Текст книги "Звезда королевы"

Автор книги: Елена Арсеньева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

Что скрывать – первое подозрение ее пало на мужа. Ведь кто-то послал за нею этих молодцов, кто-то нанял их, кто-то посулил им хорошую награду… Почему не барон, который ненавидит свою лживую супругу, но не может развязаться с нею законным путем, не повредив своей репутации? Он получил письмо от Маши, разъярился – и начал действовать… Но очень скоро Маша осознала глупость этой мысли. Вот ежели бы ее пристрелили или зарезали на дороге, в лесу, возле разграбленной кареты, – тут можно было бы разглядеть злой умысел Корфа, хотя почему-то, даже ненавидя его, Маша почувствовала: этот человек не способен ни на какую подлость и низость. А главное – зачем Корфу ее завещание?! Как ни мало знала Маша о законах, обычная житейская мудрость подсказывала: муж унаследует все ее состояние и без всякого завещания. Да, ему бы отошло в случае Машиной смерти Любавино и все наследственные строиловские угодья – что в России, что в Малороссии. Ну нет никаких причин у Корфа под пыткою выбивать у нее сию бумажку!

То же самое и тетушка Евлалия Никандровна. Она ведь тоже Строилова урожденная, ей бы тоже перепало кое-что в случае Машиной кончины.

Стало быть, надо искать кого-то другого – мужчину, женщину ли, – который тянется жадной и нечистой рукой к Машиному богатству. Причем искать именно во Франции, ибо глупо же предполагать, будто из самой России за ней следили, чтобы расправиться по пути в Париж!..

Напряженные думы помогли скоротать путь, и вот наконец они вошли в небольшую комнату, освещенную только двумя-тремя толстыми свечами в грязных, затекших подсвечниках. Да, если даже этот замок, судя по громадности его, и принадлежал некогда богатому сеньору, то теперь он выглядел заброшенным, от прошлого остались только пыль, и мусор, и серые занавеси паутины по углам, и шум крыльев летучих мышей в коридорах. Правда, мелкие цветные стекла оконных витражей, по счастью, сохранились и кое-как сдерживали напор ветра, бушевавшего на дворе, да в камине была хорошая тяга: огонь полыхал исправно, распространяя вокруг живительное тепло.

Вайян приотворил одно из окон, но тут же захлопнул:

– Самая дурная погода, хуже не придумаешь!

А Маша успела заметить, что на дворе глухая ночь и дождь льет как из ведра.

Сколько же времени прошло после ее похищения? Как далеко завезли ее? Дождь, проклятый, смывает все следы… Как отыщут ее? Она ничуть не сомневалась, что Данила, да и, конечно, Егорушка пустятся в погоню, в розыск: граф если даже не ради Маши, то ради своих драгоценных шкатулок – подарков французским министрам. Ну не забавно ли, что уже второй раз Егорушка их утрачивает?! Да ничего, нашел однажды – найдет и вдругорядь, если Бог даст. А… если не даст? Если разбойники уже расхитили все, что было в карете, и даже до тайника под сиденьем добрались? Да и вообще – ну, так ли, иначе, предположим, отыщут Егорушка с Данилою целый либо разграбленный дормез, но Маши-то в нем уже нет! А где она есть, где ее искать, об сем не только рыцарю Егору Петровичу, не только доброму Даниле, но и самой Машеньке неведомо!

– Allons sonper, j'ai faim! – раздался над самым ухом веселый голос, заставивший ее вздрогнуть. Задумавшись, Маша даже не сразу поняла французскую речь и ей потребовалось время, чтобы понять: Вайян зовет ее ужинать, ибо у него разыгрался аппетит.

Ну что ж, поесть и впрямь настала пора, и неведомо, когда снова выпадет случай, поэтому Маша, не чинясь, села за стол рядом со своими похитителями и отдала должное хлебу, сыру и жареному мясу – все было несколько подсохшее, зачерствелое, но показалось несказанно вкусным, из чего Маша заключила, что ела не меньше двух суток назад; а коли обедали они примерно за час-два до похищения, то и выходило, что в плену она сутки. Тем более следовало крепко поужинать! И Маша опять налегла на еду, запивая ее, однако, не вином, а водою. Первое дело, она боялась охмелеть от вина, потерять остроту мысли и быстроту движений, потому что все еще надеялась на удачу и бегство, а во-вторых, сотрапезники ее пили из одного кувшина, и Маша не смогла пересилить свою брезгливость и поднести к губам тот же сосуд, коего касалась пасть Жако.

Она и не заметила, как закончился ужин. Да, теперь бы еще поспать… Стражей Машиных тоже разморило: Жако с надрывом и оханьем раздирал челюсти зевотою; Вайян осоловело вздыхал, глядя в огонь остекленевшим взором, вдруг, встряхнувшись, он вскочил:

– Ну что ж! Ночь – так ночь, спать надо. Оставим вас здесь, в тепле, сударыня, а сами уж как-нибудь, – он указал Маше на камин, и та, изумленная, не нашлась даже поблагодарить.

Повинуясь его взгляду, Жако пошел подложить дров, а потом оба направились к двери. Уже взявшись за ручку, Вайян обернулся.

– Мы вас, конечно, запрем, а понадобится что – кричите, стучите. Только окон не отворяйте – попусту холоду напустите!

И, разразившись дружным хохотом, Машины похитители ушли, после чего послышался такой устрашающий грохот засова, опускаемого в петли, что ясно стало: выйти через эту дверь невозможно.

Нечего и говорить, что Маша тотчас кинулась к окну! Распахнула створку, высунулась, с наслаждением подставив лицо хлещущим струям дождя, но тут же оживление ее погасло: перед собою она увидела только черное, сплошь затянутое тучами небо: замок возвышался на скале, над обрывом. Далеко-далеко внизу шумно бежала по камням река, но всюду, сколько могла видеть Маша, была только черная бездна. Невозможно, немыслимо спуститься по голой каменной стене, особенно в такой дождь! И она печально затворила окно, вздрагивая от ледяной сырости. Вот над чем ржали Вайян и Жако – мол, попусту холоду напустите! Тоже мне, beaux esprits [95]95
  Остряки ( фр.).


[Закрыть]!

Маша сердито скорчила рожу двери, а потом села на дырявый, грязный ковер, поближе к огню.

Какое счастье это тепло! От платья, отсыревшего в подземелье и успевшего немного промокнуть у окна, курился парок. Огонь бился, мелькал – ровно-желтый, как расплавленное золото; пламень причудливо обтекал черные корявые поленья, пряно пахло смолкой.

Маша сонно смотрела на огонь, завороженная теплом, мельканьем света…

Ах, как хочется спать!.. Надо, надо поспать, набраться сил, коли делать больше нечего. Нет, она еще не обследовала комнату… А вдруг сыскалась бы малая щелочка сбежать или хоть какое-то оружие? Но подняться не было сил. «Я посплю только одну минуточку! – извинилась она перед собою мысленно, улыбаясь от счастья, что сейчас уснет. – А потом все посмотрю. А еще здесь такие тяжелые стулья, что можно притаиться у двери и, когда кто-то придет, ударить по голове, а потом…»

Маша уснула.

Глава XII
CHARME MAUDIT [96]96
  Проклятые чары ( фр.).


[Закрыть]

Она пробудилась от того, что болело горло: першило, жгло. Откашлялась раз, другой – и уже не могла остановиться, так и зашлась сухим, мелким кхеканьем.

Сон еще не совсем ее оставил, однако же Маша поняла, что терзает ее какой-то острый запах – и почти тотчас почувствовала онемение в ногах и сильнейшее сердцебиение.

«Я угорела!» – мелькнула мысль. С трудом подняв голову, Маша глянула в камин, однако зловещих синих огоньков, рождающих смертельный угар, не увидела: пламень был по-прежнему ровный, разве что удивительно желтый, прозрачный, будто кипящий мед.

Вдруг голова так закружилась, что Маша вцепилась в ковер, пытаясь удержаться: почудилось, что она летит, летит куда-то с невероятной скоростью!

В голове помутилось, пот обильно оросил чело. И этот запах – он становился все резче, он перехватывал горло и заставлял сердце трепыхаться в приступах боли. Все дело, конечно, было в запахе! Маша вдруг осознала, что задыхается, что еще вдох – и она погрузится в сон, из которого уже не будет возврата к яви.

«Окно… открыть окно!»

Уже почти сверхъестественным усилием она приподнялась – и вдруг почувствовала такую легкость во всем теле, что могла бы, кажется, воспарить над полом. Кашель враз унялся, но сердце колотилось бешено и кружилась голова. Пытаясь сообразить, в какой стороне в этой беспрерывно крутящейся комнате находится окно, Маша огляделась. Взгляд ее снова упал на камин… и она замерла, не в силах оторвать глаз от огня.

Пламень, минуту назад сияющий, светлый, вдруг почернел и съежился. Обугленные поленья торчали из этой черноты, словно коряжины из болота. На них даже проглядывала белая плесень болотных мхов. И зеленая ряска кое-где затягивала черные провалы чарусы… Долгоногий водомер невесомо скользил по опасной глади; да юркая змейка вилась вокруг едва заметной черной кочки, пытаясь вползти на нее, но то и дело оскальзываясь в воду. Однако тотчас Маша заметила, что кочка растет, приподнимается! Змейка легко вползла на нее и свилась в клубок, холодно проблеснув своим тугим, гладким, черно-зеленым телом.

Лунная, леденящая душу ночь властвовала над болотом, однако в сиянии бледного светила Маша отчетливо видела каждое шевеленье воды, каждую травинку и моховинку, а потому она смогла различить, как со всех концов болота змеи и лягушки ринулись к поднимающейся из воды кочке.

Кочка поднималась медленно, так медленно, что многочисленным гадам на ней уже не было места: они кусали друг друга, сражаясь за место, падали в воду, однако ни их шипенья, ни плеска воды, ни чавканья болотных пузырей Маша не слышала. Она могла только видеть, как точка, похожая на облепленную травой голову, вздымается из воды… и вдруг, взметнув веер бесшумных черных брызг, из болота вырвалась рука и как бы с досадою сорвала с лица копошащихся змей, и открылись глаза, горящие зеленым, дьявольским огнем.

– Гри-го!.. – Маша захлебнулась криком и беспомощно схватилась за горло.

Повитая змеями голова Григория уже вынырнула из воды; вот показались шея и плечи, на которые вползали новые и новые змеи, сталкивая лягушек, которые тяжело, но беззвучно шлепались в воду. Серое облачко болотной мошкары вилось над головою Григория, словно адское сияние. Он вставал из болота во весь рост. Наконец медленно, бесшумно, не касаясь ногами воды, двинулся к Маше.

– Господи! Господи! Господи!

Она трижды перекрестилась, но напрасно: видение даже не поколебалось. Григорий приближался, и змеи сыпались с него, расползались по углам комнаты, заползали под ковры и стулья… Болото выливалось из камина и затопляло все вокруг!

Маша кинулась к двери и заколотила в нее с такой силой, что тяжелая, дубовая, окованная железом створка заходила ходуном.

– Откройте! Выпустите! – Крик ее сорвался на хрип, и она снова затрясла дверь, боясь оглянуться, ибо Григорий вот-вот должен был настигнуть ее.

За дверью раздался грубый голос, но Маша не могла понять, что он говорит. Прошло несколько мгновений, прежде чем до нее дошло, что говорят по-французски:

– Напишешь, что надо?

Маша оглянулась. Григорий был уже совсем близко. Зеленый огонь, лившийся из его глаз, чудилось, леденил ей плечи. Он сгреб с головы свившихся в комок змей и швырнул в Машу, да не попал.

Маша завизжала каким-то невозможным, пронзительным визгом – и дверь наконец распахнулась. Огромная фигура Жако выросла на пороге, и Маша вцепилась в него, как в самого родного человека. Да, это чудовище было человеком из плоти и крови, а не ожившим мертвецом, и сейчас Маша готова была на все, чтобы остаться с ним, а не возвращаться в комнату, превратившуюся в гибельное болото.

– Бежим! – крикнула она, однако Жако держал ее, не давая проскользнуть в коридор.

– Напишешь? – прорычал он. – Не то брошу обратно и дверь запру!

– Да, да! – не помня себя, выкрикнула Маша, отчаянно пытаясь своротить Жако с дороги, но сдвинуть эту глыбу ей было не под силу.

– Клянись своим Богом, что напишешь! Клянись! – встряхнул ее Жако, и Маша сообразив, наконец, что от нее требуется, поспешно закивала.

Да, она напишет все, что от нее требуют, только бы не возвращаться к болоту, где будет вечно подстерегать ее Григорий… а он не отстает!

Маша оглянулась, увидела, что он приближается… руки его были совсем рядом! – и с пронзительным воплем так тряхнула Жако, что тот покачнулся и невольно шагнул в комнату, немного освободив дверь. Маша проскользнула в открывшуюся щель и ринулась было по коридору, но ее остановил рев, в котором были страх и боль смертельно раненного зверя… Это был вихрь, ураган звука, который повалил Машу на пол. Она в ужасе обернулась, уверенная, что Григорий схватил Жако и тот бьется в страхе, зовет на помощь, однако в отверстом проеме увидела, что разбойник стоит на коленях, простирая руки… Болото куда-то исчезло из комнаты, словно бы вмиг высохло со всеми своими змеями и призраками, и лунная ночь сменилась пасмурным деньком… Маша различила толпу народа, собравшуюся возле эшафота.

На помосте поник полубесчувственный человек, поддерживаемый помощниками палача. Он был босиком, полуодет, лицо завешено черным покрывалом. Из правого плеча хлестала кровь, – отрубленная рука валялась на помосте; а палач вновь заносил свой топор, чтобы теперь срубить преступнику голову…

– Брат! – взвыл Жако. – Прости меня, брат! Это я, это ведь я!..

– Ну да, я так и думал, – раздался вдруг спокойный голос, и Маша даже подскочила от неожиданности.

Рядом с ней стоял Вайян, с любопытством заглядывая в комнату. В это время голова казненного слетела с плеч, и Жако распростерся на полу.

– Я так и полагал, что тут дело нечисто! – с видом врача, изрекающего смертельный диагноз, произнес Вайян. – Наш Жако, разумеется, сам прикончил своего батюшку ради нескольких золотых, а всю вину каким-то образом хладнокровно свалил на брата. После пыток его казнили как отцеубийцу, а на долю Жако остались только пытки совести… тоже весьма мучительные, как видно! – Он презрительно кивнул на бесчувственное тело своего сообщника и повернулся к Маше: – А что же привиделось вам, belle dame [97]97
  Прекрасная дама ( фр.).


[Закрыть], когда вы так отчаянно звали на помощь?

Маша непонимающе воззрилась на него:

– При-ви-де-лось?..

Он с лукавой улыбкою кивнул:

– Да, да, вот именно!

Маша закрыла лицо руками.

– Привиделось… Так это было видение… Не въявь?!

Она жалобно воззрилась на Вайяна, и тот успокаивающе взял ее за руку:

– Ma foi! [98]98
  Клянусь честью! ( фр.)


[Закрыть]Не хотел бы я оказаться на вашем месте! Вообще-то я не ожидал, что сие испытание окажется столь действенным. Ведь вы уже готовы были согласиться на все наши условия, и, не войди дурак Жако в эту отравленную комнату, вы уже сейчас писали бы свое завещание!

– Отравленную комнату? – машинально повторила Маша. – Так значит…

– Mais oui, oui! [99]99
  Да, да, конечно! ( фр.)


[Закрыть]– закивал Вайян. – Все дело в maudit charme, которые навел на вас дым. Человек видит самое страшное, что испытал в жизни. Этот дьявольский порошок дала нам наша… дал нам наш наниматель, не сомневаясь, что с его помощью мы добьемся от вас чего угодно, и, ma foi, так оно и вышло бы, когда б Жако не сплоховал.

– Maudit charme… проклятые чары… – пробормотала Маша, как бы не в силах понять, что произошло.

Не в силах понять?! А что тут понимать?! Жако подправил огонь в камине и всыпал туда порошок, рождающий страшные видения! Она едва не угодила в ловушку, расставленную, надо признать, весьма хитро. Да и кто не угодил бы на ее месте?! Даже если Жако… Озноб опять пробежал по спине Маши при воспоминании о призраках, однако она только передернула досадливо плечами: воспоминаниям и переживаниям она предастся потом, когда на это будет время. Сейчас же ее куда больше интересовала обмолвка Вайяна: «Наша… наш наниматель…» Он, конечно, говорил о человеке, который приказал им похитить Машу и добиться, чтобы она написала это проклятое завещание… и сначала он сказал «la nôtre» – наша, а не «le nôtre» – наш. La nôtre! Значит, это женщина?.. Догадка мало чем помогла. Ни одной женщины, которая была бы готова на убийство ради того, чтобы завладеть Любавином, Маша не только не знала, но и представить себе не могла.

Хорошо, об этом она тоже подумает потом, на досуге… Сейчас же надо ловить удачу: самый страшный из ее стражей лежит в бесчувствии, остался только один… как бы справиться с ним?

Что делать? Оттолкнуть Вайяна и броситься бежать? В два счета догонит – да и куда бежать-то? Надо что-то похитрее придумать, как-то воспользоваться отсутствием Жако! Она в отчаянии обхватила руками плечи, не зная, что делать.

– Вы совсем замерзли! – заботливо воскликнул Вайян. – Пойдемте со мной – тут есть одна комната, там тепло, горит огонь…

– Огонь?! – вскинулась в ужасе Маша, но Вайян успокаивающе улыбнулся:

– Обыкновенный огонь в обыкновенном камине. Вам ничего не угрожает, поверьте.

Он взял Машу за руку – пальцы у него были теплые, крепкие, и она даже с радостью ухватилась за них. Пройдя несколько шагов по коридору, они долго спускались и опять шли коридорами, пока Вайян не толкнул какую-то дверь и с поклоном не пропустил Машу в небольшую комнату, поменьше той, где она натерпелась столько страхов, но гораздо чище и уютнее, даже с кроватью в алькове. В камине пылал огонь, на который Маша сперва взглянула с опаскою, а потом с радостью протянула к нему руки: от страха она снова озябла.

Вайян хлопотал вокруг нее: набросил на плечи свою куртку с таким почтительным выражением лица, что Маша не нашлась отказаться; поставил прямо на полено, которое лизал огонь, ковшик, куда налил вина из кувшина. Несколько капель упало в огонь, и в воздухе распространился дивный аромат печеных яблок.

Маша улыбнулась, полузакрыв глаза: печеные яблоки из любавинского сада! Любимое лакомство ее и Алешки! Но сейчас было не до блаженных грез.

– Жако тоже придет сюда? – настороженно спросила Маша, думая: неспроста Вайян так вокруг увивается – не иначе, готовит пленницу к новому испытанию.

Однако Вайян рассеянно оглянулся:

– Не волнуйтесь. Жако без памяти не меньше часу проваляется, да еще, будем надеяться, головой стукнулся весьма крепко. Пусть отдохнет. И мы, – он повернулся к Маше, и в свете пламени сверкнула его лукавая улыбка, – и мы отдохнем от него!

Он задержал на ней свой взгляд, будто вложил в свои слова какой-то особый смысл, но Маша, отчего-то смутившись, отвела глаза.

Вино мгновенно согрелось, забулькало. Прихватив ковшик не очень-то свежим шейным своим платком, Вайян снял его с огня, разлил вино в две глиняные кружки, стоявшие на каминной полке, и одну подал Маше:

– Прошу вас. Это яблочный сидр и с хорошим сладким вином. Согреетесь, успокоитесь…

Маша осторожно взяла горячую кружку. От одного запаха сразу сладко закружилась голова.

– Да, да, – усмехнулась она, с наслаждением вдыхая пар, – я выпью, и вы опять на меня напустите какие-нибудь maudit charme!

Впрочем, она сама не верила своим словам. Что-то подсказывало: сейчас она в полной безопасности – пока не очнулся Жако. Да и Вайян пил то же самое вино.

– Maudit charme… – задумчиво повторил Вайян, проводя по губам кончиком языка. – О нет, сударыня… не проклятые чары хотел бы я сейчас напустить на вас, а charme d'amour – чары любви!

Маша, поперхнувшись, воззрилась на Вайяна с таким изумлением, что тот невольно рассмеялся.

– Mon Dieu, chérie [100]100
  Боже мой, дорогая ( фр.).


[Закрыть], да неужели вы не видите, что я не в себе с того мгновения, как встретил вас? Неужто вы не замечали взглядов, которые я бросал на вас – и там, на почтовой, и когда ваша карета застряла под желобом… Да и здесь, в замке?!

– О нет, – ответила Маша с усмешкой, – я, конечно, заметила ваши взгляды – и взгляды Жако!

Что он, за дурочку ее в самом деле принимает?! Решил посредством нежностей уломать? Думает, она растает и выполнит желание неведомого нанимателя? Коли так, то сам Вайян не кто иной, как пошлый дурак!

Она нахмурилась. Отхлебнула из кружки изрядный глоток.

Ох, какая сладость, какое чудо! Какая дивная, истомная слабость растеклась по телу! Никогда в жизни Маша не пила ничего подобного, даже не подозревала, что вино может быть таким восхитительным!

Вайян смотрел на нее пристально, по своему обыкновению чуть улыбаясь, но темные глаза его были серьезны.

– Вы плохо подумали обо мне сейчас – и зря, – проговорил он, и голос его вдруг так странно дрогнул, что у Маши неровно забилось сердце. Что-то было в этой дрожи голоса… что-то болезненно-волнующее…

А Вайян продолжал:

– Вы решили, что я думаю сейчас только о вашем богатстве, о том, что я получу солидную мзду, если сделаю свое дело? А я-то думал совсем о другом!.. Знаете, я бедный человек и зарабатываю на жизнь, как могу. Однажды, путешествуя, а попросту – бродяжничая, в Дижоне я подрядился к одной даме кучером – ее собственный свалился в лихорадке. Дама была вдова немалых лет, но в самом, как говорится, соку и весьма охоча до мужских ласк! Уже на другой день после того, как наняла меня, она велела остановить лошадей прямо посреди улицы, мне приказала зайти в карету, опустить шторы на окнах и немедленно расстегнуть штаны.

Маша заморгала от растерянности. Ничего себе! Что он говорит?! Впрочем, сейчас она не могла бы сказать, возмущена ли бесстыдными словами Вайяна – или бесстыдством этой дамы.

– Вот-вот! – усмехнулся Вайян, увидев, как заалело ее лицо. – И я был ошеломлен точно так же. Заметив мою растерянность, дама откинулась на сиденье, задрала юбки – и я узрел, что в ее мохнатой корзиночке лежит золотая монета. Очевидно, плата за мое будущее усердие. Немалая плата… Для такого нищего, как я, – целое состояние! Однако ж вообразите, сударыня: я был не в силах руку поднять, чтобы взять деньги, – и поднять кое-что еще… Понятное дело, на этом моя кучерская карьера тотчас и завершилась. Я не мог заставить себя любить эту бесстыжую бабу, хотя она сулила мне немалое богатство и в ту минуту, и потом. Однако сейчас, когда я смотрю на вас, мне приходится изо всех сил заставлять себя сдерживаться, чтобы не схватить вас в объятия!

От смущения и растерянности Маша сделала еще один большой глоток, и кружка задрожала в ее руках.

Вайян вмиг оказался рядом, убрал кружку, придержал Машу за плечи.

– Голова кружится? Да вы совсем не умеете пить! Вам нельзя позволять себе пить в компании с мужчиной, распаленным страстью!

Он снова улыбнулся, и у Маши отлегло от сердца: наверное, все опасные и волнующие речи его были только шуткой.

– А что произойдет? – спросила она заплетающимся языком, с трудом удерживая отяжелевшую голову – невыносимо тянуло прилечь.

– Что произойдет? – задумчиво переспросил Вайян. – Мужчина может дать волю своей страсти! – И негромко хохотнул.

О, так он и впрямь шутил! Просто забавлялся, живописуя пылкость своих чувств! Удивительно, однако при этой догадке Маша почувствовала не облегчение, а разочарование: он смеялся над нею! Она ему совсем не нужна!

В голове у нее все перепуталось, глаза закрывались.

– Э, да вы совсем засыпаете, – пробормотал Вайян. – А ну, идите-ка сюда!

Он помог Маше подняться и сделать несколько шагов к кровати, покрытой красным бархатным одеялом.

– Ложитесь, поспите. Не бойтесь – никакие призраки не потревожат вашего сна… кроме меня.

– А разве вы призрак? – сонно проговорила Маша, пытаясь понять, шутит он сейчас или говорит серьезно; но ей никак не удавалось сосредоточить свой взгляд на лице Вайяна.

– Да вроде бы нет, – ответил тот, с преувеличенной серьезностью ощупывая свои руки и плечи. – Во всяком случае, пока. А вам как кажется? – Он взял Машину ладонь и положил себе на грудь, под расстегнутую рубашку, и она замерла, завороженная живым теплом его гладкой кожи.

– Как сердце бьется… будто птица рвется из клетки! – пробормотала она.

– Все мое существо, все тело мое рвется к вам! – хрипло прошептал Вайян, касаясь губами Машиных губ так осторожно, словно хотел всего лишь ощутить ее дыхание.

Его губы пахли вином и яблоками, они были сладкими, и Маша невольно лизнула их, как ребенок, который хочет попробовать лакомство, да робеет. Вайян тихонько застонал, и Маша встревоженно отстранилась, сообразив, что делает что-то не то.

– Я вам… вы… – проговорила она прерывающимся голосом, но тотчас умолкла, потому что он отстранился, запрокинув голову, и она увидела напрягшуюся, смуглую, по-юношески тонкую шею. По горлу его прокатился комок, жилка забилась у изгиба плеча, и Маше вдруг до смерти захотелось коснуться ее. Это тоже, наверное, было нехорошо, но она не смогла отказать себе в таком невинном удовольствии и коснулась шеи Вайяна, только не руками – ведь она должна была крепко за него держаться, чтобы не упасть, – а губами. Коснулась слегка, еще раз… и вдруг безотчетно, беспамятно впилась в его горло жадным поцелуем.

Вайян вскрикнул не то мучительно, не то восторженно и так толкнул Машу, что она с размаху упала на кровать. Он навалился сверху, покрывая ее лицо поцелуями, смеясь, бранясь, шепча ласковые невнятные слова, и она с охотой, самозабвенно отвечала ему – и словами, и губами, и руками, которые срывали с Вайяна одежду с тем же неистовством, с каким он раздевал ее; и вскоре она ощутила его обнаженное тело. Дрожь охватила ее, но тут Вайян прильнул к ней так плотно, так близко, что ближе и нельзя было. Он чуть приподнялся – и Маша, чтобы не отрываться от него, от его горячего тела, приподнялась вместе с ним… опустилась… и тела их забились единым ритмом. Что-то было невыразимо трогательное и враз смешное для нее в этом их слитном самозабвенном движении, – точно в игре двух веселых зверушек; и улыбка не сходила с Машиных уст – лишь изредка прерывалась хрипловатым горловым смешком, и Вайян отвечал на ее смех поцелуями, и глаза его излучали счастье… пока взор его вдруг не затуманился…

Маша закрыла глаза, погружаясь в те ощущения, которые медленно и плавно захватывали все ее существо. Что-то подобное первому глотку вина… Ох, какая сладость, какое чудо! Какая дивная, истомная слабость растеклась по телу! Никогда в жизни Маша не испытывала ничего подобного, даже не подозревала, что мужская любовь может быть такой восхитительной!

Она задрожала, слившись с Вайяном в последнем, исполненном восторга и благодарности поцелуе, – и, не отрываясь от его губ и тела, тотчас погрузилась в крепкий, подобный обмороку сон.

* * *

И снова она проснулась от холода, но не вскочила, не заметалась, а какое-то время лежала недвижимо, пытаясь сообразить, где она и что с ней. Что-то тяжелое лежало на груди. Маша скосила глаза и увидела смуглую обнаженную руку, сонно, расслабенно накрывшую чашу ее левой груди.

Да, Вайян! Маша улыбнулась и мысленно погрозила себе, но тут же едва подавила смех: никаких угрызений совести, вообще ничего, кроме блаженства, она не испытывала – так зачем нарочно стращать себя?

Она осторожно сняла с себя руку Вайяна и, приподнявшись на локте, в свете еще не погасшего камина долго, с пугливым любопытством девственницы, впервые узревшей нагого мужчину, разглядывала его худощавое, стройное тело, недоумевая, как оно, такое сонное, такое расслабленное и обыкновенное, могло нынче ночью быть таким твердым, непобедимо-сильным и доставить Маше столько удовольствия.

Из обрывков разговора в девичьей (отсюда шло почти все Машино эротическое образование) она знала, что мужская любовь иной раз имеет над женщиной огромную власть, и та, которая нашла своего мужчину – а женщине вершин блаженства, как известно, достигнуть несравненно труднее, чем мужчине, – держится за него в буквальном смысле руками и ногами, всецело попадая под его власть.

Она задумчиво покачала головой. Конечно, все было восхитительно и сладостно, но ведь их с Вайяном, кроме совместного телесного восторга, ничего не связывает! Сейчас, трезвым взором, она видела его насквозь. Горячий паренек – да и подружка ему попалась не холодная! Трагический опыт с Григорием и печальный – с Корфом, к счастью ли, к сожалению, ненадолго остудили ее жар, так что случилось то, что и должно было случиться между двумя пылкими молодыми людьми. Да и доброе вино повлияло на их темперамент, а теперь пришло время похмелья. У Вайяна Маша не первая (почему-то она не сомневалась, что он-таки взял тот заветный золотой из «корзиночки» богатой вдовы и честно его отработал!) и не последняя; да и он у нее – Маша с холодноватым цинизмом глянула в будущее, – пожалуй, тоже… Вайян странным образом освободил ее, словно бы ослабил узы, наложенные в ее душе на распутство, дал понять: если мужчина приносит женщине горе, то его можно использовать и для удовольствия, ну а любовь… ну что любовь?.. Маша отмахнулась и от ее светлого призрака, а заодно – и от забавных мыслей своих.

Не до того сейчас! Надо решать, как быть дальше. Разумеется, нет ни малой надежды, что Вайян, пробудившись, исполнится рыцарских чувств и, взяв Машу за руку, выведет ее из замка, отпустит на свободу. Ох, едва-а ли! Надо спасаться самой – и может ли выпасть случай лучше, чем сейчас, когда истомленный страстью Вайян еще спит, и оглушенный, одурманенный Жако валяется где-то в глубинах замка?!

Впрочем, почему в глубинах? Скорее, в высотах – та роковая комната была в башне над обрывом, над бездною; потом они с Вайяном долго спускались, прежде чем попали сюда…

Маша соскользнула с постели и на цыпочках подбежала к окну, завешенному тяжелой шторой. Чуть сдвинула ее – и обмерла перед зрелищем мира, состоящего из ночи, звезд и звуков: где-то в горах перекатывала камни река, шумел ветер в вершинах деревьев, сонно трещала одинокая цикада… Дождь прошел: было тепло-тепло! Но самое главное, самое главное: внизу, совсем близко под окном – если прыгнуть, даже не ушибешься! – Маша увидела еще влажную, непросохшую брусчатку двора.

Можно бежать!

Она вскочила было на подоконник, да с досадою вспомнила, что совсем голая, и еле удержалась от смеха: хороша б она была, окажись в таком виде внизу, под окошком! Пожалуй, пришлось бы кричать, будить Вайяна и просить сбросить ей какую-нибудь одежонку или же бежать как есть, прикрывшись лишь распущенной косою, подобно какой-нибудь Ундине [101]101
  Персонаж немецких волшебных сказаний, дева-русалка.


[Закрыть]! Маша даже зажала себе рот рукою, чтобы не расхохотаться. Этот беспричинный смехунчик очень приободрил ее. Во всем теле и в душе она ощущала какую-то особенную легкость и бодрость; сейчас ничто ей не было страшно, она была почти счастлива – и не только от того, что появилась возможность вырваться на волю, но и от того, что еще предстоит за эту волю побороться!

Бросив последний, снисходительный взгляд на спящего Вайяна, Маша подобрала с полу свои разбросанные одежки, кое-как оделась… а потом, повинуясь неодолимому желанию созорничать, свернула в тючок одежду Вайяна и, зажав ее под мышкой, бесшумно выскочила из окна.

Брусчатка двора оказалась изрядно ниже, чем сверху виделось Маше, однако она все же приземлилась удачно – на корточки. Только больно ушибла босые пятки – башмаки искать под кроватью, куда их закинул Вайян, недосуг было. Ничего, разбойники могут взять их себе в качестве платы за приют! Маша увидела поодаль каменную кладку колодезя, подбежала туда – и разжала руки над темной бездной, с удовольствием услышав слабый плеск, когда тючок с одеждою Вайяна упал в воду. Тут же она выругала себя за то, что не оставила куртку – прикрыться, если похолодает, – но уже было поздно.