Текст книги "Следы ведут в Караташ"
Автор книги: Эдуард Зорин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
– И ты уверена в том, что это Сноу?
– Да.
– Ты видела все сама?
– Ну да!..
– Это невероятно.
– И тем не менее это правда.
– Сноу в Москве...
– А Каракозов? Зачем ему Каракозов?
Ляля растерянно теребила рукав своей блузки.
– Только может быть... Понимаешь... – неуверенно пробормотала она. – И этот тип снова был у Каракозова...
– С плоской спиной?
– Да.
– Ах, черт!
Серебров ударил кулаком в ладонь:
– Не нравятся мне эти ночные визиты... Но Сноу...
– Я не ошиблась, Коля. Честное слово, не ошиблась, – видя его колебания, горячо сказала Ляля.
– Как это было?.. Когда?..
– Вчера... Я возвращалась в Археологический городок...
Лесом – напрямик – от дачи Югова до Археологического городка каких-нибудь три километра. Ляля постояла на остановке, но автобуса все не было. И она решила возвращаться пешком.
Сначала нужно было пересечь кладбище, а потом пройти под железнодорожным мостом. Когда она спустилась к мосту, сумерки сгустились.
За мостом начинался густой березняк. Тропинка шла с бугра на бугор, петляла по ложбинкам да малинникам. А когда начался сосновый лес, стало еще темнее – и Ляля струсила. Просто так, без всяких причин. Струсила и присела под куст. Лес вокруг шумит, чудятся какие-то голоса, чей-то осторожный шепот. И холодно стало на душе, так холодно, как перед большой бедой. С чего бы это?!.
Она знала, она была уверена, что сейчас, непременно сейчас должно что-то случиться.
И – увидела человека. Он шел легко – широким, размашистым шагом. На нем было все темное, и лицо его расплывалось в ночи неясным белым пятном.
Она узнала его. Сноу. Джон Сноу, ассистент доктора Хаузена, гость профессора Югова.
И оттого, что это был Сноу, а не просто какой-нибудь подгулявший дачник, оттого, что крался он по тропе ночью, таясь от людей, ей стало не по себе.
А Сноу прошел совсем рядом и снова скрылся в кустах...
– Почему ты не окликнула его?
– Не знаю. У него было странное лицо. Человек с таким лицом способен на все.
– И ты пошла за ним?
– Сама не знаю, как. Словно все произошло помимо моей воли.
– Это было опасно.
– Конечно. Он мог заметить меня.
– А что было потом?
– Потом я снова увидела его – возле маленького озерца, что рядом с дачей Викентия Александровича. Он остановился у самой воды, присел и достал из пиджака какие-то металлические трубки... На даче Викентия Александровича было темно, а у Каракозова горел свет...
– И он пошел к даче Каракозова?
– Да. Он спрятался в канаве и стал ждать. Это длилось очень долго. Потом мне показалось, будто тихонько стукнула калитка. Вскоре после этого на даче потух свет... Сноу встал и осторожно подошел к забору. Нет, не подошел, – он подкрался и словно растворился среди деревьев и кустов. Его не было, была его тень. И тень была страшнее самого Сноу... Он остановился у забора, а я легла на его место. Отсюда действительно все хорошо было видно...
– Он кого-то ждал?
– Наверное. На даче снова зажегся свет. И тогда я увидела того... с плоской спиной... Он остановился у окна, и в руках у Сноу что-то щелкнуло...
– Он стрелял?
– Нет. Это был не выстрел. Просто в руке его что-то щелкнуло, и он словно сам испугался этого. Он вынырнул из тени забора и побежал по дороге...
Серебров взволнованно прошелся по лаборатории. Ляля сидела с бледным и расстроенным лицом.
– Давай, разберемся во всем спокойно, – сказал, наконец, Серебров.
– Ты настаиваешь на своем?
– Но ведь и ты могла ошибиться.
– Пусть даже так. Пусть не Сноу, хотя я точно знаю, что Сноу... Но во все остальное ты веришь?..
Серебров сжал ладони, сосредоточенно посмотрел себе под ноги.
– Нужно действовать.
– Как?
– Следить за Сноу.
– Только и всего? – усмехнулась Ляля. – Может быть, установим заодно слежку и за доктором Хаузеном?..
Ляля устало сняла с себя халат.
– Ужасно хочется спать...
– Тебе нужно отдохнуть.
– А тебе?
– У меня уйма работы. Эти схемы необходимо подготовить к утру. Машину не подстегнешь.
Он пощелкал ногтем по зеленоватой светящейся шкале.
Ляля усмехнулась:
– Ну, будь здоров. Желаю тебе счастья с электронной машиной.
– Не говори глупостей.
– Спокойной ночи.
– Тебя проводить?..
– Не нужно...
В метро было людно. Ляля спустилась на кольцевую. Из тоннеля тянуло приятным холодком. Эскалатор выбрасывал на перрон все новые и новые толпы народа. Ребята с гитарой возвращались с пикника – белозубые, веселые, загорелые.
Ляля подумала, как хорошо было бы и им отправиться сегодня куда-нибудь за город, хотя бы в тот же Археологический городок или по Ярославской железной дороге. Забыть про экспедицию, про бугские шары, про электронно-счетные машины, про все на свете. И купаться, и лежать на песке, и загорать, и самое главное – ни о чем не думать.
Но не думать было труднее всего, и мысли ее невольно возвращались все к тому же – к той страшной ночи у дачи Каракозова...
К перрону подошел поезд – веселая воскресная толпа хлынула в светло-голубые вагоны. Дверцы мягко захлопнулись, Ляля качнулась и упала бы, если бы ее не поддержал под руку молодой белокурый парень с веселым улыбчивым ртом и крепкой шеей, на которой, наверное, не сходились воротники ни одной рубашки.
– Не упадите, – сказал он баском и внимательно оглядел свою соседку.
За окнами мелькали смутно освещенные стены тоннеля.
Входили и выходили люди; вагон то пустел, то наполнялся снова, а парень все так же стоял рядом с Лялей и читал газеты. Газет у него была большая пачка – на немецком, английском и французском языках. Он вынимал их из правого кармана пиджака и, просмотрев, засовывал в левый.
Потом Ляля вышла, и парень вышел следом за ней. Они сели в один троллейбус, и, оказавшись с ней рядом на одном сиденье, он улыбнулся, как старый знакомый.
Было в этом пареньке что-то открытое и подкупающее, и Ляля не могла на него обидеться.
Каково же было ее удивление, когда они снова сошли на одной остановке, и он, обогнав ее, направился к Дому специалистов, в котором жила Ляля.
Он ждал ее на освещенной лестнице.
– Я вас узнал, – весело сказал он.
– Меня?! – переспросила Ляля.
– Ну да.
– Интересно, – сказала Ляля.
– Не смущайтесь. Вы меня действительно до сих пор не встречали. Я астрофизик. И еду с вашей экспедицией... Федор Коротовский.
Парень улыбнулся и, прыгая через ступеньку, побежал вверх по лестнице.
Ляля удивленно посмотрела ему вслед.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НА ЧЕРНОЙ ТРОПЕ
На юг и на восток уходят поезда с Казанского вокзала. Уходят поезда в Свердловск, уходят в Читу и в Иркутск. Уходят в степной Оренбург и в опаленный солнцем Ташкент. Днем и ночью уходят поезда. Уходят на рассвете. Уходят в солнце и в дождь, в туманы и в метели... Мелькают зеленые вагоны, стучат колеса, призывно вскрикивают работяги-тепловозы. И люди подолгу стоят, прильнув к окнам, стоят и смотрят: прощаются с Москвой, с прозрачным Подмосковьем.
Говорят, хорошо уезжать с дождем – к счастью. Да, правда, – есть в подмосковных летних дождях своя особая, неповторимая прелесть. Оживают рыжие сосняки, в траве полощут ветви белые березы, крепкий запах смолы и свежего сена бросает в окна боковой ветерок с прохладными брызгами косого дождя. А дачки, словно игрушечные, – зеленые и красные, – приглядываются из-под высоких крыш, будто из-под козырька: что это там, на дороге, – стучит и мчится, разрывая молочную пелену дождя?.. А ребятишки бегут по лужам рядом с поездом и озорно размахивают руками.
На пригородных дощатых перронах стоят люди, накрывшись кто плащом, кто зонтиком, а кто просто утренней газетой. Дождь барабанит по доскам, по спинам, по крышам переполненных электричек. А в вагоне тепло, мягкая ковровая дорожка заглушает шаги...
Через час, через два становится темнее – березкам в ночи еще сиротливее – одним, на сквозном дожде. Сосновый лес вырастает в сплошную черную стену – лишь кое-где разрывают ее огоньки погруженных во мрак поселков.
Джеферсон выбил из мундштука сигарету, выкинул окурок за окно. Поежился, поднял стекло – после грозового ливня сильно посвежело.
Четверть века тому назад ехал он по этой же дороге – в туман, в неизвестность. Он был тогда полон нетерпенья – он уходил от погони и с упоеньем бросался навстречу новой опасности. Он был не из трусливого десятка и на крыше раскачивающегося вагона один отбивался от троих чекистов. Он прыгал с поезда на полном ходу и без воды шел по пустыне четверо суток.
А теперь у него билет, место в мягком вагоне и веселый попутчик – инженер из Андижана. Уже через час Джеферсон знал о нем буквально все. У инженера была бутылка отличного немецкого коньяку – они распили ее и еще прикупили водки.
Вообще говоря, Джеферсон чувствовал себя в норме – полмесяца он готовился к «командировке» – стрелял, плавал, бегал, читал советскую литературу. Ему уже немало лет, но он еще очень крепок – широк в плечах, мускулист, энергичен. Он пил водку стаканами и с удовлетворением отмечал, что совсем почти не пьянеет. Он курил сигареты и слушал безудержную болтовню веселого соседа – инженер сначала рассказывал о себе, потом о жене, которая его почему-то бросила и уехала в Железноводск с каким-то боксером, потом о своих товарищах и о работе. Джеферсон забрался на вторую полку. Он лежал, глядя в потолок, курил и мысленно повторял в такт ударам колес: «Так-так, так-так...» Иногда он говорил «да» или кивал головой – это должно было означать, что он внимательно слушает инженера.
Но мысли его были далеко-далеко – и от Москвы, и от этого вздрагивающего вагона.
Через час Джеферсон уже ничего не слышал – он крепко спал, откинув сильную руку с потухшей сигаретой.
...Только часов в двенадцать выпроводил чайханщик Юлдаш-ака последнего посетителя. Последним был обычно старый Карабек, заядлый рассказчик и любитель перепелиных боев. У него всегда сидела в рукаве маленькая птичка. Вечером, когда расходились завсегдатаи, Карабек насыпал перепелке пшена, а себе заказывал чайник чая и сдобную лепешку; так и ужинали они до тех пор, пока краснолицый Юлдаш-ака не начинал стучать и бренчать самоваром и чайниками... Это значило, что время истекло, пора и честь знать. Карабек расплачивался за ужин, прятал перепелку в рукав и удалялся в сторону верхнего канала, где с незапамятных времен стояла его кибитка с пышноволосой джидой у старой и скрипучей, как арба, калитки...
С помощью мальчика, своего племянника со стороны сестры, Юлдаш-ака выбил ковры, побрызгал, подмел пол внутри и вокруг чайханы, выпил ореховый настой, которым упорно лечился от ожиренья, но жирел от этого только еще больше, и, проводив мальчика (тот жил за базаром, против станции), завалился спать у большого медного самовара. Это было самое уютное местечко в его чайхане.
Ночь была душной и тревожной, собаки лаяли пуще обычного, Юлдаш-ака долго ворочался с боку на бок и никак не мог заснуть. С чего бы это: уж не умер ли кто-нибудь из родственников?.. Думая о смерти, он вспомнил прошлогодние похороны деда, и ему стало горше прежнего.
Внезапно кто-то постучал в дверь, да так тихо, что Юлдаш-ака затрепетал от страха: еще на той неделе ему рассказывали, что у Кампырравата чайхану ограбили трое неизвестных, а у чайханщика отнялся язык, и до сих пор он объясняется только при помощи знаков...
Юлдаш-ака забился еще дальше за самовар, но стук повторился, и чайханщик подумал, что это может быть и Карабек: бывали ведь уже и раньше случаи, когда старик забывал в чайхане то палку, то мешочек с кормом для перепелки.
Зажав в руке на всякий случай большие щипцы для угля, Юлдаш-ака подошел на цыпочках к двери, прислушался и, затаив дыхание, сбросил железную цепочку.
Сперва он ничего не мог разглядеть в темноте. В горах пронзительно звенели кузнечики, на верхнем канале слышалось равномерное журчание поднимаемой чигирем воды. Да еще лягушки отчаянно вскрикивали в небольшом стоячем озерке, заросшем болотной ряской. Над этим озерком в тени большой чинары был выстроен навес для наиболее почитаемых гостей.
Потом Юлдаш-ака услышал совсем близко от себя шорох, кто-то крепко сжал кисть его руки, державшей щипцы. Они глухо упали на глиняный пол, а из темноты, загораживая весь проход, выдвинулась широкоплечая фигура.
– Так-то мы встречаем гостей! – насмешливо произнес незнакомый голос.
Юлдаш-ака попятился и, ткнувшись задом в настил, сел на кошму. Он смотрел в темное лицо незнакомца мутными от страха глазами.
Человек деловито закрыл за собой хлипкую дощатую дверь, оглядел чайхану, снял кожаную фуражку и сел на табурет против чайханщика.
Юлдаш-ака непроизвольно подал задом еще немного назад.
– Не узнаешь? – сказал незнакомец, приглаживая всей ладонью редкие черные волосы, слипшиеся на затылке от пота.
Юлдаш-ака отрицательно покачал головой. Конечно, это наглый вопрос: человека, ворвавшегося в чайхану, он действительно видел впервые.
– Так-так, – продолжал между тем незнакомец и миролюбивым жестом вынул из кармана цветастый носовой платок. Он вытер лицо и шею, а потом снова надел фуражку.
– Значит, не узнаешь?..
– Никак не могу припомнить, – пробормотал Юлдаш-ака. – Встречаться с вами не доводилось...
– Ай-ай-ай, – с укоризной сказал незнакомец.
Он прошелся по чайхане, одобрительно потрогал горячий еще самовар и вдруг сказал, что очень голоден с дороги и зашел в чайхану просто перекусить.
«Как бы не так!» – подумал Юлдаш-ака. Но все-таки встал и, опасливо косясь на ночного гостя, извлек из ниши несколько свежих лепешек, кусок вареного бараньего мяса и пиалу с плавленым сахаром.
Гость сел и крепкими челюстями отхватил сразу пол-лепешки. Он прихлебывал чай частыми жадными глотками и громко хрустел сахаром.
Юлдаш-ака молчал и незнакомец молчал. Они сидели друг против друга, и незнакомец жевал лепешку.
Немного успокоившись, чайханщик стал зорче присматриваться к незнакомцу. И когда тот кончил есть и натренированным жестом поставил пустую пиалу на поднос кверху дном, воспоминания разом нахлынули на хозяина. Неужели он?! Ведь прошло столько лет!..
А незнакомец словно ждал этой минуты. Он шагнул к отступившему чайханщику и положил руку ему на плечо.
– Джелял?! – проговорил Юлдаш-ака обессилевшим полушепотом, прижимаясь похолодевшей спиной к шершавой стене...
У старого РахимаВсе здесь, в этом затерянном среди гор городке, вызывало воспоминания.
Участникам экспедиции, а их было около тридцати человек, выделили гостиницу – старое кирпичное здание с крепкими, толстыми стенами и узкими, словно бойницы, окнами.
Югов ходил по дому, хозяйски осматривал полы и двери, долго стоял у старого карагача, закинувшего толстые ветви на железную крышу гостиницы.
У него было просветленное, взволнованное лицо. Жестом заговорщика он пригласил Сереброва следовать за собой и по темной скрипучей лестнице повел его на чердак. Чердак был низкий, с частыми, торчащими во все стороны стропилами.
Югов подошел к слуховому окну и выглянул на улицу. Там, под самым домом, играли ребятишки из детского сада, что находился напротив, в большом тенистом парке.
– Так здесь вы и отстреливались? – догадался Серебров, разочарованно осматривая низкий, ничем не примечательный чердак. Вон ржавое корыто у трубы, а рядом с ним – старинное истлевшее кресло...
– Мой пулемет стоял у окна, – сказал Югов.
Он присел на корточки. Со всех сторон над окном свисала густая паутина. Давно это было.
– Удивительно, – проговорил Серебров. – Судьба словно нарочно вернула вас в эти края...
– Удивительно? – Югов задумчиво покачал головой. – Все так и должно было быть, понимаете?..
И Серебров, не сразу согласившись, подумал, что профессор, наверное, прав. Видимо, неспроста всю свою жизнь он посвятил археологии, неспроста тридцать лет работал над удивительной историей Междугорья. Югов любил край своей комсомольской молодости, и в этом нет ничего удивительного.
О чем он думал сейчас? Может быть, вспоминал тот суровый тысяча девятьсот двадцать четвертый? Или, ступив на родную землю, продолжал свой давний спор с Каракозовым?!!
Воспоминания... Воспоминания... Как часто измеряешь ими свой нынешний день: не ослабел ли, не обмельчал?..
– Нужно разыскать Рахима, – сказал наконец Югов. – Завтра едем в Хурлисай.
– Да, кстати, – спросил он. – Вы умеете ездить верхом?
Серебров покраснел:
– Немного.
Но для того, чтобы попасть в Хурлисай, теперь совсем не нужно было ехать верхом, и это немаловажное обстоятельство обрадовало Сереброва.
Автомашина доставила их к повороту, а оттуда до кишлака было километра три, не более. Югов вскинул на плечо двустволку; дальше они двинулись пешком.
Дорога вела то вверх, то вниз по горам. Она петляла между скал, ныряла в ложбины, взбегала на пригорки и снова исчезала в камнях, беспорядочно нагроможденных друг на друга. Растительности почти не было, – только местами торчали из расселин бурые метелки опаленной солнцем травы с пожухлыми листьями и почерневшими ломкими стебельками.
Через полчаса послышался отдаленный рокот. Еще немного, и они вышли к бурной неширокой реке. Вода была прозрачной: внизу, на скользких глыбах колыхались мелкие коричневые и грязно-зеленые водоросли. Тропинка, постоянно сужаясь и теряясь среди камней, упиралась в беснующийся поток, над которым темнел стальной трос, перекинутый с берега на берег.
– Вот вам и переправа, – сказал Югов, поправляя на плече ружье.
– Что же, по проволоке будем карабкаться? – неуверенно спросил Серебров.
– По проволоке...
Югов, конечно, шутил. А если нет? Серебров поглядывал на трос с опаской.
На противоположной стороне реки у подножья высокой скалы стояло несколько глинобитных домиков и зеленело два или три чахлых деревца.
– Хурлисай, – сказал профессор.
За потоком выросла из камней человеческая фигура. Человек был без рубахи, в белых штанах, подвернутых до колен. Он шел босиком по острым камням, как по речному песку.
– Э-э! – крикнул Югов, размахивая шапкой над головой. Но крик его потонул в грохоте стремительно падающей воды.
– Э-э-эй! – снова прокричал Югов, приподымаясь на носки.
Человек махнул рукой. Он встал на приспособление, напоминающее детские качели, и, часто перебирая трос, стал двигаться навстречу им над беснующимся потоком. Трос раскачивался и временами «качели» касались воды. Но человек не обращал на это внимания. Он методически перебирал стальной трос и с каждой минутой приближался к берегу.
Вот «качели» скользнули по камням, человек спрыгнул на гравий. Он подошел к Югову и Сереброву и, здороваясь с каждым в отдельности, почтительно приложил руку к сердцу.
– Ну как? – сказал улыбаясь Югов. – Попытаемся?
Он сел на дощатую перекладину, а перевозчик встал за его спиной. Ролик скрипнул и пополз по проволоке – «качели» повисли над водой... Минут через десять то же самое проделал Серебров. Он немного промок, но в жаркий день это было даже приятно.
– Понравилось? – весело спросил Югов, когда Серебров поднялся на берег.
– Признаюсь, таким видом транспорта пользуюсь впервые, – сказал Серебров, все еще взволнованно поблескивая глазами.
– Это старый способ. Быстро и удобно. Парома ведь здесь не установишь...
В кишлаке было тихо. Лишь большая рыжая собака встретила их ленивым лаем. На глубоком арыке стояла рисорушка. Слышался шум падающей воды и постукивание бревна. У входа в рисорушку висело белое облако пыли.
– Эй, кто там!.. Хозяин! – позвал Югов.
Послышалось натужное покашливание, чьи-то легкие шаги прошуршали по деревянному настилу. Белое облако разорвалось, и на пороге появилась девушка в темном прямом платье с ожерельем из старинных монет на шее. Она удивленно вскинула на незнакомцев большие глаза. Но было в этих глазах не только удивление – было нестерпимое детское любопытство.
– Кто вы? – спросила она, на всякий случай придерживая рукой тяжелую дверь.
– Мы из города, – объяснил Югов. – Нам нужен Рахим. Охотник Рахим. Разве ты его не знаешь?..
– Бобо Рахим?! – переспросила девушка. – Как же, бобо Рахима все знают...
Она вздохнула с облегчением. К Рахиму часто приезжают люди из города. Он ходит с ними в горы, ловит коз и быстроногих архаров.
Девушка вышла из дверей на тропинку и показала пальцем вверх:
– Вот та, крайняя кибитка у скалы.
– Спасибо.
Мужской голос позвал девушку из рисорушки:
– Азида, куда ты запропастилась?..
Югов и Серебров поднялись по улице на небольшую террасу, возвышающуюся над кишлаком. Слева, у канала, зеленело небольшое рисовое поле, справа тянулся невысокий забор из глиняных шариков – совсем как ласточкино гнездо. Из-за забора валил густой кизячный дым – топили мангалку.
Югов остановился у низенькой карагачевой калитки и, волнуясь, открыл ее внутрь двора.
Серебров приподнялся на цыпочки и заглянул через его плечо.
От калитки в самый конец двора тянулся виноградник, подпертый толстыми ивовыми шестами, изогнутыми в виде арки. Тут же, у тоненького светлого ручейка, росли кусты белых и красных роз, а вдали, у небольшого сарая, сидел на корточках человек в длинной белой рубахе. Перед ним стоял над огнем большой черный казан. Человек мешал в казане длинной деревянной ложкой.
Югов шагнул под виноградник.
– Рахим! – взволнованно произнес он.
Выпрямившись, человек обернулся.
У него было черное от загара крупное лицо, густые седые брови, выразительные миндалевидные глаза, большая белая борода, ниспадающая на грудь под распахнутым воротом широкой рубахи.
Рахим нерешительно провел рукой по бороде.
«Так вот он какой, – подумал Серебров, – прославленный охотник Междугорья...»
