Текст книги "Похищенный шедевр, или В поисках “КРИКА”"

Автор книги: Эдвард Долник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Мунк относился к своим работам как к живым существам. По его признанию, он сам не испытывал неприязни или ревности к творчеству коллег, но его картины не уживались с произведениями других мастеров и по этой причине не могли экспонироваться рядом с ними. Живописец считал свои творения детьми и с трудом с ними расставался. В Мунке одновременно уживались капризный и поразительно беспечный родитель. Он построил такую студию, чтобы иметь возможность круглый год писать под открытым небом, но оставлял свои работы выгорать на солнце годами. «Психолог с кистью мог бросить или случайно наступить на картину, – пишет один из искусствоведов, – или поставить на нее кастрюлю с горячим супом».

Норвежец не переставал экспериментировать, пробуя холст, дерево, картон, используя кисти, мастихин, а иногда наносил краску пальцами. Он работал неистово, до изнеможения, стараясь как можно быстрее запечатлеть воображаемый образ. Мунк многократно переделывал «Крик», однажды поздней ночью, устав, он задул свечу, стоявшую над мольбертом. Капля расплавленного воска упала на картину. Остатки воска до сих пор заметны в верхнем правом углу.

Сто лет спустя, зимой 1994 года, Чарльз Хилл прочитал об этом факте и несказанно тому обрадовался. Как звали того итальянского ученого, который доказал, что нельзя дважды одинаково погасить свечу? Воск – вещество сродни крови или краске, которые так любят криминалисты. Очертания воскового пятна нельзя подделать. Теперь преступникам не удастся всучить Хиллу фальшивку, да и вряд ли они вообще знают о следах воска на картине, свидетельстве несомненной ее подлинности.

Детектив сидел за письменным столом в библиотеке, заваленным книгами. Необходимо крепко запомнить, как выглядит восковой след на картине.

ЧАСТЬ III

СОТРУДНИК МУЗЕЯ ГЕТТИ

Глава 13

«МЫ НАШЛИ РАМУ!»

Апрель 1994 года

Чарльз Хилл досконально изучил жизнь и творчество Эдварда Мунка и был готов предстать в образе сотрудника Музея Гетти Криса Робертса. Проблема же заключалась в том, что преступники не заявляли о себе.

Наступил апрель, прошло два месяца со дня кражи произведения. Скотленд-Ярд решил, что настало время выманить похитителей из тени. У Дика Эллиса в Париже нашелся знакомый торговец произведениями искусства с сомнительной репутацией, и детектив поделился информацией, что Музей Гетти заинтересован в покупке украденного произведения. Слух непременно должен был дойти до преступников. Париж выбрали не случайно. В Лондоне стало бы невозможно распространить подобный слух, поскольку мошенники очень осторожны и быстро поняли бы, что за этим стоит Скотленд-Ярд.

Прежде чем выйти на настоящих преступников, Чарльзу Хиллу пришлось отсеять несколько мнимых злоумышленников. Одним из них оказался англичанин Билли Харвуд, отбывавший наказание в норвежской тюрьме и клявшийся, что знает тех, кто украл «Крик». Британская полиция посчитала его аферистом.

Тайный агент позвонил Харвуду, представился Крисом Робертсом, сотрудником Музея Гетти, работающим с норвежской Национальной галереей. Но блеснуть в разговоре знаниями о технике художника, использовавшего яркие насыщенные краски для передачи эмоционального напряжения, не удалось. Харвуд определенно оказался не тем человеком, на которого стоило тратить время.

Хиллу нравилось, что работа тайным агентом дисциплинирует, не дает возможности проявляться «не слишком приятным чертам характера: заносчивости, надменности, эгоцентризму и всему остальному».

Многим внедренным агентам полиции присущи высокомерие и эгоцентризм. Другой их слабостью является склонность к преувеличениям. «Мы должны постоянно себя одергивать, чтобы отличать заблуждение от истины», – говорит Хилл.

Несмотря на прекрасные манеры, Чарльз бывает резким и настойчивым. Когда он в хорошем расположении духа, взгляд его приветлив, но видимая мягкость обманчива. Как и все вспыльчивые люди, он порой дает выход гневу, но быстро отходит. Работая полицейским, Хилл поймал не одного преступника, и воспоминания о прежних профессиональных успехах до сих пор греют ему душу. Человек чести и служитель закона, Хилл иногда цитирует из «Элмера Гентри». «Он находился в том счастливом положении, о котором наделенный силой молодой человек может только мечтать, – написал Синклер Льюис о своем герое. – Его необузданная жажда насилия находила применение в благородных делах».

Хилл один из немногих людей, которые обладают вкусом, умением ценить прекрасное и одновременно способностью убеждать в своей правоте. Билли Харвуда детектив, не церемонясь, убрал с дороги, как только понял, что тот блефует. Чарльз без обиняков заявил Харвуду, чтобы тот убирался к черту со своими предложениями, благо никто не захочет иметь с ним дело. Однако Харвуд не сдавался, заявляя о своей готовности помочь. «Как любезно с его стороны вызваться помочь всего за пять миллионов фунтов стерлингов», – усмехнулся сыщик.

Следуя инструкциям Скотленд-Ярда, Национальная галерея обратилась через средства массовой информации к обществу с просьбой сообщать любую информацию о картине «Крик» председателю правления музея Йенсу Кристиану Туну, известному преуспевающему адвокату. Ответственным за взаимодействие галереи и общества в деле возвращения картины «Крик» этот полный, румяный человек был назначен только потому, что в штате Национальной галереи не нашлось более подходящей кандидатуры. Однако обстоятельства, как снежный ком свалившиеся на его голову – похищение шедевра, давление мировой прессы, вмешательство Скотленд-Ярда, проведение тайной операции, – привнесли много сумятицы в размеренную жизнь юриста. Он почувствовал себя героем остросюжетного романа, которые любил читать. Адвоката назначили председателем правления Национальной галереи менее чем за неделю до кражи картины «Крик». Как перед назначением объяснили, должность председателя правления почетна, однако формальна. Круг обязанностей вменял Туну присутствие на собраниях правления несколько раз в год и помощь в поиске замены Кнуту Бергу, который в следующем году собирался уйти в отставку. Ничего особенного, разве что изредка выпить бокал вина на встрече с благотворителями.

В пятницу, десятого февраля, за день до ограбления, Берг устроил новому председателю правления экскурсию по галерее. Тун познакомился со всеми сотрудниками, зашел в комнату службы безопасности и осмотрел экспозицию работ Мунка. На следующий день, в субботу, рано утром вместе с семьей он отправился в Лиллехаммер на торжественную церемонию открытия Олимпийских игр. В шесть часов двадцать пять минут машина проехала мимо Национальной галереи. Тун с воодушевлением рассказывал домочадцам о музее, экскурсии, устроенной директором, и своей новой работе. Если бы машина проследовала мимо галереи на четыре минуты позже, Тун мог бы заметить странную лестницу, приставленную к фасаду здания.

Пораженный произошедшим и неожиданно оказавшийся в самой гуще событий среди детективов и оперативных работников, Тун с энтузиазмом взялся за работу. Ему особенно польстило, что полиция установила в его кабинете диктофон, и как только раздавался телефонный звонок, председатель правления с удовольствием нажимал на кнопку «запись».

Телефон звонил, диктофон записывал все разговоры, но это ни к чему не привело. Большинство звонков содержало примерно следующее: «Встретимся за ужином, и я поделюсь очень ценной информацией». Такие предложения полиция немедленно отметала. Но поступали сообщения, которые требовали серьезной проверки. К примеру, в начале апреля информатор сообщил Лифу Лиеру, ответственному за проведение следственных мероприятий, что картина Мунка находится в одном из сейфов в камере хранения на вокзале в Стокгольме. Извлеченная из рамы, доложили Лиеру, она спрятана в сумке для хоккейной формы. Норвежская полиция связалась с коллегами в Стокгольме и попросила проверить каждый из нескольких тысяч ящиков вокзальной камеры хранения. Проверка началась третьего апреля, заняла все пасхальные праздники, но ничего не нашли.

Успех неожиданно пришел в воскресенье двадцать четвертого апреля. Кузен жены Туна Эйнар-Тор Ульвинг занимался артдилерством. Невысокий, лысый, впечатлительный человек, напоминавший Элмера Фудда^[15], не производил впечатления успешного бизнесмена, однако Ульвинга отличало особое чутье, благодаря которому его бизнес процветал. Галерейщик владел летним домиком и частью гостиницы (расположенными, к слову, недалеко от летнего дома Мунка в небольшом городке Осгорстранн), куда летал на собственном вертолете.

Одним из клиентов дельца был некий Тор Йонсен^[16]. Оба составляли странную пару: Ульвинг – тихий, чувствительный человек с воспаленными глазами, любитель фортепианных концертов, Йонсен, его полная противоположность, высокий, полный сил, привлекательный мужчина, на жаргоне таких людей называют киллерами, профессиональными убийцами, приводящими в исполнение приговор бандитов. Угрожая расправой, он вымогал у людей деньги. Двенадцать лет отсидел в тюрьме за убийство нескольких человек, которых сжег вместе с домом. За неоднократные нападения на охранников Йонсена перевели в одиночную камеру, где здоровяк занимался кикбоксингом. Сильный, энергичный, раздражительный человек, он стал одним из самых известных заключенных, а позднее – чемпионом Скандинавии по кикбоксингу.

В начале девяностых у Йонсена появилось новое увлечение. Его можно было увидеть в художественных галереях и на аукционах, продающих и покупающих произведения искусства. Ульвинг сразу обратил внимание на «хорошо одетого, прекрасно выглядевшего» новичка. В день их знакомства Тора сопровождал богатый судовладелец, с которым Йонсен познакомился на автогонках. Вскоре Ульвинг узнал подробности биографии Йонсена, но рассудил, что его не должно это волновать, поскольку он не социальный работник, а артдилер. С тех пор бывший заключенный стал для него ценным клиентом.

В конце апреля 1994 года новоявленный поклонник искусств позвонил Ульвингу и сообщил, что знает людей, которые могли бы помочь вернуть в Национальную галерею картину «Крик». Ему стало известно, что Ульвинг и Тун – дальние родственники, поэтому Йонсен поинтересовался у партнера, не мог бы он связаться с Туном.

Двадцать четвертого апреля Ульвинг позвонил Туну. Обычно всех, кого рекомендовал, он представлял с самой лучшей стороны, но в данном случае артдилер оказался в щекотливой ситуации.

– Я сказал Туну, что у Йонсена не очень хорошая репутация, – спустя годы вспоминал Ульвинг, – и предупредил, что он двенадцать лет отсидел в тюрьме за совершение тяжкого преступления. Таким образом, господин Тун все знал.

Председатель правления музея поинтересовался:

– Ты считаешь, за его словами стоит что-то серьезное?

– Я знаю о нем достаточно и думаю, что это серьезно, – ответил артдилер.

Сообщая Йонсену о разговоре с Туном, Ульвинг заметил, что не знает, насколько серьезно тот воспринял его слова. По мнению Йонсена, в ближайшие дни следует следить за публикациями в газетах.

На следующий день, двадцать пятого апреля, корреспондент отдела преступлений газеты «Дагбладет» Гуннар Халтгрин поднял телефонную трубку и услышал знакомый голос. Информатор, неоднократно прежде сообщавший ценную информацию, заявил, что располагает сведениями относительно картины «Крик». Большего сказать по телефону не мог.

Халтгрин забросал его вопросами, но агент проигнорировал их, сославшись на то, что всего лишь передает сообщение. Информатор назвал место встречи и попросил Гуннара взять с собой фотографа. Репортер записал краткие указания агента в блокнот: городок Ниттедаль, восточнее Осло, далее по указателю Скедсмокорсет, деревня Слаттум, поворот направо, ориентир – автобусная остановка.

Халтгрин договорился с фотографом газеты, затем позвонил главному реставратору Национальной галереи Лифу Платеру и предупредил, что заедет за ним через несколько минут. Платер реставрировал «Крик».

Ниттедаль располагался в двенадцати километрах от Осло, однако указания агента оказались весьма расплывчаты. В конце концов репортер, фотограф и реставратор нашли указанную автобусную остановку и припарковались неподалеку. Они внимательно осмотрелись, точно не зная, что ищут, и, ничего не обнаружив, вернулись к остановке.

Вдруг фотограф воскликнул:

– Это, случайно, не то, что мы ищем?

В траве на обочине дороги лежал кусок дерева длиной около полуметра. Журналисты бросились к странному предмету, за ними следом бежал седовласый реставратор.

– О Боже! – закричал он. – Это же рама!

На обочине лежала часть картинной рамы. Никто не трогал ее, на случай если преступники оставили на ней отпечатки пальцев, но Платер склонился над ней, чтобы убедиться в ее подлинности. Он сразу ее узнал, тот же цвет и фактура. Платер указал на четкую надпись на обороте инвентарный номер Национальной галереи. Ни у кого не осталось сомнений – это настоящая рама картины «Крик».

На следующий день таблоид вышел с кричащим заголовком на первой полосе: «Мы нашли раму!»

Глава 14

ИСКУССТВО ОБОЛЬЩЕНИЯ

Обнаружение рамы стало хорошей новостью. Наконец полиция напала на след похитителей. Судя по всему, «Крик» не покидал пределов Норвегии. Однако имелась во всем деле и оборотная сторона медали. Лишенный рамы шедевр Мунка становился уязвим, как черепаха без панциря.

Ульвинг уверял норвежские власти в том, что он порядочный гражданин и не имеет к этой истории никакого отношения. Заверил в готовности сотрудничать с полицией, как и несколько лет назад.

В 1988 году из частных коллекций в Осло похитили несколько картин и литографий Мунка. Спустя какое-то время некто позвонил Ульвингу с предложением купить литографию художника. По описанию артдилер понял, что ему предложили купить краденую вещь, и позвонил в полицию. Однако преступник заметил слежку и исчез.

Несколько дней спустя продавец позвонил вновь, предлагая Ульвингу сразу несколько работ Мунка. Галерейщик вновь позвонил в полицию. На этот раз ему посоветовали согласиться на покупку нескольких произведений для коллекционера в Германии. Ульвинг ответил звонившему, будто готов заплатить за украденные произведения не более одного миллиона крон – примерно сто двадцать пять тысяч долларов. Дилер и продавец договорились о сделке, и полиция сняла квартиру, расположенную над квартирой преступника. За час до назначенной встречи детектив позвонил Ульвингу и сообщил, что встреча не состоится. Полицейская машина следовала за преступником до аэропорта, после чего он сел в самолет и улетел.

Пару минут спустя в номер Ульвинга постучали. В дверях стоял продавец.

– У вас все готово? – спросил он артдилера.

Как позже вспоминал Ульвинг, полиция перепутала машины. Преступника не было в Осло два дня, и пока за его пустой квартирой велось наблюдение, злоумышленник пережидал в гостинице в небольшом городке Осгорстранн.

Ульвинг на мгновение растерялся, но сообразил попросить отсрочку, отговорившись нехваткой времени, чтобы собрать необходимую сумму. Партнеры договорились о новой встрече. Как только гость ушел, галерейщик позвонил в полицию и рассказал о случившемся.

Преступник из множества норвежских гостиниц выбрал для совершения сделки небольшую, совладельцем которой оказался его теперешний партнер! «Невероятное совпадение!» – говорит артдилер, вспоминая об этом в интервью много лет спустя. Ульвинг сразу же позвонил управляющему гостиницей с просьбой проверить по записям в регистрационной книге, какой номер два дня назад снял одинокий мужчина. Имена торговца крадеными произведениями и постояльца гостиницы совпали. Управляющий незамедлительно поднялся в номер и обнаружил в туалете семь живописных работ и литографий Мунка. Полиция немедленно выехала в Осгорстранн.

Несмотря на успешное раскрытие преступления, Ульвинг с тех пор боялся, что его убьют. С подобного сорта публикой одного промаха достаточно, чтобы получить пулю в лоб. Кто знает, что может случиться, если ему придется вновь стать посредником между полицией и преступниками?

Для Чарльза Хилла все, что было связано с Ульвингом, доверия не внушало. Почему этот добрый самаритянин вновь оказался причастным к продаже краденых произведений искусства? Торговец прекрасным настаивал на том, что его отношения с Йонсеном прозрачны. Он авторитетный, известный артдилер, Йонсен же только открывает для себя мир искусства. Что может быть странного в том, что специалист помогает новичку понять искусство? Версия Хилла смотрелась куда более прозаически: Йонсен принес галерейщику произведение, украденное им самим или тем, кого он знал, чтобы продать его. Ульвинг, по мнению Хилла, «типичный артдилер с сомнительной репутацией, лживый сукин сын, банальный проныра».

Хилл самолично водил знакомство со многими серьезными, умными, преданными своему делу искусствоведами и торговцами и не переставал ими восхищаться. Но к Ульвингу испытывал неоднозначные чувства. «Артдилеры сродни продавцам подержанных машин, только стоят на более высокой ступени социальной лестницы», – считает Хилл.

В других сферах жизни он, случалось, и ошибался, но своим умением разбираться в людях гордился. Ему удавалось очень быстро схватить суть того или иного человека, а затем лишь вносить незначительные поправки. Чего оказалось больше в его антипатии – интуитивной неприязни или недоверия детектива, – трудно сказать. Работа в полиции накладывает отпечаток на склад характера и восприятие других людей. Задолго до встречи с Ульвингом Хилл совершал пробежку в Ричмонд-парке, самой большой зеленой посадке Лондона. Заметив странного человека, гулявшего неподалеку от молодой матери с детской коляской, он подумал: «Должно быть, насильник».

Бывший прокурор и впоследствии писатель Скотт Туроу назвал детективов полиции «параноиками на содержании». «Полицейский считает причастным к заговору туман и подозревает вас в злом умысле только потому, что вы с ним поздоровались».

Однако несмотря на недоверие и неприязнь к Ульвингу, Хилл не сомневался, что сможет его к себе расположить. С годами Чарльз приобрел большой опыт общения с разного рода мошенниками и научился входить к ним в доверие. Для его работы это необходимое качество.

– Моим козырем было и есть умение установить контакт с преступником, который вскоре рассказывал мне то, что не доверил бы никому другому, – признается детектив.

Удивительно, что Хиллу без труда удавалось сойтись как с профессиональными убийцами, так и с великосветской публикой, а вот с простыми людьми, «солью земли», отношения у него никогда не складывались.

– К примеру, с наемным убийцей, отвратительным мерзавцем… – сыщик называет фамилию, – мы могли долго с интересом беседовать.

Не так давно они встретились в дешевом баре. Бармен узнал спутника Хилла, как только тот вошел в заведение. Подавая обоим заказ, бедолага не мог унять дрожь в руках.

– С людьми, не знавшими, кто он, и не боявшимися его, этот подонок любил поговорить, – рассказывает Хилл. – Как в поэме Р. Киплинга: «Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род, / Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает»^[17].

С другой стороны, с гордостью замечает Чарльз, не было затруднений весь день проговорить с герцогом Бофортом, потягивая арманьяк. И хотя полицейский общался с обоими на равных, встреча этих двоих, герцога и киллера, оставалась невозможна, «если только последний с целью грабежа не проник бы в поместье Бадминтон и, приставив к голове герцога пистолет, не запер его вместе с супругой в шкафу спальни».

Хилл одинаково легко чувствовал себя и с теми, и с другими. Да, он не против пообщаться с продавцами в магазинах и кондукторами в поездах, однако едва человек начинает говорить заученными фразами, Хилл теряет к нему расположение.

– Не выношу бюрократов, – признался он в интервью. – С ними у меня никогда не сложатся доверительные отношения, потому что эти привыкли иметь дело не с людьми, а с процедурами, а их лексикон состоит из заготовленных фраз, почерпнутых из настольного руководства по менеджменту.

Хилл придерживается максималистского подхода в симпатиях и антипатиях и считает это своим достоинством. Лучше быть «сильным» человеком, героем поэмы Киплинга, чем одним из «стада въедливых бюрократов». Хотя даже их он мог бы расположить к себе, найдись у него хоть малейшее желание это сделать. Но такое почти невозможно, гораздо чаще они становятся мишенью его безжалостных шуток.

Иногда детектива приглашают на музейные встречи и собрания страховых агентов. Нередко он ставит в тупик собравшихся, его рассказы начинаются с середины и заканчиваются не начавшись. Даже те комментарии, которые Чарльз полагает ясными для всех, порой оставляют у аудитории ощущение, будто они попали в лекционный зал. Однажды Хилл обратил внимание слушателей на то, что коллекционеры должны сами озаботиться сохранностью своих коллекций, вместо того чтобы всецело положиться на полицию.

– В начале пятого века римский император писал недовольным бриттам, что они должны позаботиться о себе сами. В тот же год вестготы под руководством короля Алариха разграбили Рим, так что император действительно вряд ли мог что-либо сделать для отдаленной части империи.

Надо заметить, что с преступниками Хилл более осмотрителен, ведь от того, удастся ли ему расположить их и войти к ним в доверие, зависит исход операции. Считается, что у воров нет чести, однако сыщик подметил, что каждый из них обладает чувством собственного достоинства и соблюдает профессиональный кодекс.

Роль, которую Хилл вынужден был исполнять по долгу службы, не имела ничего общего с его характером. В личной жизни сыщик артсквода придерживался строгого морального кодекса. Высмеивая собственную честность («Я пуританин, британец до мозга костей»), он свято верил в дружбу и обязательства выполнять данные обещания. Его прямолинейность порой принимают за грубость, однако в работе умение играть – необходимое условие успеха. Непринужденная болтовня с криминальными авторитетами является частью работы. Для преступников блеф – вторая натура. Чарльза всегда восхищало их «умение лгать, не отводя глаз».

В работе Хилл полагается не на различные хитроумные уловки, а на способность входить в доверие. Ему легко удается войти в контакт благодаря умению слушать, непринужденным манерам и чувству юмора. Он дружелюбен, памятлив на имена и детали, прекрасно воспитан. Но это еще не все. «Даже в самом законченном негодяе есть что-то человеческое, – считает детектив. – Моя задача заключается в том, чтобы добраться до этих глубин».

Задолго до похищения картины «Крик» Хилл начал изучать мир криминального подполья, связанного с преступлениями в сфере искусства, а также организовал работу информаторов. Иногда он и не думает скрываться, проводя встречу с тайным агентом, которого знал на протяжении многих лет. К примеру, в 2002 году он открыто встречался в маленьком ресторанчике с Томом Расселлом^[18], двухметровым осведомителем, похожим на Энтони Хопкинса, вернее, Энтони Хопкинс мог быть на него похож, надень он сорочку, расстегнутую на груди, и массивную золотую цепь. Несмотря на яркую внешность, Том Расселл выполнял очень опасную, ответственную, скрытую от посторонних глаз работу. Вращаясь в лондонском криминальном мире, он каждый день рисковал, имея дело с опасными, жестокими людьми.

Хилл и Расселл не имели ничего общего. Они скорее были антиподами. Облаченный в блейзер Хилл напоминал капитана корабля, в воскресный день заглянувшего в бар пропустить стаканчик виски. Расселл выглядел так, будто всю ночь кутил в ночном заведении в Атлантик-Сити. Сыщика отличали аристократические манеры и прекрасная речь, Расселл же говорил с маргинальным акцентом и злоупотреблял криминальным арго. Вместо «фунт» говорил «фант», «ничего» превращалось у него в «ничо», а работа, которая представлялась ему легкой, заслуживала оценки «и париться не придется».

Но, встречаясь, они походили на старых друзей, выпивали. Детектив изображал из себя любителя выпить, Расселл не слишком от него отставал. Чарльзу, к примеру, не составляло труда выпить три джина с тоником перед ужином, а Расселл предпочитал виски. Хилл внимательно следил, чтобы стакан информатора не пустовал (для обоих сказать «достаточно» было бы так же странно, как заказать бармену ромашковый чай).

Расселлу было чем поделиться. Он говорил тихо и постоянно озирался по сторонам, словно боялся, что его подслушают. Как только к их столику приближался официант или кто-то проходил мимо, он замолкал и нервно затягивался сигаретой.

«Источник ценных сведений» не раз жаловался работодателю на нечестность полиции. Вместо того чтобы платить за информацию, стражи порядка угрожают выдать его тем, на кого он доносит.

Слушая осведомителя, возникало ощущение, что Расселл живет в кэрролловском зазеркалье, в котором если и остались люди с честью, так это скорее грабители, чем полицейские. «В нашей стране полное падение нравов, – ворчал гигант. – Все это страшно меня огорчает. Чарли, в полиции есть только три человека, которым я доверяю, и ты их знаешь».

Хилл сочувственно относился к жалобам. Их общение проходило весьма живо, от споров они переходили к полному понимаю, потом все повторялось сначала. Однажды Расселл нелестно отозвался об одном из коллег сыщика. «Я тоже не выношу этого мерзавца», – заметил Чарльз не моргнув глазом. Детективу часто приходится скрывать мысли под маской. «Тогда ты в правильной компании, – бросил Расселл, – потому что я его ненавижу».

В основном говорил информатор. В паузах между рассказами полицейский задавал вопросы личного характера. Как поживает жена? Каковы успехи детей? Как прошла операция? Удачно ли начала сезон футбольная команда, в которой играет его сын? Том прекрасно выглядит. Был ли в отпуске? Где так загорел? Хилл всегда проявлял неподдельный интерес к житейским мелочам. Затем следовал обмен новостями об общих знакомых, полицейских и грабителях. Беседы сыщика и осведомителя напоминали разговор спортивных болельщиков в баре, вспоминающих прошлое. «Помню того негодяя», – поддакивал Хилл, слыша знакомую фамилию.

Говорили почти всегда о преступлениях в сфере искусства, ограблениях музеев и частных коллекций. Расселл однажды напомнил случай, когда два грабителя вознамерились похитить из парка бронзовую композицию Генри Мура «Король и королева», но не смогли этого сделать из-за ее массивности. Тогда преступники отпилили у изваяний головы, решив, что смогут их продать.

Том частенько оказывался полезен, поскольку был в курсе всех слухов, имевших отношение к черному рынку предметов искусства. «Я бы не стал его покрывать, соверши он преступление, – вспоминал детектив позднее. – Но он оставался законопослушным гражданином. Зато, вращаясь в теневом мире, знал, что в нем происходит».

Расселл слабо разбирался в искусстве. Когда он тщетно пытался вспомнить название украденной картины, неожиданно всплывшей в Лондоне, Чарльз тут же понял, что речь идет о пропавшей картине Брейгеля «Христос и женщина, уличенная в прелюбодеянии». Осведомителя мало интересовала религиозная живопись шестнадцатого века, но все же Хилл на несколько минут занял его внимание. Картина принадлежит кисти Питера Брейгеля Старшего, у которого был сын, тоже впоследствии ставший художником. Любопытно, что имя сына писалось несколько иначе.

Хилл неспроста акцентировал внимание Расселла на картине Брейгеля. Во-первых, стремился показать, что относится к своему агенту с уважением, во-вторых, желал увериться в том, что если картина всплывет, осведомитель об этом скажет.

Детектив сам не знал своего истинного отношения к Расселлу и чего там было больше – искренности или игры. Увы, рассказы о нечестности полицейских откровением для Чарльза не стали.

– За какое бы дело я ни взялся, в него обязательно оказывается замешан продажный полицейский, – говорит Хилл, впрочем, неприязнь к такого рода полицейским никогда не перерастала в симпатию к преступникам. Это уж слишком – полагать, будто грабители просто заблудшие души, которые могут измениться, если им подать руку. Хилл любил легенды и сказки, связанные с английской историей, но любимыми героями стали рыцари, боровшиеся со злодеями. Иными словами, в поклонника Робин Гуда Чарльз так и не превратился.

Супруга полицейского – умная, проницательная женщина, по образованию психолог, частенько пеняет мужу за общение с многочисленными «жуткими» знакомыми. Чарли, по ее мнению, ошибается, считая, что информаторы – неплохие люди, поскольку делают хорошее дело – помогают разыскивать украденные шедевры. Она не устает повторять: «Эти люди опасны. Приносят информацию только потому, что есть вероятность вернуть украденные произведения, а затем козырять перед судьей или руководством тюрьмы тем, что помогали Чарльзу. Бесчестные и циничные, совершившие немало преступлений в прошлом, они просто нашли способ поиметь личную выгоду».

Хилл не соглашается с женой. Однако не многие люди поддержат его во мнении, будто большинство из его знакомых, связанных с криминальным миром, «просто слабые люди». Супруга считает, что с годами он стал все лучше относиться к людям с сомнительной репутацией, иначе не смог бы дружески с ними разговаривать.

Казалось бы, как законченный циник может быть таким наивным в общении с другими людьми? Терпимость Чарльза объясняется иным. Лучше всех это понял Френсис Скотт Фицджеральд: «Критерий высшего ума: способность держать в голове две противоположные линии поведения, но сохранять способность действовать».

Хилл обладает редким талантом видеть человека насквозь и безошибочно определяет его характер. Об одном из тех, кто немало лет провел в тюрьме, Чарльз может сказать: «Мне было бы приятно общаться с этим человеком», о другом: «Это опасный человек, ему нельзя доверять».

Нельзя сказать, что ко всем без исключения преступникам детектив настроен благожелательно, но многие вызывают у него восхищение. И дело не в уровне интеллекта или образовании, а в том, что они борцы по жизни и постоянно идут вперед.

Хилл по характеру весьма противоречивая натура. Присущая ему неугомонность – одно из тех качеств, которое сродни безрассудству, – приводит к выплеску адреналина. Когда-то один из друзей назвал сыщика «Мистер Риск».

Хилл всегда готов к новым открытиям и настаивает на том, что совершить прыжок с парашютом и добровольно уйти на войну во Вьетнаме его побудила природная любознательность. По его мнению, преступники – убийцы или грабители – не могут быть скучными людьми. А для человека, не приемлющего рутины и посредственности, это неоспоримое достоинство.