Текст книги "Правда о деле Савольты"

Автор книги: Эдуардо Мендоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

– Меня прислал к вам «Человек железной руки», – начал Леппринсе.

Комната с обшарпанными обоями, где происходила сделка, была невелика, но вполне достаточна для того, чтобы в ней могли разместиться пять человек. Здесь стояли стол, изъеденный червячками, два стула и софа. С потолка свисала керосиновая лампа, освещая помещение трепетным пламенем. Два силача сидели на стульях, Леппринсе и я – на софе, а она, в плаще, украшенном блестками, – на столе, скрестив ноги по-турецки.

Я хорошо помню, какое неотразимое впечатление произвела на меня Мария Кораль, когда я увидел ее впервые. Черные густые волосы спокойными волнами ниспадали на плечи. Глаза тоже были черные, огромные, рот – пухлый, маленький, нос – прямой, а лицо – круглое. Она сидела все еще загримированная, в том самом бархатном плаще, усеянном блестками, который набросила на себя по окончании выступления. С замирающим сердцем следил я, как она проделывала сальто-мортале, попадая в руки этих грубых, тупых животных, которые подбрасывали ее в воздух и ловили, хватая со сластолюбием грубых самцов. Всякий раз, когда она взлетала вверх и кувыркалась, готовая в любую минуту разбиться о грязный пол этого мерзкого заведения, я едва сдерживал готовый вырваться из моей груди стон и проклинал те жизненные обстоятельства, которые привели ее на опасную стезю уличной акробатки, вынуждая давать представления в отвратительных кабаре – средоточии самых низменных страстей и самых дурных пороков, какие только существуют в этом мире. Возможно, уже тогда я предчувствовал уготованные мне страдания. Помню, в ту ночь я возненавидел неизвестного мне «Человека железной руки» и все, что затянуло в свою ядовитую паутину эту девушку, связав ее судьбу со зловещим сбродом, впутав в безвыходный лабиринт преступлений. Я возненавидел самого себя и Кортабаньеса, который сделал меня невольным соучастником этой сделки, возненавидел предприятие Савольты и особенно ее, Марию Кораль.

ПРОДОЛЖЕНИЕ AFFIDAVIT’A, ПРЕДСТАВЛЕННОГО КОНСУЛУ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ В БАРСЕЛОНЕ

ЭКС-КОМИССАРОМ ПОЛИЦИИ ДОНОМ АЛЕХАНДРО ВАСКЕСОМ РИОСОМ 21 НОЯБРЯ 1926 ГОДА

Свидетельский документ приложения № 2.

(Приобщается английский перевод, сделанный судебным переводчиком Гусманом Эрнандесом де Фенвик).

…Впоследствии я узнал о существовании некоей Марии Кораль – молодой красивой женщины, по профессии артистки, замешанной в деле, которое я расследовал. Мария Кораль – фамилия и происхождение ее неизвестны (но по виду и цвету кожи можно было заключить, что она цыганка), появилась в Барселоне в сентябре или октябре 1917 года в обществе двух силачей – личности их не установлены, – с которыми выполняла акробатические трюки в самом гнусном кабаре города. Оба эти силача, судя по сведениям, полученным из других городов, где они давали представления, помимо своей артистической деятельности выступали в роли наемных убийц, чему немало содействовали, с одной стороны, их недюжинная физическая сила, а с другой – постоянная смена места жительства и даже поездки за границу. Согласно моим предположениям, основанным на догадках, вышеупомянутая Мария Кораль, покинув своих партнеров, осталась в Барселоне, тогда как те покинули город. Ее разрыв с партнерами был вызван (все это тоже лишь мои предположения) вмешательством какого-то влиятельного покровителя, – возможно, Леппринсе, Савольты или «Человека железной руки», – который сделал ее своей любовницей. Однако спустя какое-то время она бесследно исчезла и снова появилась в Барселоне при странных обстоятельствах уже в 1919 году…

– Милая Роса, – сказала сеньора Клаудедеу, – я догадываюсь, кто этот претендент.

– Перестань говорить глупости, Неус! – рассердилась сеньора Савольта. – Я же сказала, она еще совсем девочка, рано думать о подобных вещах.

Мария Роса Савольта, которая в этот момент отходила от матери, чтобы взять стакан с прохладительным напитком, возвратилась и услышала конец фразы.

– Вы о чем?

– Да так, девочка, ни о чем. Всякая ерунда, которая приходит в голову Неус.

– Мы говорили о тебе, дорогая, – поправила сеньора Клаудедеу.

– Обо мне?

– Конечно. Ведь ты самая важная персона на сегодняшнем торжестве. Я говорила твоей маме, пользуясь тем, что знаю тебя с самой колыбели, что ты стала совсем взрослой, к тому же прехорошенькой девушкой. Я вовсе не намерена льстить тебе, да я и не умею делать комплиментов…

Мария Роса покраснела и уставилась на стакан, который держала обеими руками.

– Вот я и говорила маме, что пора подумать о твоем будущем. Я имею в виду, чем ты станешь заниматься, когда окончишь занятия в пансионе. Ты меня понимаешь?..

– Нет, сеньора, – ответила Мария Роса Савольта.

– Послушай, девочка, перестань величать меня сеньорой и будь добра говорить мне «ты» и называть по имени. И не пытайся своим ханжеским поведением умерить мое любопытство.

– Да что ты, Неус… Я и не пытаюсь…

– Знаю, знаю… Думаешь, я не была молода и не прибегала к подобным уловкам? Ладно, глупышка, мы ведь с тобой подруги, верно? Скажи-ка мне правду: ты влюблена?

– Я? Какие глупости, Неус… Да и как я могу влюбиться, когда весь день провожу в пансионе?

– Откуда мне знать! У нас, женщин, это в крови. Даже когда мы не встречаемся с мужчинами, мы думаем о них, мечтаем… Так уж мы устроены! В твоем возрасте, разумеется.

Вмешательство сеньоры Парельс помогло девушке выйти из затруднительного положения.

– Знаете, какую новость мне только что сообщили? – спросила она, присоединяясь к дамам.

– Нет, разумеется. Что-нибудь интересное?

– Это уж вам судить. Девочка, дорогая, почему бы тебе не пройтись немного!

– Будь так любезна, скромница, – подхватила сеньора Клаудедеу, обращаясь к Марии Росе.

– Пойди проведай мужчин в библиотеке, дочка, – велела ей мать. – Я уверена, ты еще ни с кем из них не здоровалась.

– Только не в библиотеку, мамочка, – взмолилась Мария Роса Савольта.

– Ступай, ступай и не перечь мне. Ты должна преодолеть свою дурацкую робость. Ну, иди.

Старичок облобызал лицо клерка, который на ощупь пытался найти свои очки. Моряк общипал птицу до конца и сунул к себе в котомку.

– На завтрак, – хрипло проговорил он.

– Циклоп! – проверещал старичок.

Клерка успокоили, и он смолк, мучаясь угрызениями совести и покачиваясь в объятиях старичка. Китаец исчез.

– Как покончил с собой тот посетитель? – спросил я у Ремедиос.

– Выстрелом из пистолета. Теперь из-за этого болвана полиция не дает нам покоя и может в любую минуту прикрыть наше заведение.

– Куда же вы тогда денетесь?

– Пойдем на панель. Куда же еще? Мы уже не молоды. Как, по-вашему, сколько мне лет?

Тучная пятидесятилетняя женщина, одетая в стиле Манон Леско, заняла место китайца и глухим контральто запела двусмысленные куплеты.

– Не больше тридцати, – ответил Леппринсе, состроив ироническую гримасу.

– Сорок шесть, и нечего иронизировать.

– В таком случае ты неплохо сохранилась.

– Пой, светик, не стыдись!

Моряк швырнул остаток бутерброда в певицу, а клерк заплакал в объятиях старика. Певица стряхнула с себя крошки и, покраснев от злобы, крикнула зычным голосом:

– Проклятые сволочи, черт бы вас побрал!

– Петь я и сам могу, – сказал моряк и сиплым голосом затянул балладу о роме и пиратах.

– Сукины вы дети! – снова рявкнула певица. – Хотела бы я видеть, осмелились бы вы на такие проделки в Лисео![13]13
  Лисео – оперный театр в Барселоне.


[Закрыть]

– А я хотел бы посмотреть, как бы ты там стала петь! – крикнул ей старичок, вскочив со стула и размахивая руками.

– У меня есть все для того, чтобы петь в Лисео, подонок!

– Особенно много тела, шлюха! – взвизгнул старичок.

– Многие хотели бы иметь то, что я имею в избытке, – ответила ему певица, вываливая из декольте своего платья огромные груди. А старичок, расстегнув брюки, сделал вид, что собирается помочиться. Певица повернулась к нему спиной и, насмешливо покачивая бедрами, с достоинством удалилась, не дожидаясь аплодисментов. Дойдя до занавесей, которые находились позади пианино, она повернулась на сто восемьдесят градусов и торжественно произнесла: – Тебя родили в помойке, ублюдок!

Старичок, обращаясь к клерку, сказал:

– Не обращай на нее внимания, голубчик.

Ремедиос уселась ко мне на стул, и я чуть было не свалился на пол ничком, но она обхватила меня своими могучими руками.

– Теперь это не кабаре, а настоящая клоака.

Я задыхался в ее объятиях, как в тисках, и молил взглядом Леппринсе о помощи, но он невозмутимо пил можжевеловую водку из полного кувшина, устремив на меня непроницаемый взгляд, и молчал, как рыба.

– Раньше здесь собиралась избранная публика, – продолжала Ремедиос, – а теперь приходит одна мразь. Ты даже не поверишь, всего каких-нибудь три-четыре года назад, когда война еще не была таким надувательством, как теперь, все было иначе.

Пианистка – та самая, на которой было узкое платье с разрезами, – взывала к совести посетителей, умоляя их относиться с должным уважением к артистам, которые честным трудом зарабатывали себе на хлеб. Заплаканный клерк вышел на середину зала.

– Простите меня, сеньора, я один во всем виноват и заслуживаю самого сурового наказания.

– Не принимайте все так близко к сердцу, молодой человек, – ответила ему пианистка, – садитесь за свой столик и развлекайтесь, как все остальные.

– Сюда приходили шпионы и торгаши со всего света, – говорила Ремедиос, – они приходили, чтобы развлечься и позабыть обо всем. Их присылали в Испанию правительства разных стран выполнять бог знает какие задания. И они хотели развеяться.

Клерк встал на колени и скрестил руки на груди.

– Я не уйду, пока публично не покаюсь в своих грехах, – сказал он.

Пианистка забеспокоилась, опасаясь, как бы не разыгралась новая драма, окончательно загубив ее коммерческое предприятие.

– Они приходили сюда целыми компаниями и потешались над войной, над своими странами и даже над матерями, которые их породили. Хозяйка чуяла их за версту и всегда предупреждала нас: «Девочки, будьте начеку, это шпионы». Мы уже знали их повадки. Они были разной национальности, даже враждебно относились друг к другу, но вполне ладили. Думаю, что ладили. И очень уж своенравны!

– Нет ничего плохого в том, что вы немного развлекаетесь, – увещевала пианистка клерка. – Все мы – добрые люди, разве не так? Позволить себе развлечение время от времени, разве это плохо?

– Ничего себе время от времени, – сказал клерк, – почти раз в педелю.

– Многие распутничали за этими занавесями, – сказала мне Ремедиос. – Я имею в виду шпионов.

И вдруг раздался властный голос Леппринсе:

– Хватит паясничать. Продолжайте представление!

Я вздрогнул от неожиданности и чуть было снова не свалился со стула, но меня опять удержали могучие руки Ремедиос. Француз встал, лицо его горело гневом, волосы растрепались, рубашка расстегнулась, глаза метали молнии.

– Вы что, оглохли? Продолжайте представление! Эй, вы, – крикнул он клерку, – не докучайте нам своими жалобами! А ты, – приказал он пианистке, – играй, раз тебе платят деньги!

Он схватил клерка за лацканы пиджака и поволок через проход к столу, а затем, не останавливаясь, пнул ногой стул, на котором сидел моряк.

– Какого черта! – прорычал тот в бешенстве, просыпаясь.

– Мне надоело слушать ваш храп, ясно?

– А мне ясно, что ты сейчас получишь в морду, – остервенился моряк, окончательно пробуждаясь от сна и выхватывая из кармана кастет. Но рука его повисла в воздухе: он увидел направленное на себя дуло револьвера.

– Хочешь получить пулю в лоб?

Моряк злобно ухмыльнулся.

– Это мне напоминает то, что произошло со мной в Гонконге, – проговорил он и, задрав штанину, показал свою деревянную ногу. – Вот чем все кончилось.

Пианистка заиграла, а музыкант, равнодушно наблюдавший за происходящим, взял со стула саксофон и извлек из него легкую мелодию. Занавеси распахнулись, и на сцене появились два силача и цыганочка в черном плаще, украшенном фальшивыми драгоценными камнями.

…Несчастные труженики, собравшись с духом, приняли решение; их сердца бились в унисон, мозгом владела одна мысль: начать забастовку. Через несколько дней, возможно, даже несколько часов, – ликовали они, – их невзгодам придет конец, горести развеются, словно кошмарный сон, и наступит счастливое пробуждение. Эти суровые, привычные ко всему люди покрывались потом не от физической усталости и страданий – они не испытывали их в те жестокие летние дни, – а от нервного напряжения. Но увы! Они недооценили беспощадной жестокости вездесущего «Человека железной руки» и хладнокровной расчетливости Леппринсе…

– Я – Леппринсе. Меня прислал к вам «Человек железной руки».

Лицо Пахарито де Сото покрылось смертельной бледностью, и он посмотрел на меня так, словно над ним навис дамоклов меч. Я подбадривающе улыбнулся ему.

– Я прочел ваши статьи в «Ла Вос де ла Хустисиа», – продолжал Леппринсе. – По-моему, они превосходны, хотя… Как бы это выразиться получше? Несколько темпераментны. Впрочем, темпераментность присуща молодости. Разумеется, вы не считаете свои утверждения сильно преувеличенными? А могли бы вы доказать то, о чем пишете с такой горячностью? Нет, конечно. Вы, мой друг, в своих обвинениях простодушно опирались на необоснованные слухи и пересуды тех, кто сильно все преувеличивал и представлял под своим углом зрения, будучи в этом кровно заинтересованным. Скажите, дон Пахарито, а вас удовлетворили бы те факты, которые предоставил бы вам я? Ведь не удовлетворили бы, верно? Само собой разумеется.

Д. Вы пошли в кабаре развлекаться?

М. О, нет.

Д. Почему вы так удивились?

М. Потому что это не было кабаре в полном смысле этого слова.

Д. То есть?

М. Это было нечто омерзительное. Настоящая клоака.

Д. Тогда зачем вы туда пошли?

М. Леппринсе хотел там кое с кем повидаться.

Д. В этой клоаке?

М. Да.

Д. Зачем?

М. Те, с кем он хотел повидаться, работали там.

Д. В чем заключалась их работа?

М. Они были акробатами и выступали там с цирковыми номерами.

Д. А зачем хотел их видеть Леппринсе?

М. Чтобы нанять.

Д. Леппринсе имел какое-то отношение к цирку?

М. Нет.

Д. Для чего же тогда?

М. Эти акробаты в свободное время выполняли роль наемных убийц.

Д. Значит, Леппринсе и вы пошли туда нанимать убийц?

М. Да.

– Надеюсь, – сказал Леппринсе, – мне незачем говорить вам, как я узнал о вашем существовании.

Силачи переглянулись.

– Конечно, – ответил один из них, – мы достаточно известны.

– А тем более объяснять, какого рода предложение я намерен вам сделать.

– Предложение? – заинтересовался другой силач. – Какое?

Француз на какой-то миг замешкался, но тут же продолжал:

– Вы должны выполнить одну работу для меня… вернее, для нас. Я слышал, что вы выполняете работу подобного рода… помимо своей артистической деятельности.

– Артистической? Так вы имеете в виду наши номера? Вам понравились? – спросил один из них.

– Понравились, – ответил Леппринсе. – Очень понравились.

– У нас есть и другие. Самые разные. Они вам тоже понравятся. Их придумывает мой товарищ, а иногда и я сам. Мы стараемся не повторяться. Понимаете?

– Да, да, – перебил Леппринсе. – Но сначала поговорим о деле, которое я хочу предложить вам…

– Ну, что ж, давайте, – согласился первый силач.

– Мы с товарищем, – вмешался другой, – каждый раз придумываем что-нибудь новенькое, чтобы не наскучить публике. Вы видели наши старые номера, потому что в этом городе мы совсем недавно и нас еще никто тут не знает. Когда мы приезжаем в город… Так вот, когда мы приезжаем в город, где нас никто не знает, мы можем позволить себе выступать со старыми трюками, понимаете? Что же касается новых номеров…

Воспользовавшись тем, что силачи стали обсуждать свои новые номера, француз обернулся ко мне и шепнул:

– Попробуй-ка ты.

– Все это очень интересно, – начал я, – но прежде давайте покончим с делом, ради которого пришел этот сеньор.

Силачи вытаращили на меня глаза.

– Так ведь мы и предлагаем вам новые номера.

В наступившей тишине раздался голос Марии Кораль.

– Короче, сеньоры, кого-нибудь надо прикончить?

Леппринсе покраснел.

– Ну что вы… то есть… – пробормотал он.

– Выкладывайте все начистоту. Речь идет о важных особах?

– Нет, – ответил француз, – о мелких сошках.

– Идти придется вооруженными?

– Ни в коем случае.

– Риск удваивает ставку.

– В данном случае риска не будет, но тем не менее я не собираюсь торговаться с вами.

– Изложите, пожалуйста, суть дела, – снова вмешалась цыганка.

– Я пришел к вам по поручению руководителей одного предприятия, – ответил Леппринсе. – Полагаю, нет надобности называть их имен.

– Само собой.

– Среди рабочих этого предприятия появились смутьяны, которые наводят тень на плетень. Нам удалось установить через своих доверенных лиц… вы понимаете, через кого именно?

– Чего тут не понять, – ответила Мария Кораль.

– Наша задача… вернее, задача моих руководителей – обезвредить смутьянов. В настоящее время предприятию не грозит опасность, но дурное семя может прорасти в сознании рабочих. И мы решили ради общего блага пресечь это на корню, хотя в принципе мы против подобного метода разубеждения.

– Нам придется самим разыскивать их и вести слежку или вы дадите все необходимые сведения?

– Мы… то есть мой секретарь, – он кивнул в мою сторону, – дадим вам список лиц, о которых идет речь, и укажем, где и когда, по нашему мнению, вы должны будете выполнить наше задание. Надеюсь, незачем объяснять вам, что любая ваша попытка пойти вразрез с нашими указаниями не пройдет вам даром и что…

– Мы знаем свое дело, сеньор…

– Позвольте мне не называть своего имени, Мария Кораль.

Цыганка засмеялась и спросила:

– А как насчет платы?

– Мой секретарь, – сказал Леппринсе, – через несколько дней передаст вам список, о котором я только что говорил, и задаток той суммы, которую вы сейчас назначите. Остальную часть вы получите, когда выполните первое задание и приступите к следующему, согласны?

Мария Кораль подумала немного и кивнула, сказав:

– Вашему… секретарю не следует снова приходить в этот свинарник. С девяти до десяти вечера мы обычно ужинаем в таверне «Альфонсо». Тут неподалеку, вы увидите ее, когда будете уходить отсюда. Так когда состоится наша первая встреча?

– Скоро, – ответил француз. – Старайтесь себя ничем не скомпрометировать. Есть еще вопросы?

Цыганка приняла вызывающую позу.

– А что потребуется лично от меня?..

– Мне хотелось бы по возможности, – ответил Леппринсе, явно смущенный, – свести наши отношения исключительно к передаче вам денег. Держать связь с нами вы будете через моего секретаря. А в случае возникновения каких-либо осложнений с властями вы не должны ссылаться на меня и моих руководителей, даже если вам станут известны наши имена. И еще одно условие: как только задание будет выполнено, вы, как обычно, должны будете немедля покинуть город.

– Что еще? – спросила Мария Кораль.

– Да, и предупреждаю вас; не вздумайте обвести нас вокруг пальца.

Цыганка снова рассмеялась. Когда мы вышли на улицу, уже светало. С моря дул холодный бриз. Подняв воротники пиджаков, мы быстро зашагали к автомобилю, который не сразу завелся, так как сел аккумулятор, и поехали по пустынному городу к моему дому. Подъехав, Леппринсе остановил машину, но мотор не выключил.

– Очаровательная женщина, не правда ли? – спросил он.

– Цыганка? Да, пожалуй…

– Есть в ней что-то загадочное, как в могиле фараона, в которой кроется то ли безмерная красота, неразгаданная тайна, то ли смерть, прах, проклятия веков. Наверное, я кажусь тебе несколько претенциозным? Не обращай на меня внимания. Мне приходится вести слишком прозаическую жизнь всеми уважаемого предпринимателя. Поэтому даже маленькие приключения выводят меня из равновесия. Давно я уже не встречал рассвета после ночной попойки. Боже мой! Как хорошо, что мы так провели ночь! Ты спишь?

– Ну что вы, я не сплю: я просто закрыл глаза, устал немного.

– Ладно, иди отдыхай! Уже очень поздно, а тебе рано вставать. Хорошего тебе отдыха.

– А как насчет списка, платы и всего прочего? – поинтересовался я.

– Не беспокойся. Я извещу тебя. А теперь иди отдыхай.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Я вышел из автомобиля и, хотя спал на ходу, все же осознал, что Леппринсе не отъехал от дома до тех пор, пока я не запер дверь изнутри дома.

Как только Мария Савольта покинула дам, их головы тут же сомкнулись. Сеньора Парельс – сухопарая, веснушчатая женщина с морщинистой шеей и костистым носом горбинкой – зашептала: – Неужели вы ничего не слыхали? Неделю назад полиция застала жену Рокагроссы в третьеразрядном отеле с каким-то английским моряком.

– Что ты говоришь? – ужаснулась сеньора Клаудедеу.

– Быть не может! – подхватила сеньора Савольта.

– Однако это так. Полиция разыскивала какого-то преступника или анархиста и рыскала по комнатам. Когда их привели в жандармерию, жена Рокагроссы назвала себя и попросила разрешения позвонить мужу по телефону.

– Уму непостижимо! Невероятно! – воскликнула сеньора Клаудедеу. – И что же он сказал?

– Жена Рокагроссы оказалась не так глупа. Она позвонила не мужу, а Кортабаньесу, и он помог ей выпутаться из этой истории.

– А ты откуда знаешь? – полюбопытствовала сеньора Савольта. – От Кортабаньеса?

– Что ты! Из него слова не вытянешь. Он умеет хранить профессиональные тайны. Я узнала из другого источника, но совершенно надежного, – заверила их сеньора Парельс.

– Боже, какой позор! – снова воскликнула сеньора Клаудедеу.

– А что стало с англичанином? – спросила сеньора Савольта.

– Кто знает? Наверное, его тоже отпустили, и он вернулся на свой корабль, как ошпаренный кот, потеряв всякую охоту блудить. Да и не думаю, чтобы он был важной персоной: какой-нибудь кочегар или ему подобный.

– Но зачем ей это понадобилось? – удивилась сеньора Савольта.

– Дело житейское, дорогая, – объяснила сеньора Клаудедеу. – Она молода, полуиностранка, привыкла к другому образу жизни.

– К тому же, – вставила свое слово сеньора Парельс, – ее муж, говорят, вы, наверное, слышали…

– Рокагросса? Луис Рокагросса? Что с ним?

– Как? Неужели вы ничего не знаете? Ведь он, кажется… предпочитает мужчин…

– Милая, – заметила ей сеньора Клаудедеу, – с каждым днем твои сведения пополняются.

– Что поделаешь, раз до меня до первой доходят все новости.

– Ну что вам за охота говорить о разной гадости! – со вздохом произнесла сеньора Савольта. – Просто уши вянут!

– Мне самой противно. Я рассказала вам только потому, что только что услышала об этом.

– Боже, до чего мы докатились! – воскликнула сеньора Клаудедеу.

…Даже теперь, когда я честно и объективно, откровенно и беспристрастно рассказываю о событиях, произошедших в ту зловещую ночь, за несколько дней до того, как должна была произойти намеченная рабочими и столь нужная им справедливая забастовка, мне приходится сдерживать дрожь в пальцах и обуздывать свой гнев и свою обиду.

В том конфликте между рабочими и предпринимателями, о котором уже говорилось выше, особенно выделялся среди рабочих Висенте Пуэнтегарсиа Гарсиа – человек гордый, принципиальный, энергичный, умный, предельно честный и совершенно неподкупный. В час ночи 27 сентября текущего года Висенте Пуэнтегарсиа Гарсиа возвращался к себе домой на улицу Индепенденсиа[14]14
  Независимость (исп.).


[Закрыть], расположенную в квартале Сан-Мартина. Он шел спокойно, не подозревая о том, что готовится страшное злодеяние, жертвой которого он станет через несколько минут. Ночь была прекрасная, тихая. В ясном, чистом, синеватом небе робко поблескивали звезды, и демократическая улица Индепенденсиа выглядела пустынной, безмятежной, покойной. Ее безмятежный покой и умиротворенность нарушались лишь тяжелыми шагами скромного ночного сторожа. Сторож Анхель Песейра, только что совершивший обход вверенного ему участка, как, впрочем, и никто другой, тоже не подозревал о преступлении, которое зарождалось в ночи и должно было разыграться в скором времени, уверенное в своей безнаказанности.

Пуэнтегарсиа Гарсиа – молодой человек с точеными чертами лица, энергичный, полный сил и надежд, – возвращался домой после сходки бастующих рабочих. Дойдя до перекрестка улиц Индепенденсиа и Мальорки, он на минутку остановился, чтобы закурить и перекинуться несколькими словами с ночным сторожем. Затем попрощался с ним и продолжал свой путь. В нескольких метрах от его дома из темноты вынырнули двое верзил и, злобно сверкая глазами, направились к нему. Безоружный Пуэнтегарсиа как ни в чем не бывало продолжал идти.

– Стой! – крикнул ему один из них, судя по зверскому выражению лица, – главарь.

Рабочий остановился. Один из бандитов заглянул в список, без сомнения служивший шпаргалкой в их черном деле.

– Ты – Висенте Пуэнтегарсиа Гарсиа?

– Да, это я.

– Тогда следуй за нами, – потребовали наемные убийцы. Грубо схватив его за руки, поволокли в темный закоулок.

– Не смейте со мной так обращаться! Я простой рабочий!

Но вместо ответа один из бандитов изо всех сил ударил несчастного кулаком в лицо, которое исказилось от боли.

– Врежь ему как следует, – приказал тот, который, судя по всему, был главарем. – Пусть получит сполна.

От боли у несчастного навернулись на глаза слезы, во зверская расправа продолжалась. Удары следовали за ударом. Обессиленный Пуэнтегарсиа упал на землю, обливаясь кровью, почти теряя сознание. Но удары и пинки по-прежнему сыпались на него. Перед глазами Пуэнтегарсии мелькнули ботинки бандитов, он почувствовал, как по телу пробежала судорога, в глазах вспыхнули молнии и поплыли круги.

Жена Пуэнтегарсии, обеспокоенная тем, что долго нет мужа, вышла на балкон и, услышав стоны, словно безумная устремилась на улицу, оглашая ночную тишину рыданиями и душераздирающими воплями. На крики бедной женщины прибежал ночной сторож. Вдвоем они перенесли изуродованное тело рабочего на кровать, которая тут же обагрилась теплой, густой кровью. Пуэнтегарсиа только и смог проговорить: «Презренные трусы! Сволочи!»

На другой день всегда такой пунктуальный, обязательный Висенте Пуэнтегарсиа не явился на работу. Тяжелое состояние помешало ему предупредить товарищей о грозившей им опасности. В последующие ночи жертвами бандитов стали поочередно еще девять рабочих. Полиция, поставленная в известность о нападениях на рабочих, предприняла поиски, но негодяи словно провалились сквозь землю. И хотя все догадывались, кто руководил этой кровавой, позорной расправой, никаких доказательств их причастности к этому делу не имелось. Забастовка была сорвана, и, таким образом, завершилась одна из самых постыдных и отвратительных глав в истории нашего любимого города.

В тот мглистый, унылый октябрь я пробирался по портовому кварталу сквозь густую пелену тумана в таверну «Альфонсо», чтобы передать конверты. В первый раз мне нелегко было найти дорогу, поскольку до этого мы ездили туда с Леппринсе на автомобиле, и я ее не запомнил. Наконец я разыскал таверну. Силачи и цыганка кончали ужинать и очень обрадовались моему приходу. Мария Кораль без грима, одетая просто, как самая обыкновенная швея, не произвела на меня столь чарующего впечатления, как в ту ночь. И все же, должен признаться, улыбка цыганки, ее манера разговаривать по-прежнему приводили меня в смущение.

– Знаешь, ты понравился мне тогда, – заявила она.

Я должен был выполнить свою миссию и потому вручил конверт цыганке.

– А твой хозяин сегодня не придет? – спросила она спокойным тоном.

– Нет. Насколько мне помнится, такого уговора не было.

– Да, но мне было бы приятно увидеть его снова. Передай ему об этом завтра, хорошо?

– Как хочешь.

Во второй раз, когда я пошел в таверну «Альфонсо», я нес уже не один конверт, а два. Мария Кораль взяла их и засмеялась. На прощание она сказала мне:

– Передай своему хозяину, что мы оправдаем его доверие во всех отношениях.

Она послала мне воздушный поцелуй с порога таверны, вызвав тем самым реплики посетителей. В третий раз я застал в таверне силачей вдвоем, уплетавших ужин за обе щеки. Марии Кораль с ними не было.

– Паршивка бросила нас, – заявил один из них. – Смоталась два дня назад.

– Ей же хуже, – утешил его другой. – Посмотрим, как она будет выступать со своим номером одна.

– Нам-то все равно, понимаешь? – сказали они. – Мы и без нее обойдемся. Публика приходит смотреть на нас. Зло берет только, что она так поступила после всего, что мы для нее сделали.

– Мы ведь подобрали ее, умирающей с голоду, в одном из городов, где однажды выступали, понимаешь? Взяли с собой из жалости.

– Если она теперь сунется к нам, мы ей дадим от ворот поворот.

– Не станем больше с ней выступать.

– Ясное дело, не станем.

– Она была?.. А что, собственно, вас связывает с ней? – спросил я.

– Она должна быть нам благодарна, – ответил один из них.

– Вот именно. А вместо благодарности она наплевала на нас, – заключил другой.

Я не стал больше расспрашивать о цыганке, а поинтересовался, как продвигается работа, не в кабаре, разумеется, а та, которую поручил им Леппринсе.

– Отлично! Мы разыскиваем по списку того, кто нам нужен, и лупим его, пока он не свалится без сил. А потом говорим: «Не суй нос не в свои дела!» И удираем, чтобы нас не накрыла полиция.

– В последний раз мы чуть было не влипли. Ну и дали же мы деру! А когда совсем обессилели, пришлось заскочить в таверну, чтобы слегка очухаться. Да как назло там оказался один из тех, кого мы накануне хорошенько отделали. При виде нас у него от страха отвисла челюсть, а во рту не хватало как раз двух зубов, которые мы ему выбили. Мы крикнули ему: «Не суй нос не в свои дела!» – и он пулей вылетел из таверны. Мы из осторожности тоже поторопились смотать удочки.

Больше я уже не носил конвертов в таверну «Альфонсо».

– Если вдуматься хорошенько, – сказал я, – твоя теория неизбежно ведет к фатализму, а твоя идея свободы есть ни что иное, как совокупность ограничений, обусловленных определенными обстоятельствами, которые в свою очередь вызваны предшествующими обстоятельствами.

– Я вижу, к чему ты клонишь, – возразил мне Пахарито де Сото, – хотя, по-моему, ты ошибаешься. Свобода не существует вне реальной действительности (как свобода летать, которая находится за пределами физических возможностей человека), зато в пределах реальной действительности свобода полная и в зависимости от того, как ею воспользуются, сложатся последующие условия. Взять, к примеру, хотя бы протесты рабочих в наши дни. Разве этот факт не обусловлен определенными обстоятельствами? Обусловлен. Все вполне закономерно: слишком низкая заработная плата, несоответствие между ценами и заработной платой, условия труда не могли вызвать иной реакции. Но вот каков будет результат? Этого мы не знаем. Добьются ли трудящиеся выполнения своих требований? Никто не может предвидеть этого заранее. Почему? Да потому что поражение или победа зависят от выбора средств. Вот почему – таков мой вывод – задача всех и каждого из нас состоит не в том, чтобы бороться за какую-то абстрактную свободу и прогресс – все это пустые слова, – а чтобы способствовать созданию таких условий, которые позволят человечеству жить лучше и откроют перед ним широкие и ясные перспективы.