Текст книги "Звезда королевы"
Автор книги: Елена Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)
Елизавета, почти в беспамятстве от зрелища этого горя, кинулась было к ней, да тетушка удержала.
– Погоди рыдать! – проговорила она. – Не до того теперь! Делать что-то надо, ты понимаешь?!
Легко сказать… Больше всего на свете Елизавете сейчас хотелось бы сделать вот что: велеть заложить какую ни есть карету – и умчаться с Машенькой подальше отсюда, в родимое, любимое Любавино, довериться судьбе… нет, судьбе нельзя доверяться, ее руки жестоки, немилостивы, коли она завлекла любимое ее дитя в такую пропасть!
«О Боже, помоги, подскажи, как быть?!» – всем существом своим взмолилась Елизавета.
Княгиня, уязвленная болью в самое сердце, встала так порывисто, что тяжелые складки ее платья опрокинули маленький резной столик, на котором лежала книга, – кто-то читал ее здесь, да забыл.
Шепотом чертыхнувшись, Елизавета подняла столик, потом книжку, безотчетно, по привычке, взглянув на переплет. «Тристан и Изольда», старинный рыцарский роман… Чудесная книга, сколько раз ее перечитывала Елизавета. Образы невольно всплывали в памяти. Вечная, неизбывная страсть; верность; предательство; любовь и смерть… Тристан, Изольда, любовный напиток, самоотверженная Бранжьена, добрый король Марк…
Ее вдруг в жар бросило от внезапной догадки!
– Боже мой… – прошептала княгиня. – Я знаю! Король Марк!.. Я знаю, что делать!
Глаза Елизаветы и Евлалии Никандровны встретились, и княгиня с изумлением поняла, что тетушка думает о том же, что и она.
* * *
Комнаты все были устланы коврами, но старый паркет рассохся, а потому негромко, вкрадчиво поскрипывал под шагами, особенно если они были так тверды и решительны, как те, в которые с таким трепетом вслушивалась Маша.
Она сидела среди белоснежных вышитых подушек пышной, мягкой постели, и ей чудилось, что кровать под ней мелко трясется. На самом же деле дрожь била Машу. Ее волосы, совсем недавно струившиеся по плечам, сейчас были заплетены в косу; маняще-розовые, кисейные пеньюар и чепчик заменены на белые, льняные, едва-едва украшенные прошвами.
– Слишком уж соблазнительный у тебя вид, – неодобрительно заметила тетушка полчаса назад, после того, как все уже было тщательно продумано. – Нельзя допустить, чтобы он так вот сразу на тебя накинулся. Проще следует выглядеть, поскромнее!
Они с Елизаветой стояли, уперев руки в боки, и придирчиво оглядывали Машу. А та чувствовала себя дура дурою – как и подобало актерке, играющей роль, которой она не знает, в пьесе, развязка которой неведома. И в этот миг Маша почувствовала даже неприязнь к матери, которая во имя приличий вынуждала дочь совершать поступок малопристойный; она едва не взбунтовалась против всей этой затеи, однако тотчас же поняла, что ей не выстоять против объединенной решимости двух женщин, естественным свойством натур коих была воля к победе – во что бы то ни стало, какой угодно ценой… даже если потом выяснится, что победа сия как бы даже и не была надобна. Она подумала, что бледная от страха, в этом белом, наглухо закрытом одеянии похожа не на невесту, ждущую жениха, а на покойницу в саване.
Однако наряд сей был предпочтен не только лишь из соображений скромности, а и потому, что оказалось в Машином гардеробе два таких, одинаковых, пеньюара и чепца.
– Времени тратить на переодевания не стоит, – говорила графиня Евлалия с видом полководца, обдумывающего очередную стратегму. Елизавета кивала, во всем с теткой согласная, а Николь только улыбалась краешком губ, принимая из рук графини невинно-белые одежды…
Да уж, подумала Маша, вид у нее сейчас, должно быть, столь же невинный, как у повешенного убийцы! И, стиснув на груди руки, она взмолилась… не зная, какого святого призвать в покровители обмана. Она молилась своей судьбе, чтобы та помогла ей пройти испытание этой ночи.
Дверь приотворилась – в спальню вошел Димитрий Васильевич со свечою в руке. Сквозняк пригнул пламень, Димитрий Васильевич заслонил свечу ладонью. Его лицо озарилось, и сердце Маши глухо и больно стукнуло: никогда его тонкие черты не казались ей более красивыми… и более суровыми!
Димитрий Васильевич был в синем шелковом шлафроке [60]60
Халате.
[Закрыть], и Маша увидела, что в синих отсветах сделались пронзительно синими и глаза его, а тонкая ткань как нельзя более выгодно обрисовывает широкие плечи и стройный стан.
Он подошел к кровати и поставил свечу на столик рядом с огарочком, который только и оставила себе Маша, дожидаясь часу свершить свое преступление.
Димитрий Васильевич молча, с легкой улыбкою смотрел на молодую жену, и Маша, чувствуя, как запылали под этим пристальным, ласковым взглядом ее щеки, чуть отклонилась в тень бархатного полога.
– Ты похожа на видение, – сказал Димитрий Васильевич, удерживая ее за руку и начиная медленно перебирать ее пальцы. – Сейчас мне кажется, что все эти долгие годы я видел тебя во сне, но никогда не верил, что он может сбыться.
Маша разомкнула пересохшие губы, пытаясь хотя бы улыбнуться ему, но не смогла. А уж о том, чтобы взглянуть в его глаза – о том и речи не было!
Но он, казалось, не ждал ни взгляда ее, ни ответа, сидел на краешке кровати, не делая попытки приблизиться, и поглаживал ее руку. Он всего лишь перебирал пальцы Маши и смотрел на нее, однако тепло, исходящее из его рук и глаз, проникло в ее ледяную ладонь и согрело все тело. Ей хотелось сидеть так вечно, с полузакрытыми глазами, ощущая его ласку, как солнечный пригрев в пасмурный ветреный день… Но вот пальцы Димитрия Васильевича скользнули по ее руке чуть выше, к локтю, и сердце Маши бешено забилось.
– Прошу вас, Ди… – она не осмелилась выговорить его имя, – прошу вас… мне хочется пить!
– Охотно услужу вам, моя радость. – Нежность его голоса и это слово заставили ее глаза увлажниться. – Вы хотели бы выпить вина? Кларет, бургундское?.. А может быть, просто воды?
– Вон там, на столике, – испуганным кивком указала Маша, – кувшин с… такая кисло-сладкая настойка… клюквенная… Она хорошо освежает.
Димитрий Васильевич поднялся – Маша любовалась каждым его легким, сильным движением, – налил из хрустального кувшина розовый пенистый напиток в высокий бокал, чуть пригубил – сердце Маши пропустило один удар – и подал ей. Но Маша не взяла, а взволнованно смотрела на Димитрия Васильевича снизу вверх, изо всех сил вынуждая себя сладко улыбаться:
– Прошу вас, Ди…митрий… – как ласково льнет к губам его имя! – Выпейте это. Вам понравится, я знаю.
– После вас, madame! – Он с поклоном подал Маше бокал.
Это было не совсем то, что надо, они-то с матушкой и тетушкой распланировали все совсем иначе, и все-таки она заставила себя сделать глоток, уповая на то, что с одного глоточка с нею ничего не случится, а потом вновь протянула бокал мужу:
– Пожалуйста, выпейте! Это очень вкусно, уверяю вас! – Ей чудилось, что она говорит кокетливо, а на самом деле в голосе ее звучала мольба. – Выпейте, Димитрий Васильевич! Говорят, когда муж и жена пьют из одного бокала, они живут долго и счастливо.
– Вот довод, которым меня можно убедить сделать что угодно, – усмехнулся Димитрий Васильевич. Их взоры встретились; Маша поспешно опустила глаза.
Пригубив питье, барон вдруг подошел к окну:
– О! Кажется, поднялся ветер!
Он чуть сдвинул тяжелую штору.
– Да, деревья просто ходуном ходят…
Маша увидела, как он поднял бокал, и с облегчением прикрыла глаза.
– Сегодня будет тревожная ночь, моя милая! – Голос мужа зазвучал совсем рядом, и Маша встрепенулась. – Да вы совсем спите… нет, прошу вас подождать! – Он со стуком поставил на столик бокал, и Маша, метнув туда вороватый взгляд, мысленно перекрестилась: бокал был пуст! Она вздрогнула: барон стоял совсем рядом и смотрел испытующе.
– Пожалуйста, – Маша изобразила улыбку, – погасите свет!
– Вы не боитесь темноты? – Почудилось – или и впрямь в голосе его уже нет прежней нежности?
Машу будто холодком обвеяло, но тут Димитрий Васильевич дунул на свечи, погасил обе разом. Теперь горела только лампадка под образом, едва-едва рассеивая тьму. Постель же была вся затенена, и Маша расслышала, что барон подавил зевок.
– Вот уж не думал, что окажусь способен зевать в свою первую брачную ночь! – проговорил он.
А потом зашуршал шелк сброшенного шлафрока, слегка скрипнула кровать под тяжелым телом, и Маша почувствовала на своих плечах горячие руки. Его губы коснулись ее губ, и потребовалось почти невозможное усилие воли, чтобы не примкнуть к этому животворному, надежному теплу, а, отвернувшись, пролепетать:
– Я… мне… одну минуточку, я сейчас…
И прежде чем Димитрий Васильевич сказал хоть слово, Маша выскочила из постели и бесшумно пробежала по ковру к двери, ведущей в будуар. Тень ее, в свете лампадки уродливо изломившись, скользнула по стене и потолку, и Маша ощутила какой-то суеверный ужас; вдобавок внизу, в столовой, часы вдруг начали отбивать полночь.
Дверь отворилась без скрипа, Маша вбежала в будуар, где тоже едва мерцал лампадный огонек. За занавесями, у окна, таилась белая фигура, которая при появлении Маши выдохнула:
– Est-ce le temps [61]61
Пора? ( фр.)
[Закрыть]?
Маша не могла говорить, только слегка подтолкнула Николь к дверям. Часы в столовой ударили в двенадцатый раз, когда молоденькая француженка, одетая точно в такой же чепец и пеньюар, как Маша, с точно так же заплетенной косою, босая, бесшумно вбежала в спальню, чтобы занять место в ее постели, рядом с ее мужем, потому что нищая, безродная камеристка обладала тем сокровищем, которого не было у богатой и знатной баронессы Корф – девственностью.
* * *
«Только немножко! – дрожа от ярости, думала Маша. – Я должна буду потерпеть какой-нибудь час! А потом она уйдет отсюда, и я никогда в жизни не переступлю порога тетушкина дома ни здесь, ни в Париже, доколе там будет эта девка, эта распутница!»
Маша горько улыбнулась – она не могла не признать, что смешно называть распутницей девушку, которую сама же толкала на путь разврата, вдобавок если она и впрямь девица, а ты, так сказать, женщина с опытом.
Что и говорить, Николь, услышав оскорбительное, невероятное предложение своей хозяйки, повела себя совсем не так, как предполагала Маша.
Не выразив никакого возмущения, как говорится, бровью не поведя, Николь кое-что деловито уточнила: об одежде, например, о том, как ей вести себя, если барон пожелает говорить с ней (тут-то и было задумано спешно изготовить усыпляющее питье, которое Маше надлежало непременно, под любым предлогом, дать барону), а потом заломила такую цену за утрату своего драгоценного девичества, услышав которую графиня Евлалия только крякнула.
– Я прекрасно понимаю, что после случившегося mesdames [62]62
Дамы ( фр.).
[Закрыть]не пожелают меня больше видеть, – скромно опустив глаза, сказала Николь, – а посему я должна обеспечить свое существование. Едва ли сыщется порядочный человек, который пожелал бы взять в жены грешницу…
– Придержи-ка язык! – проговорила княгиня Елизавета негромко, спокойно, однако Николь осеклась на миг и тут же принялась просить прощения, уверяя, что не хотела… что сказала не подумавши…
Графиня Евлалия громко и грубо выругалась – точно пьяный бурлак, подумала Маша и вдруг захихикала, вообразив тетушку идущей на сворке в бурлацкой артели. Матушка мельком взглянула на нее – Машу поразило, как осунулась, погасло нынче вечером ее красивое лицо, – и тотчас смех ее оборвался.
– Я согласна с вашею ценою, – холодно проговорила княгиня, не глядя на Николь.
На том дело и сладилось.
Не похоже было, чтобы Николь до смерти оказалось жаль расстаться с этим сокровищем… верно, прежде не утратила его не оттого, что слишком уж блюла себя, а просто-напросто охотников не нашлось на такую-то невзрачную девку, с ненавистью подумала Маша. Впрочем, она была к Николь несправедлива. Та была вовсе даже недурна: высока и стройна, как Маша, – что облегчало задачу нынешней подмены, – к тому же обладала пышными каштановыми волосами и черными глазами, небольшими, но бойкими.
Цвет волос и глаз Димитрий Васильевич во тьме не различит, а бойкость Николь посоветовали поберечь до другого случая. Однако, как ни была Маша неопытна, она не могла не видеть, что в Николь есть, как говорят французы, le piquant [63]63
Пикантность ( фр.).
[Закрыть], а это мужчины, конечно, ценят.
Не описать, что испытала и пережила Маша за время, проведенное в будуаре! Не было рядом тетушки и матушки – обе принуждены были уехать еще до начала aventure, ибо странно и подозрительно могло показаться барону столь долгое их присутствие в его доме в эту ночь, предназначенную лишь для двоих, – так вот, их не оказалось рядом, и Маше некому было излить печаль свою.
Впрочем, печалиться Маша начала не сразу. Сначала она с замиранием сердца ждала гневных криков Димитрия Васильевича и жалобных оправданий разоблаченной Николь – о да, сперва Машу беспокоило лишь возможное разоблачение. Однако из спальни не доносилось ни звука… царила полная тишина, и Машина тревога переросла в страх. А что, если барон просто убил обманщицу на месте, задушил ее, к примеру, подушкою, и теперь сидит там один, не зная, что делать?! Понимая всю бредовость таких домыслов, Маша все-таки не удержалась – любопытство оказалось сильнее страха, сильнее осторожности! – и на цыпочках прокралась к двери.
Нет, тишина. Она приложила ухо к едва различимой щелочке, пытаясь унять бешено колотящееся сердце, и минуло какое-то время, прежде чем она с трудом расслышала слабый ритмичный скрип. Несколько мгновений недоумевающе вслушивалась в него, пытаясь понять, что это такое, как вдруг догадка обожгла ее с такой внезапностью, что Маше почудилось, будто ее ударили наотмашь по щеке. Это скрипела кровать… скрипела кровать! Итак, подмена свершилась, и суровый барон Корф наконец-то сделался обладателем того, чего так желал – невинности девушки, которая разделила с ним постель в его первую брачную ночь.
Обман удался! Ее честь спасена!
Маша, не чуя ног, отбежала от двери под образа и собрала пальцы щепотью, чтобы совершить крестное знамение, но рука бессильно упала.
Сердце так заныло, что Маша, охнув, схватилась за грудь. Тоска, ох, Боже мой, какая тоска одолела вдруг! Но почему?.. Она не знала. Не знала также, въявь ли слышит этот постыдный скрип или он уже просто чудится… Душа болела, болела, и, сломленная этой болью, она забилась в уголок под образа, села прямо на пол, подтянув колени к подбородку, уткнулась в них и глухо застонала, не в силах даже плакать и не понимая, почему ей так больно.
Слезы полились позднее. Внизу, в столовой, часы отбили час, потом два и три, а Маша все еще оставалась в будуаре. Вдобавок этим часам вторили другие, в гостиной, но они отставали, били чуть позднее, и Маша принуждена была дважды выслушивать отсчет каждого часа, отчего ей и казалось, что сидит она здесь не три часа, а по меньшей мере шесть; в голове же безостановочно крутилась история влюбленных Тристана и Изольды, которые не устояли пред своей любовью, а поскольку Изольда была невестою короля Марка, то заменить ее на супружеском ложе в первую ночь пришлось служанке Бранжьене, которая, подобно Николь, ухитрилась сберечь свою девственность. Король Марк оказался весьма доверчив, и обман удался… как тот, что свершился нынче в спальне барона. И еще вспомнила Маша, как Изольда, боясь разоблачения, послала Бранжьену на смерть, а потом пожалела и оставила в живых. Она вообразила себя Изольдою, перед которой слуги просят не убивать верную Николь, и словно бы услышала свой ледяной голос: «Нет, никакой пощады! Убейте ее скорее!» Да, в эту ночь были мгновения, когда Маша могла бы убить Николь собственными руками!
Несколько раз она приближалась к двери, но остерегалась вслушиваться, чтобы вновь не услыхать все тот же ужасный звук. Хотела молиться, но не было ни в мыслях, ни в сердце никакого желания, кроме одного: чтобы эта пытка закончилась как можно скорее, чтобы она могла воротиться, и лечь рядом с мужем, и встретить утро вместе с ним. Почему-то казалось, что утро все изменит к лучшему, все поставит на свои места!
Но время шло, и Маше, окоченевшей в одной рубашке, отупевшей от беспокойства, стало казаться, что ночь никогда не изойдет, Бранжьена-Николь никогда не воротится, и она даже не поверила своим ушам, своим глазам, когда дверь спальни тихонько приотворилась и белая фигура неслышно скользнула в комнату, шепча:
– Ваше сиятельство! Вы здесь?
– Да, – хрипло проговорила Маша, с трудом поднимаясь – затекло все тело. – Долгонько же… – Она не договорила, почувствовав, что сейчас зарыдает в голос, набросится на Николь, закричит, изобьет ее!..
– Ну, скажу я вам! – возбужденно хихикнула Николь и зажала рот ладошкою – ее разбирал смех. Глаза ее сияли в темноте, коса была распущена, волосы все сбились. – Пробудешь тут долгонько, коли он четырежды… – Она захлебнулась блаженным вздохом. – Mon Dieu, quel homme! Guel mâle!.. Oh, pardon, madame! [64]64
Боже мой, какой мужчина! Какой самец!.. Ах, извините, мадам! ( фр.)
[Закрыть]– спохватилась Николь. – Он сейчас спит. Идите же скорее! Ручаюсь, он ничего не заподозрил. Я опасалась, что его смутит мой голос, однако у нас не было ни минуты, свободной для беседы. – Она снова нервически хихикнула, а Маша, резко отвернувшись, пошла к двери, но была остановлена тихим вскриком Николь:
– Постойте, madame! Вам придется переодеться!
Маша непонимающе взглянула на француженку. Белые зубки Николь посверкивали в хитроватой улыбке:
– Осмелюсь сказать, сударыня, на вашей рубашке отсутствуют необходимые следы, – она деликатно замялась, – следы урона, причиненного девичеству! – И, не дожидаясь, пока спешившая Маша произнесет хоть слово, принялась стаскивать с себя измятую рубаху, обдав Машу потным, мускусным запахом своего разгоряченного тела.
Ну, это уже было невозможно вытерпеть! Со стоном, более напоминавшим рычание, Маша подалась к Николь, да тут же и замерла, схватившись за горло: такой подкатил позыв тошноты, что все силы ее сейчас ушли на то, чтобы осилить этот приступ. В глазах потемнело, а когда Маша вновь обрела способность видеть, полуголая Николь уже исчезла невесть куда.
Ноги сделались от слабости как ватные; еле переводя дыхание, Маша добрела до постели и легла рядом с ровно дышавшим мужем… их с Николь мужем! И тут вдруг вспомнилось, как графиня Евлалия, дама не весьма скромная, рассказывала одну фривольную историю, услышанную ею во Франции. Некий купец влюбился в служанку своей жены и, желая переспать с этой девицею так, чтобы жена не узнала, велел одному из молодых приказчиков на ночь занять его место в постели жены, взяв с него предварительно обещание, что он до хозяйки не дотронется. Тот малый, по молодости своей, не смог удержаться и сделал даже больше того, что обычно делал муж. На следующий день жена, полагая, что это был ее супруг, ибо тот вернулся и лег подле нее незадолго до рассвета, подала ему чашку бульона и пару свежих яиц, хотя и раздражала мужа прежде своею скупостью. Купец удивился необычному завтраку. «О, – воскликнула жена краснея, – вы его вполне заслужили!» Тут-то тайна ему и раскрылась. Впоследствии он обвинил этого молодца в том, что тот его обокрал, и привлек к суду. Приказчик объяснил, почему хозяин его ненавидит и клевещет на него, и суд его оправдал. Жену купца судьи признали порядочной женщиной, а мужа объявили рогоносцем… по своей воле. И Маша подумала, что если слова «носить рога» можно отнести к женщине, то она нынче ночью сама себе рога наставила, и когда б история ее глупости сделалась достоянием гласности, все, ее слышавшие, хохотали бы до упаду! Не до смеху ей, лежавшей на измятых, влажных простынях.
Маша плакала долго, пока слезы вконец не обессилили ее и она незаметно для себя не забылась сном.
* * *
Проснулась она как от толчка – и первое же воспоминание о случившемся вызвало к жизни ту же сердечную боль, которая затихла было во сне.
Верно, уже давно рассвело: бледный свет пасмурного сентябрьского утра сочился сквозь щель меж тяжелых портьер.
Маша украдкой повернула голову – Димитрий Васильевич лежал рядом тихо, неподвижно. Длинные светлые ресницы его были сомкнуты, – казалось, он крепко спал. Маша немного приободрилась: у нее было несколько минут на обдумывание того, как вести себя. Вчера вечером (чудилось, год мучений миновал с тех пор!) матушка с тетушкой, от беспокойства утративши стыд, будто две опытные сводни, наставляли ее, едва пробудившись, тотчас же к мужу прильнуть и соблазнить его своею ласкою, дабы забыл он свои ночные впечатления и помнил только утренние. Конечно, Маша понимала, что совет сей весьма разумен, но никак не могла заставить себя последовать ему. Барон пал нынче ночью жертвою ее же интриги, однако она почему-то сердилась на него, как на изменника-прелюбодея.
Да, забавные шуточки шутит с нею нечистая совесть! Маша собралась с духом и, повернувшись, положила ладонь на юношески гладкую грудь мужа, видную в прорези рубахи. Она успела почувствовать трепет его сердца, вмиг передавшийся ее сердцу и заставивший его забиться быстрее, еще быстрее… Но тут Димитрий Васильевич открыл глаза, и Маша вздрогнула: они были ясные, незамутненные сном – и холодные, такие холодные!
– Рад видеть вас, Mary, – сказал он буднично, равнодушно, вызвав этим тоном сонм перепуганных мыслей в бедной Машиной голове: неужто именно так здороваются мужья с женами после первой ночи супружества? Вчера, прежде чем Маша его покинула, он был совсем другой… впрочем, может быть, Бранжьена… тьфу, эта, как ее, Николь, чем-то разочаровала его, оттого он столь холоден… Последняя мысль почему-то обрадовала, ободрила Машу. Коли так, надо к нему непременно приласкаться! И она легонько погладила его грудь, однако Димитрий Васильевич небрежно сбросил ее руку. Повернувшись на бок и приподнявшись на локте, промолвил вдобавок:
– Не трудитесь, сударыня. Ночными ласками я сыт по горло!
Бесстыдная, обнаженная откровенность этих слов поразила Машу, как пощечина. Она медленно опустилась на постель, ничего не видя перед собой. Кровь стучала в ушах, и голос барона доносился как бы издалека:
– Хочу рассказать вам одну сказку, сударыня. Я услышал ее еще в детстве от моей нянюшки. Сказка нехитрая, старая, как мир. Чудовище напало на город, и, чтобы умилостивить его, решено было ежедневно отдавать ему на съедение прекрасную девицу. Когда оно всех переело, дошла очередь и до королевской дочери. Сидела она на камушке, ожидая, когда чудовище явится ее пожрать, да тихонько плакала, как вдруг явился витязь-богатырь и после яростного сражения убил чудовище, а хвост его отрубил на память да спрятал. Утомившись, прилег витязь отдохнуть в холодочке, посулив отвезти спасенную деву домой, да тут, откуда ни возьмись, наскакал какой-то прохожий-проезжий человек, чудище мертвое в море скинул, скрал красавицу и повез ее к королю, по пути застращав: откроешь, мол, истину – и я тебя убью. Девица и промолчала, когда сей нечестивец похвалялся несвершенным подвигом. Король в награду посулил ему дочку свою в жены, однако едва начали играть свадьбу, как явился на пир незнакомец и попросил жениха поведать о своем подвиге. Пройдоха наплел семь верст до небес, слушатели рыдали от восторга, а незнакомец возьми да и спроси: скажи, мол, герой, а каков же хвост был у сего чудища? Тот в памяти порылся да и брякнул: «Не было у него хвоста никакого вовсе, когда я его в море скинул!» – «Конечно, не было! – согласился незваный гость. – Хвост я отрубил давеча, после того, как убил чудовище!» Тут королевна осмелела, во всем созналась. Самозванца повесили или голову ему отрубили, уж и не припомню, а девицу с героем повенчали. И жили они долго и счастливо… но счастье-то по усам текло, а в рот не попало…
При последних словах в голосе барона прозвучала вдруг такая горечь, что Маша решилась повернуть голову и взглянуть на мужа, не в силах сообразить, к чему была ей рассказана сия старинная прибаска [65]65
Сказка, история.
[Закрыть]. Тот держал на ладони что-то белое, кругленькое и задумчиво смотрел на этот предмет. Приглядевшись, Маша увидела пуговку, сделанную из обточенной речной жемчужины: на такую точно пуговку застегивались рукава ее рубашки. Так и есть, на правом рукаве белеется пустая петелька, а пуговка – вот она, у Димитрия Васильевича.
Ну и что? Почему он глядит на нее таким холодным, презрительным взором, словно это не пуговка, а доказательство преступления?
– Ue le bonheur s'ecoule avec vitesse! [66]66
Как быстро счастье пролетает! ( фр.)
[Закрыть]– произнес Димитрий Васильевич, и Маша от волнения не вдруг поняла, что же сие означает, а когда поняла, воззрилась на него с изумлением, но тут же Димитрий Васильевич это ее изумление разрешил:
– Вчера, когда вы ушли, Mary… эта пуговка закатилась мне под плечо, и я ее подобрал, намереваясь отдать вам, когда вернетесь. Но вы вернулись, и, взяв вас за руки, я, к изумлению своему, обнаружил, что обе пуговки на месте. Чудеса, верно? Однако взгляните на ваш рукав сейчас – ее там опять нет, как хвоста у того чудовища. Странно, правда?
У Маши похолодели пальцы.
– Странно, странно… – задумчиво повторил барон. – Вот и березка, которую я напоил напитком, что вы мне столь заботливо предлагали вчера ночью, – до сих пор спит мертвым сном…
Следуя за его взглядом, Маша посмотрела в угол, где в кадке поникла тоненькая березка (спальня была украшена множеством живых растений, словно уголок зимнего сада), еще вчера весело зеленевшая, словно за окном царила весна, а не осень. И только тут до Маши дошел смысл его слов!
– Боже мой… Боже мой… – Горло у нее перехватило. Не в силах ничего сказать, она огромными, исполненными ужаса глазами вглядывалась в лицо барона, и, отвечая на все ее невысказанные вопросы, он кивнул:
– Я все знаю, Mary. Я все понял, так что не трудитесь новой ложью усугублять старую.
Он разжал пальцы, и жемчужинка покатилась по подушке, скрылась в складке простыни. «Не могла ты там вчера остаться, что ли?» – подумала Маша с такой ненавистью, словно эта несчастная пуговка была единственной виновницей свершившегося. А барон, разгадав ее мысли, невесело усмехнулся:
– Дело совсем даже не в ней. Это так… мелочь, маленькая деталь общей картины, которая начала вырисовываться передо мной еще две недели назад, когда надменная графиня Строилова, одна из ближайших наперсниц княгини Ламбаль, фаворитка королевы Марии-Антуанетты, двойной агент, равно старающийся и для канцелярии Безбородко, и для Монморена [67]67
Министры иностранных дел России и Франции.
[Закрыть], член женской масонской ложи, вдруг на том знаменательном балу бросилась мне на шею и принялась на блюдечке преподносить руку и сердце своей прелестной племянницы. Но она забыла, с кем имеет дело! Возможно, лучше мне было бы оставаться в неведении, но моя работа приучила меня всегда держать ухо востро. Впрочем, красота ваша меня околдовала! Я голову потерял, я подумал, почему не взять то, что в руки идет, ежели моей женою сделается сие воплощение красоты и невинности?
В голосе его не прозвучало ни малейшей иронии, но Маше это великодушие было как нож в сердце.
– Итак, я позволил вашей тетушке всячески ускорить нашу свадьбу… да я и сам желал этого всем сердцем.
Я гнал свои сомнения, однако вчера вечером, по какому-то наитию, я поведал графине Евлалии историю моего первого брака… вы видели, не сомневаюсь, после этого свою тетушку и знаете, что ее чуть удар не хватил. Теперь мне кажется, я все понял еще тогда… или немного позднее, когда вы чуть ли не силком вливали в меня это самое питье! Но Боже мой, Mary, я не гневался на вас даже тогда! Я каждую минуту ждал вашего признания!
«Да ведь я только и желала, чтоб во всем вам открыться!» – хотела крикнуть Маша, но из ее груди вырвался лишь слабый стон, даже не услышанный Корфом.
Он продолжал:
– Я ведь не зря сказал вашей тетушке, что простил бы Ольгу, когда б она созналась мне во всем. Я ждал вашего признания, как манны небесной, мечтая о близости меж нами не только лишь телесной, но и духовной. О, les illusions de l'amour! [68]68
О, заблуждения любви! ( фр.)
[Закрыть]Вы ушли… а на ваше место явилась эта девка.
Маша привскочила на постели, глядя на него во все глаза: – Так вы узнали сразу?!
– Mary, какое вы дитя! – холодно произнес Димитрий Васильевич. – Неужто вы не знаете, что любимого человека окружает для любящего некий ореол? Я всего лишь раз коснулся ваших губ, но вкус их уже не смог бы спутать ни с какими другими. Ваш запах, ваше дыхание, шелковистость ваших кудрей… – У него перехватило дыхание, и он не тотчас смог продолжать. – Неужто вы думаете, что я смогу спутать свою любимую со случайной шлюхой, которая развязно залезла ко мне в постель и сразу принялась срывать с меня последние одежды?
Нет, не эти постыдные подробности потрясли Машу. Нет, но… ежели он сразу распознал подмену, ежели его так оскорбили заигрывания Николь, что же… почему же… Она вспомнила скрип кровати – и вдруг почти закричала, вне себя от ревности:
– Да коли так, отчего же вы сразу не вышвырнули прочь эту девку, а оставили ее при себе на целых три часа?!
Если Маша надеялась увидеть смущение в его лице, то напрасно. Взор его был по-прежнему бесстрастен.
– В первую минуту я был столь потрясен, уязвлен в самое сердце, что совершенно растерялся. Я никак не мог переварить ту новую nourri ture de mes pensees [69]69
Пищу для ума ( фр.).
[Закрыть], которой попотчевала меня злая судьба. Но через некоторое время… сознаюсь, через некоторое время J'y suis reste par curiosite [70]70
Я остался из любопытства ( фр.).
[Закрыть]! Эта девственница, которая действовала с проворством и навыками первейшей парижской кокотки, и l'ours [71]71
Медведя.
[Закрыть]зимой могла бы поднять из его берлоги!..
А что, сударыня? Вас это уязвляет? Вы предпочли бы видеть меня ничего не ведающим рогоносцем или несчастным, несостоявшимся любовником? Вам не по душе, что я решил извлечь максимум удовольствия из той гнусной ситуации, в которую был вовлечен вашею волей?
– Не мучьте меня! – в отчаянии выкрикнула Маша. – Ради Бога, не мучьте!
– Да… – тихо проговорил Димитрий Васильевич. – Это мне теперь уже все равно, а ведь вчера, когда обман ваш сделался мне явствен и я готов был вскричать со слезами: «Не мучьте меня!..» – Он поднялся с постели и запахнулся в шлафрок.
Сейчас, с растрепавшимися волосами, осунувшийся после бессонной ночи, он казался совсем молодым. Синим, холодным огнем горели глаза его, и сердце Маши защемило от ощущения невосполнимой, безвозвратной потери.
– Объяснимся до конца, сударыня, – сурово произнес барон по-французски; и говорил далее только на этом языке, словно бы враз отгородившись чужой речью от всего того родного тепла, что еще оставалось в его душе к жене… если еще оставалось! – Мне необходимо знать, понадобился ли я вам просто как выгодный супруг или мне уготована более почетная роль?
– Я… не понимаю… – робко подняв на него глаза, проговорила Маша.
Корф цинично усмехнулся в ответ:
– Неужто, мадам?! О, сбросьте вашу маску! Невинность вам пристала, не спорю, но нежные краски ее несколько поблекли, поистерлись нынче ночью! Вы меня не поняли – так я спрошу еще раз: означает ли наш скоропалительный брак то, что вы беременны и мне предстоит дать свое имя вашему ублюдку?