Текст книги "Как выжить женщине в Средневековье. Проклятие Евы, грех выщипывания бровей и спасительное воздержание"

Автор книги: Элеанор Янега

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Миниатюра. До 1490 г.

Хотя мужчины вовсю рассуждали, почему женщины так одержимы сексом и так мало способны насладиться им, не все разделяли их надменные самонадеянные речи. Женщины, имена которых дошли до наших дней, не совсем разделяли идею о тупоумии, похотливости и пагубности своего пола. Та же Хильдегарда Бингенская выдвигает собственную трактовку женской сексуальности. Хотя она признаёт, что «женщина холоднее и влажнее [чем мужчина], однако именно эти свой ства делают женщину способной к деторождению: она поместительнее, и ее страсти умереннее, и благодаря этим свой ствам она способна зачинать, вынашивать и рожать детей… А поскольку ее желание не столь яростно, женщина более способна сдерживать себя – ввиду влажности “там, где горит наслаждение”, равно как и из страха или стыда»¹⁶⁶.

Этот контраргумент показывает, что, хотя за женской натурой закреплялись свой ства холодности и влажности, далеко не все сравнивали женщин с лесным пожаром, бездумным и сладострастным. Более того, Хильдегарда оборачивает в достоинство гуморальные особенности женщин, которые мужчины так любили приводить в доказательство порочности и несносности женской природы. И что одним могло казаться менее разумной страстью, в представлениях других способствовало вынашиванию плода.

Хильдегарда пошла дальше и сделала вывод, что женская сексуальность мало того что не является чем– то порочным, но еще и противостоит пагубной сексуальной деятельности мужчин. По мнению Хильдегарды, «заключенная в мужском половом органе сила обращается во вредоносную пену, тогда как кровь женщины – в противоположное излияние»¹⁶⁷. Вероятно, нам следует отдать должное Хильдегарде за то, что она первой закрепила в письменном источнике понятие токсичности типично мужских качеств. Мускульная сила и прочие проявления мужских черт, которыми так хвастались мужчины, видя в них доказательство теоретического превосходства своего пола, оказывается, можно было с легкостью представить как вредоносные, для усмирения которых как раз и требовалось сексуальное вмешательство женщины.

Притом что Хильдегарда показывает нам, как по– иному интерпретировать сексуальность в тех же самых теоретических рамках, мнение о том, что женщины не губительные сексуально озабоченные гарпии, к сожалению, не получило широкого распространения. Если среди интеллектуальной элиты превалировала та точка зрения, что гуморальная природа женщин обусловливает их избыточный интерес к сексу, то с ней соглашались все слои населения.

Сексуальные запросы

В одном французском фаблио XII века (рифмованная сказка, рассчитанная на придворную аудиторию, обычно написанная анонимно) рассказывалось о молодом недавно женившемся рыбаке и его жене. Рыбак убежден, что интересует свою женушку только в плане секса. Она же воспринимает это как смертельное оскорбление и настаивает, что любит его, потому что он осыпает ее подарками. Как– то раз во время рыбалки он замечает труп священника, который спасался бегством от ревнивого супруга и утонул. Рыбака осеняет, что ему послан шанс вывести свою жену на чистую воду. Он отрезает у трупа пенис и возвращается с ним домой. Он показывает его супруге и говорит, что свора злобных жен напали на него и оскопили. Жена тут же заявляет ему: «Молюсь, чтоб Бог прибрал тебя скорей! / Теперь я к телу твоему питать могу / Одно лишь, тьфу ты, отвращенье». Тут муж показывает ей свой орган, целый и невредимый, и говорит, что Бог очень вовремя заступился за него и помог ему уберечь свой член от погибели. Жена на радостях восклицает: «Мой милый муженек, мой самый верный друг, / В какой испуг изволил ты меня повергнуть! / Со дня, как свет увидела я белый, / Во мне так сердце страшно не мертвело!»¹⁶⁸ Так изобличается ее порочная натура: ее интересует только секс с супругом, а никак не его достоинства как добытчика, который обеспечивает ее.

Можно предположить, что фаблио подобного рода складывались под влиянием интеллектуальных представлений о полах, тем более что они адресовались верхушке общества, которой было доступно образование. И всё же подобные темы до тошноты часто мусолились в произведениях средневекового периода.

Так, в рассказе Чосера о ткачихе из Бата все происходит так же, как и в фаблио о жене рыбака, но с учетом того, что за два с лишним века, разделяющие эти сочинения, было время, чтобы поразмышлять о женской природе. Героиня решает, что настало время покончить с притворством, что будто бы сама она и другие женщины ищут брака по каким угодно причинам, кроме той, чтобы свободно заниматься сексом. Стремясь исправить эту историческую несправедливость, она рассказывает спутникам о своих мужьях и среди прочего с жаром объясняет: Хвала Христу, мне послана отрада Пяти мужьям женою верной быть.

От каждого пыталась получить Я лучшее: мошну или сундук Опустошать старалась я не вдруг И всех сокровищ даром не растратить – Я не мотовка, нет, с какой же стати.

Пяти мужей науку я прошла. Шестого я покуда не нашла.

Гряди, жених полуночный, к невесте, И продолжать науку будем вместе.

На что мне целомудрие хранить, Когда нам всем велел Господь любить…¹⁶⁹

Как и жена рыбака, она тоже упоминает, что ее интересует богатство мужчины. Однако весь пространный «Пролог Батской ткачихи» (а он, кстати, больше по объему следующего за ним «Рассказа Батской ткачихи») проникнут ее непреходящим интересом к удовольствиям, которые доставляет ей секс, ради чего она, собственно, и выходила столько раз замуж.

Продолжительность «Пролога» объясняется тем, что вымышленная жена не жалеет времени и сил на защиту своих пяти браков от нападок каких-либо богословов. В самом деле, ведь богословие осуждало тех, кто вступал в брак ради сексуального наслаждения. Как еще в 829 году постановил Франкский церковный собор, «брак предписан Богом и должен заключаться не сладострастия ради, а во имя получения потомства… Плотские сношения… обязаны происходить ради рождения потомства, а не ради наслаждения»¹⁷⁰.

Хотя способы половых сношений, которые Церковь признавала разрешенными в браке, были ограничены, секс все равно оставался непременной частью института брака, известной как супружеский, или матримониальный, долг. В христианском контексте эта идея основана на Первом послании Павла к Коринфянам, 7:3–4: «Муж, оказывай жене должное благорасположение; подобно и жена мужу. Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена». В отношении супружеского долга это следовало понимать в том смысле, что любой состоящий в браке вправе требовать секса от своей второй половины при условии, что это требование «разумно». Вот как по этому поводу высказывался Фома Аквинский: «В браке существует взаимный договор, по которому каждый из супругов обязан уплачивать другому супружеский долг: по каковой причине, как и в других соглашениях, обязательство будет негодным, если взявший его на себя не может его исполнить, так и брачное соглашение будет негодным, если заключено тем, кто неспособен уплачивать супружеский долг»¹⁷¹.

«Разумность» требования зависела от некоторых факторов: вероятности для женщины забеременеть от полового сношения, правомерности выбранных для секса дня и времени. Например, не будет «разумным», если, например, супруг потребует секса воскресным утром во время Великого поста, да еще когда у его супруги менструация. Если оставить в стороне все богословские и физиологические препятствия к соитию, то один супруг имел полное право требовать от другого секса, который тот «должен» ему по брачному соглашению.

Неспособность женщины удовлетворить мужа в сексе и тем самым отдать супружеский долг вполне могла привести к разводу против ее воли. Слишком узкое или поврежденное влагалище, гермафродитные морфологические отклонения или травматическая болезненность секса могли затруднить или вообще сделать невозможной половую жизнь. Если муж желал получить развод по этой причине, для обследования жены могла созываться комиссия из опытных обладающих медицинскими познаниями матрон, и в результате жена могла оказаться разведенной. Мужчин, по правде говоря, мало трогала эта горестная участь супруги.

Зато мужчин сильно беспокоила собственная неспособность заниматься сексом из– за того, что на современном медицинском языке называют эректильной дисфункцией, а также их беспокоило то, что женщины могли обвинить мужа в половой немощи. В Англии такого мужчину могли отослать к эксперту, который бы проверил потенцию его гениталий. В позднем Средневековье роль такого эксперта играл врач, как в случае с жившим в Париже XIV века незадачливым супругом Жаном Карре, чью «немощь» (inhabilitas) удостоверили магистры Жильбер де Серсето и Гильом Буше¹⁷². Если специалиста– медика по каким-либо причинам найти не удавалось, обращались к другим проверкам. В Англии могли созвать жюри из числа проституток, которые и проверяли, способен ли женатый мужчина в нужном случае возбуждаться. Затем они сообщали свое заключение суду.

Священнослужитель наблюдает за супружеским половым актом Миниатюра из манускрипта Джеймса ле Палмера «Всякое благо». До 1375 г.

Такая напряженная ситуация не очень– то располагала мужчину демонстрировать свою способность заниматься сексом с супругой, однако это не удостаивалось внимания. Ведь в конце концов каждое супружеское соитие происходило под угрозой развода. Точно так же весьма унизительным для мужчины было то, что после «экспертизы» проверявшие его потенцию проститутки в открытую бранили его за то, что «вздумал жениться на молоденькой, а сам обманул ее, если не мог ублажать ее получше, чем тут нам показал». Впрочем, то же самое мужчина мог услышать в свой адрес и от своей разочарованной супруги, желавшей удовлетворить свой сексуальный аппетит¹⁷³. Ведь женщины не только помешаны на сексе, но и к тому же вздорны и сварливы. Так что если супруг не удовлетворял свою вторую половину, он мог услышать много интересного о себе.

К тому же мужчина мог опасаться, что его жена получает удовольствие от его унижения и даже сама послужила его причиной. Константин Африканский в одной из глав своего труда, названной «О тех, кто не может соединяться узами брака», писал о таких злонамеренных женщинах, которые наводили порчу тем, что калили над огнем бобы, а потом клали их в постель того, кому хотели навредить, или у двери в его опочивальню. Закаменевшие постельные бобы определенно вызывали импотенцию, которую «излечить под силу скорее Божьей помощи, чем человеку»¹⁷⁴.

Как считалось, заклятия на пенисы насылали те женщины, которых эти мужчины отвергли или оскорбили презрением. В XIII веке Фома Чобхэмский записал, что в Париже одна чародейка наслала проклятие половой немощи на мужчину, который бросил ее, чтобы жениться на другой, и тот действительно лишился мужской силы. Она прочитала заклятие над замком со вставленным в него ключом, а потом замок и ключ выбросила в разные колодцы. В итоге мужчина стал импотентом. Потом чародейку обнаружили и заставили признаться в содеянном. Отыскали замок и ключ, и едва только ключ отомкнул замок, к мужчине вернулась потенция и он смог заняться сексом с женой¹⁷⁵. Так что сексуальные желания женщин, даже если отношения с ними были уже в прошлом, таили в себе нешуточную угрозу мужским репутациям и телам.

Неверность в браке

Даже мужчина, чей пенис «находился в хорошем рабочем состоянии», и тот не всегда мог удовлетворить сексуальное желание своей жены. И потому мужчины очень переживали, как бы их жены не стали искать полового удовлетворения на стороне. В конце концов, мы помним, что говорил Боккаччо: «…один петух может ублажить десять кур. Но даже десять мужчин не смогут ублажить похоть одной женщины»¹⁷⁶.

Предметом всеобщей озабоченности в Средние века была точка зрения, что в целом женщины всегда доступны для секса и всегда готовы обманывать законных супругов. Сексуальные хищницы, как считалось, где угодно отыщут себе любовников, только бы удовлетворить неуемный жар своего

ИзменаМиниатюра из «Романа о Розе»

любострастия. В средневековых умах это легко связывалось с интересом женщин к своей наружности. Как мы уже говорили выше, интерес женщин к роскошным нарядам и украшениям объясняли их предполагаемой похотливостью. Стоило женщине нарядиться или красиво причесать волосы, ее тут же начинали подозревать в желании разжечь вожделение, притом не у супруга, а в посторонних мужчинах. Один отвергнутый муж в «Романе о Розе» жалуется на неоспоримую истину, что «кто в жены женщину возьмет, Тот глупость всю свою поймет»:

Так неужели для меня С того Вы хорошели дня?! – Все люди видят эту ложь, Теперь и правды не найдешь. Я отношусь с большим презреньем Ко всем нарядам, украшеньям, Что носите Вы лишь для тех, Кто поднимает Вас на смех. Развратников таких полно – Вы, видно, с ними заодно. Кому Вы говорите сказки? Вы врете людям без опаски.

Мне Ваши бусы не по нраву, Вы носите их не по праву! Наряд сей может быть надет, Когда со мной Вы тет– а-тет. Зачем на танцы в нем ходить – Бесстыдников с ума сводить?¹⁷⁷

Так что неудивительно, что встревоженные отцы без устали заклинали своих дочерей не красить лица. И если они желали выставить свою дочурку выгодной партией для брака, им надлежало в первую очередь показать чистоту ее помыслов и отсутствие интереса к сексу за пределами супружеской опочивальни. Именно поэтому они старались позаботиться о том, чтобы дочери не следовали последней моде и не лелеяли связанные с ней сластолюбивые замыслы.

Если мужчин так сильно тревожило, что вверенные их попечениям женщины непростительно много заботятся о своей внешности и тем обнажают свой интерес к неприемлемым или внебрачным любовным похождениям, ничто не мешало им обратиться к испытанному средству: проповедники рекомендовали прихожанам держать своих жен, сестер и дочерей в неприглядности, дабы они не решались покинуть дом и завести интрижку. Так, английский проповедник Одо Черитонский (ум. ок. 1247) давал следующую рекомендацию по содержанию привлекательных жен и дочерей: «всем отцам семейств надлежит связывать их волоса в узел и подпаливать их. А одевать их надлежит в рубища, нежели в драгоценные наряды. Ибо тогда они не осмелятся и носа из дому высунуть»¹⁷⁸. Вдобавок иной раз обойдитесь с ними погрубее, и тогда отобьете у ваших родственниц всякое желание искать секса, которого они так отчаянно хотят.

Страх за сексуальную невоздержанность женщин был достаточно силен и временами приводил к принятию соответствующих законов. Так, начиная с 1288 года в Болонье появились законы против прелюбодеяния. На мужчин накладывался штраф в зависимости от их положения в обществе и достатка – от 30 до 50 фунтов. Зато «повинная в прелюбодействе жена приговаривалась к штрафу в сотню фунтов, каковая сумма для уплаты могла быть взята из ее приданого»¹⁷⁹.

Женская неверность тревожила общество куда больше, чем неверность мужчин. Помимо того что в расчет не принимались никакие жизненные обстоятельства женщины, так еще и штраф назначался вдвое больший, чем состоятельному мужчине. К тому же штраф взимался напрямую из приданого женщины, то есть из средств, которые она, выходя замуж, принесла в семью и которые обычно предназначались ей для свободного распоряжения.

Поскольку женщины считались более сексуально озабоченными, чем мужчины, им требовалось более суровое наказание, способное удержать их на стезе добродетели. Тем более что неверная жена могла зачать ребенка от другого мужчины, ее неверность представляла экзистенциальную угрозу самой сути брака. Наказания вроде высокого штрафа считались необходимыми, чтобы подчеркнуть серьезность последствий, к которым могла привести женская распущенность, и не только потому, что женщины от природы похотливы, но и потому, что среди действовавших в те времена институтов брак не должен был поощрять секс. Женщин из знатных и богатых сословий – а на данную категорию как раз и были рассчитаны денежные наказания за неверность (женщин из низших классов обычно не подвергали такому наказанию, поскольку у них если и было приданое, то очень скромное) – особенно подозревали в интересе к внебрачному сексу по тем же причинам, по каким они в первую очередь вступали в брак.

Для средневековых европейцев брак был семейным институтом и церковным таинством, как мы увидим в главе 4. И поскольку женитьба существовала в основном для того, чтобы производить на свет потомство, для некоторых семей брак стал средством для заключения разного рода сделок.

Выгоды от скрепления двух семейств посредством брачных уз в наибольшей степени иллюстрируются династическими браками, заключавшимися для укрепления политических союзов и рождения законных наследников, которым предстояло продолжить династические линии. Королевские дома и родовитая знать, чьи богатства и власть надлежало сберегать и умножать для передачи следующим поколениям, ценили роль женщины в первую очередь как матери, а сам брак – как способ узаконить рожденных детей в качестве наследников. В средневековой Европе браки между представителями могущественных родов не были основаны на симпатии или любви между брачующимися. Такие браки представляли собой сделки, скрепленные церковным таинством.

Для скрепления брачного соглашения и для того, чтобы доказать, что в будущем возможно появление наследников, требовалась кон-сумация брака посредством секса между супругами. Правда, перспектива такого обязательного секса не всегда вызывала радостное предвкушение у кого-либо из супругов. Вы бы тоже не особенно радовались, если бы родители решили, кто станет вашим единственным сексуальным партнером.

Не стоит думать, что будущим женихам и невестам не давали вообще никакого слова в выборе второй половины. Напротив, им обычно предоставлялось право отказа; де Ла Тур Ландри, как мы видели в главе 2, утверждал, что женихи отвергают девиц, если у тех косят глаза¹⁸⁰. И все же браки, особенно среди знатных особ, были нужны не для того, чтобы соединять любящие сердца. Напротив, по мнению людей Средневековья, романтическая любовь у богатых людей могла существовать исключительно за пределами брака. В такой любви семейные интересы никакой роли не играли, и возлюбленных выбирали только по сердечной склонности. В самом деле, именно истории внебрачной любви составляли основу одного из самых популярных и долговечных жанров средневековой литературы – куртуазного романа.

Куртуазная любовь как форма литературы повествовала о любовных похождениях в кругах придворной знати. Как жанр куртуазный роман выступал зеркалом тех любовных отношений, которые существовали в утонченном светском обществе, и помогал устанавливать, закреплять и распространять такой тип отношений на всем пространстве средневековой Европы. Куртуазная любовь была прерогативой знатных особ, однако порожденная ею литература пользовалась большой популярностью среди всех слоев населения. Это легко понять, если вспомнить, что и в наше время персонажами романов нередко становятся представители аристократии прошлых времен, однако читать такие истории могут люди вовсе не знатного происхождения.

Сцена прелюбодеяния из книги «Рыцарь башни»

Куртуазная литература стремилась отображать романтические и сексуальные отношения особ, которые находились при дворах знати. Богатые и в известной степени праздные, они проводили свои дни в роскоши, окруженные большой свитой. Двор всякой особы королевского или знатного рода включал в себя огромное количество молодых людей. Девушки были domicellae, то есть придворными дамами, а юноши – пажами, оруженосцами или рыцарями. В обязанности приближенных дам входило носить за госпожой шлейф, когда она направлялась в часовню, а также помогать ей в занятиях вышиванием. Обязанности оруженосца или рыцаря предполагали участие в вой нах или дипломатических миссиях. И мужчинам, и женщинам положение при дворе открывало возможности заработать доброе имя и, возможно, заключить выгодный брак. Утонченная и необычайно насыщенная условностями жизнь придворных отражала власть и богатство, которыми они обладали. И потом, когда изысканные дамы и кавалеры изо дня в день пребывали в одном и том же тесном кругу придворных, неудивительно, что между ними нередко вспыхивал взаимный интерес, который мог быть даже сильнее, чем тот, что они испытывали к своим законным супругам или нареченным.

Это привело к тому, что в большинстве случаев романтические отношения возникали между замужними дамами и неженатыми мужчинами из их окружения. Придворные создали для себя сложный этикет романтических отношений с тщательно продуманными правилами, основанными на ряде богословских и философических представлений о женском и мужском полах. Этим правилам обучали каждого из новоприбывших ко двору юношей и девушек, пока не искушенных в любовных делах. Однако нельзя было заводить какие угодно романы. Существовали неукоснительные предписания в отношении того, как надлежало себя держать, а также как и к кому питать любовные чувства. Наилучшие примеры мы находим в трактате «О любви» (De amore), написанном в XII веке Андреем Капелланом, как предполагается, для графини Марии Французской (1145–1198), дочери Алиено-ры Аквитанской (1122–1204). Сочинение примечательно тем, что его можно воспринимать и как сатиру, и как серьезное рассуждение. Впрочем, если нас интересуют средневековые

сексуальные обычаи и нравы, истинные намерения автора нам неважны. Возможно, он описывал придворную жизнь, в которой обставленные множеством условностей любовные отношения преобладали настолько, что потребовалось даже практическое руководство для влюбленных; а может быть, он насмехался над культурой, которая была настолько распространенной, что читатели легко понимали юмор, заложенный в тексте. Какими бы намерениями ни руководствовался Андрей Капеллан, из его трактата мы можем многое узнать о преобладавшей в те времена любовной культуре.

Вместе с тем на комический характер трактата намекает само имя автора. Если Андрей и правда был капелланом, то есть духовным лицом, он, пожалуй, был бы последним человеком, к кому влюбленный обратился бы за советом по части куртуазной любви. Однако самого Андрея это нисколько не смущало. Он заверяет своего друга Вальтера, которому, собственно, и адресует свое наставление (и который мог быть вымышленной фигурой), что, клирик он или нет, он «на собственном опыте изучил» предмет, называемый им «искусством любви»¹⁸¹. В конце концов, «…клирики житьем их продолжительным во праздности и в изобильной пище предо всеми прочими людьми естественно предрасположены к искушению телесному», и потому у Андрея, вероятно, была возможность постичь некоторые премудрости любви.

Трактат, чем– то напоминающий современные «руководства по съему» от опытных пикаперов, представлял собой свод правил, а также поучительных сценок и диалогов, с помощью которых автор объяснял мужчинам, как соблазнять женщин. Для начала Андрей наставляет своих читателей, что «любовь есть некоторая врожденная страсть, проистекающая из созерцания и неумеренного помышления о красоте чужого пола, под действием каковой страсти человек превыше всего ищет достичь объятий другого человека». Далее разъясняется, какие типы любви возможны и между кем и кем она может быть: любовь возможна лишь между лицами разного пола, и в их отношениях «любовь всегда либо прибывает, либо убывает»; при этом уточняется, что любовь может быть между людьми состоятельными, поскольку «когда бедность подступает, то иссякают источники любви, ибо сказано: нет у бедности средств питать любовную похоть». Взамен простонародье должно совокупляться просто «как лошадь или мул». Вот так, ничего не скажешь¹⁸².

Верный своему духовному званию, Андрей установил для любовников возрастные пределы, после которых любовь недопустима: для мужчин – после шестидесяти лет, для женщин – после пятидесяти, потому что «в этом возрасте природный жар начинает терять свою силу, а природная влажность сильно возрастает». Дается также уточнение, что юноши «к любви не вхожи», пока не достигнут 14 лет,

Трубадур под окном дамыМиниатюра из «Манесского кодекса». Между 1305 и 1315 гг.

а девушки – пока им не исполнится 12 лет, поскольку до этого возраста нельзя говорить о половой зрелости. Романтическая любовь, о которой повествует Андрей, доступна только физически полноценным мужчинам и женщинам, а для слепых исключена, поскольку они не могут видеть своих возлюбленных. Точно так же не следует любить монахинь, а вот священнослужителям это доступно. Кроме того, нельзя любить проституток, ибо «в женщине, про которую тебе известно, что она в обмен на свою любовь желает денег, должно видеть смертного врага»¹⁸³.

Однако Андрей не только устанавливает границы для любви, но и раскрывает читателю способы обольщения. Он придумывает различные диалоги между мужчиной и дамой, чьей благосклонности он добивается, причем указывает, как лучше всего подольститься к женщинам разных классов в зависимости от того, к какому из них принадлежит сам мужчина: к среднему классу, к дворянству или к высшей знати. Во всех случаях положением владеют мужчины, а женщины, любви которых они добиваются, отвечают на ухаживания так, как предписано. Главная уловка мужчины – преподнести свои льстивые речи в правильной манере, исходя из разницы положений его самого и дамы его сердца, чтобы она подарила ему свою любовь и свои «объятия». Мужчине, достаточно непредусмотрительному, чтобы соблазниться красотой молодой крестьянки, Андрей (почти не считавший крестьян за людей) дает возмутительный совет не колеблясь брать то, чего возжелал, и принуждать к объятиям силой. То есть Андрей здесь дает свое разрешение на изнасилование¹⁸⁴.

Помимо руководства по соблазнению Андрей также создал описания окружающих любовь обстоятельств, для чего привел серию воображаемых «Судов любви», решения по которым выносили Алиенора Аквитанская и ее дочери. У нас нет достоверных свидетельств, что королева и члены королевской семьи действительно судили по таким делам, зато нам известно, что к XIV веку сочинение Андрея уже использовалось как руководство Судом любви в Барселоне под эгидой короля Арагона Хуана I Охотника (1350–1396) и его супруги Иоланды де Бар (ок. 1365–1431). Поскольку трактат «О любви» Андрея Капеллана во множестве экземпляров дошел и до XV века, видимо, еще многие после арагонской королевской четы пользовались этим руководством, чтобы приятно проводить время за решением важных вопросов, кому и с кем должно заниматься сексом¹⁸⁵.

Суд любвиМиниатюра из сборника стихов герцога Орлеанского

Как на практике, так и в теории Суды любви могли решать некоторые возникающие в отношениях проблемы. Трактат «О любви» предлагал рекомендации на разные случаи, скажем, как поступить рыцарю, который вместо себя отправил к даме, которой он добивается, посланника, а та влюбилась не в рыцаря, а в того самого посланника (отлучить обоих провинившихся от вежливого внимания общества); может ли продолжаться любовь, если рыцарь по неведению соединился любовью с родственницей (не может, даже если бы вовлеченная в них дама и желала этого); должна ли дама принять назад любовника, когда он из желания испытать постоянство ее любви солгал ей, что удаляется искать объятий другой дамы, но потом вернулся и во всем признался (ей надлежит впасть в отчаяние, когда он скажет, что уходит от нее, и приветствовать его, когда он вернется к ней и признается в своей уловке).

Особенный интерес для нас представляет случай 17-й, где рыцарь был влюблен в даму, которая была связана любовью с другим, и получил от нее надежду, что «если ей случится потерять любовь того возлюбленного, то, без сомнения, ущедрит она любовью своей названного рыцаря». Вскоре она вышла замуж за своего любовника, и рыцарь стал требовать от нее обещанной ему любви, потому что ей не положено любить своего мужа. Она же отвергла его и презрела его логику. Тут, как утверждают, вмешалась королева Алиенора и сказала: «не имеет любовь силы меж состоящими в супружестве. Посему и предлагаем, чтобы означенная дама предоставила рыцарю обещанную ею любовь»¹⁸⁶.

Пожалуй, трудно еще яснее продемонстрировать природу брака в высших сферах европейского средневекового общества. Даже если кому– то и выпадало счастье заключить брак по любви, сами его устои рисковали свести на нет эмоциональную привязанность, которая, собственно, и побудила влюбленных связать себя церковными и правовыми узами. Более того, женщину можно было приневолить к любви. Ее желания в расчет не принимались, поскольку ей нельзя было доверять в том, что она подарит свою любовь тому, кому следует. Женщину могли просто направить на связь с «правильным» мужчиной, а сама она проявляла достаточно покорности, чтобы довольствоваться объятиями указанного ей любовника. Если она была глупа и смела вообразить, будто ее любовь должна и сможет продлиться после свадьбы, то, к счастью, Суд любви быстро помогал ей развеять эту иллюзию.

Действительно, практически все приведенные у Андрея Капеллана типичные случаи свидетельствуют о том, что женщинам редко позволялось самим выбирать предмет любви. Исключение составляет случай 11-й: у одной дамы искал любви некий добрый и разумный муж, а следом муж еще достойнее первого тоже стал настоятельно просить ее любви, и в этом случае Суд любви постановил, что «оставляется на усмотрение дамы, к кому она изберет склонить слух, к хорошему или к лучшему»¹⁸⁷. Во всех прочих делах Суд любви, не спрашивая мнения дамы, по своему усмотрению распоряжался ее любовью и сексуальными милостями, считая, что они должны быть отданы ею кому– то, кто не был ее супругом.

Через все придуманные Андреем диалоги, как и через «судебные» дела, красной нитью проходит мысль, что женщины не более чем пешки в любовных играх и не заслуживают высказывать свое мнение. Андрей все время подчеркивает, что дамы должны беспрепятственно даровать любовь своим поклонникам, и заверяет своего друга Вальтера, что дамы так и сделают: отдадут свою любовь (а следом и желанный секс) всякому мужчине, который подступится к ним с правильными речами и обхождением. Послушать Андрея, так придворные дамы не более чем алгоритмы – следуй правильному порядку действий, и результат гарантирован. Они так сексуально озабочены и так недалеки умом, что всякому мужчине, который должным образом польстит им, уступят легко, лишь бы увильнуть от скучных обязанностей перед своими супругами.

Даже написав целый трактат о соблазнении и его правилах, Андрей продолжает настаивать, что мужчины должны воздерживаться от куртуазной любви и внебрачного секса ради своего блага и блага соблазняемых ими женщин. Андрей напоминает своим читателям– мужчинам, что «любовь