Текст книги "Созвездие Девы (СИ)"
Автор книги: Екатерина Крылатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
– Еще раз так сделаешь – получишь! – шипел он, распутывая шнурки на кроссовках. Те вырывались и исполняли танец кобры, будто ненароком оплетая пальцы.
Я скромно опустила глаза. Шнурки дрогнули, изобразили сердечко и сами собой завязались в «бантик».
– Ну и как на тебя сердиться? – вздыхал Артемий.
Одним из наиболее существенных плюсов было то, что как существо волшебное я потеряла восприимчивость к принуждению и проклятиям. Проклинать не решились, а вот подавление воли действовало с перебоями. Послушно, точно марионетка, шагнув в сторону кухни, я резко становилась и спросила:
– А зачем тебе соль? – послали меня почему-то за ней.
В тот день мы запланировали отпраздновать успех ничегонеделанием и по-человечески отдохнуть. Вернувшись раньше обычного, Бенедиктович нашел нас в спальне, спящих мертвым сном в объятиях друг друга и полностью одетых. Вампир тяжко вздохнул, покрутил пальцем у виска и достал одеяло: в доме были перебои с отоплением, поэтому комнатная температура приближалась к уличной. Дохни, и изо рта вылетит пар. Печорин дышать не стал, только пробормотал что-то себе под нос и поплотнее прикрыл дверь в спальню.
Глава 4
Знакомые незнакомцы
Я вас любил: любовь ещё, быть может,
В душе моей угасла не совсем…
А.С. Пушкин
Зимушка-Зима, необычайно долгая и морозная, уходила со скандалом, прихватив с собой в качестве компенсации большую часть марта. Снег таял неспешно, островками, и оставлял громадные лужи на мокром асфальте, которые за ночь успевали покрыться корочкой. Весеннее настроение создавали в основном коты, репетируя под окнами дикие душераздирающие песни. Наш Наполеон, далекий от каких-либо инстинктов, спал на подоконнике, свесив хвост. Умопомрачения сородичей трогали его мало.
Миновала пора плановых субботников, отметился на приеме последний местный аллергик. Подуставший от беспорядочного труда народ просил пощады, кое-кто даже выклянчил досрочный отпуск. Те, кому повезло меньше, держались на голом энтузиазме или автопилоте, деваться им было некуда.
– Сил моих больше нет! – хлюпала носом Оксана. Она ухитрилась подхватить простуду, ходила злая, раздраженная и обстреливала всех желающих мелкими чихами.
Толян в порыве щедрости преподнес ей связку чеснока и банку красного перца. Эта связка теперь украшала сестринскую, а перцем закусывали санитары. Евгений Бенедиктович, на свою беду заглянув к нам за ватой, выскочил из сестринской с утробным воем, слезящимися глазами и трехэтажным матом.
– Аллергия на чеснок – это стр-рашная сила! – констатировал Сологуб, натирая долькой хлебную корочку.
Мое обучение магии шло полным ходом. Осваивались пока только элементарные навыки, часто применяемые в быту и одновременно тренирующие личный резерв. Меня хватало на десяток простых или три-четыре средних заклинания в день, приходилось довольствоваться малым, дабы не вычерпать силы без остатка.
– Нажми на тормоза, – то и дело напоминал Артемий. – Люди занимаются годами, прежде чем просто колдовать по желанию, а ты получила свободный доступ за два неполных месяца.
– Ну а ты, например, сколько тренировался, чтобы получить этот самый доступ?
– За месяц. Интуитивное применение послужило своеобразным тренажером. Петрова, помню, удивлялась скорости прогресса.
Стихийные выбросы – штука, конечно, полезная, но практически бесконтрольная. Ребенок не понимает, почему в его руках плавится, не обжигая кожу, любой тугоплавкий металл, или у желанной вещи в витрине вдруг «вырастают крылья». Однако спровоцировать спонтанный выброс магии можно в любом возрасте, достаточно причинить человеку сильную физическую боль. Для этой же цели прекрасно подходит боль душевная или сильный, на грани паники, испуг.
– В Средние века широко применялась пытка магией, – рассказывал Воропаев. – Ведьму обездвиживали, надевали что-то вроде железных наручников и начинали мучить. Железо не позволяет колдовать, а сила, не имея выхода, обращается против владельца. Кто-то умирал сразу, кто-то сначала сходил с ума, а потом умирал, но и те, и другие обычно успевали сказать то, что от них требовали.
Жуть какая! Я поежилась и потерла запястье.
– Ладно, не будем о печальном. Напомни-ка мне лучше, как еще можно обезвредить ведьму.
Способов, на самом деле, полно, начиная от «душистого эфира» и заканчивая концентрированной настойкой цветков сирени. Я перечисляла, а сама думала об Артемии. Неужели его били в детстве? После десяти лет непроизвольное колдовство прекращается. Способности угасают, если их не развивать, поэтому интеллектуально подкованные маги в наше время редкость. Многие ведь даже не догадываются, что они особенные, принимая чудо за моральное уродство.
Воропаев не любил говорить о себе, больше отшучивался: «Детство? Да обычное, бестолковое – друзья-приятели, дворы, гаражи, «партизаны» в подвалах, снеговики зимой и прочие радости». О семье рассказывал, но очень скупо: отец погиб в Афганистане через месяц после призыва, мать какое-то время держалась, но потом снова вышла замуж. Отчим дядя Жора Лавицкий, младшая сестра Маргарита (шесть неполных лет разницы) живет в Питере с четвертым (!) по счету мужем. Где сейчас дядя Жора – история умалчивает. Весь рассказ занял ровно пять предложений. Я видела, что данная тема не слишком-то ему приятна, и не решилась настаивать. Но если Артемий интересовался мною и моим прошлым, ответы давала исчерпывающие: скрывать здесь особо нечего.
Чью-чью, а мою жизнь в «добольничный» период сложно назвать интересной. Родилась, жила, училась, окончила школу, поступила в универ, закончила универ, приехала сюда. Классического улично-компанейского детства удалось избежать, дворовые компании как-то не привлекали. В свободное время я много читала, пять лет отдала художественной школе. Пыталась учиться музыке, но блестящая карьера пианистки заглохла в самом начале: помешало полное отсутствие музыкального слуха.
Институт – отдельная страница биографии, о нем можно написать целую книгу, не имея ни капли писательского таланта. Истории из жизни студентов не зря становятся анекдотами… На этом месте я замялась и перескочила на госы, диплом. Сашка, наша дружба, которая переросла в решение создать семью, тетя Люда, приезд в родной город, практика…
– Ну а дальше ты и сам знаешь, – закончила я рассказ. Не в один присест – в свободное время. Трудно выделить минуты для долгих разговоров, когда практически каждая на счету.
– Получается, петь ты не умеешь? – спросил тогда Воропаев.
– Совсем, – грустно кивнула я. – Медведь не просто на ухо наступил – он, садюга, еще и потоптался.
Наша новая интерница, обещанная вышестоящими еще в январе-месяце, появилась в больнице погожим весенним утром. Толик и Славка успели бросить жребий, кем окажется новоиспеченная коллега: блондинкой или брюнеткой?
– Терпеть не могу блондинок! У меня от них чесотка и стригущий лишай: сразу кого-нибудь обстричь хочется, – заявил Сологуб. – Вер, не в обиду сказано. Но ты ведь у нас крашенная, нет?
– Во-первых, натуральная, – отрезала я, – во-вторых, не блондинка, а русая.
– Не суть. Блондинки интеллектом не блещут…
– Зато брюнетки – стервы, – припечатал Малышев. – Вспомни Сам-Знаешь-Кого!
– Так он же вроде лысый… – засомневался молодой и перспективный.
– Балда! Я про Ту-Чье-Имя-Нельзя-Называть, про нашу, местную. И Ермакову. Всем стервам стерва, скажи, Верк?
Новоприбывшая разочаровала обоих: она оказалась шатенкой. Сидящая к нам спиной девушка мило беседовала с Воропаевым, то и дело откидывая назад тяжелую копну волос. Погодите минуточку…
Клацнула дверь за Толяном, и интерница обернулась. На нас в упор глядели вишневые глаза Ули Сушкиной. Знакомые всё лица! Не ожидала вновь встретиться с бывшей одноклассницей и по совместительству злейшим врагом.
– Ваши товарищи по несчастью, Ульяна Дмитриевна. Слева направо: Ярослав Витальевич Сологуб, Анатолий Геннадьевич Малышев и Вера Сергеевна Соболева. Прошу любить и по возможности не жаловаться.
– Приятно познакомиться, – она всё так же противно тянула слова. – Рада встрече, Вера.
– Здравствуй, Уля, – не поддаваться на провокацию, не поддаваться…
«Вы знакомы?» – Артемий оставался бесстрастным, но в мысленном голосе слышалось любопытство.
«Было дело. Потом расскажу, это целая драма в истории Отечества. “Борьба за власть, дуракам везет, или по блату без мыла пролезу”»
– Ну что ж, на этом церемонии окончены, разрешаю приступить к непосредственным обязанностям. Малышев, мсье Дудкин от вас в восторге. Если и дальше так пойдет, он здесь пропишется. Напрягите серое вещество и гоните его в шею, весело и активно. Ярослав, который Сологуб, вам предстоит борьба с гражданкой Мейлер Л.В. из двадцать седьмой палаты. Поступила к нам вчера, аллергия со всеми вытекающими. Соболева – в педиатрию, Елена Юрьевна просила одолжить лишние рабочие руки. Лично я рекомендовал Малышева, но она почему-то отказалась. Наш молодой боец берет курс на сестринскую и дальше по списку. Будут вопросы – обращайтесь, наш девиз: «Один за всех». Повторять не требуется? Вот и ладненько, ценю понятливых.
«Жду не дождусь, когда ты поведаешь историю вашего знакомства. Эта Ульяна – дама не промах, хуже керосину»
Забравшийся в форточку сквозняк ласково пошевелил мои волосы. Провела рукой по макушке, сдерживая улыбку. Дразнится.
– Вера! Вер, подожди!
Сама Ульяна Великая летит по коридору, пытаясь меня догнать. Приятно, черт побери! А чужие привычки заразительны, раньше я сказала бы «честное пионерское».
– Слушаю вас, Ульяна Дмитриевна.
– Ты сейчас куда? Может, выпьем кофе, поболтаем? – выпалила она.
– Извини, но с «выпьем кофе» у меня неприятные ассоциации, да и дела пока есть. Пригласи кого-нибудь другого, – посоветовала я.
Уля не обиделась: она была выше эмоций.
– Просто… ммм, понимаешь, я здесь никого не знаю, и…
– Вот видишь, есть чудесная возможность познакомиться. Мне, правда, некогда чаи гонять, а тот же Малышев до пятницы совершенно свободен, – я давно не испытываю к ней ни былой ненависти, ни презрения, но менять планы ради болтовни – увольте.
– Ну ладно. Как там в педиатрии? – Ульяна семенила следом, точно на поводке.
– Замечательно, – бросила я и прибавила шагу.
– Лучше, чем здесь?
– Не думаю.
– А я вот, представляешь, хотела в педиатры пойти, но тетя Кира отговорила. Вроде бы с детьми мороки больше, – тараторила приставучая коллега. Раньше она слыла молчуньей, слова не вытянешь, а тут, пожалуйста, целые водопады!
– Рада за тебя.
Тетя Кира…Эх, тетя Кира, попортила ты мне крови в свое время! Двоюродная тетка Сушкиной преподавала в нашей школе биологию с химией. Поначалу я даже сочувствовала Ульянке: вместо сказки на ночь – теория Дарвина, настольная книга – «Биология для поступающих в вузы», любимый фильм – «Экология на грани» или что-то в этом роде. Подобный подход, сами понимаете, имеет свою специфику, и чувство юмора у юного дарования отсутствовало напрочь. Казалось бы, из-за чего сыр-бор? Добрая Кира Денисовна, подгоняя наследницу под параметры, нещадно «валила» всех остальных. Новый конкурс для гениев – ждите снижения отметок. Не знаю, где тут логика и была ли она вообще, но по условиям успеваемость Ульки была обязана превышать среднюю класса. Чем ниже общая планка, тем легче выйти на финиш.
Но самое обидное не это. Если разобраться, всё это даже ерунда. Не хочу вдаваться в подробности, только после жестокой подставы мои отношения с классом резко ухудшились. Мои, Эллы и Наташи Кирсановой. Причиной послужило участие, под протекцией директрисы, в городской олимпиаде по химии. Мы с Наташей еще ездили на районную, а великая Сушкина осталась не у дел. Мда, лучше б не ездили: Ульяна и ее банда подхалимов этого так и не простили. А говорят, что отличники – самые мирные люди!
– Вер, я думаю, школьные дрязги – совсем не повод для ненависти, тем более теперь, – выдала активистка. Знает, собака, чье мясо съела.
– Конечно, Ульяна Дмитриевна, – ядовито пропела я, – воспоминания о выпотрошенных мышах в портфеле и суперклее в спортивной обуви – одни из ярчайших моментов моей юности, приятно освежить на досуге. Вряд ли Петька Жмот вспомнит, что было причиной, а ведь мышей потрошил именно он.
– Ой, ладно тебе, Соболева, – рассмеялась Уля, теребя пушистый локон. – Маленькая была, глупая, вот и ляпнула, что вы с Кирсановой…
– Но, несмотря на молодость, ты отлично понимала, во что это выльется. Счастливого кофепития, Уля!
«Школьная дрязга», как выразилась Сушкина, привела к тому, что Наташа слегла с нервным срывом, а я встала с места посреди урока геометрии и влепила ученой гадине пощечину, устав терпеть ее безнаказанность. Ух, что потом было! Одни родительские разборки чего стоили. В итоге Улька перевелась в другую школу, Кира Денисовна вскоре подала в отставку, и справедливость восторжествовала. Многие утверждали, что «талантливая девочка вовремя ушла из этого притона», но мы-то знаем, кто прав на самом деле. Одноклассники потом еще долго извинялись, однако неприятный осадок остался. История, достойная мыльной оперы, «Санта-Барбара: школьные годы». Это сейчас понимаешь, насколько глупо и по-детски, а тогда…
Наверное, всё же не стоит собачиться с Ульяной, нам ведь вместе работать. Будем взрослым адекватным человеком, а, значит, соблюдаем вооруженный нейтралитет. Р-р-р, вот и верь после этого в случайные встречи!
Нет, сегодня определенно не мой день! Стоило лишь однажды не проверить замок, и наш совместный обед был внаглую прерван появлением Сологуба. Доблестный интерн с бледным от ярости лицом тряс кулаками и издавал нечленораздельные звуки. Яростный Ярослав – это сильно.
– Артемий Петрович, беда!.. Там, эта… эта М-мейлер… караул! Вообще! Беда! SOS!
– Давайте без намеков, доктор Сологуб. Что опять случилось?
– Перевожу, – из-за спины Славки выглянула Оксана. – Леокадия Виленовна Мейлер…
– Как вы сказали?
– Леокадия Виленовна, – охотно повторила женщина. – Мне самой понравилось. В общем, она недовольна лечением доктора Сологуба и желает видеть начальство. Наглость с ее стороны. Конец сообщения.
– Леокадия Виленовна, – задумчиво протянул Воропаев. – И что с ней делать? Передайте, что подойду. Хм, Мейлер, значит… Мейлер. Идите, Щербакова, мерси за перевод. Доктор Слава, разрешаю поставить на место гражданку Виленовну. Сумеете – отмечу в личном деле исключительный профессионализм.
– А вы меня не обманываете? – недоверчиво переспросил тот, пятясь.
– Вы меня с кем-то спутали, Сологуб. Я не вру, я художественно приукрашаю. Дерзайте, только дверь за собой закройте… Приехали, – сообщил Артемий, обращаясь ко мне, – хоть встречу выпускников назначай. Ты приглашаешь Ульяну, я – Лику.
– Лику? Вы с ней знакомы?
– Разве что на свете есть еще одна Леокадия Виленовна теперь-уже-Мейлер.
– Твоя одноклассница? Первая любовь? Соседка? – терялась в догадках я.
– Фронтовая подруга, – ухмыльнулся он, – почти что товарищ по оружию. В садик вместе ходили, сидели за одной партой. И каким только ветром ее сюда занесло?
Эпитет «фронтовая подруга» как нельзя лучше подходил Леокадии Мейлер. Было в ней что-то дерзкое, боевое, дай в руки автомат – и пойдет врагов косить, поправляя на ходу каску.
– Доктор, я женщина ранимая, нервная, – втолковывала мадам Сологубу, – и подхода требую чуткого, ответственного, понимаете? Да ни черта вы не понимаете! Вот взять, к примеру, эти шприцы. Они соответствуют общепринятым стандартам, санитарным нормам?
– Да обычные шприцы, обычные! – повысил голос Славка. – Стандартные, других нет…
– Я безумно рада, о, эскулап! – воскликнула дама, положа руку на сердце. – Экстаз! Нирвана! Небо в алмазах! Но без сертификата качества, не обессудь, колоть не дам. О, я хочу безумно жить, но смерть грозит во цвете лет, коль вы, мой милый-милый доктор, не предъявите документ!
На Славку было больно смотреть: бедняга весь побелел, губы дрожали, а рука со шприцом ходила ходуном, грозя «милому эскулапу» серьезными травмами.
– И не стыдно тебе, Ландышева, над дитятей неразумным измываться?
Пациентка обернулась. Со спины она выглядела гораздо младше. Льняные волосы, схваченные на затылке заколкой – «крабом», темные с блеском глаза, идеальный макияж и неслабенькие габариты – Элка на ее фоне теряется. Такие женщины не будут скромно сидеть в сторонке: они всегда в самой гуще событий.
Тоненько, по-девчоночьи взвизгнув, Леокадия Виленовна совершила могучий прыжок и повисла на Артемии. Я пожалела, что не захватила фотоаппарат: пышнотелая мадам, едва не сшибленный ею хохочущий Воропаев, а в уголке дрожит Сологуб на грани помешательства. Немая сцена.
– Ё-кэ-лэ-мэ-нэ, о-пэ-рэ-сэ-тэ! – пациентка растеряла всю свою чванливость. – Какие люди! Тёмка, ты-то как тут оказался?
– Звала начальство – вот он я, – Артемий с трудом отцепил от себя Виленовну. – Слазь давай, пока вместе не грохнулись! Ярослав Витальич, можете быть свободны, мы вас позовем.
– Х-хорошо, – клацнул зубами коллега, – к-как скажете.
Удирая от Лики, как Дафна от Аполлона, он не сразу попал в дверной проем и нечаянно задел меня. Заряд бодрости и хорошего настроения получен.
– Скоро придется валерьянку выдавать за вредность, – укоризненно сказал Воропаев, – а интерны, между прочим, на дороге не валяются.
– Так это твои оболтусы? То-то, гляжу, выправка знакомая. Я в шоке! Карету мне, карету «Скорой помощи»! О, кто это с тобой? – Лика ткнула пальцем в мою скромную фигурку у двери.
– Вера – Лика, Лика – Вера. Иди сюда, она не кусается.
– Только по праздникам, – уточнила Леокадия.
Пальцы хрустнули в неожиданно крепкой ладони.
– Nice to meet you! – широкая, от уха до уха улыбка женщины преобразила полное лицо. – Еще одна важная начальница?
– Пока что скромная подчиненная…
– … но мы на верном пути, – подмигнула она. – Сколько там до конца перерыва?
– Минут двадцать.
– Прекрасно. Так какими судьбами? Не ожидала встретить тебя здесь.
– Аналогично, – Артемий дружелюбно, но как-то недоверчиво рассматривал госпожу Мейлер. – С какой луны ты к нам свалилась?
– Мою тетю Феню помнишь? Да помнишь, помнишь, она всегда летом приезжала, сарафан мне еще гороховый привезла. Ну, тот самый, в котором я на мешок с навозом смахивала. В общем, тетя Феня здесь сто лет как живет, а я проездом в Нижнем. Дай, думаю, заскочу, – тарахтела Лика. – И тут – бац! – весеннее обострение. Теперь лежу у вас, сопли на кулак мотаю. Это сейчас не видно, а вчера – вообще кошмар. Ну, ты помнишь.
– Помню, помню. Так ты же вроде клялась, что из Рязани ни ногой, – насмешливо напомнил Воропаев.
– Жизнь, Тёмка, это сплошные взлеты-падения. Как прославился наш погорелый театр, так и мотаемся по всей России-матушке, народ развлекаем, – вздохнула она, забавно шевеля губами. – А я слышала, что ты в глубинку подался, вроде как и воздух чище, и платят больше. Корыстный ты человек, Воропаев, но корыстный изысканно, ни чета моим цирковым. Те за полбуханки горы свернут и родину толкнут на рынке по дешевке. До сих пор копишь, э?
– Лика, солнце, остановись на одной мысли. Значит, ты до сих пор балуешься театром?
– Точнее, это он балуется мной. По ниточке, по ниточке ходить я не желаю, но приходится. Счас мы, например… О-о-о! Нет слов, одни эмоции! В общем, ставим «Графиню де Монсоро». Такая экспрессия, спятить можно! Режиссер бездарен, актеры – сплошь и рядом недоумки, на каждого алкаша три нарика, но суть не в этом. Вся фишка в том, что всё наоборот: Диана де Мародёр, развратница с темным прошлым, соблазняет разбойника с большой дороги. Граф де Монсоро – чуть ли не монах, увлекается философией и икебаной. Герцог Анжуйский – я рыдала! – вовсе не гад последний, а ранимая няшка с богатым внутренним миром…
– Ландышева, где ты этого нахваталась? Тебе ведь не пятнадцать и даже не двадцать пять, – Воропаев любовался мой слегка обалдевшей физиономией. Да уж, есть от чего смутиться.
– В апреле стукнет тридцать шесть, но это не важно. Главное, ребята, сердцем не стареть… Ха-ха, попробуй угадать, кого я играю!
– Брата Горанфло? – предположил Артемий, за что тут же получил подушкой.
– По-твоему, я толстая? Я?! Да во мне живого весу пятьдесят кило, всё остальное – шарм, сексуальность и харизма!
«Я лучше пойду, чувствую себя третьей лишней» – мысленный канал работал с помехами. Всегда так, если открываю его сама.
«Лика играет на публику – связь стала гораздо четче, – обычно она не так бесцеремонна. Зато теперь ты понимаешь, что чувствовал бедняга Сологуб»
«Расскажешь потом, что за сарафан такой?»
«Обязательно, а заодно проведу воспитательную беседу о тонкостях работы с подобными кадрами. Сологубу ценный урок на будущее»
– Приятно было пообщаться, но мне пора идти.
– Что поделать, служба. Счастливо, подчиненная, – мадам сделала ручкой.
– Счастливо оставаться, Леокадия Виленовна.
– Тьфу ты, терпеть не могу своё полное имя! – поморщилась та. – Лучше бы Тракториной назвали…
Лика терпеливо ждала, пока за Верой закроется дверь, с минуту помолчала для надежности и совсем другим тоном спросила:
– И кто этот воробушек, твоя любовница?
– Не любовница, а любимая женщина.
– Оно и видно. Хотя разница тут невелика, – госпожа Мейлер порылась в тумбочке, достала пару бананов, кулек ирисок и плитку темного шоколада. – Будешь?
– Только что обедал. А ты, как вижу, ни в чем себе не отказываешь.
– Угу, – Лика развернула шоколадку, понюхала, но есть не стала, – после родов разнесло, никак в себя прийти не могу, вот и жую всё подряд. Еще театр этот, будь он неладен! Дочке девять лет, сыну второй идет, а в последний раз виделись в октябре. Даже на праздники не отпустили, сволочи! Моя карьера, считай, в муках дохнет, но этим всё мало. В сорок лет Диану играть – придумают же!
Она обиженно шмыгнула носом, становясь похожей на ту взбалмошную особу, какой была когда-то. Самая красивая девчонка в школе, натуральная блондинка с черными, как яшма, глазами. Лику любили, Ликой восхищались или открыто ненавидели. Ей пели серенады, подбрасывали записки, за ней табунами ходили старшеклассники. Лику нельзя было не заметить, впрочем, как и сейчас.
– Когда мы последний раз пересекались, лет десять назад? – спросил Воропаев, отвлекаясь от ностальгических дум.
– Где-то так, ты тогда универ окончил. Гордый ходил, як индюк. В тот год я как раз уехала, вернулась – нет тебя. Все говорят, что женился, спилил дерево, родил сына и умотал подальше. Классика жанра.
– Ты раскаялась, разрыдалась и вышла замуж? – подсказал он
– Хе-хе, – уныло выдала она, – если куда и вышла, то в большую жо… ты понял. Какой замуж на пике славы, умоляю! Моя Кончита Аргуэльо отравилась просроченным «Даниссимо». Жила в свое удовольствие, ни в чем, как ты говоришь, не отказывала и залетела. Глупо так, по пьяни, самой стыдно. Мать в крик: «Никаких абортов, рожай!», а мне-то что? Родила Ляльку, Елену. Это потом уже с Максом сошлась. Расписались, квартиру купили, Артемом обзавелись. Макс – это наш помреж, – пояснила Леокадия, – странный типус, но верный. Как Бобик.
– Сына в честь деда назвала?
– Дед у меня Артур Лукич, – она сделала рожицу. – В честь тебя назвала и собственной тупости. Вот опять сижу и думаю: какая дура была, что не согласилась. Любовь ей подавай, чтоб сердце трепетало и мозги плавились. А то разве не любовь была? Ни дня ведь не прошло, чтобы не вспомнила, не пожалела. Сколько думано-передумано, сколько плешей проедено, а то самое, настоящее, ушло… Эх, опять вошла в образ, привычка. Трагические героини не для меня, я больше разгильдяек играю.
Лика вздохнула, почесала нос и развернула конфету, совершенно испортив этим серьезность своих последних слов.
– Ушло, – согласился он. – Лучшей прививки от любви и придумать нельзя. Хотя, какая там любовь? Детская влюбленность глупого мальчика в красивую девочку.
Она кокетливо хихикнула и подавилась ириской.
– Эй, а то, чем мы занимались, пока мои предки толклись у нотариуса, – тоже невинные радости детства?
– «Радости»! Я краснел как девчонка, а тебе было интересно, как устроены мальчики.
– Ничего подобного! Я вообще была жуткой трусихой и… ладно, признаю: мне действительно было интересно.
Они рассмеялись, не испытывая ни малейшей неловкости друг перед другом.
– Знала бы, что встречу здесь тебя, продумала бы речь. Расскажи хоть о себе, что ли? Как живешь? Как мать? Спиногрызами в комплект не обзавелся?
– Нормально всё, не жалуемся. Сын до сих пор один, больше пока не планируем.
– А Вера?
– Что «Вера»? – обсуждать девушку с кем бы то ни было не хотелось, тем более с Ликой Ландышевой, в замужестве Мейлер.
– Откуда она вообще взялась? Совсем не твой типаж: девчонка еще, ревнует. Улыбается вроде, а глазки узенькие-узенькие, бровки хмурятся. Пришлось строить Дуньку-тонкопряху, чтоб ненароком не спугнуть.
– Ревнует? Вера?
– А разве не видно? – закатила очи черные женщина. – Мужики, с вами каши не сваришь! Я за ней пять минут наблюдала, но это ясно как день: не надышатся на тебя, Воропаев, веко подними – и она в огонь бросится, потому что ты так захотел. Беззаветная собачья преданность, совсем как у моего Максимки. Играешь, пользуешься, а она любит. Понимает, что пользуешься, но любит от этого не меньше.
– С чего ты вообще взяла?.. – раздраженно прошипел он.
– С того самого. Я тебя с четырех лет знаю, Тёмка, лучше только мать родная знает. Апчхи! Апчхи! – Лика с чувством чихнула в платок, размазав помаду. – Вот и правда. Ненавижу о печальном говорить, просто жалко девчонку, пропадет ведь. Пчхи-кхи!
– Будь здорова. Не пропадет, обещаю.
– Слушай, Тём, можно одну просьбу?
– Хоть две.
– У тебя фотографий не сохранилось, со школы или просто, где мы есть?
– Должны быть, – неуверенно протянул Воропаев, – надо поискать.
– Поищи, а? У меня ни одной нет, все порастерялись. Хочется детство вспомнить, посмотреть, какими были…
– Честное слово, должны быть дома, мать их еще вечно в альбомы собирала. Надо поискать, – повторил он. – Я найду.
– Спасибо.
«А ты повзрослела, Ландышева. И поумнела, и погрустнела. Чутье женское появилось, интуиция, раньше-то в основном другим местом думала. Хотя и я был не лучше. Как молоды мы были, как молоды…»
– Тебе спасибо.
– За что? – спросила Леокадия уже без тени кокетства.
– За то, что ты есть.
Прощание вышло скомканным – оба совершенно не умели прощаться. Артемий взял с Лики слово не третировать интернов и остальной медперсонал, как можно меньше цитировать классику и вести себя прилично. Госпожа Мейлер надулась, но пообещала. Чего не сделаешь ради старой дружбы?
Воропаев покинул двадцать седьмую палату с двойственным чувством. У ординаторской его дожидалась Вера. Перерыв давно кончился, все спешили поскорей добраться до рабочих мест, отстреляться и уйти домой, а Соболева ждала. Беззаветная собачья преданность… Не заботясь о том, что здесь их могут увидеть, он заключил ее в объятия и поцеловал со всей нежностью, на какую был способен.
– Тебя давно ждут в педиатрии.
– Ждут, – эхом отозвалась она.
– Но здесь ты нужнее. Пойдем, нам следует поговорить.
Печорин лежал на кровати, смотрел в потолок и курил, стряхивая пепел на ковер. С тех пор как ушла Инесса его мучила бессонница. Зачем любить, зачем страдать? Бери друзей, пойдем… Э-э-э, вернее, зачем страдать, если прошлого всё равно не вернешь? Евгений понимал это рассудком, но душа, приколоченная гвоздями вампирская душа противилась, надеялась на лучшее. Сердце – не тот орган, которому следует доверять, поэтому он перекладывал ответственность на душу, вроде как с нее спросить нестыдно. А, может, всё дело в том, что Печорина нередко одолевали сомнения: есть ли оно у него, сердце? Не тот насос для перекачки крови, который винят во всех грехах, но чувства…
«А не взять ли мне снова отпуск? Повидать Рейчел, детей? Единственные на этой земле родные лю… вампиры. Почему нет?! Надо развеяться, прийти в себя, – Печорин вновь стряхнул пепел и потушил сигарету. – Возьму, иначе труба: чокнусь или обращусь. Говорят, что мертвые чувствуют иначе. Не выход, нет, не выход…»
Размышления прервал звонок в дверь. Кому он мог понадобиться в первом часу ночи? Оставив окурок на тумбочке, Печорин поплелся открывать, попутно вспоминая, во что он одет и одет ли вообще.
На пороге стояла бледная молодая женщина в толстовке с чужого плеча, верхнюю часть лица прятал капюшон. Знакомый подбородочек…
– Что за маскарад? – зевнул Евгений. Как нежить он мог не бояться сектантов, аферистов и домушников. Это им следовало его бояться.
Женщина откинула капюшон. Она дрожала. Светло-голубые, почти прозрачные глаза Алены Рейган смотрели умоляюще, с долей потрясения и ужасом. Бескровные губы шевельнулись и прошептали два коротких слова:
– Борис убит.
Глава 5
Девочка, которой нет
Единственный способ определить границы возможного – выйти за эти границы.
Артур Кларк
На грани между сном и бодрствованием меня настиг странный звук. «Вз-вз-вз, вз-вз-вз, вз-вз-вз…» Лишь после десятого «вз-вз-вза» я догадалась, что звонит телефон на беззвучном. И кто это у нас такой ранний?
– Алло, – спросонья далеко не ангельский голосок напоминал несмазанные дверные петли.
– Привет. Прости, что разбудил.
– Ничего страшного, – я подавила зевок. – Что-нибудь случилось?
– Пока нет. К Печорину сегодня не поедем: к нему тетя из Москвы приехала.
К Печорину? Ах да, сегодня же воскресенье, любимый день недели.
– Тетя – это серьезно, – о родственниках Бенедиктовича мне было известно немного. Помимо строптивой Рейчел и тройняшек в Москве обитал его дядя с женой, у которого свой бизнес – вот, в принципе, и всё. – Тогда меняем планы. Как смотришь на визит в мои владения?
– Положительно, – рассмеялся Воропаев. – Во сколько мне быть?
– Во сколько сможешь. Анька с подругами в кино, у мамы в девять бассейн – раньше двух точно не вернутся.
– Значит, с мамой знакомить не хочешь? – коварно уточнил он.
– Вы вроде знакомы, – неуверенно напомнила я, – как и с Анькой. Но если ты настаиваешь, соображу семейный ужин, мне не трудно.
Артемий промолчал. В каждой шутке есть доля правды, только не пришло еще время для семейных ужинов – мы оба это понимали.
В конечном счете, договорились на пол-одиннадцатого. Ему требовалось разобраться с делами, мне – окончательно проснуться и подготовиться. Пригласить пригласила, а чем кормить буду, во что оденусь и прочее как-то не продумала. Ладно, где наша не пропадала! Выкручусь.
Мама давно поднялась и уже вовсю колдовала на кухне.
– Доброе утро, – я привычным движением спихнула кота.
– Доброе. Дочь, можешь разбудить Анютку? – ей приходилось перекрикивать шипящую сковороду. Там что-то прыгало, щелкало и брызгало маслом. – Она просила.
Нехорошее слово в мой адрес, три тычка, пинок голой пяткой, и свежеразбуженная сестрица хмуро плещется в ванной. Сова – это семейное, наследуется независимо от пола.
