Текст книги "Звезда королевы"
Автор книги: Елена Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)
«Нужда заставит – так и выше головы подпрыгнешь!» – подумала она, криво усмехнувшись.
Перекинув одну ногу через подоконник, Мария на мгновение замерла. Это была комната Николь!
Тягостные воспоминания о проведенной здесь ночи нахлынули с такой силой, что у Марии закружилась голова и она едва не свалилась с подоконника вниз, на траву. Только этого ей не хватало!
К счастью, постель Николь оказалась пуста, дверь в туалетную комнату была распахнута, но там тоже никого. Надо думать, Николь скрывается в каком-нибудь шкафу!..
Едва сдерживая смех, Мария перескочила в комнату и со всех ног бросилась к двери. Пулей пролетела по коридору, приостановилась снять сапожки – иначе не спуститься с лестницы бесшумно – и тут увидела Николь.
Бывшая горничная в розовом неглиже и чепце стояла у высокого и узкого стрельчатого окошка на лестничной площадке и осторожно выглядывала на улицу, пытаясь что-то там разглядеть.
«Вот бы сейчас столкнуть ее в это окошко – враз избавлюсь от множества неприятностей!» – мелькнула шальная мысль, и Мария сама себе подивилась: придет же такое в голову!
Зажав рот рукой, чтобы не расхохотаться, Мария прошмыгнула в уголок и сжалась в комочек за разлапистым дубовым креслом. Николь прошла мимо, не заметив ее, и заперла за собой дверь. Мария выскочила из своего укрытия и понеслась вниз по лестнице, мысленно моля Бога, чтобы дверь в кабинет Корфа оказалась закрыта.
И здесь повезло! Однако вполне успокоиться Мария смогла не прежде, чем задвинула задвижку на своей двери и прислонилась к ней: ноги не держали.
И тут же встрепенулась: а что, интересно, делала Николь в коридоре? Кого выслеживала из окна? Уж не раннего ли гостя барона?
Холодок пробежал по спине, однако Мария пренебрежительно отмахнулась от нелепых подозрений: скорее всего Николь хотела убедиться, что чуть свет от Корфа украдкой уходил именно гость, а не гостья! Уж не дала ли привязанность барона к бывшей субретке некоторую трещину?..
От этого предположения настроение Марии тотчас поднялось, и она, присев перед зеркалом, принялась вычесывать из волос древесный мусор и паутину – Бог весть чего на себя насобирала, лазая по каштану.
* * *
Однако она никак не могла успокоиться после этой утренней истории. Ни прогулка в Булонском лесу, ни визит портнихи не смогли изгнать из памяти обреченность, прозвучавшую в голосе незнакомца:
«У нас в России это называется ловить на живца!»
«Теперь этот бедолага всю дорогу будет ждать удара кинжалом или чего-нибудь в этом роде, – сочувственно думала Мария. – А Корфу небось и горя мало! Надо хоть поехать на станцию удостовериться, что он спокойно уехал в дилижансе». А почему бы и нет?… Одеться поскромнее – дилижансами путешествует не самая имущая публика – и никто ничего не узнает. Теперь Мария уже не думала, ехать или нет. Вопрос стоял лишь о том, что надеть. Как всегда, она постаралась уберечь Глашеньку от соучастия в своих эскападах, а потому сама прошла в гардеробную и принялась быстро перебирать платья, воображая себя то цветочницей, то почтенной буржуазкой, то игривой мидинеткой, то молодой и печальной вдовою. На глаза попалась знакомая алая цыганская юбка, и Мария на мгновение взглянула на себя со стороны – стало тошно, что она будто на бал-маскарад собирается, а там человек жизнью своей рискует. Нет, не поедет она никуда! Мария шагнула к двери, и тут синее монашеское платье – прощальный подарок Анны Полины, которую Мария так щедро вознаградила за уход за Корфом, что девушка смогла оставить монастырь и вернуться к родным в деревню, – упало к ее ногам. Перед таким искушением Мария уж не смогла устоять.
К каким изощренным уловкам порою прибегает судьба, чтобы провести нас путем предопределенным!..
За полчаса до полудня молодая странная монахиня, в белом чепце и пелерине, с серебряным крестом на груди, сжимая в руках узелок, из которого торчал краешек молитвенника, вошла в контору дилижансов на улице Марг и спросила себе место в экипаже, отправляющемся в Берн.
– Увы, сестрица! – развел руками толстый конторщик. – Все места проданы.
– Но что же делать? – пролепетала монахиня, поднося к лицу платочек. – Мне очень нужно уехать… Тетушка Евлали при смерти, и я должна…
Конторщик проникся сочувствием:
– Бедное дитя! А вы присядьте-ка здесь или на крылечке подождите: вдруг кто-то да откажется в последнюю минуту ехать или опоздает? Такое часто случается. Даст Бог – и повезет вам!
– Даст Бог! – повторила Мария и подумала: «Не дай Бог!» Хороша же она будет, если кто-то и впрямь раздумает отправляться в путешествие. Уж лучше поскорее уйти на крыльцо, чтобы успеть без помех скрыться в этом «благоприятном случае».
Коробочку дилижанса уже запрягли шестеркою лошадей, и путешественники занимали места. Здесь были двое почтенных буржуа с женами: одна пара путешествовала всего лишь до Дижона, другая направлялась в Берн. Границу намеревались пересечь еще три студента, толстяк неряшливого вида, обремененный тремя связками книг, мрачного вида старуха, укутанная с головы до пят, несмотря на жару, и невысокий коренастый человек в глубоком трауре, похожий на скромного стряпчего.
Даже если бы Мария не знала, как он будет одет, она тотчас узнала бы утреннего посетителя по характерному подергиванию плеча. Она с облегчением вздохнула, посмеявшись над своими страхами, погнавшими ее сюда. Вот разъярился бы Корф, узнав, что она, как заботливая нянька, сопровождает его курьера! Или нет – долго хохотал бы. Он ведь таких посыльных отправляет самое малое еженедельно! Эти люди ко всему привычны, нося личины купцов, агентов банковских контор, путешественников, военных, монахов, – ведь будет же этого «клерка» ожидать на переправе в Туне «пастор»!
Кучер взобрался на козлы, подбирая поводья, которые с шутливым поклоном подавал ему какой-то оборванец – Мария давно его приметила, – бездельно шатавшийся по площади, то поглаживая морды лошадей, то перекидываясь шуточками со студентами.
Проходя мимо Марии, он с преувеличенным благочестием возвел к небу глаза.
Хозяин конторы вышел на крыльцо:
– Весьма сожалею, сестра. Ежели угодно, можно купить место на следующую неделю – прямиком до Берна. А коли спешите, есть смысл ехать на перекладных: завтра рано утром до… – Он подавился последним словом, и глаза его сделались огромными. – Господи Иисусе!..
Мария резко обернулась.
На площади как бы все застыло, даже пыль, чудилось, повисла в воздухе. Кучер свесился с козел – да так и застыл с открытым ртом. Дамы и их мужья высунулись из окон; старуха воздела руки; студенты замерли, уставившись на переодетого курьера, который, согнувшись и держась за живот, стоял, почти касаясь лицом ступенек. И только одна движущаяся фигура оживляла эту немую сцену – оборванец, который со всех ног улепетывал прочь. Поворачивая за угол, он оглянулся – Марию поразило выражение мрачного восторга на его лице – и прощально махнул красной, будто ободранной ладонью.
«Почему у него красная рука?..» – подумала Мария. Тут какой-то человек соскочил с крыльца конторы и погнался за беглецом. И тотчас площадь ожила, все пришло в движение, люди бросились к упавшему «стряпчему». Тот скорчился, подтянув колени к подбородку, потом резко повернулся на другой бок – и вдруг, вытянувшись, замер. Из-под него растекалась по ступеням лужа…
Обморочно вскрикнула одна из дам; пассажиры отпрянули от окон; чей-то испуганный голос взвился над площадью:
– Его ударили ножом!
И вновь все застыло в страхе и скорби.
Глава XXIV
ИМПЕРАТОРСКИЙ КУРЬЕР
Прошло не менее часа, прежде чем Мария очнулась и попыталась собраться с мыслями. Все, что она помнила, – это суматоху вокруг убитого, двух полицейских, за которыми побежали студенты, – а потом все заволокла какая-то мгла, сквозь которую едва прорвался голос хозяина:
– Позвольте я помогу вам, сестра. Дилижанс отправляется. Нет, денег я с вас не возьму – место того бедняги было оплачено, чего ж грешить с его памятью?
Потом она почувствовала запах свежего сена, которым был устлан пол в дилижансе, услышала шорох платья своей соседки, чье-то всхлипывание, щелканье кнута – и резко откинулась на спинку сиденья: дилижанс отправился в путь, а в нем – молодая монахиня, у которой в Берне «заболела тетушка Евлали».
Первым побуждением Марии было вскочить, закричать, приказать кучеру остановиться… Ведь нужно было как можно скорее вернуться домой, рассказать мужу, что произошло, пусть немедленно посылает нового курьера!
Она уже приподнялась, когда неожиданная мысль пригвоздила ее к месту: все рассказать Корфу – но как? И как объяснить свое присутствие на станции в тот самый момент, когда был убит курьер? Значит, предстоит признаться, что она подслушала секретный разговор?
Мария в отчаянии взглянула в окно. Париж кончился, они уже ехали по проселочной дороге. Если выходить, то немедля. Ну что, в конце концов, сделает с нею Корф? Не убьет же, а всю силу его презрения она уже изведала. Да и Данила с Глашенькою с ума сойдут от беспокойства, если она не вернется к ночи. Надо остановить дилижанс!
Мария снова попыталась приподняться, и вдруг сердитый голос Корфа отчетливо зазвучал в ушах: «Нет другого выхода. Сейчас послать больше некого, разве что отправиться самому. Но меня слишком хорошо знают!»
Мария вновь откинулась на спинку сиденья.
Она недавно читала Макиавелли: «Если я поеду туда, кто останется здесь? Если я останусь здесь, кто поедет туда?» Эти слова вдруг возникли перед ее внутренним взором.
Однако перед ней сейчас стояла совсем уж неразрешимая дилемма.
Что произойдет, если она вернется в Париж? Во-первых, один драгоценный день из семи уже будет потерян. Во-вторых… Во-вторых, Корфу придется отправиться самому. А следующий дилижанс только через неделю. Но уж если убийцам удалось выследить секретного курьера, то русский резидент никак не выберется из Парижа незамеченным! Ей представился Корф в черной траурной одежде, скорчившийся в кровавой луже у подножки дилижанса, – и Марию затрясло так, что соседка покосилась на нее с изумлением.
Нет. Это перст судьбы. Нельзя останавливать дилижанс, наоборот – надо молиться, чтобы он мчался как можно быстрее. Слишком многое благоприятствует ее неожиданному путешествию: и это платье, так вовремя попавшееся на глаза, и доброжелательность хозяина конторы… да все, все, начиная с бессонницы, с утренней прогулки по каштану… начиная со страшного сна!.. Жаль только, что сон или какое-то другое наитие не подсказали Марии прихватить сколько-нибудь денег: у нее с собою ни су! А надо платить за придорожные гостиницы… И что-то есть… Ладно, сейчас у нее тошнота подкатывает к горлу при одной только мысли о еде, но ведь ехать почти три дня! И добираться от Берна до Туна, и еще зайти в трактир Эрлаха, и переправиться через Тунское озеро… На все это нужны немалые деньги.
Не крест же продать?! Мария украдкой потрогала сквозь монашеский чепец мочки ушей. Слава те Господи, у нее в ушах серьги. Франков сто за них дадут… Дали бы, наверное, раза в три больше, но надо трезво смотреть на вещи: у кого найдутся такие деньги на каком-нибудь постоялом дворе, в спешке?
Остановка часа через три, никак не раньше. Хорошо, что все пассажиры так подавлены ужасным событием на станции, что сидят молча, не донимают друг друга расспросами и разговорами. Есть время собраться с мыслями.
О многом надо подумать, и прежде всего о главном: кто, кто еще, кроме нее и Корфа, знал, откуда и когда отправится секретный курьер?
Бело-розовая фигура, приникшая к окну, возникла в памяти, и Мария невольно прижала руки к сердцу.
Николь! Курьера предала Николь!
* * *
Ровно через три дня пути, в два часа пополудни, дилижанс остановился на окраине Берна, конечной точке своего маршрута. Торопливо распрощавшись с попутчиками, Мария выскочила из кареты, спиной ощущая неприязненные взоры. Никогда в жизни она не чувствовала такого общего недоброжелательства к себе, словно бы то, что она невольно заняла место убитого пассажира, наложило на нее некий позорный отпечаток. Супруга негоцианта, ехавшего в Берн, всю дорогу смотрела на Марию с таким ужасом, будто она нарочно наняла убийцу, чтобы освободить для себя место в дилижансе. С одной стороны, это было хорошо: помогло избежать скучающего любопытства попутчиков, ибо сведения Марии о монастыре Сент-Женевьев, которому она якобы принадлежала, были самые приблизительные; с другой – ей пришлось приложить немалые усилия, чтобы вызнать дорогу из Берна в Тун. Мрачная старуха так и не проронила ни слова за всю дорогу, отворачиваясь от Марии, как от зачумленной! Самым доброжелательным оказался толстяк с книгами, который вез их в дар публичной библиотеке Берна, своего родного города. Этот замкнутый книгочей безмерно тронул сердце Марии, и перед тем, как покинуть дилижанс, она с горячим чувством стиснула его пухлую, широкую руку. Доброжелатель Марии поведал, что трактир Эрлаха находится на горной дороге, ровно на полпути от Берна до Тунского озера, а езды до Туна – не более четырех часов. В расчеты Марии не входило прийти в трактир засветло; вдобавок вынести еще хотя бы два часа тряски в карете казалось ей непереносимым, а потому, с трудом разминая затекшие ноги, она пошла пешком, едва обращая внимание на гармоничные пропорции этого старинного городка, в котором почти все дома были одинаковые: из белого камня и в три этажа – весьма наглядная демонстрация знаменитого швейцарского равенства. Но что Мария приметила, так это то, что улицы Берна оказались прямыми, широкими и безупречно вымощенными. Почему-то вдруг вспомнилось, как, измученная шантажисткой Николь, она балансировала на кромке грязной парижской мостовой напротив ломбарда «Mont de Piete«; и Мария, в который раз за последние трое суток, дала себе слово отомстить виновнице всех своих бед.
Как ни спешила Мария, время бежало быстрее. Она шла лесом; тишина царила вокруг. Нарочно остановилась и послушала – ни один листочек на дереве, ни одна травинка не шелохнулись. В воздухе пахло грозой. Вот уже два часа, как она не видела ни души. Пора, пора было бы показаться трактиру Эрлаха!
Синева небес сгущалась, и прозрачный, неровный диск луны – чистый-чистый, как бы омытый, – засветился в вышине, хотя солнце еще не село.
Воздух был необычайно свеж и прозрачен, однако кровь стучала у Марии в висках, словно она задыхалась, а ноги подкашивались. Может, все дело в том, что она поднялась слишком высоко в горы. Лицо ее горело, лоб покрылся испариной. Невыносимо хотелось вымыть волосы – они все слиплись над тугой косынкой, – помыться в горячей воде. Да где же этот трактир?! Забавно окажется, если она сбилась с пути… наверное, нужно было все-таки пересилить себя и нанять повозку. В крайнем случае подождала бы в лесу до сумерек… Тут она споткнулась на ровном месте и только чудом не упала на каменистую тропу. Слабость одолевала так властно, что глаза Марии наполнились слезами.
Зачем, зачем она ввязалась в эту кошмарную историю? Надо было вернуться из конторы дилижансов домой, все рассказать Корфу, передать в его опытные руки эту тяжкую ношу, которая так гнетет ее усталые плечи! В конце концов, это мужские забавы; не женское дело таскаться по горам с секретным поручением государственной важности. Вот ей-же-ей, если сейчас трактир не покажется на дороге, она сядет прямо здесь, на обочине, и зарыдает в голос!..
Мария со всхлипом перевела дыхание, и тут, словно сжалившись над ней, деревья впереди расступились – и прелестный, аккуратненький, точно игрушка, двухэтажный домик показался шагах в пятидесяти от нее.
Трактир Эрлаха! Вот он какой!.. А стоявший на крыльце крепыш в белом переднике, перехватившем увесистый животик, и в безрукавке из оленьей кожи, верно, и был сам хозяин.
* * *
– Вы паломница, сестра? – неприязненно спросил Эрлах, провожая Марию в отведенную ей комнату. Лицом он был бы недурен, но напыщенный и надменный вид его производил самое неприятное впечатление. Мария удивилась было, а потом сообразила, что католическая церковь в ее лице встретилась здесь с протестантизмом Эрлаха, и, мягко улыбнувшись, кивнула.
Она щедро заплатила вперед, и религиозный фанатизм Эрлаха несколько погас. Проведя Марию в чистую и светлую комнату под номером семь, он принялся рассказывать о порядках, заведенных в его доме. Мария спросила ужин и побольше горячей воды, однако Эрлах не унимался. Теперь темой разговора сделалась его честность.
– Все постояльцы, что жили у меня, – говорил он, – премного оставались довольны. Я получаю небольшой барыш, да зато идет обо мне добрая слава, зато совесть у меня чиста и покойна, а у кого покойна совесть, тот счастлив и ничего не боится. И хорошо спит по ночам…
В этот самый момент грянул гром, и все краски мигом сошли с лица Эрлаха.
– Что с вами? – вскричала Мария с удивлением: неужели этот крепкий мужчина так боится грозы?
– Ничего, – промолвил Эрлах. – Ничего. Только надобно затворить окно, чтобы не было сквозного ветра.
Однако лишь потянулся он к распахнутым створкам, как молния полыхнула, чудилось, уже в самой комнате. Эрлах отпрянул, и Мария поглядела на него испытующе: «Говорят, Бог шельму метит?»
Эрлах, зажмурясь, несколько раз перекрестился. Марии сделалось смешно: на небе уже не было ни облачка, гроза прекратилась так же внезапно, как и началась.
Эрлах пришел в себя, отдышался и опять бойко заговорил о неустрашимости того, кто берет за все умеренную цену и, подобно ему, имеет чистую совесть. По счастью, появилась горничная с горячей водой. Хозяин наконец вышел, а Мария с наслаждением занялась своим туалетом. За несколько франков ей удалось уговорить Анни (так звали девушку-горничную) вычистить к утру ее платье, выстирать и высушить белье. А так как Марии на ночь предстояло остаться в чем мать родила, то Анни не без ехидства предложила ей черное полотняное платье – пусть скромное и поношенное, но все же вполне светское, – и немало подивилась веротерпимости гостьи: та, не чинясь, надела платье, проворно заплела еще мокрые волосы в косу – и с аппетитом отдала должное изрядной миске ravioli [200]200
Блюдо типа пельменей ( фр.).
[Закрыть].
После сытной трапезы Марию разморило. Твердо помня, что спать нельзя, что нужно непременно проследить за Эрлахом и выяснить, безопасен ли трактир или в нем происходит нечто подозрительное, она прилегла на пышной постели, не разбирая ее и не раздеваясь, и заснула, кажется, еще прежде, чем опустила голову на подушку.
* * *
Марию разбудил лунный свет, бивший прямо в лицо. Она всполошенно села, озираясь.
Тишина. Нигде не звука. Все спокойно в трактире, все спит кругом.
Подошла к окну. Ее добрая знакомая, бледная луна, налилась холодным серебряным светом и высоко поднялась над долиною, освещая округу ярче, чем ревербер [201]201
Фонарь с отражателем, дающий очень яркий свет.
[Закрыть].
У Марии захватило дух – такая красота и тишина царили кругом. Ничего подобно ей, жительнице равнинных приречных лесов, никогда в жизни не приходилось зреть!
Лунный свет, разливаясь по горам, серебрил гранитные скалы, густую зелень сосен и ослепительно блистал на вершине Юнгфрау – одной из высочайших Альпийских гор, покрытой вечным льдом. Два белоснежных холма, напоминающих грудь юной девы, казались увенчавшей ее короной. Это был как бы символ вечной, нетронутой, ничем не искушенной невинности; ничто земное и суетное не касалось этих сиятельных высей, даже бури не могли до них вознестись; лишь лунные лучи ночью и солнечные – днем дерзали ласкать эти нежные округлости, вечное безмолвие царило вокруг…
У Марии защипало глаза – так бывало всегда, стоило ей увидеть безусловную, непреходящую красоту; и стеснилось сердце… Оказалось кощунственным даже подумать о том, что эту возвышенную красоту может осквернить предательство, убийство, человеческая алчность. Да разве мог Эрлах, живя в такой близости к Божественному, под этим светлым, всевидящим взором небес, оказаться бесчестным злодеем?!
Мария тихонько вздохнула, опасаясь даже шумом дыхания своего оскорбить невыразимую эту тишину – и тотчас опустила глаза, доселе обращенные горе: до ее слуха донесся стук копыт по каменистой тропе.
Очарование альпийской ночи было нарушено так бесцеремонно, что Мария сочла необходимым увидеть святотатца.
Если бы взор ее мог испепелять, то от всадника, в эту минуту въехавшего во двор, осталась бы лишь горстка пепла!
– У, дура, светит, как ошалелая! – раздался голос Эрлаха, и он сам, погрозив кулаком луне, вышел принять повод у всадника.
Мария задохнулась от возмущения. Не зря Эрлаха недолюбливают явления небесные! Она не сдержала легкой усмешки, но следующие его слова, произнесенные почти шепотом, но отчетливо слышимые в хрустальной тишине, заставили затаить дыхание.
– Восьмого номера так никто и не спросил.
Сердце Марии приостановилось: Эрлах говорил по-английски!
– Да, незадача!.. – произнес на том же языке всадник, спешиваясь. – Не пойму, зачем было убивать курьера на станции? Он должен был вывести нас в Туне на русского связного, а теперь ломай себе голову: кто, где и с кем должен встретиться. Знаешь ли, плохо нам станется, ежели на этот раз провороним их связного. Не миновать нам тогда отправиться в гости к твоим бывшим постояльцам!
– Куда это? – удивился Эрлах, и вновь прибывший злобно огрызнулся:
– Куда? В пучины Рейнбаха [202]202
Знаменитый швейцарский водопад.
[Закрыть]! С камнем на шее!
Мария зябко поежилась. Ай да Корф! Ай да провидец…
Всадник что-то неразборчиво проговорил, а трактирщик пренебрежительно махнул рукой:
– Да так, одна монашка-паломница…
Мария впервые в жизни порадовалась, что о ней отозвались пренебрежительно. Не хотела бы она привлечь к себе внимание «добропорядочного» Эрлаха!
Вновь прибывший насторожился:
– Монашка?.. Не может быть!
Мария невольно отпрянула от окна в тень.
Приехавший схватил Эрлаха за грудки:
– Какая она? Высокая, молодая, в синем платье и с серебряным крестом на груди?!
– Ты что, спятил, Джордж? – досадливо прошептал Эрлах. – Что тебе проку в этой сухореброй невесте Христовой?!
Мария безотчетно провела пальцами по боку. Ничего себе, сухоребрая!
– Спокойно, Майкл! – усмехнулся тот, кого назвали Джорджем. – Удача на нашей стороне! Я был уверен, что русские не могли не иметь запасного варианта – Корф слишком умен и хитер! Неистовый человек.
Мария чуть приподняла брови. Вот так, значит? Неистовый?!
– Как только курьер был убит, его место в дилижансе заняла молодая монахиня, – продолжал Джордж. – Она якобы ехала в Берн к умирающей тетке, но в Берне не задержалась и на минуту. Я упустил ее в городе, но один из пассажиров, какой-то олух, нагруженный книгами, сказал мне, что она расспрашивала его о дороге на Тун… интересовалась и твоим трактиром. Это она и есть, та, кого мы ищем, кто приведет нас к русскому связному!
– Баба-шпионка? – с отвращением в голосе пробормотал трактирщик. – Тьфу!
– Эй, поосторожнее! – усмехнулся Джордж. – А как насчет нашей прекрасной Этты?
– Тысяча извинений! – Майкл Эрлах как бы сорвал с головы воображаемую шляпу. – Миледи вне критики. Она одна-единственная… Эта же девка была так измучена, что едва добралась до постели. Возьмем ее голыми руками и…
– Никого и ничем мы брать сегодня не будем! – перебил Джордж. – Наше дело – выявить русского связного. Наверняка у них встреча на Тунской пристани, но ты же знаешь, сколько там бывает народу! Попробуй отыщи там того, кто нам нужен… А эта крошка приведет нас прямиком к нему.
– Неужто? – пробормотала Мария. – You are sure, aren't you, my friend?! [203]203
Ты уверен, не так ли, мой друг! ( англ.)
[Закрыть]
Эти двое обсуждали свои планы совершенно спокойно, не опасаясь, что здесь, в сердце швейцарских Альп, отыщется человек, знающий язык далекой туманной страны.
– Мне надо поспать хотя бы час, Майкл, – широко зевнул вновь прибывший. – Ты уверен, что девчонка не сбежит?
– Куда? – усмехнулся Эрлах. – И в чем? Моя горничная до полуночи возилась с ее сорочкою и платьем. Не голышом же ей бегать по горам?
Мария кивнула: «Big mistake!» – большая ошибка, как говорят англичане. Он ничего не знает о черном платье – ну что ж, пусть ждет до утра, когда простодушная монахиня проснется, готовая продолжать свое «паломничество»! Хотелось тотчас же выскочить в окошко и броситься в лес, однако ей хватило выдержки – пусть улягутся, уснут…
Через какое-то время, решив, что трактирщик и гость уже спят, она совсем было изготовилась бежать, однако напряженным слухом уловила легкие, крадущиеся шаги у двери. Эрлах все-таки решил проверить, на месте ли она!
В мгновение ока Мария содрала с себя платье, бросила его под кровать и прыгнула в постель, выпростав из-под перин (одеял здесь не водилось) голую руку.
Ей стоило нечеловеческих усилий сдержать дрожь ужаса, когда горячее дыхание коснулось ее плеча.
Эрлах потоптался у кровати – ему явно не хотелось уходить, но, видимо вспомнив о холодной ванне Рейнбаха, где купаются с камнем на шее, пересилил похоть.
– Не такая уж она и сухоребрая! – услыхала Мария его шепот.
Потом дверь спальни тихонько затворилась, и ключ повернулся в замке.
– Спасибо за комплимент, – усмехнулась «монахиня».
Она поспешно надела черное платье, подвязала подол, обулась и туго окрутила вокруг головы косу. Да, и не забыть о деньгах!
Она уже перекинула ногу через подоконник, когда сердце ее упало: мыслимо ли – тайком проскользнуть через этот сияющий в лунном свете двор?! Мария молитвенно сложила руки – и тихонько вскрикнула от радости, когда невесть откуда взявшееся черное облачко заволокло луну.
Длилось сие невероятное затмение не более двух минут, но Марии этого вполне хватило: спуститься по бревенчатой стене было раз плюнуть; перелезть через забор – то же самое. Она даже не успела испугаться, что ей сейчас придется идти по незнакомой дороге в кромешной тьме, – луна снова засияла на небе.
– Спасибо тебе, милая, голубушка, красавица моя! – сквозь слезы прошептала Мария и вприпрыжку побежала по узкой горной дороге на восток к Тунскому озеру.
* * *
Утро застало Марию в пути. Издалека уже давно доносился ровный, грозный гул, наверное, там шумел один из знаменитых швейцарских водопадов, возможно зловещий Рейнбах, но Мария побоялась свернуть с дороги и потерять время, любуясь красотами природы. К тому же она уже видела чуть поодаль подобие Рейнбаха – ручей, свергающийся с вершины каменной горы футов в девятьсот вышиною. На расстоянии он казался неподвижным столбом млечной пены; вода, чудилось, разбивалась еще в воздухе и падала на землю в виде мелкого серебряного дождя, брызги которого разлетались далеко вокруг и даже промочили Марии платье.
Ох уж это платье!.. Похоже, заканчивался срок его верной службы, сейчас оно обращалось в предателя. Мария понимала, что ее преследователи под перинами не залежатся, ее хватятся рано, может быть, уже хватились; а стоит им спросить служанку, сразу станет ясно, в чем ушла «монахиня». Мария полжизни отдала бы сейчас за одежду, которая сделала бы ее неузнаваемой, да где ее раздобыть в швейцарских Альпах, в виду водопадов, ледников и диких сосен? Дважды ей, правда, встречались хижины пастухов – в одной Мария отведала творога, сыру и густых свежих сливок, и за все это с нее взяли символическую плату, однако после просьбы продать смену одежды посмотрели как на сумасшедшую: у них просто не было ничего другого, кроме того, что на себе, – может быть, в деревне, в каких-нибудь сундуках, но не здесь, на летнем выпасе. Мария ушла ни с чем, однако же и деревню обошла стороной, опасаясь, что преследователи могли обогнать ее кратчайшей дорогою и теперь подкарауливают. Однако нельзя, никак нельзя появиться на переправе в этом наряде! Мария строила разные планы, один отчаяннее другого: вот завидит впереди путника – и сделает вид, будто лишилась чувства, путник подойдет, а она набросится на него, свяжет, заберет одежду…
Между тем погода постепенно портилась, и когда Мария, так ничего и не придумав, добрела до деревушки Унтерзеен, откуда, как ей объяснили, ходила почтовая лодка в Тун, вершины гор скрылись в тяжелых, темных облаках. Вчерашний день научил Марию доверять небесным предупреждениям, и она оглядывалась с опаскою, однако ни Эрлаха, ни кого-либо, похожего на человека по имени Джордж, не увидела. «Береженого Бог бережет», – подумала Мария и решила все-таки зайти в лавку, купить хотя бы плед или плащ, под которым можно скрыть ее приметное платье, а также, ежели сыщутся, пару крепких башмаков – от тех, в которых она отправилась из Парижа, остались, после promenade по горам одни опорки. Мария уже отошла от берега, как вдруг лодочник закричал:
– Кому в Тун – садитесь скорее! Еще час – и начнется буря. Я сейчас отчаливаю.
Пришлось вернуться.
Три крестьянки, ожидавшие на берегу, подхватив свои корзинки и юбки, бросились наперегонки к лодке.
Их опередили два молодых пастуха, распространявшие вокруг себя острый запах своих козьих безрукавок. Впрочем, как выяснилось, они спешили только для того, чтобы помочь почтенным матронам взойти в качающуюся лодку. Не обошли помощью и Марию. Она не сводила глаз с дороги, круто спускавшейся с горы, с замиранием сердца ожидая, что на ней вот-вот появятся преследователи… «Господи! Господи, помилуй!» – твердила она непрестанно и только тогда вздохнула свободно, когда лодочник оттолкнулся веслом от берега и умело направил свою осадистую посудину по неспокойным водам.
И тут Мария заметила, что любопытные взоры ее попутчиков как бы приклеились к ней. Ей оставалось лишь вообразить, какое дивное зрелище она представляет: в уродливом черном платье явно с чужого плеча, вся в поту и в пыли, с нечесаной косой. Право, если бы в сих местах были женские исправительные учреждения, Мария являла бы собою типичный портрет беглянки оттуда!
Да она и была беглянкою… Впрочем, нет, не только! Она едет за бумагами, которые подорвут престиж Англии, которые укрепят позиции России в черноморских портах! Она здесь не просто так – одяжка [204]204
Бродяжка, ничтожество ( нижегород. диалектн.).
[Закрыть]какая-нибудь. Она – курьер, вернее, нарочный, у нее высокая миссия!
Эта мысль помогла Марии немножко приободриться. Осуждающие взоры добропорядочных швейцарцев перестали ее беспокоить, а потому она спокойно переплела косу, умылась, зачерпывая воду прямо из озера, – и сразу почувствовала себя лучше, тем более что соседи постепенно забыли про нее: озеро волновалось все сильнее. Оба пастуха в весьма выразительных позах перевесились за борт. Но Мария, которая всегда с трудом переносила тряску в карете, сейчас чувствовала себя превосходно. Какая там морская болезнь! Ее лишь забавляли валы, которые играли лодкою, как щепкою, и разбивались о каменные берега. Горы, покрытые дымящимися тучами, напоминали вулканы. Там уже вовсю лило. Лодочник с беспокойством поглядывал на небо. И вдруг, с улыбкой взглянув на Марию, которая с живым любопытством смотрела вокруг, в то время как две другие женщины беспрестанно причитали, а третья и вовсе голосила от страха, спросил:
