуть на недельку.

– В Турцию?! Слушай, ну и как там?

– Как тебе сказать… Вообще-то сервис гораздо лучше, чем в Египте. Но Красное море мне понравилось гораздо больше, чем Средиземное. Почище. А Средиземное так себе, общеевропейская помойка.

– Ты и в Египте была?

– Да, в марте. Там уже жарко в это время. Ты знаешь, я вообще пришла к выводу, что отдыхать нужно два раза в год. Зимой и летом. Пускай всего недельку, но именно два раза. Лучше на Новый год, как раз зиму пополам разбиваешь. Не так тоскливо. Да и праздников там много. Считай, с тридцатого декабря по Рождество всё равно никто не работает. В этом году я хочу зимой в Эмираты махнуть. Надо Дубай посмотреть. Говорят, там тепло, как в Египте, а сервис ещё лучше, чем в Турции.

– Но это же очень дорого!

– Не очень. Штуки баксов вполне хватает. Ну Эмираты чуть подороже.

«Тысяча долларов! – судорожно высчитывала Ольга, – это тридцать тысяч рублей. А у меня отпускные за три месяца – пятнадцать!»

– Ну и как там? – снова не удержалась она от бессмысленного вопроса.

– Хорошо. Море, солнце… Улетаешь из зимы, прилетаешь в лето… Пляж, бассейн, сауна, массаж, в общем, что хочешь. Знаешь, только там начинаешь ощущать себя белым человеком. Сидишь за столиком в баре, у ног море, а негр тебе коктейли приносит…

Ольга понимала, что Наташка вовсе не хвастается, она просто спокойно и достаточно скупо отвечает на её вопросы. Но её, пожалуй, не задело бы так нарочитое хвастовство, как задел этот совершенно будничный, без всякой эмоциональной окраски, с оттенком лёгкой скуки тон. Таким тоном они обычно говорили в школе о том, что на Черкизовском рынке всё, конечно, дешевле, хотя там грязновато, да и народу много, а в магазинах, оно цивильнее, но уж больно цены крутые. Её вдруг стала раздражать Наташка, этот её ухоженный вид, простая, но, безусловно, дорогая одежда…

– Ну ладно, – сказала она, – я пойду, пожалуй. У меня ещё дела.

– Погоди, вместе пойдём.

Наташка взмахнула рукой. Официантка принесла кожаную папочку, в которой лежал счёт. Наташка приоткрыла её, взглянула мельком, небрежно вложила несколько сторублёвых купюр, закрыла её и, не дожидаясь ни официантки, ни сдачи, стала подниматься.

«Сколько же это всё стоило?» – с ужасом подумала Ольга, поднимаясь за нею.

– Тебя подвезти? – Наташка уже достала из сумочки ключи от машины и вертела их на пальце.

– Нет, спасибо, мне ещё тут, рядом нужно.

– Ну как хочешь, – Наташка, видимо, уже удовлетворив свои ностальгические чувства, утратила интерес к общению, – звони.

– И ты звони, – ответила Ольга.

– Ладно, как-нибудь. Пока.

– Пока.

Ольга смотрела вслед уходящей Наташке. Та шла к машине, уверенно ставя загорелые ноги в туфельках на высоких каблуках, чуть покачивая бёдрами, и прохожие мужчины непроизвольно косили ей вслед.

«Да, – подумала она, – отдыхать, действительно, лучше два раза в год. Зимой и летом. Зиму действительно лучше разбивать на две половинки, она тогда, наверное, короче. И я это сделаю. Сдохну, но сделаю! Я обязательно улечу из зимы в лето, буду сидеть на берегу Красного моря, и негр будет подавать мне коктейли. Я тоже хочу чувствовать себя белым человеком».

Когда рядом был Олег, страстно и убеждённо говоривший о высоком предназначении учителя, о его роли в жизни ребёнка, о порядочности и самоуважении, необходимых в их профессии, она соглашалась. Его слова виделись ей правильными, справедливыми, хотя в душе порою и копошился червячок сомнений. Но теперь, когда она осталась одна, совсем другие мысли стали вертеться в её голове.

«Отчего всё так? – думала она. – Я работаю как лошадь. В восемь часов утра я уже в школе, а ухожу, самое раннее, в четыре, а чаще в пять. Весь день уроки, дети, иногда даже в туалет сбегать некогда. Переменка между уроками и то – моё рабочее время. Пока класс уйдёт, отметки им выставишь, на вопросы их ответишь, пока к новому уроку приготовишься, вот и всё, перемена прошла. Порой и поесть не успеваю. Уроки закончатся – тетрадки начинаются, сидишь над ними, проклятыми, всё тело затечёт, в глазах запятые какие-то плавают, а встать, размяться, времени нет. Домой ухожу, и там работа: к следующему дню надо подготовиться, контрольные прорешать, карточки с заданиями написать, а их штук тридцать нужно. А другие дела? Даже ночью школа не отпускает, всё время снится. И все только «Давай! Давай! Ты обязана! Тебе доверили самое дорогое – детей! У тебя такая профессия – себя отдавать детям!» Но если у меня такая важная и тяжёлая работа, то почему мне столько платят? Викуля жалуется, что тоже, бывает, на работе задерживается. Но она в пять раз больше меня получает, а работка у нее – не перетрудится, в контору к десяти, а дома уже в шесть. Наташка, вон, пожаловалась, что у неё отпуск всего два раза в году по десять дней. Ну и что, что у меня отпуск – восемь недель, я так за год вымоталась, что без такого отпуска просто бы сдохла. Но она в свой отпуск может отдохнуть нормально, а я только и делаю, что отпускные экономлю, не дай Бог не хватит. На материну пенсию ей и одной-то прожить невозможно. Да, конечно, учитель должен быть примером для детей. Но мне кажется, пример рабски покорного труда за кусок хлеба, под тычки и окрики начальства – далеко не лучший пример».

Учебный год она начала совершенно по-новому. Никаких заигрываний с детьми, никаких сюсюканий. «Я должна быть стервой, – внушала она себе, – холодной, рассудительной стервой». На уроках объясняла тему коротко, только самое главное, остальное задавала на дом доучивать по учебнику. Требования к проверочным работам стала предъявлять не то чтобы завышенные, а жёсткие, и твёрдо их придерживалась, независимо от того, что это был за ученик. Если в прошлом году, проверяя тетради, она могла кое-кому отметку и завысить: простить хорошему ученику мелкие огрехи, а к слабому вообще отнестись снисходительно, то теперь она требовала, так сказать, не взирая на лица.

Чтобы не пугать Анну Абрамовну столбиками двоек в классных журналах, завела свой, личный журнал, куда уж ставила всё от души. Через месяц её журнальчик был усеян закорючками двоек, как давно немытое стекло мушиными точечками. Правда, дети этих двоек не очень пугались, для них они были как бы не совсем настоящие, раз стояли не в главном журнале. Но Ольга нашла решение.

В октябре провела родительское собрание в своём 7 «В» и сходила во все другие классы, где она преподавала. Познакомила родителей с отметками в своём журнальчике, предупредила, что при такой учёбе за четверть наверняка будут двойки. На сакраментальный русский вопрос «Что делать?» ответила уклончиво. Сказала, что, мол, заниматься нужно, а вообще-то о каждом конкретном ученике лучше говорить индивидуально и что она будет у себя в кабинете ждать всех желающих… После собраний родители стали подходить.

Уже через неделю Ольга стала заниматься с группой отстающих, быстро увеличившейся человек до тридцати – тридцати пяти, так, что их даже пришлось разделить пополам. Брала она за занятие совсем немного, всего тридцать рублей, столько, сколько стоило два мороженых. В неделю получалось около тысячи, в месяц – четыре. На занятиях старалась втолковать то, что дети не усвоили на уроке, а самое главное, прорешать с ними точно такие же примеры, которые потом будут у них на проверочной или контрольной. Успеваемость занимающихся у нее детей, медленно, но неуклонно поползла вверх. Двоек за первую четверть она вообще не поставила, но троек было очень много, даже у тех, кто в прошлом году учился на твёрдую четвёрку. К сильным ученикам она была беспощадна. Придиралась к каждой мелочи, снижала отметку за небрежность в оформлении. Во второй четверти к ней на дополнительные занятия стали приходить и сильные дети, но сажать их вместе с отстающими было нельзя, и она открыла третью группу. Но всё это было в седьмых классах, десятые приходить после уроков не спешили. В прошлом году, когда они были в девятом классе, она относилась к ним с особой снисходительностью, уж очень взрослыми, близкими ей самой они казались. Даже на экзаменах помогла многим написать работы.

Перейдя в десятый, вместо чувства благодарности они сели ей на шею, решив, что у этой молоденькой математички можно особо не напрягаться, она, может, немного и поворчит, но нормальную отметку всё равно поставит. Даже если совсем ничего не делать.

Ольга Ивановна постаралась развеять эти их сладкие заблуждения. Десятые классы отметки получают не по четвертям, а по полугодиям, но чтобы не тянуть резину, Ольга Ивановна не только наставила двоек, кстати, совершенно заслуженных, но и взяла за правило тут же выставлять их в дневник. Отговорки типа «забыл» приводили к ещё более тяжёлым последствиям, так как она не ленилась звонить вечером родителям и выражать искреннюю озабоченность успехами их чада. «И вообще, – обычно заканчивала она разговор, – я вовсе не уверена, что ваш ребёнок сможет и дальше учиться в десятом классе, да и в школе вообще». К декабрю образовалась четвёртая группа, не очень большая, человек пятнадцать. Именно тогда её и вызвала к себе Тамара Витальевна.

– Ольга Ивановна, – начала та разговор, – Вы знаете, я давно хотела поговорить с вами, но всё дела, дела. Как вам работается в нашей школе?

– Нормально, Тамара Витальевна, – Ольга настороженно смотрела на директора. Та никогда не отличалась стремлением просто поболтать с теми, кто не входил в число приближённых. А Ольга в их число пока не входила.

– Это хорошо. Мы тоже присматривались к вам всё это время, и у нас сложилось самое благоприятное впечатление о вашей работе. Результаты у вас хорошие. Анна Абрамовна говорила, что ваши седьмые классы очень хорошо написали окружную контрольную работу по математике.

– Да, неплохо.

К этой работе Ольга готовила детей очень тщательно. Ей вовсе не улыбалось испытать на собственной шкуре то, что произошло с Ларисой Павловной, преподававшей математику в восьмых классах. Та купилась на речи окружной методистки, будто управлению нужна реальная картина знаний по математике и дала в своих классах контрольную без особой подготовки, со всей строгостью, исключив возможность списать. Результаты были плачевны. Дети получили кучу двоек, средний балл оказался чуть меньше трёх с половиной. Учителя других школ, видимо, оказались прозорливее, а может, дело было в том, что как раз в это время болела Анна Абрамовна. В общем, на первом же совещании директоров начальница управления образования долго топтала школу, говоря о «вопиющих успехах в математике» и дала указание методическому кабинету проверить систему преподавания математики в этой школе. Вернувшаяся с совещания Тамара немедленно вызвала к себе сорокалетнюю учительницу, мать двоих детей, и наорала на неё, предварительно отчитав как девчонку. Лариса Павловна долго плакала и пила валерьянку, обещая уволиться, но не уволилась. Через неделю в школу с проверкой заявилась та самая методистка, которая ратовала за объективность результатов, и несчастная учительница снова ходила с красными, как у кролика, глазами, источая запах валерианового корня.

Словом, когда пришёл черёд Ольгиных классов, она, согласно поддакивая, выслушала пафосные слова о честности и объективности учителя, получила контрольную и, вернувшись в школу, тут же прорешала аналогичные примеры со всеми своими детьми. А на дополнительных решила уже все варианты самой контрольной.

В результате, отметки получились действительно неплохими, правда, три двоечные работы она попросту выкинула, отметив в журналах, что дети в этот день были больны.

– Да, неплохо, – повторила она, – хотя могли бы и лучше.

– Наверное, могли бы, но когда очень хорошо – это уже плохо, – скаламбурила директор. – Я думаю, не последнюю роль тут сыграла система ваших дополнительных занятий.

– Может быть, – Ольга насторожилась. Вообще-то свои платные занятия никто особо не скрывал, но и не рекламировал.

– Вот о них я и хотела с вами поговорить, – Тамара Витальевна на секунду замялась, – надеюсь, вы понимаете, что ваши действия, в целом, незаконны. Вы не имеете права, работая в государственной школе, брать деньги за дополнительные занятия.

– Но почему? Я же честно отрабатываю все свои часы. Это же в нерабочее время. Я же их учу, работаю… Разве я не имею права на дополнительный заработок?

– Конечно, имеете, но при определённом юридическом оформлении. Вы должны пойти в управу, получить лицензию…

– Но разве мне нужна лицензия для того, чтобы учить детей в школе? Я же – учитель.

– Не перебивайте меня. Это совсем другое дело. Вы должны получить лицензию на право индивидуальной преподавательской деятельности, стать на учёт в налоговую инспекцию, вести определённую отчётность, регулярно платить налоги. Кроме того, вы используете школьные помещения, значит, вы должны заключить договор со школой, аккуратно вносить арендную плату. Я уж не говорю о пенсионном и страховом фондах…

– Но… Это же… Они же мне совсем немного платят. Ведь все занимаются репетиторством.

– Репетиторство – тоже незаконно, но мы закрываем глаза на единичные случаи. А что касается всех, не нужно говорить обо всех, нужно отвечать за себя. При первой же проверке оштрафуют, причём на весьма крупную сумму не только вас, но и школу, меня лично. Я, как директор, обязана стоять на страже интересов государства и пресечь это в самом зачатке, так сказать.

– Ну ладно… Хорошо… Я прекращу эти занятия.

– Это тоже не выход. Занятия, безусловно, приносят пользу учащимся.

– Что же мне делать?

– Я думаю, вам стоит продолжать занятия. Но, понимаете, Ольга Ивановна, для решения различных проблем, в том числе связанных с проверками, в школе существует определённый фонд наличных денег. Пополняется он из различных источников. Я думаю, если вы будете ежемесячно вносить в этот фонд определённую сумму, это будет справедливо, – Тамара Витальевна непроизвольно кивнула на свой сейф.

– Да, конечно, – Ольга даже обрадовалась, что проблема решается так просто, – а сколько?

– Ну, налоги и выплаты съели бы у вас больше половины, я думаю, для школы тридцать процентов будет вполне достаточно.

– Да, конечно… – растерянно прошептала Ольга.

– Впрочем, все технические детали обсудите с Анной Абрамовной. Лично я к этому фонду никакого отношения не имею.

– Да-да, конечно, – повторила Ольга.

– Ну раз мы с вами всё обсудили, я вас больше не задерживаю. До свидания.

– До свидания.

Ольга пришла в свой класс и села, подперев голову руками. «Так вот на что смутно намекала Татьяна в одном из разговоров. Как она тогда спросила: «Ты её фонд финансируешь уже?», но, увидав удивлённые глаза Ольги, тут же перевела разговор на другое. Вот оно что. Значит, все платят, платят и молчат. Ну да, а что они, собственно, сказать могут! Значит, и мне платить придётся. Но я же эти деньги зарабатываю! А она просто так получать хочет! Ну а что я могу сделать? Ничего! Значит, нужно платить».

Она взяла карандаш, прикинула, сколько она получила с этих занятий за прошлый месяц, отсчитала треть. Получилась ровно та сумма, которая у неё оставалась отложенной дома, на поездку. Конечно, получив непривычно много денег, она их здорово растранжирила, но ничего ненужного, лишнего, она себе не позволяла. «Ничего, – решила Ольга, – перебьюсь, просто впредь нужно быть экономнее».

На следующий день она зашла в кабинет к Анне Абрамовне, когда там никого, кроме хозяйки, не было и положила на стол аккуратный конвертик. Анна Абрамовна взяла его без тени смущения, открыла, пересчитала деньги и кивнула, пробормотав: «Всё правильно». С тех пор третью часть своего приработка Ольга сдавала «в фонд».

К концу учебного года скопилась сумма, которой могло бы хватить на поездку. Но Ольга решила с отдыхом повременить. Нужно было приодеться и отремонтировать квартиру. Ремонта у них не было лет пятнадцать, если не больше. Обои местами выгорели до полной неразличимости рисунка, местами засалились, местами облезли, потолок пестрел пятнами осыпавшегося мела и местами казни настырных комаров. Жить в такой квартире она больше не могла. Нанимать кого-то было чересчур дорого, и Ольга решила осилить ремонт сама. Обещала помочь тётя Маша, соседка снизу, проработавшая на стройках маляром-штукатуром и отделочницей тридцать лет. Была только одна проблема – куда девать мать? Ремонт и мать, в её нынешнем состоянии, были вещами несовместимыми.

Помог случай. Ольга знала, что отец одной из девочек её класса, Сергей Константинович – врач, и весной, после родительского собрания спросила его про одно из лекарств.

– Вы знаете, – ответил тот, – я вообще-то не специалист в этой области. Я – психиатр.

Неожиданно для самой себя Ольга рассказала ему про мать, хотя обычно не говорила про это никому.

– Хотите, я её посмотрю?

– Конечно, если это удобно.

– А почему нет?

Они договорились, и он зашёл к ней в субботу днём, словно бы по делам родительского комитета. Поболтал с мамой, удивительно легко разговорив её.

– Знаете, – говорил он Ольге, когда та пошла провожать его, – к сожалению, помочь тут практически невозможно. Состояние у неё, насколько я понимаю, достаточно стабильное. Если хотите, я могу её на месяц-два госпитализировать. Понаблюдаем, попробуем подлечить, хотя положительный результат весьма проблематичен.

Ольга попросила время на размышления, а через неделю позвонила и спросила, не сможет ли он госпитализировать маму на июль – август, пока она будет делать ремонт. Сергей Константинович твёрдо обещал.

Ехать в больницу мать не хотела.

– Какая больница? – спрашивала она удивлённо. – Зачем? Я себя великолепно чувствую!

– Мама, тебе нужно обследоваться, ты же сама говорила, что у тебя и сердце побаливает, и спина.

– Какая ерунда! У меня всё в порядке!

– Мама! Я с большим трудом, через знакомых, договорилась, чтобы тебя положили обследовать и подлечить! – повысила голос Ольга, будто выговаривая нерадивому ученику. – А ты? В какое положение ты меня ставишь!