Текст книги "Звезда королевы"
Автор книги: Елена Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)
Глава XIX
ЯНТАРНЫЙ БОКАЛ
Мария лежала в постели и сквозь щелочку в пологе смотрела на дверь. Глупо, конечно, будет она выглядеть, если барон так и не появится сегодня. И без того вся затея ее не слишком умна: подстерегать своего венчанного мужа в постели горничной, надеясь… на что? Ох, но Димитрий был сегодня не таким, как всегда! Эти слова искреннего восторга по завершении спектакля; то, как барон поцеловал руку жены, цеплявшейся за него от страха перед дуэлью; их безудержный смех над блистательной шуткой господина Сильвестра – во всем этом было что-то особенное, какая-то искра редкостного взаимопонимания, вдруг вспыхнувшая между ними, – а ведь Марии и не припомнить такого ощущения за всю их супружескую жизнь! Она лелеяла это воспоминание, уверяла себя, что было в этих мгновениях нечто, вселявшее надежду: судьба на ее стороне, и, обнаружив сегодня подмену, барон не будет слишком гневаться на жену, простит ей эту вольность – а может быть, и все прочие грехи. Теперь оставалось только ждать.
Ну что же он не идет?! Мария досадливо ударила кулаком по подушке. Правда, когда они приехали из театра, возле дома стоял фиакр, что означало: у них посетители. Так и оказалось: барона ожидал какой-то невзрачного вида человечек, и оба тотчас удалились в кабинет, Мария на всякий случай пошла в библиотеку, постояла у камина, но нет, ничего не слыхать: верно, слуховая труба действовала только в одном направлении. Но тот посетитель давно, уже не меньше часа назад, отправился восвояси: в ночной тиши Мария уловила удаляющийся стук колес фиакра. А Корфа все нет и нет. Придет ли он, в конце концов?! Может быть, он сегодня устал, и женщина ему попросту не нужна? Наверное, более искушенные в любовных делах дамы как-то возбуждают страсть в своих любовниках, побуждая их делать то, что им хочется; Марии приходилось слышать, что существуют даже особенные блюда для усиления эротического настроения: трюфели, яичный желток, мед, всевозможные специи; особенно артишоки. Считалось, что молодым девушкам неприлично даже пробовать их! Мария уже не была молодой девушкой, однако ни разу в жизни не ела артишоков – нужды не было, да и охоты; а сейчас, наверное, не помешало бы возбудить и свои собственные эротические настроения.
Господи, ну какая глупость, что она выдумала, зачем она здесь?!
Марии вдруг захотелось как можно скорее оказаться в своей комнате, упасть в собственную постель, никого не ждать, закрыть глаза, отдаться сну… и все забыть хотя бы до утра.
Она откинула одеяло, рванулась с кровати – да и замерла, вся покрывшись ледяной испариной: в коридоре скрипнул паркет под чьими-то осторожными шагами.
Мария в панике взглянула на окно: третий этаж, высоко… как бы ноги не переломать! Спрятаться под кроватью? Но, не найдя своей любовницы в еще теплой постели, барон может остаться ждать ее – или подстерегать, если заподозрит неладное. Кто знает, сколь долго продлится это ожидание – что ж, Марии до утра под кроватью в пыли лежать? (Комната Николь блистала чистотой, однако Мария почему-то не сомневалась, что под кроватью у нее все заросло пылью и паутиною.) Спрятаться в шкаф, подобно любовнику, застигнутому ревнивым мужем на месте преступления, и всю ночь провести между юбками и кринолинами Николь, с завистью размышляя, почему ее платья, хоть и менее роскошны, чем у хозяйки, но гораздо элегантнее?.. Ох, нет, поздно, все уже поздно!.. Дверь отворилась, и Мария едва успела упасть на постель. С головой накрывшись одеялом, она сквозь щелочку, остановившимися глазами, вглядывалась в темноту: барон задул стоявшую у двери свечу, едва вошел. Конечно, зачем ему свет? Он тут знает каждый уголок! Эта мысль наполнила сердце Марии тоской, а мягкий, как шелк, шепот: «Ma belle! [149]149
Моя прелесть ( фр.).
[Закрыть]«, достигший ее ушей, заставил глаза наполниться слезами. Можно сколько угодно уповать на темноту, надеяться, что заставишь мужа своей свежестью и нежностью потерять голову и обо всем забыть, все простить, но сейчас-то он пришел не к тебе, и шепчет ласковые слова не тебе, и все тело его в порыве страсти устремлено не к тебе!
Мария как бы обмерла от этого горького прозрения и даже не сразу поняла, что происходит, ощутив на своем теле сильные, горячие руки. Она хотела крикнуть, оттолкнуть оскорбительные, не ей расточаемые ласки, но не смогла пошевелиться. Да какое там! Она и пикнуть не успела, а ее батистовое неглиже оказалось уже сорвано и отброшено; протестующий крик был заглушен жадным ртом, прижавшимся к ее губам, а тело распластано тяжелым мужским телом.
Какие там артишоки! Какие специи! Судя по всему, муж Марии так изголодался по своей любовнице, что не мог дождаться мгновения, когда овладеет ею, и даже не заботился о том, чтобы и она была готова принять его. Впрочем, возможно, что и Николь обыкновенно набрасывалась на него чуть не на пороге.
Значит, этакие неистовые объятия, более похожие на сражения, обоим не в новинку? Как бы то ни было, протестовать или открывать барону глаза у Марии не было ни сил, ни возможности. Да и глупо теперь-то вставать в позу оскорбленной невинности! Ей оставалось лишь пытаться хоть как-то соответствовать своей роли – роли любовницы.
Григорий сделал Марию женщиной, но не избавил от стыдливости; в любви с Вайяном она искала более веселья и нежности, чем страсти, и уже этим была счастлива; однако сейчас ей вдруг захотелось вполне разделить frénésie d'amour [150]150
Любовное исступление ( фр.).
[Закрыть]своего мужа-любовника, и прежние страхи и сомнения отступили. В конце концов, она пришла сюда сражаться за своего мужа! Как прекрасно, что можно перестать быть собою – забытой, заброшенной, страдающей, оскорбленной; та, прежняя Мария никогда не осмелилась бы отбросить всякую стыдливость, как последние обрывки нежного батиста, и впиться в мужское тело с тем же неистовством, с каким оно впивалось в ее тело.
Благословенна тьма! Благословенны тяжелые шторы на окнах! Можно не опасаться быть узнанной, не ждать в тревоге возмущенного, изумленного возгласа – Мария сперва крепко жмурила глаза, а потом открыла их, но не увидела ничего. Чудилось, сам ночной мрак обтекает, обнимает ее, сливается с нею, трепещет под ее горячими ладонями, которые с безудержным, неутолимым любопытством гладили, ласкали, исследовали все изгибы этого сильного тела, не минуя и самых сокровенных уголков. Все эротические знания Марии следовали из недавно прочитанных «Liaisons dangereuses» [151]151
«Опасные связи» ( фр.).
[Закрыть]Шодерло де Лакло, однако манящие страницы сейчас оживали и расцвечивались новыми, неожиданными красками.
Внезапная волна взаимного восторга, накатившая на любовников-супругов, заставила их забиться сладострастной дрожью, хрипло шепча слова любви губами, не прерывающими поцелуев, – а потом отбросила измученные, покрытые потом тела на разные края широченной, взбаламученной кровати – и отхлынула, оставив их в полубеспамятстве, задыхающихся и обессиленных.
* * *
Мария ощущала, что улыбка не сходит с ее нацелованных губ. Наверное, настала пора переходить к признаниям? Пожалуй, барон не будет очень суров и к ней, и к себе за то, что не узнал давно знакомого тела любовницы. Мария вспомнила его отповедь наутро после свадьбы насчет вкуса любимых губ и аромата любимого тела – и только плечом повела: как она тогда ревновала к Николь, которая своими навыками первейшей парижской кокотки и медведя из берлоги могла бы поднять. Сейчас же барон, похоже, испытал нечто гораздо более потрясающее – вон, лежит почти бездыханный, изредка сладострастно, блаженно постанывая, переполненный только что испытанным наслаждением.
«Пожалуй, это очень мило и приятно, но мужчины, очевидно, или чувствуют острее, или им достается больше удовольствия», – так оценила Мария свой новый опыт. Однако и впрямь, кажется, пора признаться. Ее клонит в сон, да и барон, верно, вот-вот уснет, сломленный усталостью… Ох, будет сцена, если он проснется утром прежде Марии – и увидит рядом с собой не ту, кого ожидал увидеть!
Надо сказать ему все сейчас же, пока не уснул!.. Однако вдруг тяжелая, горячая ладонь легла на грудь Марии, и она поняла: о том, чтобы спать, еще не может быть пока и речи!
Со смешанным чувством наслаждения и ревности открывала Мария, сколь умелым бойцом на поле любовных битв был ее муж. Опыт ее внезапно и пугающе обогатился совершенно непредставимым образом: несколько фривольно и на французский манер. Поразительное оказалось ощущение…
Губы ее нежного возлюбленного беспрестанно шептали игривые признанья, в то время как она сама оказалась ученицей не из последних и быстро овладела искусством игры на некоем древнем инструменте, напоминающем флейту. Все оказалось очень просто, в полном соответствии с мелодическими законами: сперва pianissimo [152]152
Очень тихо ( ит.).
[Закрыть], потом piano [153]153
Тихо ( ит.).
[Закрыть], постепенно rinforzando [154]154
Внезапно сильнее ( ит.).
[Закрыть], до полного forte [155]155
Громко, сильно ( ит.).
[Закрыть]; и, наконец, завершение – crescendo [156]156
Крик ( ит.).
[Закрыть], после чего, как бы в награду, вместо аплодисментов, Мария самозабвенно отведала белого вина экстаза; ее любовник тоже не остался изнемогать от жажды – он получил свое из щедро раскрытой чаши!
Сонливости и усталости как не бывало. Мария, чудилось, плыла на розовом облаке блаженства, так тесно оплетенная объятиями мужа, что между их истомленными, пресыщенными телами не осталось ни малого зазора. И билась, стучала неотвязная мысль: «Не может быть, невозможно, чтобы он испытывал нечто подобное с Николь! Вот сейчас он скажет что-нибудь вроде: «Никогда еще мне не было так хорошо!» – или: «Не узнаю тебя сегодня!» – и я все ему скажу!»
Она и страшилась момента признания – и всем сердцем желала его, напряженно считая про себя: «Вот сейчас, еще секундочку… еще одну отдохну – и скажу ему!»
Ее тонкие пальцы безотчетно ласкали широкие плечи, налитые мускулами руки – кто бы мог подумать, что в стройном, даже худощавом на вид теле Корфа таится такая мощная мужская сила! И отныне это все будет принадлежать ей; ей одной будет он верно служить на ложе страсти! С необыкновенно приятным чувством собственницы Мария поглаживала перевитую мышцами грудь, путаясь пальцами в густых завитках волос, – как вдруг неожиданное воспоминание пронзило ее, подобно карающей молнии.
Тем утром в Санкт-Петербурге, в их супружеской спальне, когда Маша еще пребывала в уверенности, что ее обман удался… она, по совету тетушки и матушки, решила искусить спящего мужа своими ласками… собралась с духом и положила ладонь на его юношески гладкую грудь, видную в прорези рубахи… чем это кончилось – известно, но не в том дело. Ведь она тогда единственный раз увидела своего мужа хотя бы полуобнаженным и… и… на его груди не было ни единого волоска, а сейчас вокруг ее пальцев обвивается густая поросль!
У Марии пресеклось дыхание, и она замерла, окаменев от ужаса, рядом с этим… рядом с кем, о Господи?!
Он лежал молча, словно вслушивался в сумятицу ее мыслей, а потом тихонько, удовлетворенно хохотнул:
– Наконец-то ты поняла!
И, услышав этот негромкий голос, Мария издала слабый стон насмерть раненного, испускающего дух существа, наповал сраженная догадкою: это и впрямь не он, не ее муж… это совсем другой, незнакомый человек!
* * *
Твердая ладонь накрыла ее губы:
– Тише, тише! Что уж теперь-то?
Мария была так потрясена, что даже шевельнуться не могла, не то что шум поднимать. Было что-то враз жуткое и мелодраматическое в этих признаниях сгустка тьмы, с которым она только что предавалась любви. Кто это, кто это здесь, кто подменил барона, кому достался весь пыл ее любви, предназначенный одному-единственному человеку во всем свете? Зачем, зачем он это сделал, за что она так наказана судьбою?!
– Однако я полагал в тебе больше проницательности, моя милая! – Незнакомец игриво пошлепал ее по попке. – Ты прелесть, ух, моя кошечка!.. Повезло же этому ледяному айсбергу Корфу! Я даже не предполагал такого удовольствия. Каюсь, каюсь! – За сим признанием последовал жаркий поцелуй в пупок. – Правда, надеюсь, и я оказался не промах. Ошеломил тебя своим пылом, а? Вместо ледяной глыбы на тебя обрушился лесной пожар, n'est pas? – И он, счастливый, закатился самодовольным, рокочущим смехом. – Сказать по правде, я даже не предполагал, что мой самоотверженный подвиг будет столь щедро вознагражден! – Он поцеловал безвольную, похолодевшую руку Марии. – Ну прости, прости меня за этот обман! Клянусь, твой барон ничего не знает и не узнает, если ты попросишь молчать. Я дождался, пока он уехал вместе со своим ночным визитером – верно, очередным осведомителем, шпионом. – В голосе незнакомца прозвучала нотка презрения. – Трогательно видеть, как он преисполнен уверенности, будто никто и не подозревает истинных мотивов и скрытых пружин его дипломатической деятельности! Впрочем, Бог с ним. Я должен объясниться, Николь. Что?..
Этот рассеянный вопрос был вызван тем слабым хрипом, что сорвался с уст неподвижно лежащей женщины.
– Ты изумлена, что я знаю твое имя? Я неплохо знаком с Корфом, и хотя его не назовешь болтуном, в доме есть люди, которые за небольшую мзду не прочь поведать о некоторых тайнах его жизни кому угодно… кто больше заплатит. Я давненько присматривался к этому барону, который держит себя так, словно его родословная восходит, как минимум, ко времени крестовых походов, а сам завел многолетнюю интрижку с бывшей горничной, которую поселил в своем доме, совершенно наплевав при этом на чувства жены.
Мария наконец-то смогла вздохнуть. Было такое ощущение, будто ее с размаху кулаком ударили под дых! Да уж, замысел ее удался, нечего сказать! Муж, не муж, но кто-то все же поддался обману, принял ее за Николь! И на том спасибо. Узнать бы еще, кто все-таки этот человек и зачем ему понадобился сей полуночный визит. Хорошо хоть, что он, верно, из тех людей, которых хлебом не корми – только дай поговорить о себе, объяснить самомалейшее движение своей души, самые незначительные мотивы своих поступков. Его даже расспрашивать не надо – сам выложит все что надо и не надо! Однако кто же, кто же это? Что-то есть в его голосе, какая-то особенность, которая о чем-то напоминает Марии… о музыке, о шуме, кричащих, смеющихся людях… Нет, не вспомнить! Ладно, будем надеяться, что неведомый любовник вскоре сам откроет свое инкогнито, а также, что инкогнито «Николь» останется неоткрытым.
– Мне тоже было на это наплевать… до нынешнего вечера, – продолжал незнакомец. – Но сегодня, вернее, вчера, я наконец увидел баронессу… Quelle femme [157]157
Какая женщина ( фр.).
[Закрыть]! – В голосе его зазвучал почти молитвенный восторг. – В жизни моей имел я многих, многих любил, но эти прекрасные, откровенные, пронизывающие глаза, эти надменные губы… эта сдержанная страсть в каждом движении… сердце мое перевернулось! Душу заложил бы дьяволу за то, чтобы обладать ею так, как только что обладал тобою, клянусь! И признаюсь тебе, ma belle [158]158
Моя красавица ( фр.).
[Закрыть], что благодаря этой кромешной тьме я мог сегодня вообразить, будто это она, недоступная баронесса, неистовствует в моих объятиях, подобно вакханке…
Он сладострастно застонал, награждая недвижимую «Николь» пылким поцелуем и привлекая ее руку туда, где вновь приготовлялось к бою его могучее орудие.
– При одной мысли о ней – ты видишь, что со мной происходит! Сам себе удивляюсь! Я готов жизнь положить к ногам этой женщины… да на что я ей! Весь вечер эти дивные глаза следили за бледным, невыразительным лицом барона, и я смиренно осознавал: весь мой пыл повергнет она во прах ради единого чуть тепленького словца, исторгнутого из уст ее хладнокровного супруга. Но этим же вечером я вот что еще понял: ее счастие для меня отныне – смысл жизни. И если для счастия баронессы нужно, чтобы барон возлежал в ее постели, значит, я должен сего добиться. Вот я и решил принести себя, свою любовь в жертву обожаемой женщине – подобно благородым тем рыцарям средневековья, которые служение Прекрасной Даме ставили превыше жизни своей!
Он умолк, но эхо его патетических признаний, чудилось, еще витало в комнате.
Мария, наверное, должна была чувствовать себя польщенной, однако единственным ее чувством сейчас была жалость: «Бедная Николь! Слушать такое – да о ком? О женщине, которую она ненавидит, презирает, считает ничтожеством! А этот… «рыцарь средневековья…», в своем ли он уме, что признается женщине, с которой только что неистово предавался любви, в обожании другой? Да ему повезло, что здесь я – Николь ему бы уже давно глаза выцарапала за подобные откровения. Боже, ну и история… Нет, а как мне-то быть теперь? C'est terrible! [159]159
Это ужасно! ( фр.)
[Закрыть]Вообразить такое невозможно!»
Однако тотчас же выяснилось, что еще далеко не все сюрпризы, приготовленные для Марии судьбою, исчерпаны, ибо незнакомый обожатель, враз посерьезнев, проговорил:
– Николь, у меня к тебе предложение, я хочу, чтобы ты оставила барона и переехала в домик, который я найму для тебя в хорошем месте, не в такой дыре, как эта улица Старых Августинцев. К домику будет приложено весьма солидное содержание. Ты не пожалеешь, клянусь! Я богат, я щедр. Я моложе барона и, уверен, куда лучше его! Судя по трепету твоего тела, который я ощущал этой незабвенной ночью, ты в полной мере разделила мое счастье. Сознаюсь, Николь: явившись на это rendez-vous [160]160
Свидание ( фр.).
[Закрыть], я намеревался всего лишь соблазнить тебя, а затем скомпрометировать перед бароном, чтобы обратить его взоры к прекрасной, нежной, несправедливо забытой Марии. Однако после сегодняшней ночи я не хотел бы с тобою расставаться. Tant mieux [161]161
Все к лучшему! ( фр.)
[Закрыть]! Если Мария завладела моей душой, то ты завладела моим телом, и я прошу тебя оставаться моей всецело!
Он подождал ответа… напрасно: в комнате царила тишина.
– Ты молчишь? – шепнул этот безумец – Мария не могла полагать его никем иным. Слава Богу, наконец-то заметил, что «Николь» молчит всю ночь! – Ну что ж, я понимаю, тебе надо подумать, собраться с мыслями. Только умоляю: не отказывай мне сразу, не поддавайся обиде; призови на совет всю свою практичность и рассудительность и оцени выгоды моего предложения. – Он зевнул. – Ох, все кости ломит… Ну и схватка была!
Он вскочил с кровати, с блаженным стоном потянулся и, ощупью пройдя к окну, рывком раздвинул шторы, так что низко повисшая, полная белая луна, чудилось, прильнула к самому стеклу, заливая комнату таким неожиданно ярким, всепроникающим светом, что Мария, все еще распластанная на постели – от множества испытанных потрясений даже и в голову не пришло кинуться бежать! – невольно заслонилась ладонью.
– J'aime la lune, quand elle éclaire un beau visage! [162]162
Я люблю луну, когда она освещает прекрасное лицо! ( фр.)
[Закрыть]– будто из-за тридесяти земель донесся до нее голос, а потом ее нечаянный любовник вновь оказался рядом, шептал: – Николь! Я хочу видеть тебя, Николь! Я хочу любить тебя, купаясь в лунном свете!
Он легко, не обратив внимания на сопротивление, отвел ее руки от лица, склонился к губам… их взоры встретились.
Миг оба смотрели друг на друга, большие черные глаза, уставившиеся на Марию, сделались огромными… она тоже ощущала, как расширяются от изумления ее зрачки, а потом оба разом отпрянули друг от друга, вскричав в один голос:
– Это вы?!
Итак, незнакомец все же узнал в «Николь» баронессу…
Впрочем, почему незнакомец? Мария тоже узнала его. Это был Сильвестр.
Она даже и не предполагала, что живет в таком огромном доме. Сколько лестниц, переходов, поворотов, пустых залов… Мария брела, едва прикрытая клочьями рубашки, волоча за собой пеньюар. Не было сил одеться. Кто-то из слуг мог попасться навстречу, но ей было все равно, увидит ли ее кто-нибудь и что он подумает. Хотелось только добраться до постели и уснуть! Последнее объяснение с Сильвестром лишило ее последних сил.
Она шла, едва передвигая ноги, опираясь о стены, хватаясь за мебель, тащилась, будто тяжелобольная, с застывшим, невидящим взором сомнамбулы, а в памяти еще мелькало искаженное отчаянием лицо ее нечаянного любовника, еще звучал его стон: «Простите, простите меня!» Простить его – за что? Он виноват только в благих намерениях, коими, как известно… ну и так далее. Сильвестр – человек быстрых решений. Вчера он избавил Корфа от дуэли, мгновенно сообразив, что делать, назвав забияку позорным именем аббата Миолана. Точно так же стремительно бросился он на помощь женщине, которую полюбил с первого взгляда. Он не хотел ничего плохого, Мария тоже не хотела ничего плохого. А получилось-то… ох, Боже мой!
Припомнив некоторые подробности своей попытки сделаться добродетельной женщиной, Мария привалилась к перилам и хрипло рассмеялась.
Ох, и шуточки выкидывает с ней судьба! Ну, знаете ли… это уж слишком!..
Что такое? Она произнесла это вслух? В таком случае здесь, в коридоре второго этажа, очень странное эхо: грубое, раскатистое – напоминающее мужской голос, который хрипло, возмущенно выкрикнул:
– Ну, знаете ли… это уж слишком!
Мария оглянулась. У дверей своего кабинета стоял Корф и смотрел на нее так, словно не верил своим глазам, Мария улыбнулась, покачала головой – она тоже не поверила своим глазам, и, отмахнувшись от него, как от призрака, пошла было дальше, но тут «призрак» сильным рывком остановил ее и втолкнул в кабинет, захлопнув за собой дверь.
Мария тупо смотрела на него.
Ну и ну… Впрочем, это она уже, кажется, говорила. Так ждать его нынче ночью, натворить во время этого ожидания черт-те каких глупостей – и встретить его именно в ту минуту, когда ей вообще никого, ни единого человека видеть было никак нельзя! Нет, это что-то… что-то… Она невольно вздохнула, увидев брезгливое, ненавидящее лицо барона, увидев в его ледяных глазах свое отражение: измятая, всклокоченная, измученная, полуголая. Боже, что он может о ней подумать! А что еще можно о ней подумать, кроме истины?..
– Я и сам хотел посоветовать вам завести любовника, – наконец разомкнул губы барон. – Это несколько развлекло бы вас, привязанную волею судьбы к человеку, которого вы ненавидите. Но я не предполагал, чтобы это происходило в моем доме. Все-таки соблюдать определенные приличия следует, даже нарушая их!
– Я… ненавижу вас? – прошептала Мария. – Я – ненавижу? Да я вас… я вас…
Она осеклась, увидев, как цинично усмехается барон, глядя на нее.
– Поразительно! – воскликнул он. – Просто поразительно! Я был обманут вами с первого мгновения нашего знакомства, я знаю вашу цену с точностью до последнего гроша, я вижу вас насквозь, и все-таки…
– Пятьдесят тысяч ливров, – как во сне произнесла вдруг Мария, в памяти которой всякое упоминание о деньгах вызывало теперь лишь одну, совершенно определенную цифру, но Корф не обратил никакого внимания на ее слова, как бы и не слышал их.
– И все-таки вчера вечером я внезапно поверил, что игра моя еще не проиграна, что я, пожалуй, судил вас слишком сурово, что немалая и моя вина в том, как мы живем, что клятва, данная мною, была несправедлива…
Мария подняла на него глаза. Он ли это говорит?!
– Вчера вечером, чудилось мне, искра вспыхнула меж нами. Я рвался в драку с этим идиотом, «аббатом Миоланом», чтобы снова и снова ощутить прикосновение ваших рук, почувствовать вашу тревогу за меня. Сердце мое пылало от счастья. Этой ночью я пойду не к Николь, а к своей жене, к своей любимой! Забуду о своей клятве, думал я… малодушно думал я! Мною вновь овладела та же любовь к вам, что и пять лет назад. Их не было, пяти лет ревности, обиды, тоски, нарочитой ежедневной мстительной измены вам – в отместку за вашу ложь!
Корф тряхнул головой и умолк, словно опять задумался об этих пяти годах их мучительного брака.
Мария тоже молчала, но глядела на мужа с такой мольбой, словно от его дальнейших слов зависела ее жизнь. И он заговорил тихо, как бы нехотя:
– Я не стал предупреждать вас о намерении своем, опасаясь услышать отказ или увидеть его в ваших глазах. Я решил: просто приду… просто обрушу на нее всю свою страсть – и сумею зажечь ее ответной страстью! Но дома меня ждал посетитель…
Мне пришлось уехать, однако ни разу еще я не был столь равнодушен к тому делу, которое составляет суть моей жизни, как сегодня. Я вернулся так скоро, как мог; сразу кинулся в вашу комнату… она была пуста! Я не мог поверить своему несчастью, я поднял с постели вашу субретку и едва не вытряс из нее душу, выпытывая, а потом чуть не на коленях вымаливая, – где и с кем моя жена. Да куда там! Она залила все вокруг своими дурацкими слезами, но не проронила ни звука. Однако же, едва я выпустил ее, она попыталась куда-то бежать – предупредить вас, как я теперь понял! – Он брезгливо дернул за края рваной рубашки, которые Мария безуспешно пыталась стянуть на груди, и тут же отвернулся с миной отвращения на лице.
– Осознав, что обманут – вновь обманут! – я решил выплакаться в пышное, привычное плечико Николь, – он коротко, злобно хохотнул, – и отправился к ней.
При этих словах у Марии обморочно подогнулись ноги, и она принуждена была опереться о край стола, чтобы не упасть.
– Глашенька пыталась помешать мне, но я запер ее на засов и отправился к любовнице – взять то, что не пожелала дать мне жена. Но и тут меня ждала осечка! Николь, словно нарочно, оказалась не одна. Вот уж такого я и вообразить не мог. В комнате ее, судя по звукам, с ней забавлялся полк солдат. Поразительно – это меня ничуть не затронуло. Я повернулся и ушел. Малоприятно, конечно, чувствовать себя полным идиотом, но спасибо хотя бы за то, что у меня открылись глаза: оказывается, я был им все эти пять лет! Сегодня утром поставлю господина Симолина в известность о своем намерении как можно скорее развестись с женой. – Мария только еще ниже опустила голову, словно под секирою, но не проронила ни звука. – Сегодня же и Николь отбудет из моего дома восвояси…
Он не договорил. Стук колес по мостовой показался столь громким, что оба невольно вздрогнули. Корф шагнул к окну, взглянул – и окаменел, вцепившись в край тяжелой шторы. И вдруг с хриплым, горловым стоном рванул к себе Марию с такой силой, что она больно ударилась грудью о подоконник и упала на колени, однако Корф прижал ее лицо к подоконнику, так что она могла видеть остановившийся у ворот запыленный экипаж, запряженный парою усталых лошадей. Возница соскочил с козел, открыл дверцу и подал руку, помогая выйти высокой, стройной даме в трауре, словно она возвращалась после посещения кладбища.
Сунув вознице монету, дама подняла глаза… лицо ее сделалось видно. Это была Николь.
«Она нарушила уговор! Вернулась раньше времени!» – чуть не закричала Мария, и в тот же миг сильные руки оторвали ее от пола, и бледное от ярости лицо Корфа приблизилось к ее лицу.
– Значит, Николь нынче ночью не было дома? – прошипел он. – Значит, нынче ночью полк солдат забавлялся в ее комнате не с ней? А… с кем? Может быть, вам, сударыня, это ведомо? И заодно откройте мне, откуда шли вы, полуголая? Где вы встречались с любовником? Где?! Не в комнате ли Николь? – Он отшвырнул Марию от себя, и она упала, ударившись спиной о поставец, дверцы которого распахнулись, и оттуда с грохотом посыпалась какая-то посуда.
От боли Мария почти лишилась чувств, и прошло какое-то время, прежде чем она смогла открыть глаза и взглянуть на барона, который глядел на нее не то с отвращением, не то с ужасом.
Так вот чем это кончилось… Позором двух супругов, томящихся друг по другу!
Тяжкие рыдания сотрясли все тело Марии, но она страшным усилием воли остановила слезы. Нет, она не будет плакать при нем, нельзя, нельзя этого допустить!
Попыталась встать, однако ноги не держали, и Мария опять опустилась на пол.
Корф протянул было руку – помочь, но тут же отвернулся, принялся поднимать с пола упавшую посуду. Руки его тряслись, и какие-то стаканы снова и снова падали на пол.
Один из них подкатился к ногам Марии, и она равнодушно взглянула на него. Редкостная вещь – янтарный бокал. Изящная игрушка, какое благородство линий! А вот другой такой же под столом… нет, чуть темнее. А вот этот еще более темный, отливает красным, как рубин. Разве бывают красные янтари?
Красные янтари… В затуманенном мозгу медленно проплыло воспоминание: в деревенской лавочке, где-то близ Кенигсберга, граф Егорушка Комаровский с жаром растолковывает хозяйке, пожилой курносой немке в чепчике, что еще римлянам был известен секрет окраски янтаря в красный цвет. А Маша задешево накупила там ожерелий, серег, браслетов, винных кубков из янтаря, как темного, почти черного, так и медово-желтого и даже рубиново-красного. Хозяйка уверяла, что подобных изделий она больше нигде не найдет, ибо они единственные в своем роде. Потом все эти вещи вместе с лучшими платьями пропали в замке, где ее держали Вайян и Жако и откуда она бежала в чем была. Но сейчас Мария готова была поклясться, что перед ней валяются те же самые кубки! Это они, они, невозможно ошибиться! Каким образом они оказались здесь?
Корф между тем поднял бокалы с полу и аккуратно поставил на полку. Видно, он очень дорожил ими, если заботился о них в такую страшную минуту?
– Откуда это у вас? – Мария даже не заметила, как поднялась, не чувствуя боли, и встала рядом с мужем.
Он поглядел на нее с отвращением:
– Боже мой, сударыня! Да в вас, видно, сердца вовсе нет? Я вас едва не убил, а вы – вы о чем?!
Ошеломленно покачав головой, он достал из глубин шкафчика бутыль вина и щедро плеснул в тот самый кубок цвета рубина, однако Мария с неожиданной силой схватила его за руку.
– Скажите мне, – голос ее требовательно зазвенел. – Откуда у вас эти бокалы? Говорите, ну?!
Глаза Корфа гневно вспыхнули:
– Это подарок, которым я очень дорожу, довольны вы? А теперь…
– Дорожите? – с горечью прошептала Мария. – Но ведь…
Она осеклась. Да что толку говорить ему, что эти кубки она купила для него, мечтая порадовать его таким изысканным подарком и, может быть, смягчить его черствое сердце. Нет смысла рассказывать, что подарить их ему мог только один человек: тот, кто похитил Марию и кто в конце концов получил от нее завещание в пользу Евдокии Головкиной. Надо только спросить имя того дарителя, и тогда все сразу станет ясно!
И вдруг Мария тихо ахнула и с новым ужасом уставилась на мужа.
А если… если никто их и не дарил ему? Если он сам, он сам был главою заговора против нее, а неведомая Edoxy – одна из его любовниц, будущее благосостояние которой он намерен обеспечить любой ценой?
Мария помертвела. Вот она, правда… Вот все и открылось. А пылкие слова барона о любви и ревности – не более чем сотрясение воздуха. Ложь, отъявленная ложь!
Она закрыла глаза, чтобы он не видел ее слез, сдержать которые было уже невозможно.
Оказывается, выносить его презрение – это еще не самое страшное. Выяснить, что он ненавидит ее так, что мечтает лишь о ее смерти, – вот горе. Вот боль!
Ах, если бы умереть прямо сейчас, прямо здесь… развязать ему руки, освободить от себя – осчастливить хотя бы своей смертью, если не удалось осчастливить жизнью и любовью!
