Текст книги "Тайна, покрытая глазурью (СИ)"

Автор книги: Екатерина Риз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– Мне едва исполнилось шестнадцать, когда мы познакомились. Тогда мне, конечно, казалось, что я его люблю. Он был светом в окне для меня. Дома всё было сложно, после смерти матери всё пошло не так, а тут… первая любовь. – Я невольно усмехнулась. – Он не был плохим. Просто он не знал, как жить правильно. В армии отслужил, а вернулся всё к тем же проблемам: мать пьёт, работы нет. А вокруг дружки такие же. Да и времена были… покруче. Отголоски девяностых, по телевизору только и говорили о том, что кого-то застрелили или взорвали.

Я вздохнула и замолчала, вспоминая наше знакомство с Толей. Я шла из магазина, с полной сумкой продуктов, а из-за угла он, в компании дружков. Взрослый, нахальный, и как мне казалось, уверенный в себе и самый смелый на свете. Тогда во дворе только о нём и говорили, называли бандитом, и были уверены, что он в банде. Его побаивались, а он лишь ухмылялся в ответ на все косые взгляды. Я была совсем девчонкой, и была уверена, что Толя Джокер способен абсолютно на всё. Я не была в него влюблена, нет, просто все вокруг так говорили, правда, шёпотом, уверенные, что делишки мутного соседа страшны и незаконны. И поэтому когда у меня оторвалась ручка у пакета, и он подошёл помочь, я мысленно посоветовала себе превратиться в тень и незаметно исчезнуть с его глаз. А он снова ухмылялся и кидал на меня весёлые взгляды. Я ему малявкой казалась, краснела от его внимания, и его это веселило.

– Он меня любил, я это знаю, – сказала я Андрею. – Ему больше некого было любить. Над ним друзья смеялись: столько девок вокруг, а он ко мне, малолетке, привязался, да ещё слушал, что я ему говорю. Это не сразу началось, я совершенно не собиралась вникать в его дела. Он, действительно, был связан с криминалом, но это было настолько мелко, что, мне кажется, ему самому порой неудобно было. А люди говорили, им же многого не надо. Если милиция интересуется – значит, бандит.

– Он был грабителем, Лиля. У него даже условный срок был.

– Я знаю, что ты мне рассказываешь?

– А твой отец знал?

Я смотрела на тлеющую сигарету, не спеша подносить её к губам.

– Ему было не до меня, он… пытался справиться с горем.

– Ясно. А Лиза, надо думать, занималась тем же. Искала утешения, бегая по мужикам.

– Ты говоришь гадости о моей сестре, – заметила я.

– Но я ведь прав?

– Нет, она меня предупреждала. Говорила, что Толя мне не пара. – Данилов посмотрел на меня, и я подтвердила его догадки. – Да, говорила, что мне стоит подыскать более подходящий вариант. Раз уж я созрела, – добавила я, усмехнувшись.

– Надо думать, что предупреждала как раз до того момента, пока у Джокера денежки не завелись?

Я мрачно кивнула.

– После ограбления инкассаторов. Всё получилось как-то само собой, – будто оправдываясь или не понимая, как такое могло произойти в моей жизни, проговорила я. – Они задумали это дело, абсолютно не понимая, как рискуют. Сплошная бравада, гогот и самомнение. Толя мне рассказал, с такой гордостью, а у меня от ужаса волосы дыбом встали. Я знала, что он не прав, понимаешь? Что он ошибается, что всё непродуманно, и ничем хорошим не закончится. И что мне оставалось делать? Молча ждать, когда его там убьют, или схватят и посадят? – Я снова помолчала, вспоминая собственные чувства и ожидания, что владели мною в то время. – Я жила им. Была уверена, что если с ним что-то случится, мне и жить не стоит. А Толя он… максималистом был. Он хотел всего и желательно побыстрее. Мы пожениться хотели, как только мне восемнадцать исполнится. Он обещал, что к этому времени заработает денег, и я ни в чём не буду нуждаться. А я ни в чём и не нуждалась тогда, – тише добавила я. – Я просто не могла понять, что такое «обеспеченное будущее, денег вдоволь и исполнение любого моего каприза», как он любил говорить. У меня и так всё было, у меня он был, и чтобы его не потерять, я начала думать за него.

– Никто не знал?

Я отчаянно замотала головой.

– Нет, никто. Я продумывала всё – каждую вылазку, каждое дело. По мелочам они с ребятами быстро работать перестали. Стало ясно, что лучше реже, но лучше. И больше. Я будто уравнения решала, я ходила к местам будущих грабежей, осматривалась, приглядывалась, время засекала… как в кино. А потом с Толей всё дотошно обсуждала. Андрюш, я не понимала, что я делаю. Я знала, что это плохо, что это преступление, но другой жизни не было. У него, по крайней мере. Я понимала только одно: если я ему не помогу, он всё равно сделает то, что задумал. Но кончится всё плохо. У него такой характер был – упрямый и взрывной. Он слушал меня только когда я ему помогала, отговорить никогда не получалось. Особенно когда ему стало везти. Появились деньги, пришла уверенность, что ему море по колено, да и я… угрызениями совести не мучилась. Толя был доволен, а я ещё больше. Через год мы уже жили вместе, в новой квартире, и у меня, как он и обещал, было всё, что можно пожелать. Он так быстро превратился из дворового пацана в преуспевающего человека, что никто ахнуть не успел. Купил себе квартиру, машину, а друзья превратились в подчинённых. Это не всех устраивало. Но у него к тому времени завелись серьёзные знакомства… успешная преступная деятельность без внимания не остаётся, сам понимаешь. Он злил ментов, ускользая каждый раз, и этим создавал себе определённую репутацию. К нему начали прислушиваться, его начали уважать. А потом он купил казино.

– Сбылась мечта? – догадался Данилов.

Я спорить не стала, кивнула, а Андрей поддакнул.

– Да, для дворового пацана – это серьёзный взлёт.

– Мне тогда казалось, что ничего не изменится. Что нам везёт, и что так будет всегда. Пока мы вместе – будет так. А, я была уверена, что мы всегда будем вместе. Я с Лизой тогда почти не виделась. Она искала себе мужа с положением, и несовершеннолетняя сестра, живущая с бандитом, ей была ни к чему. Наши дороги разошлись, и ни одну из нас это тогда не тревожило. Я только что школу закончила, я была влюблена, строила планы на будущее… У меня была жизнь. А потом её не стало.

Андрей сидел рядом, опираясь локтями на колени, и смотрел на заросли вишни неподалёку.

– Но он ведь тебя не сдал.

Я голову повернула, удивлённая его словами.

– Он меня любил! – Я даже разозлилась из-за того, что он заставил меня объяснять и даже доказывать. – Он знал, что он не выйдет из тюрьмы. Знал, что… всё плохо. Он хотел, чтобы я жила дальше.

Если бы Толя только знал, чего мне стоило это решение – жить дальше, без него. Я была так напугана, уверена, что жизнь кончилась, ведь без него я жизни не представляла. А тут на меня всё обрушилось – и дурная слава, и жестокая реальность. Все вокруг называли его грабителем и убийцей, и он таким и был. А я потерялась во всех этих разговорах, не понимая, почему раньше ему не сказала, не удержала, не вцепилась в него, в попытке удержать от дурных и ненужных поступков. Но он был уверен в своих действиях, и мне усомниться не давал. Это стало моей жизнью почти на два года, грабежи и разбой стали способом выжить и заработать деньги. Прошло десять лет, а я до сих пор с содроганием вспоминаю, что я делала и зачем. Я вспоминаю, как в ужасе сжимала кулаки в тот день, когда он отправился в областной центр, чтобы получить свою порцию славы. До этого я пыталась кричать, ругаться, умолять, но он меня не слушал. Сейчас мне уже кажется, что я предчувствовала, что он не вернётся. У него не было шанса. Я надеялась, ждала чуда, которое так и не произошло. И себя винила. Так же, как Данилов обвинил меня при первом откровенном разговоре, что это я отправила Толю Джокера на смерть; как Лиза обвиняла, уверенная, что я требовала от Толи всё большего, а он не мог отказать, потому что, по рассуждениям опять же моей сестры, мне никто не может отказать. Я ведь ведьма, которая не умеет любить мужчин, а умеет лишь руководить ими, порой окончательно подавляя их волю. Но, Бог свидетель, сколько раз, наверное, тысячи раз, я сама кляла себя за то, что не легла поперёк порога, что отпустила, что не помешала Толе совершить глупость, разрушившую его жизнь. За те два года, что мы были вместе, он прожил целую жизнь. Так, как любил – получил всё и в одночасье. Взлетел и разбился, упав. Оставив меня одну.

Нам удалось увидеться лишь раз, и то – спасибо Аркадию Николаевичу. Он вёл дело, и, кстати, верить в мою непричастность не спешил. При первых встречах смотрел с прищуром, чем меня ужасно пугал. Я ведь не была умной и прожжённой преступницей, как про меня писали, я впервые оказалась на допросе у следователя, меня допрашивали в течение нескольких часов, и я путалась в показаниях, я плакала, не понимая, что мне говорить и как пережить эту ужасную ночь. Я хотела домой, хотела позвонить папе, но больше всего хотела, чтобы Толя что-нибудь сделал, и мы бы уехали вместе… из этого города, подальше, к чертям, на край земли. Тогда я ещё не верила, что это действительно конец, и его не отпустят. Знала, что так и будет, но не верила.

– Он убил пять человек. Застрелил в упор. Ты слышишь меня, девочка? Для него всё кончено, но себя ты можешь спасти. Говори, что знаешь.

Со мной говорили вкрадчиво, потом зло, потом стучали кулаками по столу и даже пытались угрожать. Думаю, если бы я не пребывала в шоковом состоянии, могла бы испугаться, но в тот момент я думала не о себе. Я задыхалась, представляя Толю в камере. Задыхалась, думая о том, что ему не выйти на волю.

– С ней бесполезно говорить, – услышала я разговор следователей за дверью. – Она ничего не скажет, будет прикрывать его до конца.

– Может, и не знает ничего?

Я медленно расправила плечи, спина затекла от долгого сидения на стуле, и разомкнула судорожно стиснутые руки. Голову не повернула, но чувствовала чужие взгляды, за мной наблюдали. Меня била нервная дрожь, которую никак не получалось сдержать, а ещё ужасно хотелось пить.

– Знает, – произнёс глубокий голос. Это был голос Халеменчука, и я ещё понятия не имела, что этот человек на долгие месяцы станет моим проклятием. Уж не знаю, что его во мне так заинтересовало, я бы даже сказала, задело за живое, что он стал моей совестью и тенью. Даже после того, как Толю осудили, Аркадий Николаевич продолжал за мной приглядывать. А тогда, в обход всех правил, устроил мне встречу с Джокером. Короткую, но такую важную и необходимую для меня. Хотя, я знала, что он преследует собственные интересы. Дело вышло громкое, и Халеменчук горел желанием разобраться в нём до конца, и посадить всех причастных, даже если это будет несовершеннолетняя девочка. Все остальные, при взгляде на меня, видели лишь огромные несчастные глаза, в которых стояли слёзы, хрупкую фигурку и нервно сжатые руки, а Халеменчук всегда видел во мне большее. Тогда мне казалось, что страшное, сам же он теперь уверяет, что важное.

На том единственном свидании я только ревела. Рыдала, жалась к Толе, почти не понимая, что он мне на ухо лихорадочно шепчет. Халеменчук стоял в пяти метрах от нас, всё видел и понимал, но доказать не мог. А Толя встряхнул меня, поцеловал на прощание, а потом улыбнулся. Улыбнулся лёгкой, задорной улыбкой, которую я и запомнила навсегда. Ему было всего двадцать пять.

Он взял всё на себя, понимая, что у него выхода нет, а мне жить. А я словно очнулась. Вдруг осознала, что же мы – я! – наделали. А ведь с этим предстояло как-то жить.

Меня не оставляли в покое долго, таскали по допросам, очным ставкам, задавали вопросы по другим делам, грабежам, и мне всё тяжелее было делать вид, что я не в курсе. Отец попытался вмешаться, в праведном гневе требовал, чтобы его дочь оставили в покое, потому что она не может быть замешана в какие-то сомнительные делишки, мне кажется, он на самом деле верил в мою непричастность. Благодаря ему давление уменьшилось, и суд прошёл в глухой обороне для меня. Я говорила: нет, нет, нет! На все вопросы говорила: нет.

– Вы знали, чем занимается ваш жених?

– Нет.

– Вы знали, как он зарабатывает деньги?

– Нет.

– Вы участвовали в его преступной деятельности? Помогали хоть чем-то?

– Нет.

– Он рассказывал вам о совершённых им грабежах?

– Нет.

– Вы знали, что он собирается совершить убийство?

– Нет.

– Вы знали, кто заплатил ему за убийство?

– Нет!

Они задавали одни и те же вопросы, раз за разом. Мне с трудом удавалось их отслеживать, не путаться в показаниях, но труднее всего было не смотреть на Толю в той страшной железной клетке. Знала, что если встречусь с ним взглядом – сойду с ума, закричу, умру… не знаю.

Потом умер папа. Вскоре после суда, и мы с Лизой долго не могли прийти в себя от потрясения. Тогда и начали снова общаться. Во время следствия она предпочитала держаться от меня подальше, не желая связывать со мной своё имя, а когда мы остались с ней одни, вдруг стало ясно, что наша родственная связь, куда крепче, чем мы предполагали, по крайней мере, в это хотелось верить. Я пропустила год, не поступила в институт, просто не знала, какое заведение рискнёт меня принять, с моим известным на всю область именем. Я не жила, а пряталась в родительской квартире – и от чужой молвы, и от въедливого Халеменчука, который кружил вокруг, как сокол. К тому времени я уже знала, что он разведённый холостяк без детей, и решила, что ему, помимо меня, не на чем заострить своё внимание, хотя мог бы и работой заняться. Что у нас, мало криминала в городе? Ко мне он не приближался, но я всегда знала, что он в курсе всего, что происходит в моей жизни. Это, честно говоря, напрягало. Я его боялась, не понимая, почему он никак не хочет от меня отвязаться.

К моменту знакомства с Гориным, я уже знала, что жить прежней жизнью, с прежним именем не получится. Надо было что-то менять, и Лёшка оказался очень кстати. И я даже могу с уверенностью сказать, что он влюбился в меня с первого взгляда. Мой потерянный вид тогда к этому очень располагал. Я была несчастна, и Алексею Дмитричу, как истинному рыцарю, захотелось меня спасти. Мне даже особо уговаривать его не пришлось. Он, как близкий друг моей сестры, был осведомлён о приключившемся в моей жизни несчастье, но не думаю, что тогда всерьёз задумался о моей причастности к преступлениям Толи Джокера. Лёша мне сочувствовал, он смотрел на меня проникновенно, и боялся даже за руку взять. Я же ни о какой любви тогда не помышляла, я всё ещё ждала какого-то чуда, искренне верила, что Толя в любой день, в любой час появится на моём пороге, но в то же время от прошлого постаралась убежать. Я стала Лилей Бергер, далеко не сразу привыкнув к новой фамилии. Уехала на несколько месяцев из города, к тётке в соседнюю область, а когда вернулась, официально подала документы для поступления в институт. Даже экзамены сдала, довольно легко, кстати. И никто ничего не заподозрил, чего я, признаться, ждала со страхом. Ждала, что кто-то узнает, ткнёт в меня пальцем и крикнет:

– Это она, она, любовница убийцы.

Смирить этот жуткий страх смогла только через год. Перестала трястись и оглядываться, поверила, что нормальная жизнь ещё возможна. Только нужно жить правильно, тихо, никому не переходя дорогу. Да и Толя к тому моменту писать почти перестал. В каждом письме он просил меня не ждать, жить, за нас двоих жить, и ни о чём не жалеть. Это ведь был его выбор, а я его предупреждала… Я всегда была умной девочкой. Он меня любит и в меня верит. Я столько слёз над его письмами пролила. Уже встречалась с Гориным, практически жила с ним, потому что действительно нужно было дальше жить, и любила его по-своему, но был Толя, по которому я плакала и тосковала, даже в своей новой нормальной жизни с новым чистым именем. Я прятала его письма, и порой, оставаясь одна, попросту выла от тоски, не понимая, почему всё закончилось так.

– Он тебе пишет? – спросил меня Аркадий Николаевич как-то присев рядом со мной на скамейку в парке. Мы до этого не разговаривали полтора года, я лишь иногда замечала его на улице, но всегда гордо отворачивалась и спешила уйти, а тут он впервые решил заговорить со мной. И по этому поводу я не испытала никакого восторга. Покосилась недовольно, подумала отмолчаться, но не удержалась и огрызнулась:

– Вам-то что?

– Любопытно. Такая любовь… – Он, кажется, усмехнулся, а я разозлилась.

– Толи Джокера больше нет, разве не вы мне сказали это перед судом?

– Я. И я прав. Удивительно, что он до сих пор жив, но не думаю, что это надолго.

Мне с трудом удалось перевести дыхание, понадобилась минута, а потом я всё-таки повернулась к нему и спросила:

– Послушайте, что вам от меня надо? У вас острый психоз, а я ваш раздражитель?

Он усмехнулся, смотрел не на меня, а вдаль.

– Я просто за тобой приглядываю.

– Думаете, я замышляю переворот?

– А ты замышляешь? – Халеменчук на меня посмотрел и знакомо прищурился. Его взгляд в меня, как стрела в грудь вошёл.

Сказать мне было нечего, я лишь головой качнула, встала и пошла прочь. Думала, что после того, как он рискнул со мной заговорить, удовлетворил своё любопытство и теперь оставит меня в покое, но Аркадий Николаевич с завидным упорством продолжал появляться в поле моего зрения, вреда от его присутствия не было, и спустя какое-то время я поймала себя на мысли, что привыкла к его вниманию. А уж когда бизнес Олега пошёл в гору, я поняла, что смогу обмануть всех, кроме Халеменчука, моего безмолвного надзирателя. А он, кажется, только и ждал, когда я приду и скажу ему всё, как есть.

– Я знал.

– Я рада, – отозвалась я без всякого энтузиазма. – Так что? – Меня интересовал ответ на мой вопрос, а не его домыслы по поводу давнего дела.

Аркадий Николаевич прошёлся мимо парковой скамейки, той самой, на которой мы впервые заговорили год назад, туда-сюда, руки за спину заложил и молчал. Молчал долго, несколько минут, я вся извелась, пока наблюдала за тем, как проходит его мыслительный процесс. В конце концов, его взгляд остановился на мне, прошёлся оценивающе.

– Ты ведь винишь себя, – вдруг сказал он.

Я на секунду прикрыла глаза.

– Вас это так волнует?

Он головой покачал, после чего добавил:

– Ты не виновата. Таких, как он, ничто спасти не может.

– Когда-то вы были уверены, что я такая же.

– Я никогда так не думал, Лиля. Но за твоими испуганными глазками было что-то ещё, я никак не мог понять что же.

– Поняли?

– Кажется, да. И поэтому соглашусь. – Он улыбнулся, но не естественно, просто широко раздвинул губы. – Я к тебе привык.

Во мне радости и воодушевления было немного.

– Теперь вы сможете приглядывать за мной на законном основании.

– Когда-нибудь тебе это пригодится, девочка. С твоими-то амбициями.

Он лишь однажды позволил себе назвать меня «девочкой», даже когда я рыдала у него на плече после известия о смерти Толи, которое он мне и принёс, не повторился. Но иногда мне кажется, что Аркадий Николаевич знает меня лучше, чем другие, даже лучше, чем Лиза. Он не один год наблюдал за мной, изучал меня, присматривал за мной в самые тяжёлые моменты моей жизни. О чём-то он мне рассказал, но я уверена, что о ещё большем умолчал. Не знаю, почему он так ко мне привязался, но порой его отношение больше напоминало отеческое, даже позволял себе отчитать меня за беспечность или необдуманные шаги, и, как он и говорил, я уже не представляю своей жизни, не чувствуя его за своей спиной. И Аркадий Николаевич единственный, кто связывает меня с Толей, каждый день напоминает мне о нём, его слова, что нужно жить, за нас двоих. Добиваться, мечтать, любить за двоих.

Толя, наверняка бы, решил, что я спятила, найдя себе отдушину в лице бывшего следователя, который когда-то всеми силами старался меня усадить на скамью подсудимых рядом с ним, но я искренне привязана к Аркадию Николаевичу, знаю, что он сделает всё, что бы я ни попросила. Пути господни, поистине, неисповедимы.

Сигарета дотлела, я затянулась всего раз, так сосредоточилась на воспоминаниях. Я бросила её в траву, и лицо руками закрыла. На минутку, просто не видеть никого и ничего, справиться с эмоциями, как я это умею, и заставить прошлое убраться в тот закоулок моей души, который ему отведён. Самый дальний, самый тёмный. Я уже много лет повторяла себе: я не такая. Кто бы что обо мне не помнил и в чём бы не уличал, я верила, что я не такая.

Данилов меня за плечи обнял, к себе прижал, и я повалилась ему на руки. А он принялся меня укачивать, как маленькую. По волосам погладил и прошептал:

– Поплачь.

Будто мне нужно было его разрешение! Я и так рыдала вовсю.

В город мы вернулись на следующий день. Я к этому времени, конечно, успокоилась, и даже досаду на себя чувствовала за то, что так глупо разревелась перед Даниловым, да и вообще позволила втянуть себя в разговор о прошлом, обычно я этой темы всеми силами избегаю. А тут и погрустила, и поплакала, и на себя позлилась. О каком дальнейшем отдыхе могла идти речь? Остаток дня мы с Андреем провели в тишине, почти не разговаривали. Он ел мои пирожки с вишней, пил молоко и о чём-то думал, время от времени кидая на меня долгие взгляды. Взгляды эти меня не радовали: никому ведь не хочется предстать перед любимым человеком слезливой девушкой с тёмным прошлым, правда?

Перед сном мы немного прогулялись, держались за руки, но я всё равно чувствовала странную пустоту и отчуждённость внутри. Мне всё время казалось, что Андрей в любую минуту повернётся ко мне и скажет, что всё это слишком. Что он не готов… И, возможно, будет прав. В конце концов, мы знакомы всего ничего, и клятв друг другу никаких не давали, и кому знать, как не мне, какое сильное впечатление на людей производят факты из моего прошлого. Если они ненароком всплывают, я замечаю, как меняются лица и выражение глаз, да и само отношение ко мне новых знакомых. Поэтому не удивительно, что я десять лет жила, притворяясь ни в чём неповинной мышкой, боясь даже тень отбросить. А Андрей всё это вытащил наружу, буквально заставил меня каяться, пытаясь разобраться и добраться до сокровенных уголков моей души, вот только я ещё до конца не поняла, зачем ему моя душа, да и нужна ли она ему вообще. Этот вопрос меня сильно интересовал. И я томилась, мучилась, держалась за его руку, но молчала. Даже когда лежали на траве, на краю огромного поля, заросшего луговыми цветами и клевером, я молчала, до рези в глазах вглядываясь в темнеющее небо.

– О чём ты думаешь?

Я моргнула, вздохнула, не в силах справиться с расстройством, а смотрела в сторону. А потом меня посетила странная мысль о том, что именно может Данилова беспокоить. Я голову повернула и посмотрела на него. Андрей лежал рядом, подперев голову рукой, и на меня смотрел, очень внимательно.

– Я думаю о тебе, – сказала я. Не о нём, добавила я мысленно, будто надеясь, что Андрей это как-то услышит или поймёт без слов.

Он криво усмехнулся.

– И что думаешь?

На этот вопрос я не была готова отвечать. Плечом дёрнула, отвела от лица травинку. А Данилов наклонился ко мне и сказал:

– Я люблю тебя.

Дурацкие слёзы, которым не было ни конца ни края, снова на глаза навернулись, и я почувствовала себя ужасно глупой и чувствительной барышней. Хотя, в такие моменты растрогаться можно себе позволить, всё-таки мне в любви признаются. Но нервы не на шутку расшатались.

Андрей улыбнулся.

– Чего опять ревёшь?

Я слёзы вытерла и носом шмыгнула.

– Сегодня день такой. Поплачу, а завтра перестану.

Он лёг и рукой меня обнял. Подул лёгкий ветерок, и я к Данилову придвинулась, тоже обняла и голову ему на плечо положила. А он успокаивающе погладил меня по спине.

– Я тебе помогу, все решу, не переживай.

Я, минуту назад прикрывшая глаза, внутренне встрепенулась, насторожилась, но говорить что-то поостереглась. Его стремление что-то за меня решить льстила, но одновременно могла спутать некоторые мои планы. Это следовало обдумать, не торопясь, и постараться не вызвать у Андрея ненужных подозрений. Он ведь меня любит (захотелось улыбнуться), и я его люблю, а если это любовь, то Данилова стоило поберечь… не злить раньше времени и не лишать его иллюзий. Да и себе оставить свободу действий.

Что там с заповедями, которые он мне вчера озвучивал? Не ври, не ослушайся, не укради… Что ещё?

Я повалила Андрея на спину и поцеловала, со всей страстью. После чего заверила:

– Я не переживаю.

Город встретил нас поистине тропическим зноем. За городом такой удушающей жары не чувствовалось, а тут, казалось, асфальт готов расплавиться. А я в кроссовках. Мы ехали по центральной улице, когда я, заметив вывеску любимого обувного магазинчика, потребовала:

– Останови! – Хотя, это было даже не требование, я вдруг на сидении подскочила, ткнула пальцем в витрину и воскликнула: – Останови!

Данилов дико глянул на меня, на обочину резко съехал, а на лице серьёзное беспокойство.

– Ты что?

Мне стало немного стыдно, я поторопилась улыбнуться, стараясь сгладить впечатление от своего истеричного выкрика.

– Мне нужно… – Я снова на магазин указала. – Очень. Мне необходим антидепрессант, повесомее.

Данилов на вывеску посмотрел, глаза выразительно закатил, но спорить не стал, заглушил двигатель. А я, ощущая невероятный душевный подъём, заспешила в магазин. Я здесь была постоянной покупательницей, меня отлично знали все – и девушки-продавцы, и управляющая, даже с владельцем пару раз сталкивалась, – но я впервые появилась в магазине в простой футболке, шортах и кроссовках. Но мне в данный момент было наплевать, кто и что обо мне подумает. Мне нужны были туфли, и чем дороже, тем лучше.

При виде меня продавщицы немного растерялись, но быстро взяли себя в руки и заулыбались привычными вежливыми улыбками, которые стали вполне искренними, когда следом за мной в магазине Данилов появился. Девушки быстро смекнули, что мы вместе, окинули его любопытными взглядами, а потом кинулись за мной в соседний зал, так как я уверенно направилась к стеллажу с итальянской обувью, уже зная, что хочу. Я к этим туфлям давно присматривалась, они мне безумно нравились, но я знала, что ничего подходящего из одежды к ним не подберу, так как туфли были яркого лилового оттенка. Высокий наборный каблук, яркий цвет и маленькая золотая лилия для украшения. И стоили баснословных денег, на эту сумму можно было билет на самолёт до Милана купить, честное слово. Но сейчас мне было наплевать на все доводы разума, я хотела туфли. А уж после кроссовок, они мне показались сказочно прекрасными. Я перед зеркалом покрутилась, оценила длину своих ног в коротких шортах и на десятисантиметровом каблуке, и решила, что это без сомнения выгодная покупка. На любимого оглянулась, который тосковал у прилавка, и даже улыбчивые молодые девушки в шёлковых полупрозрачных форменных блузках его не веселили. Он на меня смотрел и чуть заметно усмехался. Я на пару секунд даже о туфлях позабыла, захотелось подойти и поцеловать его, за его такой собственнический терпеливый и пусть чуть насмешливый взгляд.

Я опустила глаза на носа лиловых туфлей и как мантру произнесла:

– Они мне нужны.

– Лиля Германовна, возьмёте? Очень хорошо смотрятся.

Я кивнула, и в порыве душевного подъёма даже решила не переобуваться снова в кроссовки, вообще про них позабыла. Ещё раз прошлась по залу, кидая в зеркала вокруг быстрые оценивающие взгляды, а краем глаза заметила, что Данилов подал кассирше банковскую карту.

– Тебе лучше? – спросил он, когда мы вышли из магазина.

Я серьёзно кивнула.

– Определённо.

– Замечательно.

И всю дорогу до моего дома щупал меня за коленку. Хотя, не только за коленку, наглости-то не занимать, за что в итоге и схлопотал по наглой руке, поднявшейся неприлично высоко. Но зато я улыбнулась, наконец-то, и на самом деле почувствовала себя лучше, свободнее и чуточку, но счастливее.

В квартире было душно. Я открыла настежь все окна, прослушала автоответчик, правда, прежде дождалась, когда Андрей пойдёт в душ, затем в холодильник заглянула, совершенно не помня, какие продукты у меня есть и, раздумывая, чем я любимого сегодня кормить буду.

– В кондитерскую поедешь? – спросил Данилов.

Я на часы посмотрела, прикинула, после чего головой покачала.

– Я Жоре позвонила, он без меня справляется. Поеду завтра.

– Бедный Жорик, – протянул Андрей с ноткой ехидства, но без намёка на моё такое явное безразличие к любимому делу.

Может, и стоило бы возмутиться по поводу его вредности, но я вместо этого поцеловала его в щёку, наконец-то, гладко выбритую. Поставила перед ним тарелку макарон с сыром – всё, что успела приготовить на скорую руку – и подала вилку. Данилов вздохнул уж как-то по-особому довольно, чем меня, признаться, насмешил.

Испортила идиллию Лиза. Хотя идиллия, о которой я говорю, и была несколько надумана и притворна, потому что к вечеру мы с Даниловым призадумались каждый о своих делах и способах решить имеющиеся проблемы, и лишь порой переглядывались, принимаясь старательно улыбаться друг дружке, в попытке скрыть свои мысли и даже некоторые подозрения. Это мне нравилось, щекотало нервы. Доверять друг другу полностью мы ещё не научились, мешало столкновение интересов, которое нам необходимо было преодолеть, и тогда, я уверена, всё встанет на свои места и молчать нужды не будет. Поэтому я не напрягалась и не переживала по этому поводу, была занята своими мыслями, в попытках решить головоломку, в которую в последнее время превратилась моя такая спокойная и ничем не примечательная, как казалось всем вокруг, жизнь. И надо сказать, решение у меня уже было. Но знать о нём Данилову, который, судя по некоторым моим наблюдениям, решил меня спасать, как истинный влюбленный, пока не стоило. Ни к чему его заранее волновать, право слово.

И вот в тот момент, когда мы уже никого не ждали, так как день клонился к закату, Лизка и появилась. Требовательно позвонила в дверь, я уже только от этого резкого звука напряглась, а уж увидев сестру на пороге, и вовсе не обрадовалась.

– Ты вернулась, – проворчала она, входя в квартиру. Обвинила в открытую: – И даже не позвонила.

– Я бы позвонила завтра.

– Завтра? – Лиза подозрительно прищурилась, глядя на меня. Окинула быстрым взглядом. – Что с тобой происходит? Раньше ты никогда не говорила – завтра. Раньше ты уснуть не могла, пока…

– Пока что?

– Пока тебя что-то не устраивало.

Я лишь плечами пожала. Потом спросила, не ожидая ни от сестры, ни от жизни ничего хорошего:

– Что-то случилось?

– Меня беспокоит Олег.

– Что он ещё натворил?

– Я думала, что ты в курсе. Ты ведь всё всегда знаешь.

– Лиза, не преувеличивай. Я же не Гудини, чтобы всё знать. Такому фокусу я не обучена. – Я как бы случайно встала у неё на пути, когда сестра хотела направиться в комнату, она непонимающе посмотрела, но потом всё же пошла на кухню, тяжело опустилась на стул у окна.

– Где ты была?

– Мне нужно было подумать.