Текст книги "Звезда королевы"
Автор книги: Елена Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)
У нее было белоснежное, украшенное лебяжьими перьями творение одного из самых дорогих парижских портных и к нему страусовые перья для прически – воистину dernier cri [180]180
Последний крик моды ( фр.).
[Закрыть], но Мария знала, что в этом узком, как перчатка, облегающем фигуру тюлевом платье она не сможет ни встать, ни сесть, передвигаться же ей придется мелкими, семенящими шажками, – а если приспеет пора действовать решительно? бежать? драться, в конце концов?! Нет, оперенье Царевны-лебедя, как ни было оно красиво, отпадало изначально. Не хотелось надевать и новое роскошное зеленое платье, в котором можно было бы, подобрав соответствующую маску и украшения, изобразить Царевну-лягушку. Оно было сшито по прежней моде и имело слишком тесный корсаж, покрытый жесткой златотканой материей, который, как броня, заковывал талию – ни вздохнуть, ни охнуть! Вдобавок юбка была огромная, неуклюже вздутая, сшитая из плотной парчи, которая не гнулась и стояла колом, гремя и грохоча от крахмала, будто лист железа под ветром. В таком платье не больно-то подкрадешься к кому-нибудь незаметно, а если придется протиснуться в узкий коридорчик, то рискуешь в нем застрять навеки!
Был у Марии прекрасный, голубой с золотом, русский костюм: шелковый сарафан, батистовая рубаха, унизанный скатным жемчугом кокошник, – однако Корф видел этот наряд, а Марии не хотелось до поры до времени попадаться на глаза мужу.
Словом, время шло, до бала оставался какой-то час, а Мария по-прежнему пребывала в глубокой растерянности относительно выбора наряда и уже изрядно-таки приуныла, как вдруг за дверью будуара раздался какой-то шум. Глашенька побежала поглядеть, в чем дело, и вслед за ней в комнату вступил некий человек с огромною картонкою в руках, перевитой алыми лентами. Насилу оторвав взор от нарядной, обтянутой розовым шелком коробки, Мария взглянула на посетителя – да так и ахнула, узнав посольского лакея Казимира. Едва приметно улыбнувшись, он тотчас принял важный вид и пояснил, что доставил сию коробку по приказу господина Симолина для удовольствия госпожи баронессы, потом откланялся и поспешно вышел.
Мария озадаченно глядела на огромную коробку, гадая, что там может быть. Глашенька, помирая от любопытства, подняв вопросительно бровки, с жалостной гримасой воззрилась на свою госпожу. Мария снисходительно пожала плечами, словно ей было все равно; и Глашенька, от нетерпения путаясь в алых завязках, подняла крышку, заглянула в коробку – и, испустив стон восторга, принялась вынимать оттуда вещь за вещью, Мария же стояла, оцепенев, и только изредка всплескивала руками.
Здесь был целый ворох тончайших нижних юбок – не меньше пяти! – одна короче другой, обшитых кружевом с таким расчетом, чтобы каждая была видна, и все они от бедер расходились пышным, шумящим, восхитительно волнующимся, многоярусным колоколом. Юбки были довольно короткие – самая длинная не достигала щиколоток. Однако верхняя юбка – алая, шелковая, горящая огнем! – оказалась еще короче. Глашенька вытащила черные кружевные чулочки, и когда Мария натянула их, то обомлела от восторга, узрев изящество и стройность своих ножек, выставленных теперь на всеобщее обозрение и особенно выигрышно смотревшихся в алых атласных туфельках на высоких деревянных каблучках. К юбкам прилагалась белая батистовая рубашка с пышными, отороченными кружевом рукавами и таким глубоким декольте, что, когда Глашенька зашнуровала на тонкой талии Марии черный бархатный корсаж, ее и без того вполне пышный бюст выступил из выреза двумя белопенными соблазнительными выпуклостями, на одну из которых Глашенька тотчас прилепила черную тафтяную мушку. Впрочем, в чудесной коробке, присланной Симолиным, оказалась тончайшая индийская шаль из кашемира, затканная золотыми цветами, так что ежели б Марию вдруг особенно смутили нескромные мужские взоры, она могла бы принакрыться этой шалью, которую пока что стянула на бедрах, подчеркнув их стройность.
Но это еще не все! Отдельно, переложенный тончайшей рисовой бумагою, в коробке лежал смоляно-черный парик такой тонкой работы, из таких шелковистых, буйно кудрявых волос, что Мария, всегда париками брезговавшая и весьма довольная своими длинными русыми волосами, без малейших раздумий скрыла их под пышными смоляными локонами, которые изменили ее лицо до неузнаваемости, придав тонким, спокойным чертам опасную неотразимость. Цыганка, в которую, словно бы по мановению волшебной палочки, обратилась Мария (даже глаза, подкрашенные должным образом, сделались в этих черных отблесках совсем темными), знала цену своей красоты! Ко всему этому великолепию приложена была колода карт с весьма игриво, если не сказать больше, изукрашенной рубашкою, а также темно-розовый, цвета азалии, веер, который поможет Марии на балу и занять руки, и скрыть лицо, и, ежели надо, украдкою шепнуть словцо.
Право слово, лучшего костюма придумать было просто невозможно! Цыганка-гадалка ко всякому может подойти запросто, со всяким поговорит и посмеется, а уж насчет своих познаний в метопоскопии, хиромантии и даже подоскопии – умении распознавать характер человека по морщинам лба, линиям ладони и форме ступни (а вдруг кому-то взбредет причуда появиться на балу босиком?!) – Мария не сомневалась: она нашла в библиотеке Корфа великое множество книг по всем отраслям знаний, в том числе по чародейству и волшебству; не стоило также забывать, что воспитана она была самой настоящей цыганкою, вещей жонкою!
Полностью одевшись, Мария принялась застегивать узенькую атласную полумаску, тоже оказавшуюся в этом вместилище чудес, и обнаружила приколотую к ней записочку, на которой рукою Симолина была по-русски начертана одна только фраза:
«Мы все в руке Судьбы!» Слово «Судьба» оказалось написано с большой буквы, и Мария догадалась, что Симолин именно такой смысл видел в ее костюме!
Задумчиво улыбаясь своим мечтам, Мария во всю ширь развернула веер и удивилась; почему у него такая жесткая, негнущаяся рукоять. Пригляделась – и невольно вздрогнула, обнаружив там узкий, тонкий, словно карандашик, английский стилет.
Итак, Судьба сегодня будет вооружена… кто же падет ее жертвою?
* * *
Когда Мария, в восторге от своей новой, неизвестной доселе красоты, кружилась перед зеркалом, наслаждаясь душистым шелестом нижних юбок, замысел Ивана Матвеевича, приславшего чудесный наряд, казался ей столь же бесспорно удачным, как некогда Золушке – замысел феи Мелюзины. Однако Мария стала в этом сомневаться уже через четверть часа после того, как вошла в зал ратуши – этого удивительно красивого готического здания с башенками и арками, стоявшего на Гревской площади; а через час она вполне осознала на своем горьком опыте ту мысль, к коей рано или поздно приходит каждая женщина: «Мужчины ничего не понимают в нарядах!»
Вот именно! Желая как можно лучше замаскировать Марию, Симолин словно нарочно сделал все, чтобы привлечь к ней как можно больше внимания. Кругом танцевали – менуэт, гавот, кадриль, экосез; Мария же, как прикованная, стояла в углу, осаждаемая толпой желающих немедленно, сейчас же узнать свою судьбу, словно все они явились не на бал, а в салон гадалки. Наконец ей удалось принять участие в круглом польском, но сей танец, казалось, нарочно придуман был для интриг и болтовни: сделав фигуру, участники некоторое время стояли на своих местах, и каждая пара о чем-нибудь беседовала, – легко понять, о чем Марии приходилось беседовать со своим кавалером, наряженным лукавым шутом Шико [181]181
Знаменитый шут и друг короля Генриха III.
[Закрыть]! Право слово, вскоре ей стало мерещиться, что все 136 статуй великих людей, кои были воздвигнуты в залах и коридорах ратуши, тоже сбегутся к ней погадать! Поэтому она была просто счастлива, когда маленький, кругленький астроном в мантии, расшитой звездами, с приклеенной седой бородой и в остроконечном колпаке подошел к ней, размахивая огромной подзорной трубой, и предложил взглянуть в этот волшебный прибор, ибо через него можно увидеть горы на Луне.
Узнав голос Симолина, Мария послушно приложилась к трубе, а халдей [182]182
Так называли астрономов в древности.
[Закрыть]пробормотал как бы в сторону:
– Ваш костюм вполне сойдет за испанский, ежели вы всем будете отвечать: «No comprendo! [183]183
Не понимаю! ( исп.)
[Закрыть]«
– Что, сия труба и впрямь столь чудесна? – вмешался в их разговор роскошный, сверкающий золотыми галунами венгерский гайдук саженного роста, в котором Мария без труда узнала Сильвестра Шалопаи. Она не виделась со своим «наемником» со дня той достопримечательной дуэли, а желала бы не видеть его вообще никогда. Конечно, он рисковал жизнью по ее прихоти, но Мария была слишком злопамятна, чтобы забыть, чем для нее обернулась его прихоть, а потому, сделав вид, что не замечает тоски в его черных сверкающих глазах, она сунула ему в руки подзорную трубу со словами:
– В нее видны не только горы, но и леса на Луне. Только смотрите скорее, а то я вижу, как эти леса уже вырубают! Что за чудо-труба! – и нырнула в толпу, рассыпая направо и налево улыбки и волшебное «No comprendo!».
Однако досадно, что Сильвестр узнал ее. И как только умудрился?..
Раскаленной стрелой вонзилось в память воспоминание о том, другом, первом в ее жизни «маскараде»… и слова Корфа: мол, мужчина узнает любимую женщину в любом обличье… На глаза невольно навернулись слезы, но Мария прогнала их, опасаясь не только утратить присутствие духа, но и размазать краску на ресницах. Укрывшись за какой-то статуей, она начала присматриваться к танцующей, смеющейся толпе.
Казалось, маски на лицах позволяют отбросить светские условности; каким-то хмелем веселья проникнулись все участники бала, соперничавшие друг с другом в беззаботном срывании «цветов наслаждения». Кругом все пело, хохотало, плясало, целовалось, скрывалось во множестве нарочно отделанных занавесями укромных уголках, позволяя там себе уже самые смелые ласки; и у Марии закружилась голова от отчаяния, от невозможности найти здесь Корфа.
А время шло. Может быть, он уже неприметно схвачен, похищен в этой сутолоке и суматохе, ведь тут не отличишь смертельную схватку от дружеской шутливой потасовки. Конечно же, Симолин принял какие-то меры предосторожности, однако Мария все равно беспокоилась.
Особенно жутко ей сделалось при виде высокой, прихрамывающей фигуры в черном плаще с капюшоном, в белой маске Смерти, закрывающей лицо. В руках у Смерти была не коса, как следовало бы, а трость, на которую она тяжело опиралась, и ее ковыляющая походка, ее трясущаяся голова были столь страшны, что там, где она проходила, невольно образовывалось пустое пространство: Смерти боялись все, даже самые беззаботные.
А Корфа все не было, вернее, Мария никак не могла его высмотреть! Кем он явился на бал? Турецким пашой в сверкающем парчовом халате и в туфлях с загнутыми носками? Нет, слишком толстый. Обнаженным по пояс акробатом-негром? Нет, у Корфа ведь ранено плечо… Призраком в белых летящих одеждах? Пожалуй, это было бы очень к месту, особенно если бы призрак легонько помахивал платочком… Мария прыснула в веер. Нет, призрак слишком уж худой и долговязый, это не Корф.
Да где же он, где?! И ведь ей надо искать не только барона, но и тех, кто явился сюда по его душу. Она яростно щелкнула веером, и от резкого движения замочек браслета на ее запястье расстегнулся, и золотой обруч упал на пол. Он был очень красив: на золотом фоне две серебряные резные русалки выносили из моря несколько крупных, редкостной красоты жемчужин. Это был матушкин браслет, Мария взяла его с собой на счастье, хоть он и не очень-то подходил к цыганскому костюму. Браслет покатился под ноги толпы, Мария метнулась подобрать его; однако чья-то большая рука оказалась проворнее.
Эта рука принадлежала высокому, даже очень высокому мужчине в костюме сатира. Его атлетическую фигуру обтягивала коричневая шкура, увитая виноградными листьями. Такой же виноградный венок украшал всклокоченные черные кудри. Сквозь прорези маски посверкивали маленькие глазки, и сейчас в них застыло какое-то нерешительное выражение, а широкая короткопалая ручища так жадно стиснула браслет, словно и не намеревалась с ним расставаться.
Мария воззрилась на сатира в изумлении, но тут сотоварищ его, одетый точно в такой же костюм, только бывший пониже ростом и потоньше станом, ткнул его в бок. Великан вздрогнул и нехотя разжал ладонь, гулко пробурчав:
– Пожалте, барыня. Прощенья просим!
И тут Мария узнала и голос, и его обладателя. Она узнала бы его где угодно и когда угодно. В любом обличии узнала бы она Жако!
* * *
– Bonsoir, mon cher [184]184
Здравствуй, любезный ( фр.).
[Закрыть]! – пробормотала Мария изумленно. Вот уж не думала она, что приведется еще раз свидеться со своим мучителем! Действие charme maudit припомнилось так живо, что Мария не удержалась от колкости: – А тебе куда больше не листья эти, а палаческая рубаха пристала бы! Да еще и топор в руки!
Глаза Жако заморгали в узких прорезях маски, и Мария поняла, что он не узнает ее. И слава Богу! Неведомо, что сделал бы Жако с той, которая заставила его испытать столько мучений, а потом исчезла, будто сквозь землю провалилась. Надо и сейчас побыстрее исчезнуть с глаз разбойника, а потому шепнув:
– Ладно, иди своей дорогой, – Мария смешалась было с толпой, да не удержалась, оглянулась еще раз – и что-то как бы толкнуло ее в сердце, когда она рассмотрела спутника Жако – среднего роста, худощавого, проворного, сверкнувшего на нее жгучими черными глазами. Он ловко раздвигал толпу, словно юркая лоцманская лодочка, которая прокладывает путь для тяжеловооруженной каравеллы. Каравеллою был Жако, и «лоцман» подводил его к высокому и стройному венецианскому мавру, одетому в белое, с белым же тюрбаном на голове, со смугло загримированным точеным лицом, на котором сияли синие-пресиние, такие знакомые глаза…
Мавр! Отелло! Ну конечно, – какой же еще костюм мог Симолин подобрать для этого неистового ревнивца! Странно, что он Марию не нарядил белокурой Дездемоною, нервно сжимающей в руках роковой платок, вышитый цветами земляники. Впрочем, роль с платком она уже играла…
Эти мысли вихрем проносились в голове Марии, пока она стояла, не чувствуя тычков и толчков танцующих, зачарованно глядя на задумавшегося Отелло, который словно бы тоже ничего не видел вокруг, даже двух сатиров, которые неприметно окружали его, разматывая кольца виноградных лиан, оплетавших их тела. Никакие это были не лианы, а хорошо замаскированные веревки! И великан Жако уже поднял свой пудовый кулак, чтобы оглушить жертву, а потом, воспользовавшись сутолокой, утащить из бального зала – мало ли, выпил человек лишнего, лишился чувств…
Мария вскрикнула, но голос ее потонул в многоголосье толпы и раскатах музыки. Она метнулась вперед – где там! Разве пробьешься! В бессильной ярости щелкнула веером – тонкий стилет выпал из его ручки ей на ладонь, и тогда Мария снова ринулась в толпу, прикрывая веером сверкающее лезвие, которым она легонько колола всех, кто преграждал ей путь, – легонько, но вполне ощутимо, так что, вскрикивая, люди отшатывались с ее пути; и через несколько мгновений она уже приблизилась к Жако, занесла было кинжальчик – ударить его половчее, да вдруг, словно нарочно, черная Смерть прошла мимо своей ковыляющей походкой. Невзначай задела Марию и выбила у нее оружие, которое тут же было затоптано сотнею пляшущих ног.
Мария даже взвизгнула от злости! В это мгновение Жако вцепился в плечи Отелло («Негодяй! Да у него же плечо ранено!»), отчего тот мертвенно побледнел – это было видно даже под слоем грима, – и ноги у него подкосились. Жако подхватил падающего барона, а второй сатир набросил на жертву веревку. И тогда Мария, осененная спасительной мыслью, подпрыгнула, вырвала из свечника высоко укрепленный факел и ткнула им в затейливо закрученный хвост сатира.
Тошнотворно запахло паленой шерстью, и по хвосту, будто по бикфордову шнуру, побежало пламя. Мгновение – и коричневая курчавая шкура, плотно обтягивавшая тело Жако, занялась!
Разбойник мгновение стоял, ничего не понимая, а потом вскрикнул тонким бабьим голоском, и этот крик был тотчас подхвачен танцующими, которые отшатнулись, прижались к стенам, образовав вокруг вспыхнувшего Жако пустое пространство. Корфа подхватил и оттащил к стене появившийся откуда ни возьмись астроном, потерявший в давке и трубу, и колпак со звездами, и даже седую бороду. Но Жако было уже не до похищения! Он с воем срывал с себя клочья горящей шкуры, потом рухнул на пол и принялся кататься по нему, пытаясь сбить пламя. Второй сатир закутался было в своих веревках, но все же смог отбросить их и теперь тушил своего напарника голыми руками. Маска его слетела, и Мария увидела Вайяна. Жако ревел от боли так, что сотрясались стены. Из толпы вырвался венгерский гайдук, проскочил мимо Марии, неуклюже задев ее, да так, что она чуть не упала, сорвал с себя шитый золотом доломан [185]185
Венгерский, позднее гусарский мундир, украшенный галунами.
[Закрыть]и принялся охаживать горящего Жако по бокам и спине. Наконец он отбросил обгорелый доломан и, тяжело дыша, выпрямился: дело было сделано, огонь погас.
Почерневший, еще дымящийся Жако поднялся с пола и, набычась, принялся оглядывать толпу налитыми кровью глазами. Когда же взгляд его упал на Марию, он взревел, как если бы и впрямь превратился в быка, увидавшего красный плащ матадора. Да, конечно, юбка Марии полыхала алым цветом, но Жако смотрел не на юбку, а на голову Марии, с которой неосторожный венгерец сбил черный парик, – вернее, смотрел на ее лицо, с которого слетела маска.
Мария схватилась за волосы – и ахнула, нащупав гладенькие, аккуратно заплетенные русые косы свои, которые доселе прятала под париком. Сейчас ворох смоляных кудрей валялся у ее ног, и ей почудилось, будто она стоит голая перед этой толпою.
– Это ты! – взвыл Жако.
Он вмиг узнал ее – и ринулся вперед, обуреваемый жаждой мести. Вайян и Шалопаи, не сговариваясь, метнулись было поперек его пути, но были сметены, словно пушинки.
Мария отпрянула, хотела бежать, но обезумевшая от любопытства толпа напирала, стояла несокрушимою стеной: деваться было некуда. Из глаз Жако глядела на Марию лютая погибель, и обугленные ручищи его были уже совсем близко, как вдруг белая тень, словно призрак, преградила ему дорогу, заслонив собою оцепеневшую Марию. Тюрбан свалился с головы Отелло, и он досадливо тряхнул головой, отбрасывая с лица растрепавшиеся светлые волосы.
Но где там! Корф был безоружен, а Жако в своей ярости бросился бы сейчас и на стреляющую пушку. Он схватил барона за горло, приподнял над полом… Мария оцепенела от ужаса, толпа захлебнулась единым стоном, и тогда в наступившей тишине с небывалой отчетливостью прозвучал визгливый женский голос:
– Стой, болван. Он должен изменить свое завещание!
И тотчас вслед за этим черная Смерть воздела свою трость, из которой, словно змеиное жало, высунулось длинное лезвие шпаги – и вонзилось под левую лопатку Жако.
Великан замер… руки его разжались, Корф рухнул на пол и остался недвижим.
Мария кинулась было к нему, да споткнулась и упала бы, когда б рядом не очутился Сильвестр и не подхватил ее.
Жако, широко взмахнув руками, грянулся об пол так тяжело, что, чудилось, мелкой дрожью задрожали мраморные статуи, с высоты своих постаментов безучастно взирающие на это сонмище человеческих страстей. Но Мария не видела содроганий разбойника, ибо Вайян кинулся к Смерти и, сорвав с ее лица желтую маску, изображавшую оскал безглазого черепа, гневно выкрикнул:
– Что же вы наделали, мадам! Он ведь служил вам!
И Мария тихо ахнула, разглядев под тенью черного капюшона морщинистое лицо графини Строиловой…
* * *
Мария недоверчиво покачала головой и даже зажмурилась, однако, вновь открыв глаза, увидела то же самое старческое, изуродованное лютой алчностью лицо. И вся правда сделалась Марии понятна еще прежде, чем Вайян повернулся к ней и выкрикнул, ткнув пальцем в Смерть:
– Смотри! Это все она, она!.. – Голос его сорвался на шепот, но Мария уже знала, что услышит: – Это и есть Евдокия Головкина!
Старуха, от этих слов сгорбившись, будто от удара плетью, бросилась в толпу, и людская стена разомкнулась перед нею, уступая дорогу, как если бы она была не человеком, а черной змеей, у которой уже вырвали жало, да яд все еще сочится…
Мария покачала головою. Она как-то разом обессилела. Поражаться, негодовать – и то сил не было; она и стояла-то лишь потому, что ее поддерживал Сильвестр, покрывая поцелуями руку; другую Мария благодарно протянула Вайяну… и вздрогнула от неожиданности, увидев, что Корф приподнялся, открыл глаза… и синий взор его полыхнул таким ледяным презрением, что у Марии пресеклось дыхание. Она увидела себя со стороны: накрашенная, точно девка, в алой измятой юбке, с полуголой грудью… почти в объятиях у двух мужчин, которые и не думают скрывать своей страсти к ней.
Что о ней мог подумать Димитрий!..
Да как он смел о ней такое подумать?!
Она почувствовала, что лицо ее свела судорога – судорога гнева. Еще успела увидеть жалость в глазах Симолина – ну уж это было последней каплей.
Все напрасно. Все напрасно! Ее любовь обречена!
Мария резко вырвала руки у Сильвестра и Вайяна, резко повернулась, хлестнув их длинными косами и взметнув пышные юбки, так что обтянутые черными ажурными чулками безукоризненно стройные ноги открылись выше колен, – и пошла прочь, громко стуча каблуками и вызывающе расправив плечи, глядя прямо перед собой, но ничего не видя: почему-то все расплывалось перед глазами. Она слышала только грохот своих каблуков по мраморным плитам: «Все на-прас-но… на-прас-но!..»
Мария шла стремительно, и людей, казалось, отбрасывала с пути какая-то неведомая сила, и только веселый шут, которому эта прекрасная цыганка совсем недавно нагадала любовь и счастье, неловко замешкался перед ней – и чуть не упал, потрясенный тем, что увидел: лицо гадалки было залито черными слезами.
Все напрасно. Все напрасно!
Ее любовь обречена!
