Текст книги "Ведьмы цвета мака"

Автор книги: Екатерина Двигубская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Екатерина Двигубская
Ведьмы цвета мака

Кто ты, Катя Двигубская ?

Рассказы Кати Двигубской чувственны и маняще-загадочны, как и поведение героини этих рассказов, в каком бы облике она ни представала перед читателями. В нескольких рассказах обозначен её возраст, в одном рассказе она – кошка, в другом – убийца, в рассказе «Кто ты» – актриса. Но везде исповедально-искренна в неустанном стремлении постичь тайный смысл жизни, столь бессмысленной в её внешних проявлениях.

Магия текста и общее построение повествования отвлекают внимание от конкретностей содержания, и в результате прочитанные рассказы как бы объединяются в целое стремлением автора поделиться своими, порой довольно печальными ощущениями от прожитой жизни. И невольно возникает вопрос: какова дистанция между исповедью этих двух женщин – сочинённой и сочиняющей? Желание это понять, применительное к любому автору, в случае с Катей Двигубской приобретет характер интриги, порождающей новые и новые вопросы, связанные со степенью, мерою близости пережитого героиней и автором.

Кто ты, Катя Двигубская – умелый, тонкий сочинитель, владеющий словом и успевший выработать свой стиль? Или слегка камуфлирующий собственную жизнь и вызванные ею переживания искренний исповедальный рассказчик? Чтобы ответить на этот вопрос более-менее уверенно, следует, мне кажется, прочитать новые творения Кати. Тем более что уже написанное ею читается с большим интересом и оставляет долгое послевкусие, что свойственно только подлинной литературе.

                             Рустам Ибрагимбеков

Часть первая

Глава 1

Стояла прозрачная ночь со звенящими звёздами и нежным воздухом, всё было призрачно, как дыхание спящего человека, но через несколько часов обязательно придёт яркий, взрывающийся день с улыбчивым солнцем и суетными улицами. Этот день поставит сотни препятствий на пути к цели, и только саамы отважные и упрямые смогут взять высоту своей жизни и сложить о ней легенды. Бог задаёт нам планку и ждёт, чтобы мы её обуздали, и, право же, безумно расстраивается, когда мы сдаёмся, когда мы лишаем Его удовольствия зрелища, которое лежит в основе бытия. Он захотел зрелищ и создал землю, населил её людьми и заявил, что жизнь – ТЕАТР.

Было восемь часов утра. На дубовом столе лежало несколько рисунков с моделями одежды, рядом стояла чашка с растекающимися по стенкам, причудливыми узорами, чуть поодаль салфетка с коричневым ободком от кофейной жижи. Из коридора доносился голос молодой женщины, разговаривающей по телефону:

– Инга, что значит кабан, бегущий по облакам? Что? Я тебя не понимаю. Что? Кабан, бегущий по облакам! Я не Вера, а Марина. Да, да. Ладно, Инга, я тебе потом позвоню. Я спешу. Я к тебе приеду на следующей неделе, ПРИЕДУ К ТЕБЕ! Что привезти? Хорошо, хорошо. Пока! Спасибо. До встречи!

Женщина стремительно вбежала в кухню, схватила рисунки, тряхнула белокурой головой и так же стремительно выбежала…

Тем временем неподалёку от квартиры белокурой дамы в комнате с низким потолком на узкой кровати вздымались волны постельного белья. Солнечный луч изо всех сил пытался разогнать сумрак помещения, запертого с четырёх сторон обоями в зелёную ёлку. Раздался пронзительный визг будильника, он, истерично подпрыгивая, упал на тумбочку и, продолжая издавать неприятные звуки, совершил головокружительное сальто-мортале на пол, но и тут его молоточек не перестал биться о металлические чашки. Из-под одеяла вылезла круглая рука, плечо, а потом и женская голова. Наташа взъерошено посмотрела на будильник, который, расположив свои стрелки на девяти часах, судорожно подёргивался на полу, перевела взгляд на едко-зелёную ёлку на обоях, и в этот самый момент раздался звонок в дверь. Что-то ёкнуло внутри, как будто она всю жизнь ждала этого звонка, и уже дождалась, и опять начала ждать, и так бесконечно. Человеческое сердце не может претерпеть счастье, горе понятно и конкретно, а вот счастье – это суповой набор переживаний, нам неведомых, острых, когда-то где-то прочитанных, но не присвоенных. Боль сжимает, а счастье разрывает, в нём мы находим смерть и с улыбкой Гуинплена замираем.

На пути Наташи возникло препятствие в виде грузной женщины в бесформенной ночной рубашке, её матери Зины, которая, решительно отпихнув девушку, не менее решительно открыла дверь. На пороге стояла мелкая особь мужского пола в очках, одна из дужек которых отсутствовала, и её заменял кусок бельевой резинки.

– Чего надо? – осведомилась Зина.

– Прошу прощения, но у меня полетела проводка. Всё может загореться! А вы живёте в непосредственной близости. Это вас, к моему великому огорчению, тоже касается.

– Короче! Пожар? – И крупная дама надвинулась на маленького субъекта, который втянул свою голубую, тощую шею в не менее тощие плечи, и кусок бельевой резинки напрягся до отказа.

– Нет, нет! Что вы! Я, пожалуй, пойду, – начал было он кланяться и пятиться назад.

– Ах ты, крендель очкастый! Ты что же, пакостник, нас разбудил, а теперь даже не расскажешь, в чём дело?!

И незваный гость вмиг очутился за кухонным столом перед огромной чашкой чаю. Судьба свершилась, он оказался в нужном месте, но вовремя ли? Зина начала готовить завтрак, а Наташа сидела и не моргая смотрела на незнакомца, который не смел поднять на неё глаз. От нервного напряжения у него стало подрагивать левое веко, Наташе сделалось неприятно и страшно одновременно, страшно от того, что должно быть неприятно, а на самом деле приятно, приятно до замирания сердца, до безумия и до боли… Потому что впервые Наташа жила полной жизнью, целиком отдавшись чувствам, смывая старые ощущения: одиночество, томление внизу живота, сон, застрявший в зубах, и слёзы. Молодые люди потянулись друг к другу, но замерли, зацепившись за острый взгляд Зины.

Наконец на столе водрузилось десятка два бутербродов с ветчиной, колбасой и котлетами, каждый из которых мог составить суточную норму потребления пищи юноши. Зина, размешав столовой ложкой сахар в своей чашке-бульоннице, быстро завладела тремя бутербродами.

– Ну, и чего ты сидишь? – спросила она. – Ешь давай, а то вон тощий какой. Даже смотреть жёстко! – И она расхохоталась, широко распахнув рот с блестящими золотыми коронками, которые выглядели нарядно, как новогодние шары на ёлке.

– Не беспокойтесь! – воскликнул сосед и устремил умоляющий взгляд на Наташу. Та почему-то залилась краской. Юноша поспешил встать.

– Куда это ты? – удивилась Зина.

– Мне нужна стремянка! – с отчаянной решимостью выпалил он.

– Ну, так бери. Прямо, с правой стороны за дверью. Только осторожно, там тряпки лежат. – Зина почувствовала вонзившийся в её лицо укор дочери. – Наташины работы! – поправилась женщина.

– Спасибо! Спасибо большое! – И молодой человек засеменил маленькими ногами.

Наташа глубоко вздохнула и начала бить мать по спине – та сильно кашляла, подавившись укором, просыпавшимся хлебными крошками не в то горло.

Когда девушка вышла из дома, непонятного происхождения румянец не покидал её лица. Она шла по Большой Дорогомиловской улице и рассеянно натыкалась на прохожих. Остановившись около хозяйственного магазина, Наташа зачем-то долго смотрела на стремянку.

Примерно в это же время из квартиры № 43 сталинского дома № 78 на той же улице выбежала Наташина тётя Марина, которая за двадцать пять минут до этого гадала на кофейной гуще. Под мышкой она тащила папку с бумагами, а на её голову взгромоздился бархатный берет, который подбирал под себя светлые пушистые волосы. Марину нельзя было назвать красивой, скорее забавной – с длинной шеей, лысыми бровями и ртом, завязанным в бантик. Она обернулась, потянулась к звонку квартиры, которую только что покинула, и зачем-то позвонила три раза.

Спустившись пешком с пятого этажа, она вышла на свежий воздух. Пройдя несколько метров, остановилась, мучительно вспоминая – не забыла ли она выключить плиту, утюг, закрутить краны и закрыть дверь на балкон. Посмотрела вверх и, не обнаружив никаких предосудительных признаков в окнах своей квартиры, махнула рукой и двинулась дальше.

В сентябре по утрам бывает довольно прохладно. От быстрой ходьбы и недавно положенного крема на носу выступили капельки пота. Марина промокнула кончик носа, тонкие с тусклым маникюром пальцы дрожали. Уже несколько дней, как Марину преследовало ощущение, что за ней кто-то неотступно крадётся. Крадётся по ржавым улица сентябрьского города, крадётся в густом воздухе ворчливой погоды, крадётся в ателье, крадётся дома, подглядывая, как она перед сном взбивает подушки. К тому же неприятности на работе – не хватает людей обеспечить заказ на пошив двухсот шерстяных пальто. К тому же не состоявшаяся из-за её нервного срыва сделка. Она опрокинула американский кофе на белоснежные штаны бизнесмена, сделавшего ей весьма лестное во всех отношениях предложение. У него были короткие, выстриженные усы, которые щекотали руку, когда он приветствовал Марину. Сделка не состоялась – ну и чёрт с ней, не такой у Марины характер, чтобы долго о чём-то сожалеть.

Она дошла до угла дома, спустилась в подвал, открыла дверь. Запертый на ночь воздух наваливался на неё всей своей тёмной тяжестью, она сделала шаг и, оступившись, упала, больно стукнувшись копчиком, потерев ушибленное место, вдруг начала плакать. Вспомнилось как-то сразу всё – и крапивница, выступившая на груди, и вспучившийся паркет, и обидная фраза матери, что в тридцать семь лет пора знать, кто такой Гейнсборо. А откуда знать! Целый день в забитом пылью ателье ругаешься с портнихами, которых ненавидишь за то, что они молоды, а твоя неудавшаяся жизнь катится среди одиночества и вечно заливающих тебя соседей.

Марина встала, оправила причёску, одернула собравшийся гармошкой свитер, задержала дыхание и громко, так чтобы слышали пятнистые стены, мотки ниток, кажущиеся в темноте летучими мышами, пузатые манекены, проговорила:

– Я лучше всех! Я самая красивая, сильная, молодая. Большая жопа и целлюлит ещё не повод быть несексуальной!

После провозглашения девиза знаменитой певицы Джафир Попес она почувствовала себя значительно помолодевшей и ринулась в свой кабинет, чтобы начать бороться со скопившимися счетами, образцами тканей, биографиями новых сотрудниц.

В десять часов зашуршали, захихикали, загалдели приходящие закройщицы, портнихи и весь рабочий люд. В кабинет заглянула Наташа, её круглое, неоформившееся лицо улыбалось, обнажая большие с доброй щёлочкой посередине зубы. Девушка протянула книгу.

– Здравствуй, тётя Марина. Какая ты красивая! Должно быть, спала хорошо. Это тебе.

– «В постели с Мадонной». Ну, зачем ты!

– Можно, я сегодня с обеда не вернусь?

– А-а-а, теперь понятно. Куда направляешь свои стопы?

– Очень зуб болит.

– Ты помнишь, что в конце месяца мы должны сдать двести пальто?

– Да.

– Вы сколько пуговиц купили?

– Около двух тысяч.

– А ниток?

– Сто больших бобин. Ткани четыреста метров.

– Сколько стоило?

– Я тебе через полчаса принесу полный отчёт. И кстати, где наш бухгалтер? Она ещё вчера обещала прийти! А с уборщицей что? Мы скоро пылью и грязью зарастём.

– Бухгалтерша запила, наверное. А с грязью придётся бороться собственными силами, Александра Ивановна болеет.

– Опять? Надо уволить!

– Надо, но не люблю я увольнять! Как начнёшь, потом не остановишься. Это как с жалостью, чуть себя пожалеешь, и глядишь – целый день дома лежишь, укрывшись тёплым одеялом, и болеешь. Ведь поводов, чтобы быть недовольной, всегда много, – последнюю фразу они сказали одновременно и расхохотались.

– Всё надо делать разумно. – Наташа взяла тётину руку, посмотрела лукаво в её глаза. – Ты такая рассудительная. Когда же мы сделаем ремонт?

– Денег нет. Денег нет, проклятых бумажек нет, чтобы найти хорошего бухгалтера, не болеющую уборщицу, отремонтировать ателье.

– Ну, хоть хорошую уборщицу! Это же недорого.

– Не умничай! Мне нужно второй парогенератор купить.

– Я пойду?

– Иди, булочка. В кофе увидела большого жирного кабана с клыками. Он бежал по облакам. К чему это?

– Свинью подложат.

Марина погладила Наташу по рыжим волосам, девушка неловко поцеловала тётину руку, смутилась и выбежала из кабинета. Марина посмотрела вслед племяннице, пожала плечами, а потом бережно, как свадебный торт, украшенный пирамидой из безе, взяла книгу. На глянцевой обложке расположилось лицо Мадонны, снимок не льстивый, со всеми признаками возраста. Марине вспомнилось, как вчера по радио какой-то бойкий молодец назвал Мадонну бабушкой попсы. Марина схватила зеркало и уставилась в него, ей показалось, что красота, шипя и ехидничая, ускользает с лица. Для молоденькой Наташи – дочки её родной сестры Зины, она тётя, а не просто Марина. Раньше шутливая приставка «тётя» её веселила, а теперь настораживала, намекая на что-то неприятное. На виске седой волос, пока что робкий, но с каждым годом… Сделалось страшно от того, что нельзя остановить процесс погребения себя в старость, это как с мужчиной, который разлюбил, – можно сколько угодно виснуть на его рукаве и плакать, но он уже не с тобой, и ты уже брошенная женщина с ищущим взглядом. Она взглянула на свой портрет, висящий над рабочим столом. Вспомнилось, как пятилетняя Наташа хватала её за уши и вертела голову в разные стороны, называя кастрюлькой, как, расположившись на коленях, требовала разобрать и собрать мясорубку, как шариковой ручкой рисовала на её животе диковинные цветы и как настырно спрашивала, кто сильнее: лев или тигр… Сравнение! Если бы человеку отрезали этот вредоносный аппендикс, то Каин не убил бы Авеля… Но Каин убил Авеля, а человек, так и не сделав напрашивающийся вывод, продолжает всю жизнь сравнивать себя с кем-то или чем-то. Марина резко встала и провела рукой по шершавому холсту картины.

– Пыль! Везде пыль! – зло сказала она и вышла из кабинета.

В зале на неё смотрели румяные, налитые молодостью, звонкие лица девушек. Она замерла и, поборов слова боли и брани, зудящие в груди, разлила своё лицо в широкую бессмысленную улыбку и почти прокричала:

– Привет, красавицы!

– Здравствуйте! – заколосились голоса.

Марина поймала восхищённый взгляд Наташи, и тепло растеклось по сердцу. От желания наорать, не отпустить с работы не осталось и следа. Она подошла к столу племянницы – девушка была конструктором и работала над новой моделью платья, придуманного Мариной, – помогла ей приколоть выкройку, потом, оттолкнув Наташу, очертила контур мылом, подмигнула сгрудившимся девицам и быстро, словно танцуя, вырезала кусок материи. Наташа внимательно следила за движениями Марины, в них было столько деловитости и грации. Ей так никогда не научиться!

– Ну, что прилипли, как мухи к мёду. Идите, идите работать! Надо успеть – тогда всем премии! Яблочки вы мои налитые! Какие же вы у меня хорошенькие, этак я рядом с вами выгляжу заплесневелым сухофруктом!

Бросив ткань, Марина обняла Наташу, сердце племянницы стучало быстро-быстро, как колёса скоростного поезда. Марина отдёрнула девушку, вгляделась ей в глаза и захохотала, захохотала что есть мочи. Наташа пробно улыбнулась и, не выдержав, тоже начала хохотать. И вот уж двенадцать работниц хохочут неизвестно по какому поводу!

Глава 2

Обед – счастливое время для всех тружеников и тружениц Москвы. Марина отправилась в любимую пиццерию неподалёку от ателье.

Было серо, пасмурно, но она шла по Большой Дорогомиловской улице большой походкой, высоко задрав голову, пружиня на каждом шагу, и краем глаза ловила растревоженные взгляды мужчин. Ведь и теперь при хорошем освещении, свежевыкрашенном лице и бодром настроении она ещё ОГО-ГО. Но вдруг она заметила старуху с вылезшими глазами, под которыми болтались два пожелтевших мешка, из которых расплёскивалось презрение к миру. Она деловито прохаживалась вдоль тротуара и съехавшим ртом пускала клубы дыма, куря сигарету в мундштуке. Старух была одета в драное коричневое пальто и держала в руках портфель с блестящей застёжкой. Больше всего Марину поразило выражение её лица – на нём было отображено невероятное усилие мысли, сосредоточенности и целеустремлённости. О чём она могла думать?

Марина ещё раз обернулась на старуху и прокляла всё на свете – опять появилось смутное ощущение преследования. Она оглянулась и, не найдя никого, кто мог бы заинтересоваться её персоной, направилась дальше, к шоссе.

Перед ней неслись два потока машин – один с белыми огнями спешил в центр, другой, с красными хвостами, улепётывал от него. Брань водителей, мигание поворотников, бегающие дворники – всё сметалось на их пути, всё, что мешало. Марина стояла неподвижно, закололо сердце, закружилась голова, за несколько секунд промчалась вся жизнь с её бессмыслицей, неразрешёнными вопросами, обидами и нежностью, и ей уже стало казаться, что город вымер и по улицам бегают мертвецы с портфелями: кто-то остервенело крутит руль ржавой машины, кто-то пудрит продавленный нос и взбивает выцветшие букли. Она почти перестала дышать. Сделала шаг вперёд. Резкий гудок автомобиля…

Но он пронёсся мимо, а взбешённый водитель, вытащив кулачище, еле просунувшийся в окно, чуть не смазал Марину по носу. Она вздрогнула, посмотрела вслед уезжающему жёлтому такси, машинально перешла дорогу.

Перед большим стекло, сплошь завешанным рекламными плакатами, она заметила пустой столик.

Об ногу потёрлась плешивая кошка. Марина топнула, раздражённо отряхнула брюки, обвела взглядом зал.

На стеклянную крышу террасы редко падали листья. За одним из дубовых столов, покрытым клетчатой красной скатертью, сидела девушка. Не снимая шапки, одетая в мужской плащ с советскими пуговицами, она поедала пышную ПАН-ПИЦЦУ. «Интересно, какая у него подкладка?» – мелькнуло в Марининой голове, на салфетке она нарисовал женскую фигуру, одетую в плащ.

Лицо незнакомки было странным – с припухлыми веками, двумя пельменями вместо ушей и ленивыми губами, она кого-то напоминала. Марина пририсовала к женскому туловищу лицо девушки. Некрасивая незнакомка, прикрывая глаза, старательно пережёвывала каждый кусок. На тарелке осталась четвертинка пиццы, посетительница поднялась и направилась к вешалке, сильно прихрамывая на левую ногу. В горле встал ком – Марине представилась картина несчастного детства – покинутость, мишка с оторванной лапой, злые мальчишки. Девушка вернулась с полиэтиленовым пакетом, бережно вложила в него недоеденный кусок и ушла, не расплатившись. Марина, ожидая погони за хромоножкой, начала ёрзать на стуле, но зал был увлечён комплексным обедом, а официанты медленно плавали в запахе жареной рыбы. Через секунду к её столу приблизился молодой человек и начал убирать. Марина вскочила, ей захотелось догнать незнакомую девушку.

У входа она налетела на официанта, который нёс грязную посуду со стола хромоножки. Он, пройдя наискосок, опередил Марину. Облив его недопитым чаем, Марина машинально взглянула на Табличку, на которой значилось имя Оскар.

– Оскар! – ища глазами девушку, сказала Марина. – Извините, бога ради. Я тут часто бываю…

– Не беспокойтесь. К вашим услугам, – зачем-то сказал молодой человек и оступился, звякнув посудой, но она уже выбежала на улицу, и на беспокойство у неё не было ни секунды. Оскар подошёл к столу, где сидела Марина, и, не глядя, взял оставленную салфетку, хотел было промокнуть пятно на рубашке, но увидел рисунок. По его бледным щекам поползли пятна, тонкие брови двинулись вверх, а губы так и остались на месте, сложенные в чуть горькую усмешку.

Молодой человек сильно ссутулился, его взгляд, пристальный и будто перевёрнутый, обычно так умеют смотреть очень больные дети, на секунду замер. Аккуратно сложив салфетку, он положил её в нагрудный карман. К нему приблизился другой официант, цвет кожи которого напоминал печённую в мундире картошку; он погладил Оскара по плечу и отошёл. Спина Оскара натянулась, он сел, не в состоянии двинуться дальше. Загорелый парень ухмыльнулся – его лицо, ползя вниз, повисло на подбородке, он, как чёрт, покрутился на месте и исчез в кухне.

На улице был всё тот же поток машин, но хромоножки и след простыл. Марина постояла с минуту и побрела на работу.

Вернувшись домой в одиннадцать часов вечера, она опять позвонила в дверной звонок три раза – на счастье. Марина была дамой суеверной – верила в гороскопы, любила гадать на кофейной гуще, несколько раз ей снились вещие сны. У неё была двоюродная тётка Инга – настоящая гадалка, потомственная ведьма, к несчастью недавно перенёсшая инсульт, именно ей Марина звонила утром. Раздевшись, она залезла в душ. Откуда-то доносилась «Лунная соната». Вспомнилось детство, когда мать была по рукам, чтобы девочка в течение шести часов играла гаммы. Марина зажмурилась, заткнула уши, но звуки не прекращались, а становились только сильнее, резонируя в каплях, она знала наизусть каждый пассаж, каждую ноту… Неожиданно всё стихло, и она смогла вылезти из душа. В комнате на столе стояла фотография седого мужчины. Марина вытащила фото и, тщательно изорвав, выкинула в корзину. Той же участил заслужил и голубой пыльный заяц с косыми глазами и раскинутыми лапами, спавший у неё в кровати последние несколько лет. Схватив подушку, она долго взбивала её, гусиное перо, медленно плывя в воздухе, упало на пол, где-то раздался звон разбитого стекла.

Она подошла к телефону, долго водила пальцем по его гладкому чёрному телу. Было так одиноко, что захотелось высунуться в окно и показать первому встречному голую грудь, чтобы хоть как-то обратить на себя внимание. Она набрала номер телефона. В трубке послышался голос мамы…

Вера Петровна, будучи абсолютно честным человеком, постаралась сразу же вложить всё своё недовольство в интонацию, она рассерженно гудела, злобно причмокивала, но дочь тосковала и не желала всего этого слышать. Она хотела только мягкости и трепета, которые ей мерещились в отдалённых отголосках лета, когда они жили всей семьёй на даче и когда приехала Инга, а маленькая Наташа от радости съела чешскую свечу.

– Сашка, прекрати безобразничать! А ну-ка, лети сюда, корова ты противная!

– Мама, ты с кем говоришь?

– С кем надо. Ты чего так поздно?! Я уже сплю.

– Хотелось услышать твой голос.

– Услышала?

– К чему кабан, бегущий по облакам?

– На кофе гадала?

– Да.

В трубке раздалось сосредоточенное сопение.

– По-моему, ты витаешь в облаках и из-за этого тебе подложат большую свинью. Ты лучше Инге позвони.

– Звонила. Она себя плохо чувствует и ничего не слышит.

– Ладно, я спать хочу. Завтра поговорим.

– Хорошо.

– Ты мне с утра позвони, только не так, как в прошлый раз.

– Мама, ну я же тебе объясняла.

– Надо правильно организовать свой день, дорогая моя, тогда не будет много работы. Ты, Марина, сухарь. Тяжело с тобой, неприятно.

– Ну, пока.

– Пока…

Вера Петровна положила трубку, Марина выключила свет. В темноте пахло розовым маслом и вертелись красны резиновые ангелы, которые висели над входом в пиццерию. Она вспоминала Бориса, с которым прожила восемь лет и который сбежал с молодой закройщицей Нюрой. Сначала было больно, потом стало легче, а потом опять больно.

– Хватит ныть! Завтра суббота, надо выспаться и хорошо выглядеть. Девять часов сна! Театр! Молодые актёры. А потом зайдём выпить! – сказала она, по привычке обращаясь к голубому зайцу, чья блистательная карьера столь неожиданно оборвалась в мусорном ведре. Он обиженно дёрнул ушами.

На следующее утро, вынырнув из многодневного беспокойства, Марина пританцовывала перед зеркалом, доводя свой внешний вид до совершенства. Она надела бордовый длинный пиджак, широкие брюки в тон и блузку лёгкого сиреневого цвета.

– Чудо, как хороша! – сказала она, докрасив губы и нахлобучив свой неизменный бархатный берет.

Было такое ощущение, что её мелкие черты как бы раздвинулись. Маринино лицо обладало поразительной способностью меняться – оно могло быть красивым, красивым до надменности, а уже в следующий момент стать ребячливым и беззащитным, а ещё через секунду превратиться в невзрачную и злую маску. В это мгновенном перевоплощении было что-то от языческих богинь – таинственных, ужасных, пахнущих сыростью, наделённых человеческой нелогичностью и женскими менструальными капризами.

Марина вытащила из чёрной коробки старинную брошь с большими сапфирами, принадлежавшую ещё её прапрапрабабке, приколов к берету, пересчитала оставшиеся драгоценности, хлопнула в ладоши и закрыла ларец. Семейная традиция требовала, чтобы после смерти матери украшения переходили к старшей дочери, другим не доставалось ничего, но и воспитывалась старшая в большей строгости, чем все остальные дети.

Марина потянулась к телефону, но ей почему-то вспомнилось, как однажды мама треснула её по попе, да так сильно, что на маминой ладони вспухли вены, а пятилетняя Марина всё равно продолжала грызть орехи зубами, а не колоть щипцами – Зине можно, а ей нет. Конечно, Зинка послушней и ласковей – она что хочет, то и делает. Утром Зина могла сразу отправиться на кухню завтракать, а Марину загоняли в ванную, где проводили длительную экзекуцию с её зубами, ушами и волосами, и только потом позволяли проникнуть в кухню, откуда шёл умопомрачительный аромат жареных гренок с сахаром. Но лучшие куски уже были съедены толстухой Зинкой, и Марина ненавидела сестру, но всё равно продолжала заступаться за неё перед мальчишками.

Марина никогда не рассчитывала на семейные богатства, зная вздорный характер матери, её атеистическое прошлое коммунистки и нежелание принимать всерьёз нафталинные небылицы, да к тому же она всегда больше любила Зину. Но два года назад мама вдруг отдала все драгоценности Марине. Вера Петровна всё равно никуда не ходит – болезнь Паркинсона, передавшаяся ей по отцовской линии. Вера Петровна родилась в двадцатые годы, её отец был обнищавшим князем, мать – дочь богатого купца родом из Румынии, купившего себе дворянство. Из многомиллионного наследства сохранился только этот ларец с семейными украшениями и красная книга, в которую вносились данные новорожденных девочек. Там же на первой странице было изложено семейное поверье.

Вера Петровна забеременела Мариной в сорок лет и через положенные девять месяцев родила свою первую дочь, родила от неизвестного мужчины, возымевшего непреодолимое желание овладеть ею в ночи. Вера не очень сопротивлялась по причине опьянения и страстного чувства, неожиданно возникшего от прикосновения незнакомца, пахнущего ёлкой…

Марина пришла в себя от воспоминаний, взгляд упал на голубого зайца, сиротски лежащего в мусорном ведре. Вытянув за тощую лапу его замызганное тело, она поместила зверя в пакет, чтобы отнести в химчистку.