Текст книги "Ведьмы цвета мака"

Автор книги: Екатерина Двигубская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Глава 21

Около входа в ателье собрались швеи, они пришли полчаса назад и ничего не понимали – обычно хозяйка никогда не опаздывала. Марина, осторожно ступая по земле, подошла к ним. Работницы удивлённо разглядывали её, как разглядывают дети красивых женщин, словно обнюхивая их лица.

Марина медленно открыла дверь и впустила людей. За окном повисло серое, лохматое тучами солнце, звуки природы словно тонули во влажности, разлившейся в воздухе. Марина стала всматриваться в лица. На них было одно выражение на всех – недоумение.

Неожиданно женщины с ожесточением посмотрели на хозяйку, потом на Ивана. От этих юрких, острых взглядов мужчина попятился.

– Девушки, случилось несчастье, нас ограбили. Какие-то пальто испорчены, какие-то придётся восстанавливать. Но мы дамы боевые и справимся!

С каждым новым словом Марина овладевала собой, голос наполнялся силой, фигура становилась подтянутой, румянец притекал к щекам. Иван с изумлением смотрел на свою женщину.

И вдруг на пороге Марина увидела Наташу. Девушка вошла и встала посреди подвала. Она озиралась по сторонам, на виске пульсировала вена, лицо вытянулось и походило на морду борзой, и стук её сердца бился в душные стены.

Где-то под потолком пролетела муха Саша, должно быть, сбежала от Веры Петровны.

Вера Петровна сидела у окна и протяжно смотрела на московское солнце, её лицо стало таинственным, черты сделались прозрачными, а голос звучал глубоко в груди, она шевелила сухими губами, отбивая рукой какую-то мелодию, потом вдруг встала, села и опять устремилась на солнце. Ей казалось, что солнечные брызги летят на землю и от этого по жухлой, поседевшей осенью траве бегают чёрные человечки. Вера Петровна гнала от себя тоску и чувствовала, что её семье грозит опасность, она собрала остаток сил и уставилась в небо. Она не знала – услышат её или нет, но её вера и желание объяснить и упросить были огромны, она страдала, заставляла страдать всю свою душу, ибо только страждущие будут услышаны. Тучи сделались тёмными и непроницаемыми, лиловые блики поползли по лицу Веры Петровны, дыхание остановилось, и её душа полетела ввысь, и от этого не было страшно, хотя она не помнила, чтобы за последние семьдесят восемь лет с ней случалось что-либо похожее.

Она летела через что-то густое и насыщенное, её волосы развевались на ветру, а руки больно, до изнеможения сжимались. Она расхохоталась, и всё её существо отдалось эхом этого смеха.

Пунцовыми порывами на неё неслись времена, они старались опрокинуть Веру Петровну, расщепить её смех, чтобы он не врезался в их безмятежное течение. От этого женщина смеялась ещё громче и назло им вспоминала себя разной, и это тянуло вниз и не давало сорваться ввысь. Вере сделалось невыносимо тяжело, до отказа напряглись мышцы.

Неожиданно круговерть остановилась, перед ней появились девять дверей. Сзади надвигалось что-то страшное, гнилое и липкой, у неё задрожали поджилки, от безысходности она толкнула дверь, что была ближе.

За столом сидела жирная женщина, на голове которой росли вместо волос виноградные лозы, а руки были свиными окороками, которыми она неловко держала кубок. Незнакомка протянула его, и Вера припала к бокалу. По телу разлилась нега, потом вдруг стало тревожно и поплыли странные, вывернутые наизнанку цветы, потом птицы с человеческими мордами и ослиными ушами, а потом появилась дебёлая кошка и начала точить когти.

Вера Петровна дёрнула головой и посмотрела на толстуху, щёки которой, словно тесто, удушливо свисали ей на лицо. Толстуха протянула пахучий шмат мяса и ткнула им Веру, а рожа затряслась и оскалилась, кожу разъели тёмные пятна. Запахло мертвечиной, из мяса выползли белые черви. Вера Петровна закричала, и от её крика черви начали расти и набухать, превращаясь в змей. Она кричала и кричала, но не могла пошевелить ни одной частью тела – змеи обвивали её, скользили по нежной коже, лизали розовые груди, а их омерзительное шипение смешивалось с хохотом толстухи. Вера, теряя сознание, собрала оставшиеся силы, глубоко вздохнула, так что ей показалось, что она вся изнутри пропиталась вонью, рванулась…

Запах тухлятины исчез, вместо него из другой двери потянуло дивным ароматом, послышался звон свирели. Вера Петровна почувствовала себя молодой и прекрасной, путы с её ног свалились, она тихо постучала. Ей ответила вкрадчивым пеньем птица. Вера приоткрыла дверь, в комнате лежал белокурый красавец, купавшийся в нежном, персиковом свете. Он легко соскочил с ложа и пошёл к ней навстречу. Юноша был высок, движения мягкие, глаза зелёные. Веру Петровну непреодолимо влекло к нему, он был порочен и зыбок, и это обещало столько мучения и блаженства, она прижалась к юноше щекой, и его тонкий, мускусный запах коснулся и обволок её, начал проникать внутрь, вытесняя вонь тухлятины.

Они лежали на постели, от него веяло теплом и чем-то родным. Она потянулась к нему, ещё одно движение, и они станут единым, смятенным существом, комком чувств и желаний, который будет биться за несколько секунд наслаждения, метаться в запертых мечтах. Вера сделала последнее движение, она почувствовала сои губы, тонущие в его…

Неожиданно её обдало холодом – ледяным, жёстким, страшным. Она подняла глаза и увидела, что она голая, отвратительная старуха, обнимающаяся с чем-то волосатым и наглым, и это существо бичует и жжёт, и не хочет дать отдохновения. Весь будуар заполнился приторным запахом. Вера Петровна попыталась вскочить с кровати, но мягкий матрас ушёл из-под ног. Простыни, подушки засасывали её, ноги вязли, но она рвалась прочь, истошно крича и махая руками…

Наконец ей удалось вскочить с постели, она побежала, а сзади её подгонял смех – оскорбительный, хлёсткий, и она стеснялась своей наготы, повисших грудей, трясущейся головы…

Опять тот же коридор, но только две двери из девяти перестали звать, они словно закрылись и остыли, идти ей больше некуда, надо выбирать. Она толкнула одну из дверей.

Перед Верой нёсся поток, огромный сверкающий водопад, он рушился с невероятной высоты и сносил всё на своём пути. Она сделала шаг и вместе с ним ринулась вниз. Вера Петровна почувствовала, как её кожу начало колоть, резать, жечь. Она посмотрела на руки – они в крови, попыталась потрогать воду и вдруг поняла, что вокруг неё море мелких осколков, которые грубо кромсают её, она услышала сотни бранных слов, которые сказала своим дочерям, внучке, чужим людям. Она падала и падала, и поток смыкался над её головой, давил, тянул вниз, и это уже была ртуть – отравляющая, угнетающая душу, и она перетекала во что-то красное, и это красное кипело, стонало, скрежетало.

Но вдруг она вспомнила, как любила и нежила своих детей, как их маленькие голоса ободряли её в трудные минуты, как девочки плакали вместе с ней одними слезами, промокая её лицо своими волосами. И это были вовсе не неразумные дети, а взрослые, мудрые люди. Её сердце заныло от любви, по всему телу побежала сладостная тревога за дочерей, за своё будущее, за своё вечное.

Вера Петровна взмыла из воды, и пред ней опять предстал тот же коридор и шесть зовущих дочерей…

…После долгой паузы Марина посмотрела на Наташу, та на неё.

– Ты не могла бы пройти со мной в кабинет, – сказала Марина холодным голосом.

– Конечно.

– Наташа, случилось несчастье. Нас обворовали, – сказала она, плотно закрыв дверь своего кабинета.

– Вижу.

– Мне нужна твоя помощь. Часть пальто погублена, придётся всё восстанавливать. – Марина внимательно следила за лицом племянницы, которое укрылось за каменным выражением.

– Я помогу.

– Пропали все деньги, кроме пяти тысяч. На эти крохи мы сможем купить ткань, починить оборудование, платить сверхурочные работницам.

– А как ты будешь отдавать долг Владлену?

– Не знаю, об этом я не хочу думать сейчас. Об этом я подумаю завтра или послезавтра или вообще не подумаю.

Опять нависла пауза. Наташа отвернулась от тёти, теперь на неё смотрел Маринин портрет – те же жёсткие глаза, тот же волевой подбородок и плотно сжатые губы.

– А он тебе не сможет простить?

– Что?

– Долг.

– С чего бы это?

Девушка молчала. Марина разглядывала её спину с сутулыми плечами и рыхлой, безвольной спиной. Марине хотелось сжать голову Наташи, чтобы выдавить из неё правду.

– Нет, конечно. Да к тому же мы с ним окончательно расстались. Я выхожу замуж за Ивана.

– Молодец!

– Ты одобряешь?

– По-моему, отличная партия!

– Мне тоже так кажется!

– То, что нужно! Остроумно, но вполне предсказуемо!

– Всегда любила быть последовательной.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты бабушке звонила?

– Нет.

– Надо позвонить, – сказала Марина.

– Да.

– Сердце болит.

– Ты бумаги на деньги подписывала?

– Что?

– Ты расписку Владлену давала?

– Что ты кричишь? Нет.

– Ну, тогда можешь сделать вид, что ничего не брала. Пусть это станет его свадебным подарком, от него не убудет.

– Наташа, ты давно видела бабушку?

– Неделю назад.

– Позвони ей, только ничего не говори и маме тоже не говори. Ты поедешь домой?

– Нет. А чего тебе?

– Что значит, чего мне?

– Я у Инги живу, у меня аллергия.

– На что?

– На маму.

Женщины прижались друг к дружке.

Шёл дождь. На душе было скверно, что-то зудело внутри неприятным, неряшливым беспокойством. Марина подняла глаза на чашку с какао и почему-то улыбнулась. Много лет подряд она считала себя девочкой, потом девушкой, теперь она по праву называлась женщиной. От этой мысли ей вдруг сделалось тяжело. Где лёгкость юных лет? Тогда ей хотелось быть взрослой, она тяготилась своей способностью постоянно влюбляться, теперь она подолгу могла быть одна. От этого становилось жутко, как будто часть души высохла и отмерла.

Марина облизала губы и почувствовала на языке слезу, она была противная и солёная.

– Как же всё-таки беззащитен человек! – воскликнула Марина. Ещё вчера она была обладательницей ста тысяч, с помощью которых грезила расширить производство и улучшить качество жизни, обогатить мир красотой, а сегодня…

Она отпила какао, посмотрела на своё отражение в чайной ложке.

– Мурзик! – сказала Марина, так её в детстве называла мама. Позже это слово перекочевало к Наташе. Неужели эта маленькая девочка могла предать её? Марина стукнула по столу и не захотела об этом думать. Она легла на диван и уснула…

Ей приснился странный сон, она шла по зимнему полю, рядом с ней семенила маленькая, очень похожая на Наташу девочка. Сердце было тревожно ожиданием беды. Где-то вдалеке веселились люди, но до них ещё несколько сот метров, в течение которых она должна решить, как сказать им о надвигающейся буре. Она чувствовала в руке тёплую детскую руку и где-то глубоко в сердце понимала, что всё будет хорошо, что люди спасутся. Девочка чихнула и подняла на своём лице улыбку, зажмурилась от солнца. У неё было такое нежное выражение глаз, что хотелось вдохнуть его и присвоить. А вокруг стелилась зима с белыми просторами, с холодом в воздухе и бодростью в душе.

Они подошли к людям.

– Приближается буря, все должны укрыться. Есть два безопасных места – движущиеся вагоны или второй этаж школы. Но только второй, на первом опасно.

Почему только эти два места – едущие вагоны и второй этаж школы – должны стать убежищем от бури, во сне не объяснялось. Марина видела, как взрослые люди ей не верят и посмеиваются краешками легкомысленных лиц. Только рука девочки говорила, что она верит и абсолютно во всём поддерживает Марину. Но, несмотря на весь сарказм, люди всё-таки сели в вагоны и забрались на второй этаж школы.

Налетел порыв ветра.

– Ну что, уже? – кричали ей и смеялись.

– Нет.

– А когда?

Начались мирные разговоры, за которыми не был слышен голос ветра, шепчущего об опасности, не было видно воинства зимы – поля незаметно покрылись снежной сыпью, деревья стало знобить ветром, солнце покраснело и начало капать кровавым маревом. Марина ходила взад и вперёд, раскачиваясь между надеждой и отчаянием, как на палубе корабля, мечущегося по морю. Вдруг сердце замерло, она отчётливо почувствовала, как надвигается что-то гигантское, безграничное, грозящее раздавить своей массой. Рука девочки сжалась, она испуганно посмотрела на Марину.

– Прячьтесь! – закричала женщина и побежала к школе. – Зашторивайте окна! Поезжайте! – Марина обернулась и увидела, что вагон, в котором было оставлено для них место, отъезжает и виноватое лицо последнего из залезших людей скрывается за захлопывающимися дверями. Марина схватила девочку за руку и ринулась к школе. – Ветер усиливается! Мы не успеем на второй этаж! – прокричала она, и её слова разнеслись по полю. Она дёрнула дверь – закрыто, дёрнула ещё раз, дверь не поддавалась. – Беги, – закричала она, – с другой стороны тоже есть вход!

– Я не могу.

– Беги!

Марина толкнула её, и девочка быстро побежала. Марина увидела, как ветер ломает ветки деревьев, рванула дверь и скрылась за нею.

– Наваливайся всем телом!

Они стали спиной к дверям и упёрлись ногами в пол. Вдруг огромной силы удар обрушился плашмя на их спины. Они широко раскинули руки и встали на распятье своей беды. Ещё один удар, в щели заполз снег.

Снегу становилось всё больше и больше, он превращался в огромные насыпи, которые сдвигались и сжимали девочку и Марину навстречу друг другу. Девочка из последних сил сопротивлялась стихии.

– Только не упади, только не упади, – шептала Марина.

Отвесные, ослепительной белизны стены сближались всё плотнее, через несколько секунд они сомкнутся и раздавят их. Они улыбнулись друг другу, лица стали сосредоточенные и серьёзные, смятение ушло. Снег проникал в кровь, сковывал сердце, обрывал дыхание…

Но так же неожиданно, как всё началось, так всё и прекратилось, напряжение, бьющее в спину, спало. Стало тихо-тихо, так что было слышно перекличку снежинок.

– Всё! – сказала Марина и села на землю.

Женщина подняла девочку, та обхватила её руками, и они вышли из укрытия. Они шли по полю, где, как трава, виднелись верхушки заваленных снегом деревьев. Они обернулись и увидели мелкие, напуганные лица людей, до краёв наполненных ужасом, только сейчас осознавших всю опасность произошедшего. Люди причитали и хныкали оттого, что так рядом прошло что-то необъятное, не знающее пощады, не обращающее внимания на маленьких смеющихся тварей. Они сквозь слёзы и злобу смотрели в спину удаляющейся женщины, чьё лицо уже искрилось улыбкой, дробившейся в гранях снега.

Раздался звонок в дверь. Марина подняла голову, от неудобной позы затекла шея. Она неловко встала.

В глазке показалось выпуклое лицо Зины.

– Привет. Ты что, спала?

– Да.

– Ты себя плохо чувствуешь?

– Неважно.

– Придатки?

– Отстань.

Марина взяла с полки заранее приготовленные деньги.

– Что, даже чаем не напоишь? Смотри, что я принесла. – Зина победно подняла две толстые, покрытые жирными пятнами сумки.

– О боже! Ладно, проходи.

Зина засуетилась, быстро стаскивая с себя одежду, пока сестра не переменила решения. На кухне Зина проворно извлекла смачный шмат корейки, буханку чёрного хлеба и квашеную капусту, которые наполнили комнату советским, ностальгическим запахом бедности и дефицита. Люди Страны Советов, как в пелены невинности, кутались в нищету на протяжении семи десятилетий, в течение которых не было волнений по поводу зарабатывания денег. Тогда граждане проникались шёпотом испуганных, проверенных цензурой слов и выпрямленных идеологией поступков и по-своему были счастливы. А с другой стороны был целый мир – жестокий, проворный, цветистый, и в него стремились диссиденты, такие же деятельные, они бежали за рубеж, жаловались, что их выгнали с Родины, лишили родных и близких, как горемычные изгнанники, они нигде не платили налогов, развлекая буржуинов звуками русских симфоний.

– У тебя никогда ничего нет, – сказала Зина.

– У нас у всех ничего нет.

Разорённое выражение Марининого лица напугало Зину, она подошла к ней и положила свою лапу на плечо сестры, которая осела под тяжестью сестринского сочувствия.

– Ну, Марина, это на тебя не похоже. Обычно ты властитель мира, который разворачивает всё человечество в нужную ему сторону. Ты у нас не выветриваешься, а, наоборот, с каждым годом наполняешься, хотя остаёшься подтянутой и красивой. Конституция – ёбана мать. А я всё плыву, теряя берега, так скоро и до самой Америки доплыву.

Марина почему-то пожала руку Зины и достала из холодильника большой казан куриного плова, который приготовил Иван. Зина опрокинула в кастрюлю лицо и пришла в невероятное возбуждение. Откинув от себя сестринские горечи и волнения, которые, по её мнению, в одну минуту развеются после сытного ужина, она стала накрывать на стол.

– А выпить есть? – поинтересовалась она.

Марина улыбалась, следя за монументальной фигурой Зины, которая с лёгкостью балерины парила по кухне, жонглируя тарелками, приборами и рюмками, Марина достала бутылку водки.

– Ну, живём!

Они сели за стол, разложили еду, налили полные рюмки. Зина взмахнула куриной ногой, провалила в себя глаза, завибрировала и застонала, вся отдавшись предчувствию вкуса. Её отделял от куриной ноги всего один рывок, она уже открыла рот и чуть подалась вперёд, как вдруг во входную дверь позвонили.

– Кого это чёрт несёт? – забеспокоилась Зина, так и вися над столом вместе с птичьей ногой.

– Не волнуйся, еды много.

В прихожую вошёл мужской голос, Марина двинулась ему навстречу.

– Спасибо, дорогой, отнеси на кухню. И не капай на пол! Куда шапку бросил! И что с твоим лицом, ты напился?

– Господи, сколько сразу вопросов и восклицаний! Аллергия началась, вытяжка плохо работает.

– Ты себя угробишь, и у нас родятся уродцы, обжоры вместо розовых малышей.

В дверном проёме появилась высокая фигура Ивана. Он нёс в правой руке букет гвоздик, а в левой грязный шарф, с которого капала коричневая жижа. Вид у него был уставший, кожа вокруг губ стала зеленовато-белой, в уголках рта были заметны сухие трещинки, на щеках проступали красные пятна, похожие на метрики.

– Вот, в самую лужу! – сказал он Марине.

Иван зацепился за ручку двери, неловко повернулся и увидел женщину, сидящую за столом. Пасть Зины истребляла остатки куриной ноги. Женщина зарделась нежным румянцем. Иван расхохотался.

– Раблезианское дитя, ты как сюда прикатилось?

– Иван! – плюясь рисом, воскликнула Зина.

– Ну, даже не подождёт! Всю жизнь так! Сожрёт всё самое лучшее, а потом ещё и ко мне в тарелку лезет, – протиснулась на кухню Марина. – Ну и что, вы хотите сказать, что знакомы?

– Господи, как же я раньше не догадался! – вскрикнул он и поднял Марину на руки.

– А почему не меня? – обиженно спросила Зина.

– Надорвётся, – ответила Марина.

– Это ты, моя рыся.

– Поставь меня на землю и не трогай грязными руками.

– Так это ты?

– Да что я? – не поняла Марина. Иван обратился за разъясняющей помощью к Зине.

– Помнишь, я тебя просила сшить пальто для десятилетней девочки?

– Да, ну и что?

– Так это для Ивановой дочки.

– Подошло?

– Да. – Иван покраснел и опустил женщину на пол. – Спасибо тебе большое.

– Ты чего такой красный, как из бани вышел? – жуя, спросила Зина.

– У вас душно. – Иван подошёл к окну и открыл форточку.

– Не за что, обращайся ещё.

Зина перекрестилась и даже остановила работу челюстей, размалывавших в труху птичьи кости:

– Марина, что с тобой? Ты белая, как смерть. Что-то случилось?

Иван хотел было ответить, но Марина сжала его локоть.

– Вымой ты наконец руки. Не здесь, в ванной.

– Что случилось? – ещё раз спросила Зина.

– Ничего. Давление, наверное, – сказала Марина.

Зина недоверчиво посмотрела на неё, потом на Ивана. Марина толкнула его бедром:

– Я себя весь день плохо чувствую. Иди, иди, вымой руки от своих химикатов, и нечего смотреть на меня кастрированным телёнком.

– Ну, тогда надо выпить, – предложила Зина.

Время тонуло в выпитой водке и рассказанных историях из прошлой жизни, о путешествиях по белому свету, о том, что даже в провинции Франции высаживает деревья, как морковки на грядках, ровно, рядами, идущими на мир войском классицизма, о том, что в Америке мужчины не открывают женщинам двери и не подносят чемоданы, освобождённые дамы с приклеенными ногтями сами тащат скарб и очень гордятся своим свободолюбием, о том, что в Японии самомоющиеся унитазы, в которые русскому человеку неудобно справлять нужду, так надменно они пахнут лимоном. На четвёртом часу, высиженном на кухне, Марина наконец спросила:

– Зина, мне сегодня приснился странный сон. Он у меня из головы не идёт.

– Что за сон?

– Зина отлично толкует сны, – пояснила Марина отяжелевшему от разговоров Ивану, чья голова клонилась к её плечу.

Марина пересказала сестре, что ей снилось, Зина слушала с закрытыми глазами и покачивалась из стороны в сторону. Иван сквозь дремоту улыбался. Марина закончила говорить, Зина ещё несколько секунд не открывала глаз, Марина нетерпеливо застёгивала и расстёгивала пуговицу на кофте. Наконец Зина очнулась:

– Ты, дорогая моя, неправильно используешь свои силы. В тебе пропадает воля руководителя. Это же всё очевидно, снежная буря – беда и очищение, не верящие люди – это не верящие люди, маленькая девочка – люди, в тебя верящие. И твой долг всё взять на себя.

Иван повёз Зину домой, Марина попросила его не возвращаться, у неё раздуло живот, и просто хотелось побыть одной, собрать мысли. Её не оставлял вопрос: почему у девочки из сна было Наташино лицо? Наверное, всё-таки не она.