Текст книги "Правда о деле Савольты"

Автор книги: Эдуардо Мендоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

– Спросите об этом в банке. Я понятия не имею.

– Ха! Эти щеголи ничего нам не скажут.

– Ах, да, – согласился Пере Парельс, подмигивая банкиру, – я совсем забыл, что они всегда поворачиваются к вам задом.

И, похлопав каждого из промышленников по плечу, он любезно улыбнулся смеющемуся банкиру и пошел бродить по зале. Ему вдруг нестерпимо захотелось вернуться домой, закутаться в халат, надеть шлепанцы и отдохнуть в своем кресле. В глубине залы, у двери, ведшей в библиотеку, он увидел Леппринсе, дававшего какие-то указания камердинеру. Дождавшись, когда слуга отошел от него, он решительно направился к французу.

– Леппринсе, мне надо немедленно поговорить с тобой.

– Сеньор, скажите мне свой адрес, я отведу вас домой, – настаивал Немесио Кабра Гомес. – Вот увидите, завтра все образуется. – Пьяный дремал, обняв фонарь. Немесио в сердцах тряхнул его. Пьяный открыл глаза и покосился на него.

– Который час?

Немесио Кабра Гомес поискал глазами городские часы, но нигде их не увидел.

– Уже очень поздно. И холод пробирает до костей.

– Нет, еще рано. Мне надо сделать одно очень важное дело.

– В такой поздний час, сеньор? Все закрыто.

– То, что нужно мне, не закрывается. Это почтовый ящик. Пойдемте на почту.

– А это по пути к вашему дому?

– Да.

– Тогда пошли.

Он подхватил пьяного под мышки и сразу же согнулся под его тяжестью. Хилый от рождения, Немесио едва удерживал его, и, покачиваясь из стороны в сторону, они двинулись вперед, каким-то чудом удерживаясь на ногах.

Трижды пробил колокол.

– Пять часов! – воскликнул пьяный. – Я же говорил вам, еще рано.

– А не могли бы мы отложить ваше дело до завтра?

– Завтра может быть слишком поздно. То, что мне надо сделать, совсем нетрудно. Всего-навсего опустить в почтовый ящик письмо. Оно при мне. Обычный клочок исписанной бумаги, но… Ах, мой дорогой друг, много голов слетит с плеч, когда оно дойдет до своего адресата. Который час?

– Не знаю, сеньор. Осторожно, здесь край тротуара.

Они медленно двигались к почте. Дорога отняла у них более получаса, хотя почта находилась в каких-нибудь двухстах метрах от них. Время от времени Немесио останавливался, чтобы перевести дух или отдохнуть, присев на ступеньку колоннады. Пока Немесио отдыхал, пьяный горланил песни. Когда они добрались до почтамта, пьяный принялся шарить руками по стене, пытаясь засунуть письмо в одну из щелей между камнями. Наконец Немесио обнаружил почтовый ящик.

– Давайте письмо, сеньор, я опущу.

– Нет, нет, я сам. Вы не должны видеть, кому оно адресовано.

– Я не буду смотреть.

– Его нельзя никому доверить, оно очень важное. Где почтовый ящик?

– Здесь, только приоткройте щелку.

Он помог пьяному опустить письмо в ящик, стараясь при этом разглядеть адрес на конверте. Но конверт был сильно помят, замусолен, и Немесио успел только заметить, что оно адресовано кому-то в их городе. Завершив столь важную операцию, пьяный, казалось, несколько успокоился.

– Я исполнил свой долг, – торжественно произнес он.

– Тогда пошли к вашему дому, – сказал Немесио.

– Хороню, пойдем. Который час?

Теперь они пошли быстрое по направлению к Рамблас. Заморосил дождь, но тут же прекратился. Воздух потеплел, ветер стих. На скамьях бульвара спали пьяные и бродяги. Со стороны Борне ехали телеги с овощами, запряженные першеронами. У ног Немесио залаял пес, оборванец вскочил на скамью, чтобы избежать укусов. В основном же они проделали этот путь без особых происшествий. Дойдя до угла Рамблас и улицы Уньон, пьяный попрощался с Немесио:

– Не провожайте меня дальше, я уже протрезвел и теперь дойду сам. Я живу вон в том доме, – и он махнул рукой в глубину улицы. – А вы идите спать и не беспокойтесь обо мне. Я и так достаточно хлопот причинил вам этой ночью. Вы даже не представляете, как я вам благодарен за все, что вы для меня сделали.

– Сеньор, меня не за что благодарить. Если поразмыслить, то мы с вами не так уж плохо провели время.

Пьяный вдруг погрустнел.

– Да, возможно, вы и правы. Иногда даже было забавно. Но теперь все изменится. Жизнь скупа на передышки.

– Как вы сказали?

– Я хочу попросить вас об одном одолжении. На вас можно положиться?

– Вполне…

– Видите ли, у меня дурное предчувствие. Если со мной вдруг что-нибудь случится, запомните хорошенько, если со мной что-нибудь случится… понимаете?

– Конечно, сеньор, если с вами что-нибудь случится…

– Разыщите моего друга – имя его я вам назову, – как только узнаете, что со мной что-то произошло. Разыщите его и скажите, что меня убили.

– Убили?

– Да, убили, а кто, он знает сам. Передайте ему, чтобы он позаботился о моей жене и сыне и не бросал их. Его зовут, запомните хорошенько, его зовут: Хавиер Миранда. Запомнили?

– Да, сеньор, Хавиер Миранда. Я не забуду.

– Разыщите его и расскажите все, что я говорил этой ночью. Но только в том случае, если со мной произойдет беда. А теперь уходите немедля.

– Вы можете положиться на меня, сеньор. Клянусь богом, я вас не предам!

– Прощайте, друг, – произнес пьяный, пожимая руку Немесио.

– Прощайте, сеньор, и будьте осторожны.

Они расстались. Немесио увидел, как тот побрел неторопливым, но твердым шагом. И счел бестактным со своей стороны шпионить за ним. Помедлив секунду, Немесио пошел в обратную сторону. Когда он дошел до угла Рамблас, его ослепили фары автомобиля, который в эту минуту сворачивал на улицу Уньон. Какая-то смутная догадка промелькнула и голове Немесио Кабры Гомеса, какое-то смутное беспокойство охватило его. Но он продолжал идти дальше, пока догадка эта не выкристаллизовалась в его сознании: этот автомобиль преследовал их. Сначала он стоял у двери таверны, потом – напротив почты, а затем следовал за ними, ловко лавируя среди телег, груженных овощами, когда они шли вверх по Рамблас. Тогда Немесио не придал этому значения, но теперь, после слов незнакомца, сказанных ему на прощание, таинственное совпадение вселило в него предчувствие неминуемой беды. Немесио повернул обратно и побежал к улице Уньон. Он бежал до тех пор, пока не услышал крики. В ста метрах от него, при тусклом свете газового фонаря толпились люди в домашних халатах. А те, у кого не нашлось под рукой халатов, чтобы накинуть на себя, стояли на балконах в ночном белье. Два жандарма пробирались сквозь толпу зевак. В какой-то миг безмолвная до сих пор улица ожила. Немесио осторожно приблизился и спросил у какой-то женщины:

– Простите, сеньора, что случилось?

– Сбили молодого человека. Говорят, насмерть.

– А кто он?

– Журналист. Он жил тут в доме номер двадцать два. С женой и маленьким сыном. Какое несчастье! Погибнуть в двух шагах от собственного дома!

– Сам виноват, – вмешалась в разговор женщина, торчавшая в окно нижнего этажа, – нечего было шляться по ночам. Сидел бы дома, как все порядочные люди.

– Дурно так говорить о покойниках, сеньора, – ответил ей Немесио.

– А вы помалкивайте, сразу видать, одного поля ягодки, – отбрила его женщина с нижнего этажа.

Жандармы велели зевакам расступиться и вызвали врача с санитарной машиной. Немесио Кабра Гомес спрятался за женщину, сообщившую ему о происшествии, и, воспользовавшись том, что полицейские отвлеклись, незаметно скрылся.

II

Я отворил дверь в комнату Марии Кораль и очутился в затхлом помещении, где царила такая же кромешная тьма, как и в коридоре. В первую минуту мне показалось, будто там никого нет, но, прислушавшись, я уловил чье-то тяжелое дыхание и даже тихие стоны. Я позвал: «Мария Кораль! Мария Кораль!» Но вместо ответа слышались только стоны. Разыскивая номер комнаты, я сжег последнюю спичку, а потому мне пришлось вернуться в прихожую и взять масляную лампаду, которая горела в нише перед святым. Вооружившись ею, я вернулся в комнату и осветил помещение. Мои глаза, привыкшие к темноте, сразу же различили в глубине комнаты контуры железной кровати, а на ней очертания женской фигуры. Это была Мария Кораль. И слава богу, одна! Сначала я подумал, что она спит и бредит во сне. Но, взяв ее за руку, почувствовал, что она холодная и влажная. Я поднес лампадку к лицу цыганки и вздрогнул: Мария Кораль была бледна как смерть; только слегка подрагивавший подбородок да, стопы, вырывавшиеся из ее приоткрытого рта, свидетельствовали о том, что она еще жива. Я потряс ее за плечи, пытаясь привести в чувство. Но моя попытка не увенчалась успехом. Тогда я похлопал ее по щекам, но и эта попытка оказалась тщетной. Стоны стали еще жалобнее, а лицо – бледнее. Я позвал на помощь, но это был глас вопиющего в пустыне. Дом словно вымер. Я растерялся, не зная, что делать. Хотел взять цыганку на руки и отнести куда-нибудь, где бы ей оказали помощь, но тут же отказался от своего намерения. Не мог же я появиться среди ночи на улице с умирающей женщиной на руках и стучать в двери домов в поисках врача. Знакомых врачей у меня не было. Все настойчивее и настойчивее приходила в голову мысль о Леппринсе. Наконец, решившись, я выбежал из комнаты, закрыл дверь, поставил на место лампадку и в несколько прыжков спустился с лестницы. Привратник удивленно воззрился на меня из своей конуры. Должно быть, он не привык, чтобы кто-нибудь покидал пансион столь странным образом. Я спросил у него, не знает ли он, где тут поблизости телефон-автомат. Он ответил, что телефон есть в соседнем ресторане, и поинтересовался, не случилось ли что-нибудь. Я сказал, что все в порядке, и опрометью кинулся к ресторану, который на самом деле оказался зловонной харчевней, где дюжина мошенников хлебала постный суп из двух кастрюль. Уже у телефона я вдруг осознал, что не знаю, по какому номеру звонить Леппринсе. Однако обстоятельства требовали от меня решительных действий, и мне пришло в голову позвонить в контору Кортабаньеса в надежде, что старый адвокат все еще сидит в своей берлоге, не желая возвращаться в постылую холостяцкую квартиру. Набрав помер, я с замиранием сердца стал слушать гудки. Когда на том конце провода раздался голос Кортабаньеса, у меня вырвался вздох облегчения.

– Кто говорит?

– Сеньор Кортабаньес, это я, Миранда.

– А, Хавиер, как дела?

– Простите, что побеспокоил вас так поздно.

– Ничего, ничего, дружок, я все еще здесь канителюсь, никак не выберусь пойти поужинать. Тебе что-нибудь нужно?

– Дайте мне, пожалуйста, помер телефона Леппринсе.

– Леппринсе? А зачем он тебе? Что-нибудь случилось?

– У меня к нему срочное дело, сеньор Кортабаньес.

Адвокат пыхтел и мялся, желая выгадать время и сообразить, стоит ли ему признаваться в том, что он знает номер телефона и адрес Леппринсе.

– А ты не мог бы подождать до утра, дружок? Уже поздно звонить людям. Да я и не уверен, есть ли он у меня. Ты ведь знаешь, после женитьбы он перебрался жить в другое место.

– Возможно, это вопрос жизни или смерти, сеньор Кортабаньес. Дайте мне помер телефона, потом я вам все объясню.

– Подожди, дай-ка мне припомнить, есть ли он у меня. С возрастом память стала совсем никудышной. Не терзай меня, Хавиер, дружок!

Поняв, что его нерешительность и препирательства могут длиться всю ночь (Кортабаньес способен был заморочить голову кому угодно), я решил ввести его в курс дела. Тем паче, что ему было все или почти все известно и я не раскрывал ему никакой тайны.

– Видите ли, сеньор Кортабаньес, Леппринсе имел когда-то affaire[22]22
  Любовная интрижка (фр.).


[Закрыть] с одной девицей, выступавшей в кабаре. Она была связана с убийцами, которых Леппринсе нанимал несколько лет назад для одного неблаговидного дельца. Теперь эта женщина снова появилась в городе, но, по-видимому, без убийц. Я обнаружил ее случайно, и, по-моему, она тяжело больна. Если она умрет, полиция начнет расследование и может всплыть история, которая скомпрометирует Леппринсе и предприятие Савольты, понимаете?

– Конечно, понимаю, дружок, конечно, понимаю. Ты сейчас у нее?

– Нет, я звоню из автомата, здесь, по соседству с пансионом, где она живот.

– Она одна дома?

– Да, то есть была одна несколько минут назад.

– Кто-нибудь видел, как ты входил в пансион и выходил оттуда?

– Только привратник, но он не из любопытных.

– Послушай, Хавиер. Я не хочу впутывать тебя в историю. Дай мне адрес пансиона, я попробую сам разыскать Леппринсе. А ты туда не возвращайся, жди где-нибудь поблизости и следи за тем, кто туда входит и выходит оттуда. Мы скоро приедем, ясно?

– Да, сеньор.

– Делай то, что я тебе велю, и не волнуйся.

Он записал адрес и повесил трубку, а я, выйдя из харчевни и следуя указаниям Кортабаньеса, обосновался напротив пансиона и стал курить одну сигарету за другой, считая секунды, которые казались мне вечностью. Наверное, прошел час, прежде чем кто-то окликнул меня с соседнего угла, не называя по имени. Человек был мне незнаком, но я сразу отозвался. За углом укрылся черный лимузин. Человек знаком велел мне подойти к машине, Я подчинился. За прикрытыми занавесками нельзя было увидеть, кто сидит внутри. Но едва я подошел, дверца машины отворилась. Там находились Леппринсе и Кортабаньес. Место шофера пустовало: по всей вероятности, тот человек, который меня подозвал, теперь сторожил снаружи. Впереди сидел Макс. Леппринсе предложил мне занять одно из откидных сидений.

– Ты уверен, что это Мария Кораль? – спросил он, даже не поздоровавшись со мной.

– Абсолютно. Я видел ее вчера вечером во время представления в кабаре.

– А ее партнеры?

– Никаких следов. Она выступала одна, и я нигде их не видел.

– Ну что ж! – произнес он властно. – Тогда проводи туда Макса и шофера, а мы подождем здесь. Да поживее!

– Хорошо бы взять с собой фонарик, – сказал я. – В пансионе нет света.

– Макс, – обратился он к своему телохранителю, – возьмите фонарик в багажнике и постарайтесь все провернуть как можно быстрее.

Макс вышел из машины, достал из багажника фонарик, сделал знак шоферу, чтобы он следовал за нами, и мы втроем отправились в пансион. Я шел впереди. Дойдя до подъезда, я остановился и сказал:

– Надо прикинуться пьяными. Если привратник станет расспрашивать, я отвечу сам.

Они согласно кивнули.

Привратник даже не посмотрел в нашу сторону. Мы поднялись по лестнице и вошли в прихожую. Макс отдал фонарик шоферу, а сам сжал в руке пистолет, спрятав его в складках пальто. В прихожей было пусто, но если бы там кто-нибудь и оказался, то, наверное, умер бы от страха, увидев нас. При трепетном свете лампадки, поставленной по обету перед образом святого, мы, должно быть, являли собой отнюдь не мирное зрелище. Шофер зажег фонарик и дал его мне. Не проронив ни слова, я провел этих двух прислужников Леппринсе в комнату Марии Кораль. Ничто не изменилось здесь за время моего недолгого отсутствия: цыганка по-прежнему лежала на кровати, тяжело дыша, и стонала. При свете фонарика комната выглядела еще более убогой и заброшенной: огромные пятна сырости на обшарпанных стонах настолько разрослись, что невозможно было определить первоначальный рисунок обоев. По углам свисала паутина, а из мебели стояли лишь сосновый стол и два стула. В одном из углов виднелся раскрытый картонный чемодан, повсюду валялась одежда Марии Кораль, но нигде не было заметно ни плаща, ни перьев, которые она надевала во время представления в кабаре. Слуховое окно у изголовья кровати выходило в унылый патио, такой же мрачный, как и весь этот дом.

Я поднес фонарик к Марии Кораль, и ее осунувшееся лицо, полуприкрытые веки и мертвенно-бледные губы напугали меня еще больше, чем прежде. Сам того не замечая, я дрожал, словно в ознобе. Макс, заметил мое состояние, прикоснулся к моему локтю и жестом велел посторониться. Я посторонился, а Макс и шофер приподняли Марию Кораль. На цыганке была поношенная ночная рубашка, мокрая от пота. В таком виде ее нельзя было выносить на улицу. Я снял с себя пальто и накинул на нее. Бедняжка даже не подозревала, что происходит вокруг нее. Прежде чем выйти, Макс показал на маленький потрепанный бархатный кошелек, лежавший на столе. Я сунул его в один из карманов пальто. Макс взял Марию Кораль за ноги, шофер подхватил ее под мышки, и мы вышли в коридор. Когда мы миновали прихожую, я выглянул на лестничную площадку и, увидев, что путь свободен, позвал своих спутников. Вчетвером мы спустились вниз по лестнице, никого не встретив. Уже внизу я шепнул Максу:

– Нельзя так идти мимо привратника. Посадите ее, и притворимся пьяными.

Мы прикинулись пьяными. Я погасил фонарик и с веселым видом подвыпившего человека, покачиваясь из стороны в сторону, подошел к каморке, где добрый привратник бесцельно проводил время. Стремясь отвлечь его внимание и загородить проход от лестницы к выходу, я стал прощаться с ним, похлопал его по плечу и выложил на стол несколько мелких монет, как бы в знак благодарности. Привратник обернулся к странной процессии, состоявшей из двух мужчин и женщины, перевел на меня отсутствующий взгляд и снова погрузился в свою бессмысленную летаргию. Тем временем я уже подошел к двери, и мы вчетвером направились к машине. По пути я подумал: хорош же этот пансион, если привратник даже не удивился тем странным событиям, которые происходили у него на глазах.

Подойдя к автомобилю, Макс и шофер положили Марию Кораль на заднее сиденье. Леппринсе и адвокат пересели на откидные скамейки. Оба прислужника француза заняли передние места, мотор легко заработал, и Леппринсе, перед тем как захлопнуть дверцу, сказал мне:

– Иди домой и никому ничего не рассказывай. Я дам о себе знать.

Он закрыл дверцу и поехал в неизвестном мне направлении. Я забыл забрать свое пальто, а ночь была холодной. Подняв воротник пиджака, я засунул руки в карманы брюк и быстро зашагал домой.

Немесио Кабра Гомес прогуливался взад-вперед, поглядывая на величественные часы, висевшие у него над головой, и каждый раз останавливаясь у витрин Эль Сигло, чтобы поглядеть на них. Витрины крупных магазинов изобиловали заманчивыми товарами, и, словно сами по себе продукты не являлись рекламой, их декорировали цветными лентами, фольгой, ветками омелы и другими рождественскими украшениями. Покупатели бесконечным потоком вливались в магазин и выплескивались оттуда. Те, кто входил с пустыми руками, выходил, нагруженный пакетами, а те, кто уже был нагружен, выходил, погребенный под живописной, радужной пирамидой. Но, казалось, никто не сетовал на багаж, который превратил их в добровольных случайных носильщиков. Правда, некоторые чванливые дамы возлагали свою ношу на слуг и лакеев, но большинство покупателей предпочитало собственноручно нести драгоценный груз своих будущих иллюзий. Немесио Кабра Гомес смотрел на них с завистью и с некоторой грустью. На вывеске возле базара громадными буквами было написано:

 
СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА И НОВОГО 1918 ГОДА!
 

Немесио Кабра Гомес снова посмотрел на часы. Они показывали шесть часов сорок минут. Свидание было назначено на половину седьмого, но он привык ждать и не волновался. Да и зрелище было замечательное. Какая-то молоденькая мать с ребенком на руках подошла к Немесио и, улыбаясь, протянула ему несколько монет. Немесио сосчитал их и, склонившись в глубоком поклоне, пробормотал: «Да хранит вас бог!» И опять зашагал, чтобы не замерзнуть от холода вечерних сумерек. Прошло еще десять минут. У базара останавливались извозчики, которые привозили и увозили людей. Без десяти семь Немесио услышал, как кто-то тихонько окликнул его из кареты. Он подошел, и ему сделали знак, чтобы он сел в нее. Немесио безропотно подчинился, и карета тронулась с места. Занавески были задернуты изнутри, и он не мог определить, в каком направлении они поехали.

– Ты что-нибудь узнал, Немесио? – спросил человек, сидевший напротив него.

И хотя в карете было довольно темно, Немесио без труда узнал в нем того благородного кабальеро, который несколько дней назад имел с ним деловой разговор в таверне.

– Да, сеньор, я нашел его, – ответил Немесио. – Хотя это было совсем не просто, но настойчивость и сноровка…

– Хватит болтать, ближе к делу.

Немесио Кабра Гомес проглотил слюну и еще раз прикинул, насколько ему выгодно говорить правду. Он боялся, что новость, которую он принес, разочарует благородного кабальеро и ему велят прекратить слежку, а стало быть, лишат возможности заработать. Однако соврать он тоже боялся, поскольку кабальеро рано или поздно обнаружил бы ложь, а Немесио по опыту знал, какова месть сильных мира сего, и страшился ее пуще всего на свете.

– Видите ли, сеньор, то, что я скажу, не понравится вам. Совсем не понравится.

– Да говори же, наконец, черт возьми! – нетерпеливо потребовал кабальеро.

– Его убили, сеньор.

Кабальеро подпрыгнул с места и открыл рот от удивления. Прошло несколько секунд, прежде чем к нему вернулся дар речи.

– Что ты сказал?

– Его убили, сеньор. Убили бедного Пахарито де Сото.

– Ты уверен?

– Я видел это собственными глазами, чтоб мне ослепнуть, если я вру.

– Видел, как его убили?

– Да… то есть не совсем так. Я провожал его домой, но он не позволил мне довести его до самого подъезда. Возвращаясь, я увидел автомобиль, на который сначала не обратил внимания, но потом вдруг вспомнил, что автомобиль этот преследовал нас всю ночь. Я кинулся назад, сеньор, но Пахарито де Сото уже лежал мертвый посредине улицы.

– Был там кто-нибудь еще, когда это случилось?

– В момент происшествия нет, сеньор. Вы же знаете, каково нынешнее милосердие. Но когда я подбежал к нему, там уже собралась толпа.

– И он был мертв?

– Лежал совсем бездыханный, сеньор, уже труп.

Несколько минут кабальеро хранил молчание, которым Немесио воспользовался для того, чтобы по уличному шуму определить место их нахождения. Он услышал звон трамваев и тарахтенье моторов. Карета продвигалась вперед медленно. И Немесио заключил, что они еще не миновали торгового центра и, возможно, с трудом пробирались вверх по Пасео-де-Гарсиа.

– Вы о чем-нибудь говорили с ним перед смертью? – спросил, наконец, кабальеро.

– Да, сеньор, мы проболтали с ним всю ночь. Сначала Пахарито де Сото разбушевался, потому что много выпил.

– Он был пьян?

– Да, сеньор, он здорово напился. И поднял бучу в таверне, где я его нашел.

– Что ты подразумеваешь под словом «буча»?

– Он стал ругать всех и сказал, что многих следует убить.

– А кого именно, называл?

– Нет, сеньор. Он сказал только, что многих, но имен не называл.

– А за что, говорил?

– Говорил, что его обманули и обманут всех, если их не уничтожить. По правде говоря, мне показалось, что он сильно преувеличивает. Не думаю, чтобы кого-нибудь следовало убивать.

– Что он еще говорил?

– Больше, пожалуй, ничего. Посетители таверны потребовали, чтобы он замолчал, и мы ушли. На улице он уже ничего не говорил об этом. Только пел и мочился посреди улицы.

– И так до тех пор, пока ты с ним не расстался возле его дома?

– Нет, сеньор. Перед тем, как нам расстаться, он вдруг стал серьезным и погрустнел. Он сказал мне, что его, наверное, убьют. Должно быть, предчувствовал, верно?

– Без сомнения, – согласился кабальеро.

– И попросил меня об одном одолжении, только вот не знаю, должен ли я вам об этом говорить.

– Конечно, болван. За то я и плачу тебе.

– Видите ли, он попросил, чтобы я обо всем рассказал его другу, если с ним стрясется какая-нибудь беда.

Кабальеро, казалось, несколько оживился.

– Он назвал тебе имя своего друга?

– Да, сеньор, но я не знаю, должен ли я…

– Переставь мямлить, Немесио. Как его друга зовут?

– Хавиер Миранда, – прошептал Немесио.

– Миранда?

– Да, сеньор. Вы его знаете?

– Не твое дело, – отрезал кабальеро и погладил свою бородку рукой, затянутой в перчатку. – Так говоришь, Миранда? Конечно, я знаю его. Это пес сеньора Леппринсе.

– Как вы сказали, сеньор?

– Тебя это не касается, – он постучал тростью в потолок кареты, и она тут же остановилась. – Можешь идти и помни о том, что мы никогда не виделись и я тебя знать не знаю, понятно?

Он вручил Немесио несколько бумажных купюр и указал на дворцу. Немесио ожидал подобного исхода и все же не мог скрыть своего разочарования. Кабальеро по-своему истолковал его.

– Что с тобой? Тебе мало денег?

– О нет, сеньор! Я думал, что…

– Что ты думал?

– Разве мы оставим это дело так, сеньор? Не доведем его до конца? Убили бедного человека. Это большое преступление, сеньор!

– Я не из тех, кто вершит правосудие, Немесио. Полиция найдет виновного и накажет его по заслугам. Меня интересовали лишь некоторые сведения, но теперь, к сожалению, их уже невозможно получить.

– А Миранда? Вы не хотите, чтобы я разыскал его? Я могу это сделать. У меня повсюду есть друзья.

– Не лги, Немесио. На тебя плюют даже собаки. К тому же я сам отдаю приказы. Иди отсюда, пожалуйста.

Немесио Кабра Гомес решил пустить в ход свой последний козырь.

– Я не все рассказал вам, сеньор. Кое-что я утаил.

– Ах, так? Ты хотел надуть меня?

– Не сердитесь, сеньор. Нам, беднякам, приходится бороться за свое существование.

– Вот что, Немесио. Ты хитрая бестия, но меня больше не интересует это грязное дело. Если бы случилось что-то еще, ты бы выложил мне как миленький.

– Это очень важные сведения, сеньор! Очень важные!

– Я сказал тебе: уходи! И не вздумай путаться у меня под ногами, понятно? Ты меня знать не знаешь и видеть не видел, не испытывай мое терпение. Иди подобру-поздорову, если не хочешь, чтобы тебя постигла та же участь, что и Пахарито Де Сото.

Он открыл дверцу и не глядя вытолкнул Немесио из коляски. Немесио несколько раз споткнулся, прежде чем обрел равновесие. Двери магазинов уже закрывались. Карета, проехав квартал, свернула за угол. Немесио бросился за ней вдогонку, но людской поток закружил его. Он сосчитал деньги, полученные от кабальеро, засунул их поглубже в карман брюк и зашагал, расчищая себе путь локтями.

Адвокат сеньор Кортабаньес сунул в рот сразу две котлетки, и его толстые щеки энергично задвигались. Он поискал взглядом салфетку, чтобы вытереть пальцы, и, обнаружив предмет своих поисков на противоположном конце длинного стола, потянулся за ней, стараясь никого не задеть. Но путь ему преградил сухопарый, седовласый кабальеро, у которого нос походил на луковку, а на груди красовалась орденская лента неизвестного адвокату рыцарства. Кортабаньес, натолкнувшись на руку кабальеро, отдернул свою. Кавалер ордена смутился, а адвокат, извиняясь, изрыгнул поток мельчайших частиц котлеток, обрызгав ими орденскую ленту кабальеро.

– Прошу прощения, – прошамкал Кортабаньес с полным ртом.

– Что вы сказали?

Кортабаньес показал на свои щеки, набитые едой.

– Кушайте спокойно, мой дорогой Кортабаньес! – воскликнул кавалер ордена. – Кушайте спокойно. Поспешность – бич нашего времени.

Кортабаньес дотянулся, наконец, до салфетки, вытер пальцы, губы и проглотил котлетки. Кавалер ордена похлопал его по спине.

– Приятного аппетита.

– Спасибо! Большое спасибо! Простите меня великодушно, но я запамятовал ваше имя.

Кортабаньес на таких многолюдных сборищах блаженствовал. Царившая здесь атмосфера внешней учтивости, этикета, лишенная прямолинейных вопросов, профессиональных советов и коварных предложений, придавала ему особую уверенность. Ему нравилось вести непринужденные беседы, сплетничать в компаниях, злословить, отпускать фривольные шуточки. Нравилось наблюдать, делать выводы, предсказания, знакомиться с новыми людьми, оценивать весомость тех, кто приобретал власть, и тех, кто ее терял, высказывать суждения относительно тайных сделок, салопных предательств, социальных преступлений.

– Касабона, Аугусто Касабона, к вашим услугам, – представился кавалер ордена, тыча себя в грудь большим пальцем.

Кортабаньес пожал ему руку, и они смолкли, не зная, о чем говорить.

– Что вы скажете, – пробормотал наконец кавалер ордена, – по поводу последних слухов, которые здесь ходят?

– Никогда не говорите «последних» слухов, дружище Касабона, потому что «последних» не бывает.

– Ха-ха-ха! Гениально сказано! – рассмеялся кавалер ордена, но тут же с видом оракула важно изрек: – Я имею в виду слухи по поводу назначения на пост алькальда Барселоны нашего общего друга Леппринсе.

Толстые телеса Кортабаньеса заколыхались от сдержанного смеха.

– Какие только слухи не ходят, дружище Касабона!

– Да, но некоторые из них оправдываются.

– Когда я играю в лотерею, я тоже убеждаю себя: какой-нибудь выигрыш да падет на мой билет. Но почему-то он никогда не выпадает.

– Дружище Кортабаньес, вы уклоняетесь от ответа, а это верный признак того, что нет дыма без огня. Впрочем, не буду злоупотреблять вашим доверием, сеньор.

– Дружище Касабона, если бы я хоть что-то знал, непременно сказал бы вам. Но видит бог, я ничего не знаю. Не стану врать, слухи эти дошли и до меня, но я не придал им значения, как не придаю слухам вообще.

– И все же согласитесь, дружище Кортабаньес, если слухи оправдаются, это будет равносильно взрыву бомбы!

На таких сборищах Кортабаньес не боялся чужой бестактности. Он не собирался отвечать и вполне мог бы замять разговор. Однако ему захотелось помучить кавалера ордена.

– Как вы изволили выразиться? Равносильно взрыву бомбы? Позволю себе заметить, что ваше сравнение несколько неудачно.

Касабона покраснел.

– Я хотел сказать… Вы меня прекрасно поняли, дружище Кортабаньес. Я питаю самую глубокую симпатию к нашему общему другу Леппринсе. И если я… если я завел этот разговор, то исключительно потому, что хотел просить сеньора Леппринсе о небольшом одолжении, совсем пустяковом… Если бы он соблаговолил…

Кортабаньес упивался его смущением.

– А в чем состоит ваша просьба, если не секрет?

– Видите ли, у меня есть филателистический магазин на улице Фернандо. Вы, наверно, тысячу раз проходили мимо него. Если вы любитель марок, то непременно должны его знать. Могу сказать без ложной скромности, что являюсь обладателем уникальных почтовых марок, не говоря уже о клиентуре – самой лучшей не только в Барселоне, но и во всей Европе.

– Прошу прощения, дружище Касабона, но мои скромные денежные ресурсы позволяют мне интересоваться только «ходовыми» марками.

– Ходовые марки! – воскликнул кавалер ордена, бледнея и принужденно смеясь, чтобы снискать расположение адвоката. – Ха-ха-ха! Гениально сказано! Я бы ни за что не додумался! Ходовые марки! А, каково? Непременно расскажу жене. – Он откланялся. – С вашего позволения. – И отошел, тихонько смеясь.

Кортабаньес увидел, как он затерялся среди гостей, стоявших группками и оживленно болтавших, пользуясь тем, что оркестранты устроили себе передышку. Они пили шампанское, поднимая бокалы то в сторону сеньора Леппринсе, то Марии Росы Савольты, которая грациозно кланялась им и улыбалась, довольная. Рядом с ней кланялась и улыбалась жена Пере Парельса. Ужин запаздывал. Кортабаньес снова поискал на столе котлетки, но взгляд его остановился на Леппринсе, который, стоя в дверях библиотеки, знаком подзывал его к себе. Издали усталые глаза адвоката не могли определить по выражению лица француза, доволен он или раздражен.