Текст книги "Как выжить женщине в Средневековье. Проклятие Евы, грех выщипывания бровей и спасительное воздержание"

Автор книги: Элеанор Янега

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Сексуальное самоудовлетворение Откровенно сексуальная женская природа, как и предполагаемые риски для здоровья на почве воздержания, порождали страхи, что женщины в любой момент могут заняться самоудовлетворением. Альберт Великий считал, что вожделениям такого рода особенно подвержены достигшие половой зрелости девушки; они склонны предаваться эротическим фантазиям о мужчинах и их гениталиях, а сами в это время «часто с силой теребят себя пальцами или какими-либо иными приспособлениями до тех пор, пока сосуды, будучи расслаблены от жара, вызванного трением и соитием, не приведут к выделению семенного гумора… и тогда в паху у них все утихомиривается и они делаются более целомудренны»²⁰⁹. Отсюда можно предположить, что мастурбация, по крайней мере среди молодых девушек, расценивалась средневековыми докторами как реакция на медицинскую проблему и телесная потребность. Девушки поступали во многом так же, как медик– профессионал, когда ему требовалось избавить свою пациентку от неудобств избыточного семени. Как мы видим, к вопросу о «сольном сексе» Альберт Великий подходит в основном с клинических позиций и переводит в медицинскую плоскость расхожий афоризм «девочки есть девочки». Раз женщины вечно озабочены сексом и им даже по медицинским показаниям необходимо избавляться от своей спермы, значит, вполне объяснимо, если не сказать похвально, что при крайней нужде они прибегают к мастурбации.

Зато богословы не слишком торопились извинять такие половые непотребства. Многие утверждали, что необходимо пресекать две скверны, под которыми подразумевали то, что сегодня называется мастурбацией, и лесбийский секс. А все потому, что средневековое сознание, особенно в размышлениях о женской сексуальности, обычно связывало секс между двумя женщинами и самоудовлетворение. Так, в VII веке епископ Феодор Кентерберийский (602–690) записал в «Покаянной книге Феодора» следующее:

12. Если женщина совершает грех с женщиной, надлежит наложить на нее епитимью продолжительностью в три года.

13. Если она практикует уединенный грех, надлежит наложить на нее епитимью такой же продолжительности.

14. На вдову и на девицу накладывается одинаковая епитимья. Если блудодеяние совершила та, у коей есть муж, она заслуживает большего наказания²¹⁰.

Как мы видим, Феодор не делал различия между женщинами, совершавшими блуд друг с другом, и теми, кто сексуально самоудовлетворялся, однако определенно считал, что грех тяжелее, если женщина, имея надлежащий источник сексуального удовлетворения – мужа, предпочитает пренебречь им ради запретного деяния.

Точно так же Бурхард Вормсский в своем «Декрете» подталкивает священников на исповеди спрашивать женщин, пользовались ли они страпоном для секса с другой женщиной и применялся ли он к ним. Как за это наказывали? «Покаянием в продолжение пяти лет по законным святым дням». А на женщину, признавшуюся, что она мастурбировала, накладывалось покаяние «в один год по законным святым дням»²¹¹. Для Бурхарда очевидно, что секс между двумя женщинами и секс женщины с самой собой представляют собой грехи одного порядка, однако секс между двумя женщинами, на его взгляд, заслуживал более сурового наказания как грех большей тяжести.

Отнесение лесбийского секса и мастурбации к одной категории, по всей видимости, строилось на представлении, что оба деяния проистекают от чрезмерной сексуальной озабоченности женщин вместе с отсутствием возможности удовлетворять сексуальные желания в браке. Однако лесбийский секс, как и женская мастурбация, в отличие от секса с мужчиной, просто не считались сексом как таковым. Во многих богословских аргументах лесбийский секс преподносился как вопрос злоупотребления сторонними предметами в погоне за сексуальным наслаждением. Архиепископа Реймского Хинкмара (806–882) настораживало введение внутрь объектов, призванных служить заменой пенису²¹². Даже если женщина в этот момент была с партнером, такой секс все равно трактовался как мастурбация и прегрешение против «собственного тела».

Как же тяжело давалось понимание «сольного», равно как и лесбийского секса в системе взглядов, которая определяла секс как соитие разнополой пары, происходящее в миссионерской позе. Альберт Великий, который в своих рассуждениях о женской мастурбации больше упоминал «натирание пальцами», нежели введение внутрь посторонних предметов, и тот настаивал, что во время этого акта девушки «воображают себе укромные части мужчин». Подразумевалось, что если у женщин есть такая возможность, то они всегда предпочтут секс с мужчиной, но в кризисной ситуации обойдутся как смогут. А подразумевало ли это самоудовлетворение или секс с другой женщиной, всякий мог толковать по– своему.

Любовная ворожба

Притом что чрезмерное любострастие женской натуры таило угрозу либо для института брака, либо для здоровья мужчин, либо для здоровья самих женщин, если их похоть не находила выхода, были и те, кого тревожило, как бы повышенная сексуальная озабоченность не толкнула женщин на ворожбу. Бурхард наставлял священников вопрошать всякую женщину, не позволяла ли она себе, дабы сильнее разжечь в супруге любовную страсть, «брать живую рыбу, вкладывать себе во влагалище и держать там, пока рыба не испустит дух, а потом варить или жарить оную рыбу и кормить ею супруга»? За такое прегрешение женщине причитались «два года покаяния в назначенные постные дни»²¹³.

По правде говоря, не очень– то верится, что средневековые женщины действительно засовывали себе во влагалище живую рыбу и по ее издыхании приготовляли из нее кушанье для дорогого муженька. Совсем этого исключить нельзя, но в целом очень маловероятно, чтобы женщины проделывали такое, как бы ни были обделены сексуальной жизнью. Однако реальное положение вещей значило меньше, чем убежденность Бурхарда, что женщины еще и не на такое способны, и его опасения по этому поводу были настолько серьезными, что он предписывал священникам учинять прихожанкам допрос по этому поводу. Пусть женщины настолько охочи до секса, что не преминут удушить рыбку в своих гениталиях, если это сулит им любовные утехи побольше и покачественнее, – с этим еще можно было как– то примириться. Но совсем другое дело, что ради этого они готовы обратиться к темной ворожбе, рискуя погубить свою душу.

Попытки вмешательства в ход вещей явленной вселенной посредством колдовских заклинаний вызывали тревогу у богословов. В целом они полагали, что тот, кто осмелился вмешаться в божественный, то есть естественный порядок мира, не иначе как прибегнул к дьявольским средствам. Они принимали как должное множество природных чудес (например, электрических угрей или магниты), однако им надлежало рассудить, как действует магическое заклинание, и они не жалели чернил на пространные схоластические аргументы, доказывающие или опровергающие, что свершившееся могло быть достигнуто через ангельское заступничество. Крупным переменам по воле божественного провидения приписывали природу чудес, и они не могли свершаться под действием заклинаний. Однако если что– то в естественном ходе вещей менялось, чтобы поспособствовать сексу, сразу возникали подозрения, что это женщины призвали на помощь демонические силы. Сексуальность этих женщин несла угрозу не только их собственным душам, но и душам всех людей, кто состоял с ними в одной общине. В конце концов, силы ада, как во многом и женщины, редко когда удовольствуются достигнутым.

Бурхарда тревожило, что о дьявольских заклинаниях могли прознать и остальные члены общины. Ведь женщины по самой своей природе склонны сплетничать и разносить слухи, а учитывая их непомерное вожделение и влияние сил зла, стоящее за всяким любовным приворотом, не приходилось сомневаться, что женщины с кем-нибудь да поделятся запретным знанием. До женщин наверняка доходили слухи, что при помощи бобов можно извести мужскую силу или, например, усилить любовную страсть при помощи богомерзких рецептов с засунутой кое– куда рыбой.

Даже если оставить в стороне подозрения в ворожбе, богословы чувствовали, что женская сексуальность не чужда демонического свой ства. И потому нередко обвиняли женщин в том, что те околдовывают или привораживают мужчин чарами своей чувственности. Францисканский святой по имени Джерардо Каньоли (ок. 1267–1342) прославился способностью творить чудеса, за которые впоследствии удостоился посмертной канонизации. Одно из чудес состояло в умении изгонять любовную страсть из одержимых мужчин, «которых приворожила какая-нибудь дурная женщина». Так, к нему пришла одна мать с рассказом, что ее двадцатиоднолетнего сына «приворожила и сманила из дому женщина, изменявшая своему мужу». Мать молила его вмешаться и поклялась, что босой совершит паломничество в Пизу, если Бог вызволит ее сыночка, как она выразилась, из «дьяволовых силков»²¹⁴. Если вкратце, то Джерардо не подвел и сын той женщины смог избавиться от любовного вожделения, наведенного приворожившей его женщиной.

Точно так же святую Бригитту Шведскую (ок. 1303–1373) однажды призвали, чтобы попросить у нее заступничества за священника, привороженного чарами одной колдуньи и «сгоравшего как в огне от плотских соблазнов, да так, что всяких иных помыслов лишился, кроме грязных плотских вожделений». Он умолял Бригитту дать ему силы противостоять соблазну той женщины. Бригитта принялась горячо молиться за священника, и история закончилась тем, что развратная колдунья «схватила нож и взрезала им свой пах, истошно вопя всем, кто ее слышал, “Приди, мой Дьявол, и ступай

за мной”. И с этим нечестивым призывом на устах испустила дух в окаянстве»²¹⁵.

Излечение женщины от любовной лихорадки

Гравюра 1586 г., иллюстрирующая трактат Галена

В обоих примерах колдовские чары, способные помрачать мужские умы, и в одном из них – способные увлечь добродетельного мужчину на путь греха, исходили от дьявола, однако их проводником выступала женская похоть. В этих двух историях обращает на себя внимание совершенное безразличие к самой женщине, которая теоретически сама могла пасть жертвой дьявольских происков. Напротив, и действия целителей, и все сочувствие окружающих направлялись исключительно на «жертв» – мужчин, воспылавших любовной страстью к приворожившим их чародейкам. Никого не заботило, смогли бы героини подобных историй как-нибудь исправить свою жизнь, а в примере с Бригиттой шведской ужасная смерть женщины– колдуньи только приветствовалась. Общий посыл не вызывает сомнений: женская сексуальность считалась демонической силой, и чтобы устоять против нее, мужчинам приходилось прибегать к божественному заступничеству. Мужчины не несли ответственности за любовное наваждение и дьявольскую одержимость любовной страстью. Зато ее несли женщины. Они сами призывали на свои головы проклятие и навлекали его на взрослых мужчин, которые, очевидно, всё еще нуждались в материнской защите.

В конце XV века будоражившие общество тревоги по поводу интереса женщин к черной магии и их демонической сексуальности достигли кульминации. Страхи перед колдовством нашли отражение в трактате по демонологии и методам охоты на ведьм, которое называлось «Молот Ведьм» (Malleus Maleficarum). Принадлежавший авторству по крайней мере одного обеспокоенного распространением ведовства инквизитора Генриха Крамера (ок. 1430–1505), «Молот» должен был содержать аргументы в пользу существования колдовства и стать практическим руководством по его искоренению²¹⁶. На случай, если читателей «Молота ведьм» вдруг заинтересовал бы вопрос, зачем нужна такая книга, у автора был готовый ответ: женская сексуальность.

В «Молоте ведьм» есть глава с названием «О ведьмах, предающихся демонам. Почему женщины более склонны к колдовству?»²¹⁷. В ней приводится множество причин этой приверженности, являющих собой парад типичных средневековых убеждений о женщинах: они и легковерны, и «скорее подвержены воздействию со стороны духов», и «язык [их] болтлив. Всё, что они узнают с помощью чар, они передают подругам. Так как их силы невелики, то они жаждут отмщения за обиды с помощью колдовства» … «они более рьяно ищут, выдумывают и выполняют свою месть с помощью чар или иными способами… Подведем итоги: всё совершается у них из ненасытности к плотским наслаждениям»²¹⁸. Сколько бы ни было у женщин недостатков, главный состоял в их похотливости, поскольку указывал на то, что они легко поддаются соблазну дьяволом и потому служат проводниками демонической магии.

Согласно «Молоту», ведьмы приобретали колдовскую власть, заключая демонический договор с дьяволом, который скреплялся их плотским соитием. Затем ведьмы совершали колдовские обряды, чаще всего это были привороты, воспламеняющие сильную любовь, отвороты от любовных отношений и секса или заговоры на неспособность к деторождению, последнее – в случае когда ведьмы зажигались ревностью из– за того, что желанный мужчина вступал в любовные отношения с другой женщиной. В «Молоте» обсуждались животрепещущие темы, например могут ли ведьмы предотвращать зачатие или препятствовать чьим– то занятиям сексом; правда ли, что ведьмы, подвизавшиеся повитухами, делают аборты или передают новорожденных младенцев дьяволу; способны ли ведьмы создавать иллюзию, что от мужских тел отделяются половые члены и исчезают неведомо куда.

Это последнее заклятие поражало только мужчину, на которого было направлено, и ему казалось, будто его член исчез. При этом все остальные люди могли видеть, что у этого мужчины пенис находится на положенном месте, зато сам он не мог ни видеть, ни использовать его. А тем временем якобы исчезнувший член мог появляться в других местах к удовольствию ведьм, «которые такие члены в большом количестве, до двадцати или тридцати членов зараз, скрывают в птичьем гнезде или ящике, где они движутся, как живые, и принимают пищу»²¹⁹. Заклинание срабатывало через наведенный ведьмой обман чувств, но настолько мощный, что смятенные мужчины, как говорила молва, обращались за советом к Церкви и без стеснения спускали штаны, чтобы показать, что их члена нет на положенном месте.

Далее в «Молоте» рассказывалось, как ведьмы препятствуют эрекции, и они могли это делать по той причине, что секс ведет к греховности²²⁰. Приписываемые ведьмам способности намекают, что в Средние века и раннее Новое время люди с большой настороженностью воспринимали все, что касалось секса. Богословы держались общего мнения, что секс дозволителен, когда происходит в должном контексте, чтобы способствовать продолжению человеческого рода. Но даже при этом занятия сексом представлялись чем– то сомнительным. Идеальный христианин полностью должен был воздерживаться от секса, поэтому Бог время от времени все же допускал легкую сексуальную неудовлетворенность плоти, чтобы донести до людей суть своего замысла.

Но что еще ужаснее, чем украденные пенисы и исчезнувшие эрекции, предупреждал «Молот», так это то, что ведьмы, какого бы возраста они ни были, утоляли свою похоть друг с другом, а также с особами могущественными и влиятельными. Совратив законодателей и даже церковников, ведьмы приобретали способность повелевать ими, чтобы получить себе защиту или занять более высокое положение в обществе. От этих тайных, замешанных на сексе политических союзов рождалась «великая опасность», а именно «уничтожение веры»²²¹. Женская сексуальность была не просто чем– то избыточным и неприглядным. В ней заключалась сверхъестественная угроза самой ткани христианского мира и всякой надежде на справедливое правление.

Если все это кажется нам сегодня претенциозным бредом, то точно так же «Молот ведьм» восприняли и его первые читатели. Они в основном потешались над уверениями Крамера, что ведьмы существуют и что это католический догмат, а значит, просто необходимо было написать эту книгу²²². Не сказать, чтобы средневековые люди совсем не верили в занятия женщин чародейством, что следует из «Декрета» Бурхарда. Скорее, Крамер ловко и незаметно подменил тип творимого женщинами колдовства.

В X–XI веках Бурхард старался разубедить женщин в их суеверии, что будто бы ведьмы ночами летают по воздуху и участвуют в шабашах – полуночных сходках, на которых встречаются с демонами и друг с другом. Крамер, в отличие от Бурхарда, напрямую заявлял: «Итак, то, что ведьмы могут летать телесно, доказывается различными способами»²²³. И потому «Молот» призывал читателей принять то, что женщины действительно способны к такому чародейству, как перемещения по воздуху; и вообще, они не просто перенимают колдовские обряды где угодно и от кого угодно, поддаваясь своей женской природе и страсти к темным слухам, нет, они по собственной воле вступают в плотские договоры с дьяволом. Иными словами, люди Средневековья верили, что женщины питают склонность к различной ворожбе и пользуются ею для удовлетворения своих похотливых желаний. Позиции Бурхарда и Крамера различались тем, как они оценивали масштабы бедствия и правдоподобность всего того, что рассказывали о заподозренных в ведовстве женщинах отдельные люди.

Шабаш

Миниатюра 1460 г.

Большинство современников Крамера считали, что он хватил через край своими утверждениями, что ведьмы кишат везде и повсеместно, и потому не желали верить ему. В 1484 году этот деятельный инквизитор развернул в Тироле судебное преследование ведьм, однако суды все как один проиграл. Раздосадованный нелепыми выходками Крамера, местный епископ попросил его покинуть Инсбрук, потому что в городе разгорался скандал. Крамеру грозили неприятности с законом и обвинения в том, что некую Хелену Шой-берн, обвиненную им в ведовстве, он притащил в суд только из– за своего навязчивого интереса к ее половой жизни. Когда три года спустя он сочинил свой, так сказать, magnum opus, некоторые расценили это как апологию его провалившихся дел против ведьм и попытку сохранить лицо. При первой публикации большинство читателей сочли «Молот ведьм» смехотворным, а его утверждения недоказуемыми. Но Крамер продолжал отстаивать свою точку зрения, и его книга мало-помалу начала приобретать популярность.

Ко второй половине XVI века на смену сомнениям по поводу «Молота ведьм», тревожившим современников Крамера, пришло принятие. Его книга уже представлялась основательным трудом, учитывая ее объемность и широкое хождение, а злоключения самого Крамера на поприще ведьмоловства начисто забылись. Народившийся класс будущих охотников на ведьм усвоил идеи «Молота» и принял их за руководство к действию, что дало начало массовому преследованию ведьм и колдунов, которое позже назовут ведьмоманией XVII века. Притом что «Молот» представлял собой едва ли не самый исчерпывающий труд на темы пагубности женщин, колдовства и сексуальности, его основу составили воззрения на сексуальность вообще и на женскую сексуальность в частности, которые формировались на протяжении более чем тысячи лет. Представления о том, что женщины занимаются ворожбой, к тому же со специфическим сексуальным оттенком, были в средневековом сознании общепризнанны. Новшество «Молота» состояло в том, что его автор придал причудливым средневековым фантазиям современный лоск. Книга сообщала читателям, что женская любовная магия носит организованный характер. Что ведьмы сознательно путались с демонами и вместе летали на шабаши, где совокупно предавались непотребствам. Что это целое сообщество, и положить конец его бесчинствам следовало не в личном порядке во время исповедей, а поднявшись на борьбу всей Церковью.

Еще одно новшество, введенное «Молотом» и позже подхваченное охотниками на ведьм, предлагало применять к ведьмам физическое насилие. Так, в качестве одного из методов излечения от ведовства «Молот» рекомендовал «накинуть [ей] на шею полотенце и душить», пока «лицо не распухнет и не посинеет»²²⁴. По всей видимости, подобное насилие действительно принуждало ведьм возвращать мужчинам их половые члены, иллюзию исчезновения которых они умели наводить. А теперь сравните это средство с предшествующими наказаниями заподозренных в колдовстве женщин с помощью увещаний, поста и покаяния. Схожим оставалось лишь то, что именно на мужчин возлагалась обязанность бороться с ведьмами, и желательно до того, как эти грешные женщины нанесут урон мужским телам, доброму имени их рода, их душам и обществу в целом. Однако со временем вместо того, чтобы в обществе крепла уверенность в невозможности и неправдоподобности самой мысли, что женщины способны сближаться с нечистой силой, среди мужской его части во многих отношениях крепло более враждебное и более жестокое отношение к женщинам, которое даже получило организованную форму.

Глава 4 . Как жить

По большому счету, понятие «женщина и работа» современным обществом воспринимается как новое явление. До начала XX века, говорят нам, женщины не принимали участия в экономической жизни своего домохозяйства, по крайней мере не приносили в дом денег. В прошлые времена жизнь женщин протекала в пределах их дома, в заботах о домочадцах, а работой вне дома они либо не интересовались, либо их к ней попросту не допускали. И лишь в наши дни женщины пытаются «ворваться» в профессиональный мир и, как принято выражаться, «пробить стеклянный потолок», ограничивающий их профессиональные перспективы.

Все это вздор. Будьте уверены, что растить детей и вести дом – это изнурительная и неблагодарная работа. Всякий, кто когда-либо приглядывал за несколькими детьми и при этом старался выполнять все свои домашние обязанности, подтвердит вам, что это не тот род занятий, чтобы предаваться ему для развлечения. Домашний труд как в прошлом, так и сейчас требует много усилий и довольно тяжел, не зря же все состоятельные люди нанимают прислугу и перекладывают на ее плечи все, какие только можно, обязанности по дому. Справедливости ради отмечу, что труд по дому – это было то главное, что средневековое европейское общество ожидало от женщин. Женщинам надлежало выйти замуж. Надлежало стать матерями. Надлежало заботиться о детях и заниматься домоводством. Однако представления о женщинах и работе не ограничивались пределами домашнего очага.

В широком смысле женщины всегда были частью мировой экономики. И женский труд в досовременном мире был явлением повсеместным. Средневековый человек поднял бы нас на смех, заяви мы ему, что женщины его времени существовали в изоляции домашнего пузыря, начисто отрезанные от реалий труда и работы. В Средневековье женщины всех классов трудились и, более того, от них этого ожидали.

Работа средневековых женщин определялась их сословной принадлежностью и местом рождения. В сельской местности они, вероятнее всего, занимались крестьянским трудом или подсобной работой, если происходили из низов, а дочери из благородных семейств отправлялись служить при дворе крупного сеньора фрейлинами или даже домоправительницами. Что касается городов, то здесь женщины находили себе применение во множестве профессий, начиная с тяжелого труда прачки и переменно прибыльных занятий пивоварением или хлебопечением и заканчивая почтенными цеховыми ремеслами. Женщины из высших слоев общества тоже работали на придворной службе у сиятельных особ, в том числе королевских, а иногда выполняли поручения по дипломатической части и участвовали в важных церемониях. Между тем другие женщины желали посвятить себя религии и постригались в монахини или вступали в религиозные светские общины наподобие бегинок²⁰, где тоже не ограничивались одними только молитвами и трудились.

Женщины пекут хлеб Миниатюра из календаря. Середина XIII в.

Эта глава призвана пролить свет на трудовую жизнь средневековых женщин, чтобы мы лучше понимали, как жило Средневековье и кто делал всю необходимую для общества работу. Она объяснит, как был устроен производительный труд во времена, предшествовавшие появлению крупномасштабных отраслей, а затем мы вместе порассуждаем о том, что считать работой. Большинство структур общества, которые мы сегодня воспринимаем как данность, на самом деле появились недавно, чего никак не скажешь о нашей готовности не замечать женский труд как нечто маловажное только потому, что им занимаются женщины.

Материнство и брак

Одну из причин, почему нам так не хочется признавать в средневековых женщинах работниц, занятых производительным трудом, подсказывает нам сама средневековая эпоха, отводившая женщинам, строго говоря, две роли – жены и, самое главное, матери. Всякая девушка, какое бы место в обществе она ни занимала, бóльшую часть времени только и делала, что готовилась к своей будущей роли жены и матери в семье мужа. Родители делали все возможное, чтобы достойно воспитать свою дочь и не позволить ей стать «горькой досадой для нареченного», как выразился один из Отцов Церкви богослов Иоанн Златоуст (347–407)²²⁵. Именно поэтому, если в родительском доме незамужняя девица, например, получала образование, это во многом считалось инвестицией в ее ценность как предполагаемой невесты. Из хорошо образованных молодых женщин получались хорошие матери, поскольку в дальнейшем они могли сами обучать своих детей, как мы увидим дальше. От них также ожидалось, что они будут вести собственное домохозяйство, и это предполагало, что среди их качеств необходима некоторая финансовая хватка, а если под их управлением будет крупное поместье, то им еще предстояло распоряжаться многочисленным штатом прислуги и работников. Так что образование средневековым девушкам давали не из одного только альтруизма, чтобы развить ее ум ради ее собственного блага. Скорее, это была просчитанная маркетинговая стратегия и способ подчеркнуть ее достоинства как прекрасной будущей матери.

Особенное внимание к материнству и рождению потомства объясняется рядом причин. Как отмечалось в главе 3, для богатых сословий рождение законных наследников означало гарантию, что накопленное родовое богатство перейдет следующему поколению и послужит защите его интересов. Бедные семьи заводили детей не обязательно ради сбережения семейной собственности, а больше чтобы вырастить помощников по хозяйству. В аграрном обществе лишний работник в поле или на ферме всегда был необходим, и особенно если ему не надо было платить за труд. Впрочем, независимо от того, желали вы детей ради передачи наследства или ради помощи на ферме, вам предстояло преодолеть серьезную преграду – детскую смертность. Уровень детской смертности был чрезвычайно высок, причем не только в глухом Средневековье, но и фактически до начала XX века. По самым скромным оценкам, в возрасте до семи лет умирали от 20% до 30% детей, хотя некоторые источники называют цифру в 50%. И следовательно, чтобы произвести жизнеспособных наследников, семьям приходилось рожать детей в куда больших количествах, чем мы привыкли сегодня.

Производя на свет наследников, сколько их ни требовал супруг для продолжения рода, женщины подвергали свою жизнь реальной опасности, которая, впрочем, составляла непременный атрибут их положения и звания замужних женщин. В так называемом «Письме о святой девственности» (Hali Meiðhad), написанном в одном из центральных графств Англии, признавались боль, опасности, тревоги и горести матерей: «вынашивание [ребенка] сопряжено с отяжелением и постоянным неудобством; рождение ребенка сопряжено с болью, самой жестокой из всех, а иногда и со смертью; воспитание его сопряжено со многими часами утомления… Бога ради, женщина, … избегай этого превыше всех прочих вещей во имя чистоты своей плоти, во спасение своего тела и ради своего физического здоровья»²²⁶. Таким образом, средневековые авторы не обходили вниманием опасности и боль – настоящий труд²¹ деторождения и выкармливания младенцев. Материнство было работой, которую должны были выполнять средневековые женщины, и эта работа выжимала из них силы.

НовобрачныеКартина неизвестного художника. Ок. 1470 г.

Помимо рождения и воспитания детей само по себе положение жены предполагало выполнение определенного рода работ. Согласно Иерониму Стридонскому, «мужчины вступают в брак для того, чтобы кто– то вел домашнее хозяйство, утешал в болезни и помогал избежать одиночества»²²⁷. То же говорится в «Письме о святой девственности», автор которого прямо оспаривает идею о том, что женщины приобретают благо, отдавая себя во власть брака и материнства. Когда послушные будущие жены утверждают, что мужчина с его силой необходим как помощник в трудах и добытчик пропитания, а также что сам брак и несколько здоровых детишек способствуют богатству, «Письмо» возражает, что такое представление о замужестве намеренно вводит женщин в заблуждение и что за каждое преимущество, которое дает брак и материнство, женщине приходится платить слишком высокую цену. Для женщины замужество, настаивает «Письмо», означает не двоих в одной упряжке и не семейные радости, а «рабское услужение мужчине»²²⁸. Сколько ни приукрашивай брак, это никакой не любовный союз, а настоящий контракт, и заключая его, женщины подписываются на жизнь, полную изматывающего материнского труда, равно как и на работу наряду со своими мужьями, за которую не воздастся им и словечка благодарности в анналах истории.

Каждая средневековая женщина, запись о которой есть в исторических документах, упоминается там только как член какой-либо семьи или «жена такого– то мужа». При этом жене

Адам и Ева трудятся после изгнания из Рая Миниатюра. Между 1485 и 1509 гг.

предстояло стать мужу помощницей во всех делах и разделять с ним труды. Даже когда женщины внимали призывам Церкви и отвращались от материнства, чтобы посвятить себя Богу, в конечном итоге они убеждались, что монашеская жизнь тоже полна трудов. Точно так же одиноким мирянкам приходилось трудиться, чтобы обеспечивать себя, и общество специально находило работу для таких женщин, которые по каким-либо причинам не состояли в семейном домохозяйстве. Все эти женщины заслуживают называться работающими.

Крестьянство

Говоря о труде в средневековом обществе, мы в первую очередь говорим о крестьянстве. Бóльшую часть средневекового населения составляли крестьяне, иными словами фермеры, трудившиеся на небольшом участке земли, который они арендовали или которым обладали как собственностью. В Средние века до 85% населения Европы составляли именно крестьяне. Над большинством из них стояли землевладельцы, чаще всего местная знать или духовенство.

Подавляющее большинство крестьян – п римерно 75% всего населения – находились в зависимости от своего господина. Они были закреплены за земельным владением и рассматривались как его неотделимая часть. Сервы обязаны были оставаться на земле, принадлежавшей их сеньору, – им запрещалось по собственной воле переселяться на другое место. В случае ряда жизненных событий, например когда они вступали в брак или наследовали землю, им полагалось вносить сеньору определенную плату. Многие сервы были обязаны использовать в своем труде только принадлежавшие сеньору средства производства, например мельницы.