Текст книги "В глубине стекла"
Автор книги: Елена Искра
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
– Ну что, Оль, ты как? – Наташка остановилась, перегородив Ольге дорогу. – Ты как думаешь? Рискнём?
Видно было, что она нервничает, хочет сказать что-то совсем другое, но не отваживается или не знает что, поэтому и говорит каким-то неестественным для неё деловым тоном.
– А что? – продолжала Наташка всё тем же деловым тоном. – Работа есть работа. И бабки крутые. Выходим завтра?
– Нет! – Ольга категорически замотала головой и даже передёрнула, будто в ознобе, плечами. – Нет, ты как хочешь, а я не пойду.
– Ты что! – Наташка даже задохнулась, – Ты что, да такой шанс раз в жизни выпадает! Штука баксов в месяц, да можно ещё сверху одну или две выколачивать. – Она, правда, постеснялась сказать, как эти, сверху, выколачивать придется. – Да с такими бабками ты через полгода будешь на своей крутой тачке раскатывать, в фирменных магазинах одеваться, а не на рынках дешевку выискивать!
– Всё я понимаю, Нат, но не могу.
– Да ладно тебе из себя целку-недотрогу строить. Я что, не помню, как ты в лагере оттопыривала!
– Я там сама решала, когда и с кем. Меня ни под кого не подкладывали. А тут что, девочкой по вызову? Нет, не хочу, не могу просто.
– Ну и дура! Могу – не могу! Года за три тут можно хорошие бабки сделать, а там и на другую должность в фирму пристроиться или замуж выйти. Ну что, завтра идём?
– Нет, ты как хочешь, а я не пойду!
– Как хочешь! – Наталья резко повернулась и зашагала прочь.
Ольга пришла домой, закрылась в своей комнате, буркнув маме, что с работой ничего не получилось. Сняв свой единственный парадно-выходной чёрный костюм и белую блузку, она накинула старенький халатик и уселась, привычно поджав ноги, в старое продавленное кресло.
«Что же я наделала! – думала она, бессмысленно глядя в окошко на верхушки шелестящих зеленью деревьев. – Август уже, месяц как диплом получила, ара-боты всё нет. Где её найдёшь такую, чтобы и платили много, и уметь особенно ничего не нужно было. Ведь что я умею? Да ничего, ничего, что помогло бы найти хорошую работу. И лет мне уже достаточно, не девочка семнадцатилетняя. Денег ни копейки, мать тоже из последних сил тянет. Может, нужно было соглашаться? Позвонить, что ли, Наташке и сказать, что завтра выйду с ней на работу?» Она обвела взглядом свою «девичью светёлку», как называл её отец, и остановилась на его фотографии, висящей на стене. Классе, кажется, в восьмом, она жаловалась отцу, что одноклассники относятся к ней с пренебрежением. «Уважай себя сама, тогда и другие уважать будут», – ответил он непонятной для неё тогда фразой. «Нет, всё правильно я сделала», – подумала она, глядя на отца. «Нет, всё правильно, – повторила она, представив, как чужие руки лапают её тело. – Всё правильно».
На следующий день, бесцельно бредя через парк, она вдруг увидела школу. Нет, она видела эту школу и раньше, но просто не обращала на неё внимания, а теперь, повинуясь какому-то инстинктивному чувству покорности судьбе, неожиданно для себя самой, она вдруг зашла внутрь. Через час она вышла на улицу уже учителем математики.
Глава 3
– Я никуда не пойду! – Ольга испуганно-бешеными глазами глядела на Вику. – И не уговаривай меня! И не говори мне ничего!
Весь ужин Ольга молчала, только «да», «нет», «не знаю», а придя в номер, заявила, что никуда не пойдёт, что в гробу она его видела, что она устала и вообще ложится спать.
– Да не уговариваю я тебя, придурошная, – фыркнула Вика, – только он ведь сам может прийти, если мы не придем, посидит-посидит, да и пойдёт выяснять, что случилось. Да кто он такой, в конце концов, ты мне толком скажешь или нет?!
– Мы работали вместе, в одной школе, три, нет, два с половиной года назад. Он, как и ты, иняз заканчивал, английский преподавал. А к нам он не придет, мы ему номер комнаты не сказали.
– Ой, не смеши меня, он же тут работает, ему это узнать – раз плюнуть. Ну работали вы вместе, и что?
– И ничего. Работали и всё.
– Только не надо меня за дурочку держать! «И ничего». Да на вас посмотреть, вы, как ошалевшие, были. Тоже мне, встреча бывших сослуживцев. Ты до сих пор, будто мешком из-за угла стукнутая.
– Ничем я не стукнутая, просто устала, прямо с ног валюсь и спать хочу. Между прочим, мы утром ещё в Москве были, и встала я чуть не в четыре утра, и вчера спать легла поздно, всё собиралась. Могу я отдохнуть в конце-то концов!
– Ну и спи, бабка старая! – Вика сердито отшвырнула только что вынутую из чемодана летнюю светлую юбку. – А я пойду потусуюсь, отсыпаться дома буду, что я, сюда за такие бабки спать, что ли, приехала? Предупредить твоего Вещего Олега, чтобы не ждал? А то ведь сюда припрётся навестить. Хотя, может, ты этого и хочешь, а я просто мешаю? Ты только скажи, подруга, я ему и номер комнаты шепну, и вернусь не раньше двенадцати. Хватит вам четыре часа? Или мало? За три года-то маловато будет.
– Ой, Викуля, ну тебя на фиг. Иди куда хочешь, а ему скажи, что я очень устала и легла спать. А то действительно ещё припрётся. Голова у меня разболелась, в конце концов!
– Оль, как ты думаешь, в джинсах и футболке нормально будет? Не хочу я шорты надевать, у меня ноги жирные.
– Вовсе они у тебя не жирные, нормальные ноги, и в джинсах нормально.
– Ладно, я полетела.
– Вали, дай поспать. Если, когда придешь, меня разбудишь – убью!
Уже стемнело, и в отеле начиналась ночная жизнь. Где-то, наверное на дискотеке, глухо гремела музыка, разновозрастные пары неспешно прогуливались, сидели за столиками баров. В основном слышна была русская речь, но проскакивал и иноязычный говор. «Немцы, – отметила про себя Вика, – а это, кажется, поляки».
В баре у бассейна народу действительно было немного, музыка играла восточная, тягучая, с неистребимыми интонациями индийских фильмов. Столики были расставлены, будто в пчелиных сотах, в маленьких беседках, отделённые друг от друга деревянными, решетчатыми стенами, сверху их закрывала такая же решетчатая крыша, обтянутая материей. Всё это совершенно не могло защитить от непогоды, но, наверное, защищало от солнца и создавало иллюзию одиночества. Впрочем, большинство столиков были не заняты и скрывались в темноте своих ячеек, на других столиках, там, где сидели люди, металось в стеклянной чаше пламя зажжённых свечей, освещая окружающих неверным трепещущим светом.
Олег сидел один, загораживаясь рукой от пляшущего света и вглядываясь прищуренными глазами в темноту. Вика чуть постояла, чтобы унять дыхание, и шагнула в круг света.
– Добрый вечер, Олег.
Он узнал её не сразу, черты его лица даже сложились в гримасу неудовольствия, желания избавиться от этой помехи, но быстро разгладились. Он привстал.
– А! Простите, не узнал сразу. Мы ведь так и не познакомились?
– Меня зовут Вика.
– Меня – Олег. Впрочем, да, вы знаете. Присаживайтесь, пожалуйста, Вика. А где Ольга?
Вика, не торопясь с ответом, основательно, по-хозяйски уселась за столик, повертела головой, как бы впервые оглядывая обстановку. «Гм, не понравилось ему, – думала она между тем, – Ольгу ему подавай! Ну уж, дудки! Так просто ты от меня не отделаешься!»
– А здесь уютно, – заметила она, – Ольга? Вы знаете, Олег, она не очень хорошо себя чувствует. Понимаете, из Москвы вылетели очень рано, ночь почти не спали… Нет, нет, ничего особенного, так, голова разболелась. Я ей дала таблетку и уложила в постель на часок, если ей станет легче, она сама подойдёт, мне просто не хотелось, чтобы вы, пока нас ждёте, скучали в одиночестве.
Она ещё раз медленно обвела взглядом всё вокруг, давая возможность собеседнику переварить информацию, и, будто невзначай, остановила глаза на бокале Олега. Сделала она это вроде бы непроизвольно, но так, чтобы Олег заметил.
– Вам что-нибудь принести? – моментально отреагировал тот.
«Вот так-то, миленький», – подумала Вика, но вслух сказала совсем другое: – Ну что вы, мне неловко, мы же с вами совсем не знакомы.
– Бросьте, Вика, – продолжал Олег, которому отступать было уже некуда, – вы подруга Ольги, значит, и моя знакомая. Что вам принести?
– А чем здесь поят?
– Вы знаете, спиртное тут – дрянь, мусульманская страна, понимаете. Неплохое пиво и совершенно великолепные соки. Хотите манговый сок со льдом?
– На ваше усмотрение, Олег, – произнесла Вика, подумав про себя: «Жадина, сочком решил отделаться, для Ольки, наверное, шампанское бы притаранил».
Впрочем, сок действительно оказался прекрасным: густым, холодным, благоухающим всеми ароматами тропического рая.
– А ведь мы с вами коллеги, – сказала Вика, дегустируя сок и выражая своё восхищение, хотя она бы всё-таки предпочла шампанское, – я тоже иняз заканчивала.
– Мориса Тореза? В каком году? Может, мы с вами в институте встречались?
– Нет, я в ленинском училась, вместе с Ольгой, а знакомы мы ещё со школы, я её и уговорила в педагогический идти.
– А вы тоже в школе работаете?
– Я что, на сумасшедшую похожа? Вкалывать как лошадь и всё «за спасибо».
– А я два года в школе работал… Работа совершенно особая, захватывающая, засасывающая, я бы сказал. Зарплата, правда, это да…
– Вот и я говорю, – моментально перестроилась Вика, чувствуя, что попала «не в масть», – если бы зарплата была человеческая, я бы тоже лучше с детьми, чем в своей конторе. Я сейчас референтом-переводчиком работаю в одной фирме. Бумажки, бумажки, входящие, исходящие – тоска зелёная.
– Да, с детьми работать интересней. Когда ты видишь, как ребёнок благодаря тебе наполняется знаниями, меняется, чувствуешь, что не зря живёшь на свете.
– Вы прямо поэт педагогики, что же из школы сбежали?
– Так получилось. – Олег посмотрел на часы. – Она не придёт, наверное.
– Не знаю, всё может быть.
Они помолчали. Олег сосредоточенно болтал соломинкой в стакане с соком, а Вика с интересом разглядывала снующую туда-сюда публику.
– Скажите, Олег, – нарушила она наконец затянувшуюся паузу, – а почему тут практически одни русские? Я, когда в Египет собиралась, думала, что окажусь на международном курорте, волновалась, что не смогу объясняться, разговорной практики у меня маловато. А тут одни русские вокруг.
– Ну не одни, но в основном да. Но так далеко не в каждом отеле. Знаете, они стараются специализироваться на одной какой-нибудь стране, так проще обучать персонал. Английский, он, конечно, международный, но только не для большинства европейцев, те предпочитают на своём, родном, языке изъясняться. Плевали они на английский, так, десяток слов знают, вот и всё. А ездят сюда отдыхать многие: немцы, прибалты, скандинавы, немного итальянцы, Восточная Европа, но половина, если не две трети, – русские. Вот и учат тут русский да немецкий, хотя и английский тоже. Вы ещё в городе не были? Ну увидите, к вам каждый торговец будет приставать, к себе зазывать, и всё по-русски.
– Вы здесь давно?
– Как посмотреть. С Нового года, так что десятый месяц. Давно? Для отдыха – давно, для работы – не очень.
– А как вы попали на такую работу?
– Так получилось. Послушайте, Вика, что мы с вами всё на «вы» да на «вы»? – резко сменил тему Олег. – Давайте выпьем чего-нибудь на брудершафт и перейдём на «ты».
– Ну-у-у, не знаю, – словно в нерешительности протянула Вика, – а целоваться обязательно надо будет?
Она смотрела на него, невинно хлопая глазками, ну ни дать ни взять – восьмиклассница на первом свидании.
«Ах ты, язва, – подумал Олег, – погоди же, я тебя укорочу».
– Что вы, – произнёс он вслух, – если вы считаете неприличным целоваться в первый день знакомства, то, конечно, нет.
– Э-э-э, – протянула Вика, поняв, что попалась, ни «да» ни «нет» уже не скажешь, – а что мы будем пить?
– Посмотрим.
Олег пошёл к стойке бара и вскоре вернулся с двумя бокалами.
– Это их местное вино, так себе, конечно, но всё-таки лучше вонючего рома. Ну давайте на брудершафт.
Они переплели руки и Вика, отхлебнув кислого вина, привычно потянулась губами к Олегу, забыв, что считает неприличным целоваться в первый день знакомства.
– Олежек! Ах ты, сукин ты сын!
К их столику, слегка покачиваясь, приближалась женщина лет тридцати пяти, в светлых шортах и аляповато раскрашенной футболке. Её выбеленные краской волосы задорно курчавились своими завитками в разные стороны, пышная, ничем не стеснённая грудь свободно колыхалась под тонким хлопком.
– Что, новую бабу охмуряешь? – Она подошла вплотную и тяжело оперлась об их столик. – Инструктаж уже был? А погружение? Или пока ещё тренировка? А комнату свою ты ей уже показывал? Рекомендую, девушка, пятьдесят баксов, и вам гарантированно незабываемое погружение, – она глупо хихикнула, – лучше погружаться прямо в его каюте, не теряя времени на дурацкие коралловые рифы. Отвали! – отмахнулась она от тянущей её за руку подруги. – Завтра, Олежек, я обязательно запишусь на дайвинг, ну непременно! Да иду я, иду!
И она отошла от столика, ухватив подругу за руку.
Всё это время Олег, получивший вместо Викиного поцелуя скандал, сидел молча, ни взглядом, ни жестом не показывая, что пьяные выкрики загулявшей дамочки имеют к нему хотя бы малейшее отношение.
– М-да, – он повертел в пальцах свой стакан, сделал глоток, сморщился, – какая всё-таки гадость, – заметил он, и неясно было, что он имел в виду. – Вы знаете, при обучении подводному плаванию работать приходится в очень тесном контакте, иначе невозможно, я ведь за жизнь их отвечаю. Ну и некоторые женщины воспринимают это… ну вы меня понимаете.
– Да, конечно, я понимаю, – сказала Вика, – только почему опять на «вы»? Мы же на брудершафт всё-таки выпили или нет?
Скандал совершенно не оскорбил Вику, не вызвал у неё отторжения по отношению к Олегу, скорее наоборот, пробудил ещё большее любопытство.
«Что, миленький, – думала она, – вот и ты мне и попался, не захочешь, пожалуй, чтобы Ольга об этом узнала. А не такой уж ты, оказывается, тихоня, и каюту твою посмотреть бы надо, но не сегодня».
– А-а-а, – совершенно непритворно зевнула она, прикрывая рот ладошкой, – знаешь, Олег, я, пожалуй, пойду, совсем засыпаю, а Ольга десятый сон уже видит, наверное. Давай завтра на пляже, найдёшь нас, я думаю. Там и с Ольгой встретишься. Всё, не провожай, я сама дойду.
Тихонько открыв дверь номера, Вика прислушалась к мерному, глубокому сопению Ольги, разделась, нырнула в свою кровать и, довольно хмыкнув, закрыла глаза. Нет, день прошел не зря, не зря они поехали сюда отдыхать. Впрочем, додумать она не успела, провалившись в глубокий, здоровый сон.
Глава 4
Олег, придя в свой номер, с остервенением содрал с себя футболку, зашвырнул её в дальний угол и поддал пинком кроссовку, подвернувшуюся под ноги. Та отлетела к балконной двери и, раскинув в стороны шнурки, будто руки, с укоризною поглядывала на Олега. «Вот дрянь! – думал Олег, непонятно о чём или о ком. – Вот дрянь какая!» Впрочем, дрянью было всё: и это кислое вино, выпитое в баре, и эта дура, Верка, устроившая скандал, да и Вика, настырно липнущая к нему и явно пытающаяся оттеснить Ольгу.
Олег прошёл к балконной двери, снова дал пинка безвинной кроссовке, вышел на балкон и, взявшись за перила, глубоко втянул ноздрями сухой, теплый воздух. Ветерок тянул с запада, пахло пустыней.
Пустыня, страшная и манящая, бесконечная и беспощадная, постоянная в своей изменчивости движущихся песков, безмолвное пространство одиночества и смерти. Только древняя египетская цивилизация, зародившаяся среди пустынь, могла породить такой всеохватывающий культ смерти, культ мёртвых. Пустыня – это осколок вечности, среди кипения мгновенно гибнущей и возрождающейся вновь жизни.
Олег вспомнил, как, впервые попав в пустыню, он был околдован её могучим, величественным покоем, как ему вдруг захотелось идти и идти, всё дальше и дальше, в объятия бесконечности.
Вот и сейчас, едва почувствовав запах пустыни, он снова испытал то неизъяснимое волнение первой встречи с вечностью. Собственно, именно пустыня почему-то и стала той последней причиной, которая помогла принять окончательное решение остаться в Египте на целый год. Хотя и других причин хватало, чтобы уехать из Москвы куда угодно, хоть к чёрту на рога, хоть в Африку.
Африка! Загадочная страна детских грёз. Ещё дошколёнком, декламируя «Айболита», он ярко представлял удивительную Лимпопо, а прочитав подростком роман Б.Пруста «Фараон», бредил Древним Египтом.
«Чёртова Африка! – проворчал он про себя. – Чёртов Египет!» За десять месяцев всё это надоело до зубовного скрежета, до тошноты и рвотных позывов. Особенно еда. Совершенно безумно хотелось съесть хоть кусочек чёрного хлеба с селёдочкой, хотелось квашеной капустки, солёного огурца. Именно солёного, а не маринованного из банки, какие продавались здесь в магазинах европейских товаров.
Сначала местная кухня даже понравилась, обилие свежих овощей и фруктов круглый год приятно ласкало глаз и радовало измученный зимней московской картофельно-крупяной диетой организм. Но потом… Сейчас, набирая себе на тарелку еду со шведского стола, Олег тщательно выбирал из всего салатно-гарнирного обилия лишь помидоры, огурцы и картошку. Ни горы маринованных маслин, ни миски с нарезанной зеленью, смешанной с остро-солёной брынзой, ни наструганный крупными кольцами лук, ни пропитанные какими-то специями баклажаны, ни ещё какие-то морковно-капустные смеси его больше не привлекали. Ароматы восточных приправ внушали отвращение, и хотелось обычной российской котлеты с жареной картошкой. Впрочем, картошка здесь была, но приготовить её ухитрялись настолько безобразно, что есть её приходилось уже без всякого удовольствия – была она тут не жареная, не варёная, а тушеная, причём с какими-то местными подливками и специями. С мясом местные повара обращались так, будто готовили его, преодолевая внутреннее отвращение. «Что это?» – тыкал в первые дни Олег пальцем в покрытые обжаренным тестом куски, получая каждый раз один и тот же ответ: «коров», была ещё, правда «кура». Спасали вкусный хлеб, разнообразная выпечка, местная простокваша и фрукты, поглощаемые им в огромном количестве.
Такая вынужденная диета, вкупе с ежедневным подводным плаваньем, позволяла сохранять подтянутую стройность, что при бронзовом загаре совершенно неотразимо действовало на приехавших отдохнуть женщин. Впрочем, слово «отдохнуть» каждая из них понимала по-своему. Если не брать в расчёт тех, которые приезжали со своими мужьями или любовниками, то одни, действительно, ехали с детьми понежиться на солнышке, поплескаться в море, другие ехали с подругой, чтобы отвлечься от домашних забот, позагорать, поездить на экскурсии, а третьи ехали откровенно «оторваться», прихватив солидные запасы спиртного и презервативов. Но даже самая благоразумная мамаша, находящаяся под зорким наблюдением собственного дитяти, окунувшись в эту курортную атмосферу праздника и развлечений, испытывая от жаркого солнца чувство восточной страстной истомы, записывалась к Олегу на подводное плавание и вполне откровенно, «случайно», начинала прижиматься и расспрашивать, где тут можно повеселиться, после того как ребёнок уснёт. А уж те, которые ехали «оторваться по полной», вроде сегодняшней Верки, те вообще… Вначале всё это Олегу льстило, потом надоело, потом стало бесить до такой степени, что он начал срываться и грубить, так, что к нему даже перестали записываться и резко упала выручка. Теперь он относился ко всему этому с равнодушным спокойствием, не отказывая никому в вежливых знаках внимания, снисходительно позволяя иногда себя соблазнить. Женщины шли как бы мимо него длинной чредой, особо не задевая, не оставляя воспоминаний, а он оставался таким же одиноким, как напомнившая о себе сейчас ветром Аравийская пустыня.
Раздражало только, что женщины, добившись того, чего им собственно и хотелось, начинали представлять дело таким образом, будто это он – коварный соблазнитель, а они – слабые заблудшие овечки, поддавшиеся минутной слабости. Да ещё порою предъявляли на него какие-то свои права. Впрочем, он старался относиться к этому философски, тем более что отдыхать сюда приезжали ненадолго, на одну-две недели, не больше, и дамы довольно быстро оставляли его в покое. Даже одна неделя с перелётом стоила недёшево. Бедные сюда не приезжали, хотя и богатые тоже – у тех свои курорты. А тут так, курорт для среднего класса.
«Интересно, – подумал он вдруг, – а откуда у Ольги деньги на эту поездку? Зарплата в школе – слёзы одни, отец у неё умер, мать – пенсионерка, да ещё больная. Неужели «спонсор» объявился? Наверняка, откуда же ещё? Все они одинаковые, – продолжал он думать с непонятным озлоблением, – лживые, эгоистичные, прячущие за красивыми словами свою беспринципность, готовность в угоду собственным интересам предать другого или продать себя».
«Все мы, бабы – стервы», – вспомнилась ему строчка припева из популярной одно время песенки.
«Вот уж точно, – продолжал он думать с тем же непонятным озлоблением. – Все они стервы. И Вика эта, тоже мне референт-переводчик, языковая практика у неё слабая, «входящие», «исходящие»… Какой же переводчик этим занимается? Это секретарши работа. Секретутка! Ясно, каким местом она на поездку заработала…
А Верка эта, шалава? Бабе ведь лет под сорок, а всё туда же. Сама его неделю назад зазвала к себе в номер: «У меня есть чёрные сухарики, сервелатик, водочка наша, новосибирская, очень приличная…», только что в штаны к нему не лезла. И сюда, к нему, сама напросилась («Мне так хочется посмотреть, как ты живёшь!»). А что тут смотреть? Стандартный номер, просто, наверное, подружка сама с мужиком в их номере в это время кувыркалась, ну её и выставила. И Ольга…» – нет, думать так же про Ольгу почему-то не получалось.
Ольга. Сейчас, стоя на балконе, под шелест пальм, он вдруг отчётливо вспомнил тот день, когда увидел её в первый раз.
Тогда был август.
Летний отпуск, который сначала казался невероятно длинным, закончился как-то неожиданно, вдруг. Ещё вчера он мог проваляться в постели до обеда, а сегодня уже в половине десятого входил в школу, здороваясь направо и налево, раздавая дежурные комплименты в ответ на аналогичные в свой адрес: «Вы прекрасно выглядите!», «Вы так загорели!» Заглянул в канцелярию, отметиться у начальства, но там, кроме секретарши, никого не было. Зашел в кабинет завуча, Анны Абрамовны: «Здравствуйте – здравствуйте! Как вы прекрасно выглядите! (Старая ты сволочь, никакая зараза тебя не берёт!) Жаль, что отпуск так быстро кончается! (Век бы тебя не видеть!) Куда вы ездили? Ах, в Карловы Вары! Ну да, конечно, печень нужно лечить! (Откуда же у тебя деньги на такие поездки, при нашей-то зарплате?) Нет, не женился. Нет, и не собираюсь. (Тебе-то какое дело?) Да, да, пора браться за работу! Конечно, буду готовить кабинет к Первому сентября. (А то я без тебя не знаю, чем заняться.)
Сначала пошел не к себе, а к Володьке, в спортзал. Но там было заперто. Жаль, вот с кем поболтал бы с удовольствием. Заглянул в кабинет химии, полюбезничал, похихикал с Инной Егоровной и, наконец, дошел до своего кабинета английского языка, который показался в углу, в конце коридора. Проходя мимо кабинета математики, простоявшего весь прошлый год без хозяина, заметил, что дверь приоткрыта и внутри кто-то возится. Но заглядывать не стал. Мало ли, ещё запрягут помогать.
В его небольшом, на восемь парт, кабинете всё было точно так же, как он оставил в июне, после выпускного, уходя в отпуск. Только толстый слой серой пыли покрыл мебель, сложенные стопками учебники, стенды с выцветшими картинками, подоконники. Олег, щёлкнув шпингалетами, раскрыл пошире окошко, смахнул пыль с учительского стола и сел прямо на пыльный стул. (Чёрт с ним, всё равно джинсы грязные.)
Брать тряпку и затевать уборку не хотелось. Нет, он не был грязнулей, всегда, на работе и дома, старался поддерживать чистоту и порядок, конечно, не идеальные, но хотя бы в рамках приличия. Сказывалась тут и привычка к армейской дисциплине и то, что он вот уже второй год жил один, без родителей.
Браться за уборку не хотелось от какого-то чувства безысходности. «Ну что, – думал он, – вот и прошло лето, а я так ничего и не решил». В июне, уходя в отпуск, он всерьёз задумался над вопросом, а стоит ли ему сюда возвращаться.
Первый год работы в школе позволил Олегу сделать два открытия, взаимоисключающая сущность которых заставляла его метаться в нерешительности, всё откладывая и откладывая принятие решения.
Первое, что он понял, педагогика – это его призвание, которое могло бы стать его судьбою. А второе – из школы нужно уходить, так как он всё равно в ней работать не сможет.
Как уж оно так странно получилось, он и сам сказать не мог, но выходило именно так – и остаться хотелось, и, понимал, что бежать нужно. В июне он честно пообещал себе за лето всё обдумать и решить, но так ничего и не решил, а, по правде говоря, и решать не пытался, подсознательно всё время отпихиваясь от этой проблемы. «Вот отдохну сначала, – думал он, – а там видно будет». Но времени так и не нашлось. Уже в первых числах июля он укатил в Севастополь к друзьям детства, а там Андрюха Шевченко уговорил его присоединиться к подводным раскопкам древнегреческой галеры, затонувшей бог знает когда в одной из крымских бухточек. По подводному плаванию, которым он увлекался в детстве и юности, пока жил в Севастополе, Олег давно стосковался, и, честно говоря, особо уговаривать его не пришлось, хотя он и поломался для приличия, утверждая, что за прошедшие годы разучился и всё забыл. Навыки восстановились быстро, и он снова мог наслаждаться непередаваемым ощущением погружения в подводный мир. Увлёкся он этим настолько, что очнулся лишь к середине августа, когда до конца отпуска осталось чуть больше недели. Успел добраться до Москвы, перестирать выбеленные солнцем и пропитанные морской солью вещи, прибрать квартиру, и настало время либо выходить на работу, либо писать заявление об уходе по собственному желанию. Когда он шёл утром в школу, он ещё сомневался, а теперь, усевшись за свой учительский стол, вдруг успокоился.
В его маленьком кабинете, кроме пыли, было и ещё нечто, что и понять трудно, и не заметить нельзя – в нём продолжала тихонько дышать частица его души и частицы душ его учеников. Вот эти стопки учебников он разложил в июне, чтобы первого сентября раздать их своему 7 «В»; вот эту стопку, поновее, он выдаст Сашке Гречихиной, она девка аккуратная, у неё они лучше сохранятся, а эту стопку, с разлохмаченными переплётами – Димке Епишеву, тот всё равно учебники открывает только для того, чтобы разрисовать портреты людей, имевших несчастье оказаться достойными помещения в школьные учебники. Стенды бы тоже нужно обновить. Вот этот, «Great Britain», он делал вместе с 9 «А», название, высунув от усердия язык, раскрашивала Танька Малышева. Интересно, какая она теперь стала? Вон тот, «Пиши правильно», оформлял ему прошлогодний выпускник Димка Морозов, отрабатывал пятёрку в аттестат. У него по отметкам выходило где-то между четвёркой и пятёркой, можно было, конечно, и так поставить, парнишка он был хороший, но лучше, если отработает, дороже оценит. К тому же хорошо, если от выпускников не только разрисованные парты остаются, но и что-нибудь толковое. Олег смотрел на запылённый кабинет и ощущал, как всё здесь наполнено смыслом, теплом детских душ, звоном их голосов.
Отчаянный визг прервал его размышления. Звук раздавался из соседнего кабинета математики. «Вот чёрт, – подумал Олег, – дети, что ли, опять балуются?» Он встал и не спеша направился туда наводить порядок.
В кабинете математики был тот характерный кавардак, который говорит не о последствиях разгрома бандой малолетних варваров, а о бурно протекающем процессе наведения порядка. Парты были сдвинуты в одну сторону, на свободном пространстве в живописном беспорядке валялись ведро, швабра, веник, тряпки. Прямо перед доской на хлипком, покачивающемся сооружении из перекошенной парты и взгромождённого на неё стула, стояла, ухватившись за портрет Архимеда, изящная миловидная девушка, сильно смахивающая на одиннадцатиклассницу. Туго обтягивающие Джинсы подчёркивали стройность фигуры и вполне оформившиеся выпуклости форм; мужская клетчатая рубашка, которая была ей явно велика, была завязана высоко на животе, почти под грудью, узлом, что позволяло разглядеть и полоску белой, незагорелой кожи, и беззащитно выглядывающий пупок. Рукава были закатаны, лицо девушки измазано извёсткой и белёсой пылью. Девушка стояла, судорожно ухватившись за портрет, и глядела испуганными глазами вниз, на покачивающиеся ножки парты.
– Оторвёте! – чуть насмешливо произнёс Олег, решив в последний момент обратиться всё же на «вы».
– А? – остекленевшие от ужаса глаза девушки теперь смотрели прямо на него.
– Портрет оторвёте. Кстати, Архимед сам точку опоры искал, хотел мир перевернуть, но не нашёл. Так что вы на него особо не надейтесь.
– Идиот!
– Архимед?
– Вы – идиот! Вместо того, чтобы стоять и зубоскалить, лучше подержите парту. Я же чуть не свалилась!
Олег, хмыкнув, но не обидевшись (действительно, нашёл время умничать), ухватился за парту. Сделал он это, видимо, так энергично, что стул качнулся, девушка, отпустившая Архимеда, взмахнула руками и начала валиться прямо на Олега. Он только и успел, подставив руки, спружинить удар, как она рухнула ему прямо на грудь. Она оказалась совсем не такой хрупкой и лёгкой, как казалось, и удар был сильным, так что он не удержался на ногах, и они кубарем полетели на пол, причём Олег, больно стукнувшись спиной и затылком, оказался внизу, а она, практически сидя на его груди, наверху. Несмотря на звон в ушах, Олег отчётливо ощутил и тепло оседлавшего его тела, и твёрдость охвативших его ног, и мягкость груди. Рубашка её, сбившаяся во время падения почти до самых подмышек, открыла плоский, почти впалый живот, тугую светлую кожу и полоски нижнего белья. Несколько секунд они так и лежали, ошарашено хлопая глазами, пока в её карих с прозеленью глазах сквозь пелену страха не промелькнули искорки смеха. А потом она расхохоталась, громко, открыто, с лёгкой хрипотцой. Рассмеялся и Олег, правда, чуть морщась.
– Ой, не могу! Ой, держите меня! – Она стала подниматься, упёршись в него руками, но новая волна смеха снова накрыла её, руки подломились, и она опять упала ему на грудь.
– Ну, ребята, вы даёте! – раздался голос от двери. Там, с интересом наблюдая за происходящим, стоял Володька, Владимир Петрович, школьный физрук.
Девушка, ойкнув, моментально соскочила с Олега и, отвернувшись к окну, взялась оправлять рубашку. Покряхтывая, поднялся и Олег.
– Здорово! – он радостно пожал Володькину руку. – Я тут, понимаешь…
– Понимаю, как не понять! Такая девушка! Конечно, понимаю. Одного не понимаю, когда вы познакомиться успели? Тебя же вчера не было.
