Текст книги "Правда о деле Савольты"

Автор книги: Эдуардо Мендоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

V

Занималась заря, и чистое, безоблачное небо рассеяло разреженный полусвет на пустынные улицы. Автомобиль остановился на повороте улицы, и два человека в пальто, предохранявших их от утренней прохлады, вышли из машины, одновременно взглянув на свои ручные часы. Не проронив ни слова, они подошли к полицейскому в униформе, который стоял у подъезда, охраняя вход. Полицейский встал по стойко «смирно». Один из подошедших достал из кармана кисет с табаком и бумагой и предложил остальным закурить. Полицейский принял угощение, и несколько минут они молча скручивали сигареты.

– Это произошло у вас на глазах? – спросил обладатель кисета.

– Нет, инспектор. Мы услышали взрыв и сразу бросились сюда.

– Свидетели есть?

– Пока нет, инспектор.

В окнах соседних домов из-за жалюзи и занавесок выглядывали лица любопытных. Нетвердой походкой к мужчинам подошел тучный, немолодой сторож, волоча за собой палку с острым наконечником, которая казалась неотъемлемой его частью. Прокуренные усы сторожа уныло обвисли, глаза таращились, а нос был багрового цвета.

– А, явились. Очень кстати, – сказал ему инспектор.

Сторож молчал, пряча лицо под козырьком своей фуражки.

– Назовите мне ваше имя и номер. Вы же едва держитесь на ногах.

– Я немного вздремнул, сеньор. В моем, возрасте, сами понимаете… – оправдывался сторож.

– Вздремнул? Вы хотите сказать, налакались! От вас несет за версту.

Пока инспектор записывал имя и номер провинившегося сторожа, с грохотом подкатила карета «скорой помощи». Из нее вышли два заспанных санитара, открыли заднюю дверцу кареты, вытащили оттуда носилки и прямо на тротуаре стали неторопливо их раскладывать. Затем подхватили с двух сторон и, шаркая ногами по земле, направились к стоявшим в отдалении мужчинам.

– Сюда?

– Да. А кто их вызывал? – поинтересовался инспектор.

– Слуга, – ответил полицейский.

– Раненые есть? – спросил один из санитаров, почесывая небритый подбородок.

– Нет.

– Зачем же тогда нас вызвали?

– Есть мертвый. Следуйте за нами, – приказал инспектор, входя в подъезд.

Возвращение в Барселону вернуло нас к почти забытой действительности. Сойдя с поезда после долгого отсутствия, я сразу почувствовал, как накалена в городе обстановка, вызванная разразившимся кризисом. Вокзал кишмя кишел попрошайками и безработными, предлагавшими свои услуги пассажирам. Оборванные ребятишки шныряли по перрону, выклянчивая у всех милостыню; уличные торговцы громко зазывали покупателей, жандармы следили за прибывающими поездами и шеренгами выстраивали нищих переселенцев. Дамы из благотворительных обществ раздавали им сдобные булки, которые несли в корзинах их слуги. Повсюду на стенах и заборах были развешаны разные лозунги, призывавшие главным образом к выступлениям и забастовкам. По пути к дому нам повстречалась небольшая демонстрация рабочих, требовавших повышения заработной платы. Они забросали камнями какой-то автомобиль, из которого с визгом выскочила дама с окровавленным лицом и скрылась в подъезде.

Мое пребывание на курорте было небольшой интермедией, и теперь здесь, в Барселоне, передо мной вновь разворачивалась трагедия с той же остротой и ненавистью, скорбно и бесцельно. После долгих лет постоянной жестокой борьбы все борющиеся силы (рабочие и предприниматели, политики, террористы и конспираторы) прекратили отстаивать свои позиции, забыли о своих целях, отказались от своих завоеваний. Скорее объединенные антагонизмом и скорбью, чем разобщенные идейными разногласиями, мы, испанцы, беспорядочной толпой нисходили по перевернутой лестнице Иакова (ступени которой являлись местью за месть, а уток – запутанным клубком доносов, репрессий и измен), в ад непримиримости, основанной на страхе и преступлениях, порожденных отчаянием.

Как только мы переступили порог нашего нового жилья, Мария Кораль принялась усердно переставлять мебель в соответствии с нашим независимым сосуществованием, навязанным ее волей. Не без злобы – ее перестановка разрушала тщательно созданную мною меблировку – смотрел я, как она передвигала мою кровать – почему бы не свою? – из нашей общей спальни в темную комнату. Она великодушно предоставила в мое распоряжение половину двустворчатого платяного шкафа и отдала в мое личное пользование маленькое кресло, два стула и торшер. Меня приводило в бешенство ее пренебрежительное отношение к той гармонии, которую я создал, обставляя нашу квартиру. Но, поразмыслив как следует, я пришел к выводу, что так даже будет лучше. Между нами сохранялись прежние отношения, и жизнь потекла спокойно и невозмутимо. Теперь мы виделись еще реже, вернее, почти совсем не виделись, но хотела она того или нет, ее присутствие в доме ощущалось постоянно: запах духов, свет, проникавший сквозь щели ее двери, доносившаяся из-за стены мелодия, напеваемая ею, вздох, кашель.

Я снова приступил к работе в маленькой конторе, которую Леппринсе обосновал на нижнем этаже дома, расположенного в квартале Энсанче, неподалеку от конторы Кортабаньеса. Работа была однообразной и довольно скучной. Помимо меня, в конторе служила старая дева, которая с молчаливым усердием перепечатывала на пишущей машинке карточки, написанные мной от руки, да желторотый юнец, весь день сновавший по городу и приносивший под вечер газеты, журналы, брошюры и бог весть откуда-то взятые листовки.

Так проходило мое время в конторе. После работы я проводил его по-разному, как и прежде. Однажды, вернувшись под вечер домой, я услышал, что меня зовет из своей комнаты Мария Кораль. Я постучал в дверь и получил разрешение войти.

Мария Кораль лежала в постели: ее знобило. По-видимому, она заболела, поскольку выглядела совсем как в тот раз, когда я обнаружил ее полумертвую в омерзительном пансионе.

– Что с тобой?

– Не знаю. Мне очень плохо. Было жарко, я спала, не укрывшись, и, наверное, простудилась.

– Я вызову врача.

– Не надо. Сходи купи трав и сделай настой.

– Каких трав?

– Любых. Они все хорошие. Только не вызывай врачей. Я не хочу иметь с ними никакого дела.

– Не глупи. От всех этих трав и пойла нет никакого прока.

Мария Кораль закрыла глаза и сжала кулаки.

– Если хочешь помочь мне, делай так, как я велю, – процедила она сквозь зубы, – а если ты пришел сюда читать мне нравоучения, то катись на все четыре стороны.

– Ну, хорошо, не кипятись. Принесу тебе трав.

Я отправился в лавку, где продавались целебные травы, и попросил у ее хозяйки что-нибудь от простуды. Мне вручили бумажный пакетик с размельченными, сухими листиками, очень душистыми, но не внушавшими мне никакого доверия. Возвратись домой, я приготовил отвар и напоил этим зельем Марию Кораль. Она сразу же погрузилась в тяжелый сон и так сильно вспотела, что я испугался, как бы она не простудилась еще больше. Я накрыл ее несколькими одеялами, сел в кресло возле кровати и читал книгу до тех пор, пока ее дыхание не стало ровным, а сон спокойным. Около полуночи Мария Кораль вдруг вскочила: книга вывалилась у меня из рук, а вместе с ней чуть было не свалился на пол и я. Мария Кораль уткнулась головой мне в плечо и заплакала. Я охранял ее покой до самого утра и вздремнул только на рассвете. Проснувшись, я не обнаружил Марии Кораль в кровати и пошел искать ее по квартире. Она оказалась на кухне. Сидя на скамеечке, она ела ломоть хлеба с сыром.

– Что ты тут делаешь? – изумился я.

– Я проснулась голодная и пришла сюда что-нибудь перекусить. Ты так сладко спал в кресле. Неужели ты всю ночь провел в нем?

Я кивнул.

– Очень любезно с твоей стороны. Спасибо. Я совсем здорова.

– Возможно, но тебе лучше полежать в постели, а не разгуливать раздетой по квартире. Ты действительно не хочешь, чтобы я вызвал врача?

– Нет. Иди на работу. Я сама о себе позабочусь.

Я отправился на работу. Когда я вернулся домой, Марии Кораль не было. Она пришла поздно, холодно поздоровалась со мной и заперлась у себя в комнате, даже не потрудившись дать мне хоть какие-то объяснения. Сам же я не захотел ни о чем ее расспрашивать. Да и вряд ли она смогла бы мне ответить, почему плакала ночью. Вероятно, ей что-нибудь приснилось. А может быть, то были слезы облегчения после выпитого настоя из трав? Я предпочел забыть от этом случае, но мне еще долго вспоминалась Мария Кораль, плачущая на моем плече.

Немесио Кабра Гомес свернул с тропинки и углубился в заросли кустарников и ежевики. Местность нельзя было назвать дикой, но ночь делала пугающим и величественным то, что при свете дин выглядело совсем иначе. Немесио падал, вставал и снова падал, оставляя лоскутки своей и без того рваной одежды на ветвях и вереске. Начался крутой подъем, и доморощенный скалолаз стал задыхаться и кашлять, но не остановился. Ночь была холодная, пасмурная, безлунная. Немесио карабкался вверх по косогору, пока не достиг эспланады. Он уселся перед ней среди зелени на корточки и, съежившись и отбивая дробь зубами от страха и холода, стал ждать. Когда его покрасневшие глаза заметили на горизонте первые проблески рассвета, он поднялся, пересек эспланаду и прижался к стене из красноватого камня, чтобы его не заметили часовые. Крепость спала. Светало. Скользя вдоль наружной стены, он добрался до запертой потайной двери, от которой ответвлялась зубчатая стена, на фоне которой вырисовывались в пасмурном утре две фигуры, закутанные в плащи. Перебежав на четвереньках открытое пространство, Немесио прижался к стене за выступом. В нескольких метрах от него пролегал ужасающий ров Монтхуика. По тропе, ведущей к потайной двери крепости, ехал, сидя по-дамски на осле, капеллан. Он назвал себя по имени, и часовые открыли потайную дверь. Из своего укрытия Немесио увидел две приближающиеся к крепости кареты, запряженные лошадьми: в одной из них ехали люди в штатском, в другой – военные. Уже совсем рассвело, и город открылся взору притаившегося Немесио. Прямо перед ним виднелась портовая пристань, справа, потонув в дыму заводских труб, простирался индустриальный район Оспиталет, слева – Рамблас, Китайский квартал, древние развалины, чуть выше, почти за спиной – буржуазный и господский район Энсанче. Крепость оживала: отдавались приказания, звучали горны, слышалась барабанная дробь, топот солдат, звон засовов, щеколд, висячих замков, цепей и железных решеток. Боковая дверца открылась, и оттуда вышла процессия. Церемониальным маршем прошел отряд солдат, за ним следовали один за другим осужденные; замыкали шествие капеллан и представители власти. Мужчина со шрамом шел хмурый, вперив взгляд в землю, погруженный в свои мысли; Хулиан был бледен, глаза его глубоко ввалились, ноги подгибались, потому что жандармы, зная о близкой его смерти, даже не перевязали ему ран. Молодой парень, который плакал в полицейском управлении, теперь уже не плакал: он, словно уже переселился в мир иной, двигался автоматически, а его широко раскрытые глаза, казалось, упивались голубизной неба. Немесио не выдержал, выскочил из своего укрытия и закричал. Но его никто не заметил, а крик потонул в грохоте барабанов. Осужденным завязали глаза. Священник приблизился к несчастным, пробормотал молитву, и солдаты выстроились шеренгой. Офицер отдал соответствующий приказ, прогремел сухой залп, и Немесио потерял сознание.

Когда он пришел в себя, солнце уже стояло высоко. Не чувствуя уколов шипов, Немесио пробрался сквозь заросли ежевики к тропе и уселся на скамью у ворот крепости. Там его и обнаружил вечером возница, доставлявший провизию в крепость. Увидев полуголого, окровавленного Немесио, с отвисшей челюстью, устремившего взор в бесконечность, он принял его за больного. Сообщил жандармам, и те выслали за ним караульных. Врач засвидетельствовал у него потерю рассудка, и Немесио, так и не вымолвившего ни единого членораздельного слова, отправили в сумасшедший дом Сан-Баудильо-де-Льобрегат, где он и провел больше года в одиночной камере, испытывая мучительные угрызения совести и преследуемый страшными видениями. Только спустя год, когда комиссар Васкес просматривал архивные документы по делу Савольты, пытаясь разобраться в этом запутанном лабиринте, он вспомнил о Немесио и отправился навестить его.

Мария Роса вскрикнула и уронила чашку с кофе на ковер. Леппринсе с невозмутимым спокойствием нажал несколько раз на кнопку звонка. Сразу же явился управляющий, кутаясь в халат и торопливо снимая с усов чехольчик, зацепившийся за уши.

– Вы меня звали, сеньор?

– Уберите это, – приказал ему Леппринсе, делая вид, что не замечает наусников.

Управляющий поднял чашку с блюдцем, ложечку, накрыл салфеткой коричневатое пятно, от которого исходил пар, вышел, снова принес кофе, поклонился и снова ушел.

– Прости меня! Я такая неуклюжая! Сама не знаю, что со мной творится. У меня вдруг закружилась голова. Я просто в отчаянии.

– Незачем извиняться, дорогая, – живо перебил ее Леппринсе. – Такое может с каждым случиться.

При этом он украдкой взглянул на меня, давая понять, чтобы я перевел разговор на другую тему. Мы находились в превосходном особняке, купленном Леппринсе на склоне холма Тибидадо. Однажды мы с Марией Кораль получили по почте приглашение, которому немало удивились. В нем черным по белому было написано, что супруги Леппринсе имеют честь пригласить супругов Миранда отужинать в ближайшую среду у них в доме и так далее и тому подобное. Мария Кораль решительно воспротивилась:

– Не хватает еще, чтобы я участвовала в этой комедии. Добрый вечер, сеньора, превосходный ужин, сеньора, – передразнивала она с комичными ужимками и расхаживала по комнате, смешно покачивая бедрами. – Дерьмо все это!

– Зачем ты так! Просто Леппринсе захотел повидать нас и приглашает к себе в гости. Мы не виделись уже целую вечность, он ничего не знает о нас. С нашей стороны не очень-то вежливо по отношению к нему. В конце концов, мы ему многим обязаны, верно?

– Нечего пресмыкаться перед ним и рыть носом землю. Ты честно зарабатываешь деньги.

– Ерунда, – возразил я, не повышая голоса. – С моими способностями сам по себе я бы никогда не достиг того положения, какое занимаю теперь. К тому же речь идет всего-навсего о том, чтобы принять приглашение в гости, провести спокойно вечер, пожелать им всего доброго и уйти.

– Ты как хочешь, а я не пойду, – решительно заявила она.

Разумеется, в назначенный час мы с ней отправились в гости. Я чувствовал себя не в своей тарелке, опасаясь, как бы Мария Кораль не выкинула какой-нибудь номер. Но страхи мои оказались напрасными, ничего подобного не случилось. Леппринсе встретил нас радостно, а Мария Роса держалась вежливо и просто. Он расцеловал Марию Кораль в обе щеки, а потом во всеуслышание заявил, что я выбрал себе «веселую, красивую и благородную жену». Я с ужасом посмотрел на Марию Кораль, ожидая от нее какого-нибудь выпада, но она только покраснела и опустила глаза. И весь вечер держала себя сдержанно и скромно. Леппринсе увел меня в другую комнату и предложил выпить бокал хереса.

– Ну, а теперь выкладывай все начистоту… мне не терпится узнать, как вы живете.

Мы находились с ним в небольшой комнате, где Леппринсе устроил себе кабинет. На одной из стен я увидел знакомую мне картину, ту самую, которая год назад висела над камином в квартире на Рамблас-де-Каталунья. Тот же мост, та же река, тот же покой.

– Теперь, когда ты работаешь у меня, – продолжал Леппринсе, – мы стали видеться еще реже, чем когда ты работал у Кортабаньеса.

– Как видно, – сказал я, – у каждого свой путь, как у этой реки. – Я показал на картину. – Жизнь спокойно течет по своему руслу.

– Я вижу, ты не очень доволен.

– Напротив, мне не на что пожаловаться. И все благодаря вам.

– Ерунда.

– Вовсе не ерунда. Мы с Марией Кораль никогда не забудем, чем мы вам обязаны.

– И слышать ничего не хочу. К тому же, если вы считаете себя обязанными мне, у вас есть отличная возможность отплатить мне с лихвой.

– Чем мы можем быть вам полезны? Говорите.

Речь шла о его жене. Мария Роса, счастливая в своем замужество, не могла забыть недавно пережитого ею горя: трагическая смерть отца оставила глубокий след в ее хрупкой душе. Время от времени она впадала в уныние, становилась ко всему безразличной, во сне и наяву ее мучили кошмары. В данный момент, правда, не было серьезных опасений за ее здоровье, но Леппринсе, всегда заботившийся о благополучии своей супруги, боялся, как бы ее состояние не ухудшилось и она не лишилась рассудка.

– Упаси боже! – ужаснулся я.

– Конечно, незачем волноваться раньше времени. Возможно, все эти странные симптомы вызваны роковым стечением обстоятельств.

– Будем надеяться. А что говорит врач?

– Мне не хотелось бы показывать ее врачу сейчас. Жестоко было бы с моей стороны подвергать сомнению ее разум, обращаясь к специалистам. К тому же я не слишком доверяю современным эскулапам. Приставая с расспросами к больному, они лишь заставляют больного уверовать в свою болезнь, разве это не бессердечно? И разве не гуманнее во сто крат держать больного в неведении относительно его недугов и ждать, пока ласка и покой не окажут на него благотворного действия?

Вероятно, он был прав.

– Но чем, собственно, можем помочь мы? – спросил я.

– Вы животворный источник. Молодая, счастливая супружеская пара, никак не связанная по своему происхождению с людьми, имеющими отношение к предприятию Савольты и к добропорядочному барселонскому обществу, в чьей среде ей пришлось столько пережить. Для нее вы явитесь целебным эликсиром, чистой, свежей струей. Так могу я на вас рассчитывать?

– Конечно! Мы оба к вашим услугам.

– Спасибо. Ничего другого я от тебя и не ожидал. Да, и еще одна просьба, последняя: жена не должна ничего знать о том, что я тебе рассказал. Марию Кораль тоже не стоит посвящать в это: женщины не умеют хранить тайн. Отношения между вами должны быть сердечными, но не жалостливыми.

Управляющий позвал нас к столу. Мария Роса и Мария Кораль вошли, когда мы уже сидели за столом. Мария Роса извинилась:

– Я показывала нашей гостье дом.

– У вас замечательный дом. Все обставлено с таким изысканным вкусам.

«Ну и ну, – подумал я. – Откуда у этой девчонки берутся такие выражения?» И мысленно посмеялся, представив себе выражение лица Марии Росы, знай она, какими словами и ужимками было встречено цыганкой ее приглашение. Но все это были мелочи.

Леппринсе обрел присущую ему веселость: шутил и легко поддерживал разговор. После ужина отослал слуг и сам стал угощать нас кофе в небольшой гостиной по соседству со столовой, делая это с нарочитой комичной нерасторопностью, чтобы нас насмешить. Мария Роса предложила ему свою помощь, но он гордо отказался, давая понять, что задето его профессиональное достоинство, подмигивал мне, тихонько посмеивался и от души наслаждался хорошим настроением, которому не так-то часто мог дать волю, занятый повседневными заботами. Выполнив в очередной раз миссию гостеприимного хозяина, он закурил сигару, блаженно крякнул и возобновил разговор, интересуясь кое-какими подробностями моей работы. Я рассказал ему, и он заметил:

– Не думай, Хавиер, что твой труд напрасен. В ноябре, как тебе известно, состоятся муниципальные выборы и, вполне вероятно, я выставлю свою кандидатуру.

– Это было бы замечательно! – воскликнул я.

– Возможно даже, нам с тобой придется поехать в Париж. Мне надо собрать там кое-какие данные о себе.

Я чуть было не лишился чувств от восторга. В Париж! Женщины запротестовали против подобной дискриминации, и Леппринсе, попав под двойной обстрел, засмеялся и стал молить о пощаде. Но они не оставили его в покое до тех пор, пока он не пообещал им сделать все возможное, чтобы отправиться в путешествие вчетвером. Обе женщины бурно зааплодировали.

Мы засиделись допоздна. Мария Роса уронила на ковер чашку, расстроилась, попросила прощения и, любезно распрощавшись со мной и поцеловав еще раз Марию Кораль, отправилась к себе в комнату в сопровождении заботливого мужа. Оставшись наедине с Марией Кораль, я спросил:

– Не правда ли, очаровательная пара?

– Будет тебе! – воскликнула она.

– Мне показалось, что ты довольна сегодняшним вечером.

– Этот тип действует мне на нервы. Слишком много о себе воображает. Все-то он знает, на все у него есть ответ. Он самый обыкновенный самовлюбленный выскочка, поверь мне. А жена его просто несносна, разве не так? И не отрицай, она пресна, как…

– Прекрати сейчас же…

Возвращение Леппринсе прервало нашу перебранку. Он вошел, улыбаясь, извинился от имени жены за ее внезапный уход.

– Мария Роса слаба здоровьем, ей надо отдохнуть. Она просит извинить ее и передает вам поклон.

Перекинувшись еще несколькими незначительными фразами, принятыми в таких случаях, мы тоже попрощались. Леппринсе проводил нас до выхода. У подъезда нас ждал лимузин; за рулем дремал шофер. По дороге домой я заметил Марии Кораль:

– Странно, за весь вечер я ни разу не видел Макса. Может быть, его уволили?

И тут мне показалось, а может быть, это лишь плод моего воображения, что шофер иронически усмехнулся.

На лестничной площадке стоял еще один полицейский, который при появлении начальства тоже встал по стойке «смирно». Из двух дверей, выходивших на лестничную площадку, одна была закрыта, а другая распахнута настежь. Инспектор проник в открытую дверь и, принюхавшись, сразу же почуял знакомый резкий запах. Затем вернулся на площадку и снова посмотрел на свои часы.

– Когда это произошло? – спросил он у полицейского.

– Точно не могу сказать, инспектор. Нам не пришло в голову тогда посмотреть на часы. Мы патрулировали на улице, как вдруг раздался взрыв. И мы сразу же побежали сюда. Из окна валил дым, и кто-то истошно кричал. Мы стали стучать в дверь и звать сторожа, но никто не отзывался. Тогда мы взломали замок прикладами, поднялись по лестнице и увидели все это. Там был мертвый. Мы позвонили вам и вызвали санитарную карету. Не знаю, сколько времени прошло, приблизительно минут двадцать-тридцать, не больше.

– Откуда неслись крики?

– Из этого дома, сеньор инспектор. Здесь жила пожилая супружеская пара и служанка. Служанки нет. А жена жива и невредима. Она-то и кричала.

– Она все еще здесь?

– Нет, сеньор. Она у соседей, – и он указал на запертую дверь. – Мы разрешили ей туда пойти, она слишком испугана. Хотите, я приведу ее?

– Нет, пока не надо. Служанка вернулась?

– Нет, сеньор инспектор. Она вернется только через несколько дней. Кажется, она уехала еще в субботу к своим родным в деревню на какое-то торжество. Думаю, на забой борова.

– Хорошо. Ты оставайся тут на страже, а мы войдем.

Кроме едкого запаха пороха, в квартире не было заметно никаких следов насилия. Большие цветочные вазы и другие украшения в прихожей и коридоре оставались в целости и сохранности.

– Бомба, разумеется, была небольшой взрывной силы, – заключил спутник инспектора, – иначе взрывная волна разбила бы фарфор вдребезги.

Инспектор согласно кивнул. Они подошли к массивной темной двери в глубине коридора.

– Здесь?

– Наверное.

– Дверь дубовая, прочная, добротная, – заметил спутник инспектора, ощупывая дверные петли. – Теперь уже таких не делают.

Инспектор открыл ее, и оба мужчины вошли. Санитары остались в коридоре. Комната, по всей видимости кабинет, являла собой жалкое зрелище. Мебель превратилась в обломки, картины свалились, ковер на полу прогорел посередине и обуглился по краям; обои на стенах, сорванные взрывной волной и осколками, болтались лоскутами, обнажая штукатурку. Под столом красного дерева лежало безжизненное тело. Инспектор склонился над ним.

– Крови нет ни на лице, ни на одежде.

Человек, сопровождавший комиссара, вероятно эксперт по взрывам, измерял расстояние сантиметром.

– Скорее всего, он заметил бомбу и отпрянул назад. Бомба взорвалась на полу в том месте, где ковер прогорел дотла. Взрывной волной опрокинуло стол, и тело оказалось внизу, под его прикрытием.

– Значит, он мог остаться в живых?

– По-моему, да. Я склонен думать, что он умер не от бомбы, а от разрыва сердца. Бомба была маленькой. Взгляните на потолок: ни плафон, ни лампочка не пострадали.

Из коридора послышался голос:

– Можно войти?

И, не дожидаясь ответа, в кабинет вошли еще двое мужчин. Один из них среднего возраста, другой – старик. Старик со спутанной бородой, в массивных роговых очках, который держал в руке докторский саквояж, был судебным врачом, а тот, что помоложе, одетый во все черное, – судья.

– Добрый день, сеньоры! Что тут произошло? – спросил судья, который, наверное, еще только начинал свою деятельность в Барселоне.

Судебный врач опустился на колени перед трупом и стал тщательно его ощупывать. Затем спросил, где можно помыть руки.

– Я не смог предупредить судебного исполнителя, чтобы он явился сюда, – объяснил судья. – Два часа назад он пошел пить кофе и до сих пор не вернулся. В этой стране нет порядка.

– Доктор, какова причина его смерти? – спросил инспектор у врача, когда тот, вымыв руки, вернулся и вытирал их на ходу носовым платком.

– Откуда я знаю. От бомбы, наверное.

– Но ведь на трупе нет никаких следов насилия?

– Ах, нет?

– Фотограф не приходил? В Англии всегда делают фотографии на место преступления, – заявил судья.

– Нет, сеньор, тут не свадьба, чтобы фотографировать.

– Послушайте, здесь я диктую, что надо делать, а чего не надо. Я – судья.

Один из санитаров, заглянув в дверь, спросил:

– Можно забирать покойника или вы ждете, пока он начнет разлагаться?

– Имейте уважение! – устыдил его судья.

– С моей стороны все готово, – заявил врач.

– Сделайте, по крайней мере, зарисовку, – потребовал судья.

– Нет уж, увольте, я не художник, – ответил инспектор.

– Может быть, вы сумеете? – обратился он к эксперту по взрывам.

– Нет, нет, – отозвался тот рассеянно: маленькой лопаточкой он наполнял пеплом и осколками вынутые из кармана пробирки.

– Не смейте ни к чему прикасаться, пока не придет судебный исполнитель, – потребовал судья, увидев, что санитары подхватили труп.

– Мы не собираемся торчать здесь все утро, – ответили санитары.

– А я сказал – не трогать, – повторил судья. – Мне надо составить акт.

Оркестр заиграл «Королевский марш», и его величество дон Альфонсо XIII вошел в залу вместе со своей супругой – королевой Эухенией в сопровождении свиты и приближенных. Король был в кавалерийской форме, и огни отражались в золотом шитье его мундира. Гости стоя встречали его бурными, продолжительными овациями. Леппринсе поспешно вышел им навстречу, чтобы воздать королевские почести почетному гостю. Король, добродушно улыбаясь, пожал французу руку и похлопал его по плечу.

– Ваше величество…

– У тебя превосходный дом, – похвалил дон Альфонсо XIII.

Леппринсе поцеловал руку донье Виктории-Эухении. Мария Роса, словно парализованная внезапно охватившей ее робостью, стояла в окружении дам, пока муж повелительным жестом не велел ей приблизиться. Вся трепеща, она вышла вперед и склонилась в глубоком реверансе перед августейшими особами. И в ту же минуту свита расступилась и король с королевой и своими приближенными смешались с гостями.

– Вы оказали мне великую честь, посетив мой дом, – проговорил Леппринсе, фамильярно обращаясь к королю на «вы», решив, что такое обращение будет наиболее приемлемым в частном разговоре.

– Дорогой друг! – ответил монарх, беря его под руку. – Ты думаешь, я не понимаю, что своим визитом даю тебе возможность приобрести больше голосов избирателей на предстоящих в ноябре муниципальных выборах? Но и я надеюсь с твоей помощью завоевать расположение каталонцев. Мне необходимо приобрести популярность в этом захолустье, – и оба засмеялись, очень довольные собой.

– Вы давно женаты? – спросила донья Виктория-Эухения у Марии Росы. – У вас дети есть?

– Нет, но я жду, ваше величество, – ответила Мария Роса, смутившись, – и хотела просить вас о высочайшей милости стать крестными нашего будущего ребенка.

– Ну что ж! – воскликнула королева. – Я непременно поговорю об этом с Альфонсо, можете на нас рассчитывать. У нас уже двое детей.

– Я знаю, ваше величество. Я видела их фотографии в иллюстрированных журналах.

– Ах да, конечно.

В ту пору мы часто навещали супругов Леппринсе. Весна подходила к концу, но летняя жара еще не наступила. Я чувствовал себя счастливым в обществе Леппринсе и этих двух женщин, таких красивых и таких разных. Мне кажется, будь это в моих силах, я никому не позволил бы хоть что-нибудь изменить. Среди приятных воспоминаний той поры, которые слились теперь для нас в один счастливый миг, мне особенно запомнилось одно. Леппринсе, всегда неугомонный, находивший все новые и новые забавы и уголки природы для пикников, предложил вам в одно из воскресений отправиться за город.

– Мы слишком много времени проводим в четырех стенах, – выставил он неопровержимый довод в ответ на возражения своей жены. – Нам необходимы свежий воздух, общение с природой и небольшая физическая нагрузка.

Итак, мы договорились. Они возьмут с собой провизию и заедут за нами на машине в десять утра.

Точно в назначенный час лимузин дожидался у подъезда нашего дома. Мы сели, и автомобиль тронулся. Вскоре город остался позади, автомобиль устремился в гору, преодолевая крутые подъемы, стал фыркать, но не сбавил скорости. Я сидел на откидной скамейке спиной по ходу движения автомобиля и через стекло увидел, что за нами едет какая-то машина. Вначале я не придал этому значения. Но потом, видя, что в течение часа, несмотря на бесконечные повороты, развороты и зигзаги, преследователь не отстает от нас, я, немного встревоженный, обратил на это внимание Леппринсе.

– Да, я знаю, что за нами едет машина, но пусть это тебя не беспокоит, и позволь мне пока не раскрывать тайны, я готовлю вам сюрприз.

Я не стал больше ни о чем его расспрашивать и принялся обозревать окрестности. Вокруг возвышался сосновый лес, на иглах которого повисли солнечные лучи. Когда лес поредел, перед нашим взором раскрылась под горой большая зеленая долина, окруженная горами и лесами. Автомобиль устремился вниз. Съехав в долину, он еще немало покружил нас по ней, прежде чем выехать на луг, поросший травой и кустарником. Ровная широкая долина, в конце которой бил родник с прозрачной холодной вкусной водой, очень понравилась нам. Мы устремились к нему, прихватив металлические кружки, чтобы попробовать эту, казалось, живительную влагу. И тут подъехала та самая машина, которая нас преследовала. Я сразу догадался, о каком сюрпризе идет речь, потому что таинственный автомобиль оказался старым моим знакомым: лимузином красного цвета.

– Так вот оно что! – воскликнул я, радуясь ему так, словно повстречался со своим давним другом. – А кто в нем?

– Не догадываешься? – спросил Леппринсе.

В нем приехал Макс.

Оба автомобиля расположились на краю луга. В нескольких метрах от них шофер расстелил скатерть и стал расставлять на белой льняной скатерти тарелки, столовые приборы, бутылки, корзинки с холодными закусками. Макс сел под сосной и, прикрыв лицо шляпой-котелком, дремал. А мы бродили по лугу, выискивая в траве четырехлистный клевер, наблюдали за полетом птиц и с любопытством разглядывали какую-нибудь диковинную гусеницу или жука. На стебельках стрекотали кузнечики, родник журчал, а густая зелень слегка колыхалась от легкого ветерка, нашептывая старинную, божественную симфонию. Мария Роса, вконец обессиленная, устроилась на трапе, на которую ее муж предварительно подстелил платок, желая уберечь одежду жены от грязи, сырости и насекомых.