Текст книги "Следы ведут в Караташ"
Автор книги: Эдуард Зорин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
– Так это и есть Голубые озера?! – воскликнул Серебров, когда они выехали из рощи.
Действительно, картина, открывшаяся их взорам, была незабываема.
Впереди еще извивалась узкая полоса дороги, а там, где она круто сворачивала направо, за темно-зелеными кустами синело озеро. И оттого, что лежало оно в глубокой котловине, а со всех сторон, подобно краям огромной чаши, дыбились горы, поросшие густым лесом со светлыми прогалинами там, где были каменистые сбросы, и оттого, что сверху было небо, местами синее, местами серебристое, местами словно подернутое слоем расплавленного золота, и оттого, что воздух был прозрачен и чист, – озеро тоже переливалось всеми красками. Оно было то синее, то желтое, то зеленое, то почти коричневое – там, где вода подступала к самому берегу и со дна подымались бурые водоросли. Озеро менялось каждое мгновение. Вот солнце передвинулось по горизонту и переместило тени, пробежало облачко, и легкая рябь тронула прозрачную поверхность озера. Все изменялось сразу: где вода была синяя, появилась позолота, а на месте золота вспыхнули и заиграли все цвета радуги...
Вода в озере была такой чистой, что просматривалось далекое дно – оно, однако, вовсе не казалось таким далеким. Серебров без особого труда разглядел целую стаю красноперых рыбок – они промелькнули в косом луче солнца, пробившемся сквозь густые заросли орешника, и исчезли в фиолетовой дымке подле берега... Таинственные водоросли раскачивались, колеблемые течением: они были самой разнообразной формы, словно выходцы из совсем иного, неземного мира. Заросли их вклинивались в светлую траву, разросшуюся у берегов.
Над горами только что рассеялся туман; леса, умытые вчерашним дождем, засверкали на солнце. А высоко-высоко, у каменистого гребня, где кончалась растительность и голые известняковые глыбы – желтые с красными отвалами – словно перья гигантской птицы, топорщились в небо, плыли разорванные облака. Непонятно, откуда они брались, но тут же исчезали, едва только переваливали через гребень... Гора слева напоминала человека, погрузившегося по грудь в землю и пытающегося выкарабкаться оттуда.
Руки охватывали озеро с двух сторон и упирались в две другие горы справа... Голова человека была огромна и вся поросла лесом, который издалека казался лохматой гривой. Стремительный пик, вонзившийся в небо, напоминал шишак шлема, а облака, повисшие на самом острие, были как страусовые перья – очевидно, в темноте, на фоне светлого неба, картина эта была еще более впечатляющей – недаром люди называли этот гребень горой Дьявола... Во время гроз узкие ущелья, бороздящие его склоны, многократно отражали раскаты грома – и это также создавало особый звуковой эффект, внушавший жителям суеверный страх...
С той стороны, где лежит Узунабад, лесов совсем почти не было: склоны гор были каменисты и серы, лишь кое-где пробивалась чахлая растительность. Зато долина, рассеченная стремительной Кызылдарьей, такой стремительной, что почти вдоль всего ее течения стояли сипаи[5]5
Сипай в Средней Азии – берегозащитное сооружение, тренога, изготовленная из связанных между собой бревен в виде пирамиды высотой 4-8 метров. Ряды сипаев устанавливаются вдоль берега на дне рек с быстрым течением и предохраняют берег от размыва. – Прим. Tiger’а.
[Закрыть], предохраняющие берег от разрушения, была сплошь засеяна хлопком, и если бы не карты, разделенные круглоголовым стриженым тутовником, то можно было бы увидеть, что рядки тянутся на много километров и исчезают в сиреневой дымке, затуманившей даль. Там тоже слегка вырисовывались горы: неопытный глаз мог принять их за надвигающуюся грозовую тучу...
А здесь, в густом лесу, стояла первобытная тишина; солнце едва пробивалось сквозь листву. Могучие орешины, как живые существа, вздымали к небу уродливые, покрытые затвердевшей, потрескавшейся корой ветви, а у корней продирался сквозь траву кудрявый подлесок. Суетливые птицы насвистывали в вышине, перелетали с ветки на ветку, осыпая на голову путников древесную труху. Иногда из-под копыт лошадей с предостерегающим шипеньем уползали в траву серые змеи. Чьи-то осторожные шаги похрустывали в чаще, а то вдруг невидимый зверь сорвется, да понесет, подминая под себя сочную зелень...
Местами орех сменялся зарослями яблонь и урюка, тополя, боярышника и клена. На холмах росли кустарники черганака с черными ягодами, крушины и курчавки, покрытой розоватыми цветами. Над глубоким ущельем, в которое врывалась серебристым водопадом Кызылдарья, ровной стеной стояли островерхие ели и темно-зеленая арча.
Объехав озеро со стороны горы Дьявола, путники оказались у пологого ската, на котором тут и там высились конусообразные погребения, сложенные из неотесанного известняка. Рахим показал камчой вверх, и Серебров ахнул от восхищенья. Это были альпийские луга, покрывавшие весь южный склон: местами склон был ярко-синим, местами желтым – так цвели гиацинты; местами он был сплошь в зарослях белых и желтых лютиков...
Отсюда открывался прекрасный вид и на остальные два озера, раскинувшиеся в долине: с высоты все они казались ярко-синими.
Тропа, петляя, вывела их на широкую и хорошо уезженную дорогу.
Скоро впереди замаячили белые строения заготконторы.
– Отсюда таран на машинах вывозят в долину, – сказал Рахим.
– Таран? – Серебров никогда не слышал о таране.
– Это корень, который растет высоко в горах, – пояснил Рахим. – Из него на Узунабадском заводе делают экстракт для дубления кож.
Югов с волнением поглядывал по сторонам – здесь бывал он не раз; каждый камень, каждый куст хранил воспоминания.
Дорога сделала еще один поворот, и они въехали в небольшой поселок, состоявший из нескольких домов и заготпункта, обнесенного высокой каменной стеной.
Охранник, дюжий дядька в засаленной черной тюбетейке, узнав среди приезжих Рахима, побежал отворять ворота.
Кони вынесли их на широкий двор.
Серебров с трудом сполз с седла, не в силах распрямить затекшие и стертые ноги. Югов чувствовал себя несколько лучше, но и у него вид был далеко не молодцеватый. Однако, превозмогая усталость, он тут же набил неизменную трубку и раскурил ее с задумчивым и блаженным выражением лица... Рахим отвел коней под навес, где в изобилье было свежескошенной травы; несколько лошадей аппетитно похрустывали в полумраке, вскидывая время от времени морды и поглядывая на приезжих выпуклыми глазами.
От ворот подошел к ним рослый мужчина в вышитой украинской рубашке и полотняных брюках; лицо и руки у него были так загорелы, что напоминали передержанный негатив, и оттого зубы блестели особенно ослепительно, и так же вспыхивали белки больших выразительных глаз.
– Иногамов, – представился он, пожимая по очереди руки Югову, потом Сереброву. С Рахимом же он дружески обнялся и похлопал его по спине.
– Слышал, слышал, – сказал Иногамов, пристально и одобрительно разглядывая профессора. – Просили помочь вам... Помогу. Да вы проходите. Здесь жарко на солнце, да и душно: вчера прошел дождь, а сегодня сильно парит... Да вы проходите и, главное, не стесняйтесь. Чувствуйте себя как дома.
Ну что ж, отдохнуть они не прочь.
– Не худо было бы и перекусить, – заметил Рахим.
– Обижаешь, обижаешь хозяина, – сказал Иногамов.
Минут через пятнадцать на столе в большой комнате, куда они пришли, появилась большая миска с солеными помидорами и тарелки с душистым гороховым супом. Трудно было поверить, что все это дело рук самого Иногамова, хотя профессор, сам убежденный холостяк, готов был утверждать, что это именно так. Но в комнату вошла хозяйка – полная женщина с типично украинским лицом; когда же она заговорила, всякие сомнения рассеялись окончательно.
– Познакомьтесь, жена моя Лариса Павловна, – сказал Иногамов.
Лариса Павловна села напротив и, подперев голову полными руками, стала разглядывать приезжих.
– Много бывало у нас людей, а вот профессора вижу впервые, – проговорила она, сильно растягивая слова.
Югов улыбнулся; кажется, ему было очень неловко, потому что он тут же принялся шарить по карманам, отыскивая трубку.
– Как вам суп, дорогие гости? – спросила хозяйка, с любопытством наблюдая за безуспешными стараниями Югова – трубка была в пиджаке, а пиджак остался в передней.
– Очень понравился. Большое спасибо, – сказал Серебров.
– Благодарить-то после будете, – снова пропела хозяйка. – Я вот вас чаем угощу. С медом. Вы еще такого медку нигде не пробовали...
Югов, большой любитель сладостей, пил чай и прихваливал. Мед в самом деле был какой-то особенный – пахучий и сладкий. Но стоило ли удивляться? Ведь пчелы собирали его на альпийских лугах. А какие луга в долине Голубых озер – знал каждый, кто хоть раз побывал в этих краях. Рассказывала о нем и Ляля – их маленькая экспедиция тоже пользовалась в свое время гостеприимством Иногамова. Когда Серебров напомнил ему об этом, он очень оживился и принес из соседней комнаты толстый альбом. Серебров узнал фотографию, которую показывала ему Ляля после своего возвращения: Иногамов и все члены экспедиции у большого ореха на фоне дымящейся горы Дьявола...
Иногамов перевернул несколько страниц.
– А вот это массагетская пещера, ею больше всего у нас интересуются. Да вот хотя бы недавно снова приезжали альпинисты, – сказал он, показывая бледный недодержанный снимок.
– И что же? – оживился Югов.
– Вы, верно, слышали нашу легенду?..
Югов кивнул.
– Так вот, ничего в пещере не оказалось...
– А это именно та пещера?
– К северу есть еще две. Но их не обследовали. Легенда связывает сокровища, оставленные Кихаром, именно с этой пещерой...
– Разрешите, – Югов пододвинул к себе альбом.
Иногамов между тем рассказывал:
– В позапрошлом году я был с рабочими в тех местах. Искали таран, да все безрезультатно. Природа дикая, голые скалы. Растительности почти никакой, а стена отвесная – обратите внимание...
Иногамову не удалось сфотографировать всю гору, а только часть стены. «Не уместилось», – сказал он, водя пальцем по снимку.
– Там две пещеры, не так ли? – спросил Югов.
– Да. Одна чуть повыше. Сокровища, говорят, хранились в той, что пониже. Места недоступные. Как видите, скала спускается под небольшим углом вниз, так что верхняя кромка нависает над нижней – и ни единого выступа. Понимаете, такое впечатление, будто гигантскую гору кто-то отшлифовал преднамеренно...
– А в верхнюю пещеру есть ход?
– Тоже легенда. Там нашли золотишко, припрятанное Аламбеком... Правда ли, нет, не знаю...
– Караташ... – задумчиво сказал Югов. – Загадочная, древняя страна. С чем связано это название?.. Может быть, и Гиблое ущелье – часть великого Караташа? Время ревниво оберегает свои тайны... Однако Кихар знал проход, ведущий в эту страну. О нем забыли. Но он существует. Понимаете?.. Он должен существовать. Им совершенно случайно воспользовался Беляев... Рахим нашел летчика уже за Безымянным ущельем. Возможно, недавний ураган обрушил древние завалы?..
– Здесь часто бывают землетрясения. Дорога очень опасна, – сказал Иногамов.
Югов молча кивнул и снова принялся за чай.
Человек в кожанке положил рядом с собой фуражку и, встав на одно колено, поджег вязанку хвороста, собранного в лесу... Огонь вспыхнул не сразу: дерево было сырым. Оно долго дымилось и тлело. Человек нагнулся и стал дуть в костер. На лбу и на шее его выступили широкие упругие жилы. Наконец, огонь вспыхнул. Человек скинул кожанку и, оставшись в рубахе, стал развязывать вещевой мешок, только что снятый со взмыленной лошади.
В мешке был хлеб, мясная тушенка и кусок желтого масла в пергаментной бумаге. Разложив еду на траве перед весело потрескивающим костром, человек снял с пояса алюминиевую фляжку и сделал из нее несколько больших глотков. Видимо, во фляжке была не вода, а кое-что покрепче, потому что человек поморщился и поднес к носу хлебную корку.
Человек сидел у костра; вид у него был усталый, но глаза настороженно вспыхивали – может быть, в них просто отражалось пламя. Покряхтывая, человек грел ноги. На левой икре белел глубокий шрам. Видно, ноги болели – человек то и дело нагибался и растирал их ровными, осторожными движениями.
Нерасседланный конь мирно щипал траву, время от времени позвякивая уздечкой. Дым от костра стелился низко – будто туман, стекал он по склону горы между призрачными стволами деревьев.
Человек радовался огню и боялся его. Люди, поднимающиеся по тропе, могли заметить костер. Пообедав, путник забросал огонь землей, приметал к седлу вещевой мешок и вскочил на коня...
Впереди маячила подернутая облаками гора Дьявола.
Поздно ночью человек постучался в Узгане к старому Зиятдину.
Каракозов принимает решениеВ тот вечер, когда Югов и Серебров в сопровождении Рахима прибыли на заготпункт, а Хаузен и Сноу с основным составом экспедиции выехали из Узунабада в район Голубых озер, – в Москве, на площади Маяковского, у подъезда метро, стояла Ляля. Она крепко сжимала под мышкой светлую папку и напряженно всматривалась в плотный поток гуляющих людей, текущий мимо нее по широкому тротуару. Со стороны можно было подумать, что девушка пришла на свидание. Впечатление это усугублялось еще и тем, что Ляля поминутно поглядывала на часы. Видимо, тот, кого она ждала с таким нетерпением, где-то задерживался...
Но вот взгляд ее оживился, вся она подалась вперед – из освещенного входа в метро вынырнул невысокий человек. У него была длинная шея, напомаженные волосы, быстрый настороженный взгляд... Особенно бросалась в глаза спина, будто подрубленная топором – дефект этот не мог скрыть даже отлично скроенный двубортный английский пиджак с белым платочком в нагрудном кармане.
Человек прошел мимо Ляли, обдав ее резким запахом незнакомых духов. Ляля неловко повертела папку, перекладывая ее с руки на руку, потопталась на месте и двинулась за незнакомцем.
Человек свернул на улицу Горького. Здесь толпа была еще гуще. В киосках продавали «Вечернюю Москву». Человек купил газету, быстро пробежал ее глазами, стоя у кромки тротуара, и пошел дальше. Ляле все трудней и трудней было следить за его покачивающейся спиной. Иногда он исчезал совсем, и Ляля в отчаянии бросалась вперед, расталкивая прохожих. Но человек снова появлялся, и Ляля сбавляла шаг.
Так шли до Пушкинской площади. Человек нырнул в «Арменвино» и минут через десять появился на улице с завернутой в бумагу бутылкой. Он пересек улицу и занял очередь на остановке такси, что против кинотеатра «Россия».
Ляля тоже подошла к остановке. Они стояли совсем рядом. Иногда он касался локтем ее руки, иногда скользил по ней безразличным взглядом.
Такси подходили одно за другим – очередь быстро сокращалась.
Когда перед ними затормозили сразу две машины, она подумала, что все складывается как нельзя лучше. Ляля опасалась, что не будет такси – он уедет, а она останется на остановке.
Человек согнулся, стукнул дверцей, и Ляля расслышала, как он назвал адрес.
– В Археологический городок, – сказала она своему шоферу.
– За город?
– Скорей, пожалуйста!
Шофер кивнул и дал газ. Они вылетели на Пушкинскую улицу, потом свернули к Манежной площади. Впереди виднелась зеленая «Волга». Ляля с облегчением откинулась на спинку сидения...
...Она увидела его еще на станции «Сокол» – он пил минеральную воду. Нет, не увидела. Она сначала почувствовала, а увидела потом. Он пил воду, а она следила за ним из телефонной будки. Она не сразу поняла, что случилось, и растерялась, когда он, часто перебирая полусогнутыми в коленях ногами, засеменил вниз – к поездам... Сперва она действовала автоматически, и только потом, уже в поезде, окончательно осмыслила свои поступки. Она пропустила его на станции Маяковского вперед, потом обогнала на лестнице и стала ждать у входа. Она боялась тогда только одного – боялась спугнуть его. Но он не обратил внимания на девушку в скромной желтой кофточке со студенческой папкой под мышкой...
...Он рассчитался с водителем такси на шоссе, не доезжая до городка. Машина стала разворачиваться и помешала Ляле выехать на обочину. Пока они пропускали «Волгу», человек исчез в частом кустарнике.
Ляля, спотыкаясь, побежала через лес.
Каракозов неестественно прямо стоял у письменного стола.
– Вы упрямы, как все русские, – сказал Тодд, ибо ночным гостем Каракозова был именно он – страстный коллекционер знаменитостей с Внуковского аэровокзала, связной Джеферсона, доверенное лицо самого Френсиса Харди – он же «Гарри», он же Дэвидсон и мифический Стекольников, вызвавший Каракозова в Москву. – Вот письмо, видите? А это ваша подпись, узнаете?.. Ваш брат был рад возобновить переписку...
– Павел[6]6
Так в бумажной книге. Живущий в Америке брат профессора Каракозова, которого в первой части называют Петром, во второй части внезапно превратился в Павла. Недосмотр редакторов. – Прим. Tiger’а.
[Закрыть] – негодяй, – сказал Каракозов, с трудом размыкая серые, слипшиеся губы.
– Ну-ну-у, – протянул Гарри Тодд. – Павел – брат. Это прежде всего. И родственные чувства...
– Были... – сказал Каракозов.
– А письмо?
Тодд торжествующе помахал тетрадным листком.
– Ваш почерк...
– Я его не писал.
– Писали. И даже помощи просили у Павла... Вы получали от него деньги, а он от вас – информацию... О, Павел большой человек, крупный босс или... м-м... как это у вас?..
– Провокатор, – подсказал Каракозов.
– У вас готовые формулировки из марксистских газет.
Каракозов промолчал – гость вел себя нагло, и это бесило его.
Гарри Тодд снова демонстративно развернул письмо, повертел его, рассматривая со всех сторон.
– Но это?
– Подделка.
Тодд усмехнулся, медленно сложил листок. Каракозов тяжело дышал, опираясь онемевшими руками о стол.
– Хорошо. Подделка, – неожиданно весело согласился Тодд. – Но не просто подделка. Это отличная подделка.
– Запугиваете?
– Предупреждаю... В этом есть нюансы... Но вы человек культурный, у вас яркое воображение...
– Послушайте-ка, вы! – Каракозов шагнул вперед. Гнев перехватил ему дыхание. – Послушайте, вы, страстный коллекционер...
Его руки судорожно скользили по лацкану домашней куртки. Он мог натворить глупостей. Он ни за что теперь не отвечал.
Тодд вскочил, шаря пальцами в нагрудном кармане.
– Убирайтесь вон, милейший, – грохотал Каракозов, стоя посреди комнаты с протянутой в направлении двери рукой.
Тодд облегченно рассмеялся, пальцы перестали шарить в кармане.
– Я думал, на свете вывелись трагические дарования.., – сказал он. – Продолжайте ваш спектакль.
Он сел, на глазах у растерявшегося профессора налил в рюмку коньяку и выпил его залпом. Конечно, смешно опасаться этого полусумасшедшего старика. Вообще говоря, в Штатах зря с ним связались. Можно было сделать все почище этого. Ну что – Каракозов, разве это фигура?!. И потом – все русские ужасные фанатики. Даже эта развалина.
Но Тодд жестоко ошибался. Каракозов не был развалиной. Он просто не мог решиться. Да и воспитанная с годами деликатность мешала дать этому прохвосту по шее.
– Вы негодяй!
– Это не относится к делу...
– Убирайтесь! – повторил Каракозов.
В это время на лестнице послышались частые шаги. Тодд потушил свет и на цыпочках подкрался к окну. В лицо пахнула прелая свежесть ночного леса.
Это была Ляля. Она видела, как незнакомец вошел во двор дачи Каракозова, видела, как зажегся на втором этаже свет. Тень Каракозова – большая, бородатая, – быстро шагала по кабинету. Тень человека с плоской спиной неподвижно высилась в глубине комнаты. Потом Каракозов остановился. Незнакомец закурил. Ляля видела на тени, как он подносил к губам сигарету и небрежно сбрасывал пепел.
Она не могла больше ждать. Открыв низкую калитку, быстро пересекла светлый, серебристый двор.
«Что я здесь делаю? Зачем? – подумала Ляля. – А если это не он? Если я все сама выдумала?..»
Она представила себе Каракозова – его большие удивленные глаза:
«Вам что угодно-с?»
Очевидно, он так и скажет – «угодно-с». Именно так представляла себе Ляля встречу с Каракозовым.
«В такой час!»
Она ему что-нибудь ответит; конечно, она соврет... А потом ей будет стыдно, очень стыдно. Она никогда не простит себе этого.
И Ляля ушла бы, она уже собиралась уйти, но в эту минуту наверху послышались крики. Кричал Каракозов, тот, другой, говорил сухим спокойным голосом... И в крике Каракозова была ненависть, было что-то, что невозможно передать словами, что можно только почувствовать, и Ляля почувствовала это.
Вся спружинившись, она оторвалась от стенки, и тонкие каблучки ее, опережая разгоряченные мысли, стучали уже по крутой лестнице...
Первое, что она увидела, ворвавшись в комнату, был Каракозов – стянутые в щелки веки, квадратные, отчаянно сжатые челюсти. Того, с плоской спиной, она заметила позже. Он стоял за портьерой.
Она ничего не успела сказать. Рядом вспыхнула занавеска. Что-то затрещало, застучало вокруг. Каракозов беззвучно размахивал руками. Потом страшная сила толкнула Лялю в грудь. Она упала, запрокидывая голову, – светлый полукруг абажура быстро-быстро уходил под потолок. Стены поползли вкривь и вкось. В ушах звенело. Потом абажур потух. Она ничего уже больше не чувствовала...
Мир медленно возвращался в ее сознание. Расплывчатые очертания людей, столпившихся вокруг нее, тихие голоса, холодок, пробравшийся под кофточку, запах горелого дерева... Она попыталась встать.
– Лежите, лежите, – произнес чей-то знакомый голос.
Она не могла узнать говорившего. Она вспоминала, но никак не могла вспомнить. В голове была тяжесть, в темени разрастался чудовищный нарыв, во рту собиралась тягучая слюна.
– Ничего страшного, – повторил тот же голос, и прохладная ладонь коснулась ее лба. – Скоро все пройдет. Болевой шок.
Ей стало хорошо и спокойно. Она закрыла глаза.
Удалились чужие шаги. Она огляделась – лес. Черный, неприветливый лес. Между деревьев вспыхивает высокое ярко-красное пламя. Дача Каракозова горит – как она сразу не догадалась?
События ночи тяжко всплывали в сознании. Она встала. В ногах была слабость, руки дрожали – она не смогла застегнуть распахнутого воротничка кофточки. Сделала несколько шагов и упала на колени.
Большая фигура надвинулась на нее из красного зарева.
– Да вы с ума сошли!
– Федор?!.
Ляля, все еще стоя на коленях, растерянно смотрела в глаза молодого астрофизика. Коротовский живо нагнулся к ней, поднял сильными руками.
– Так лучше?
– Федор.., – повторяла она словно в бреду.
– Молчите.
– Где Каракозов? – спросила Ляля.
– Жив старик, жив...
Он передал Лялю милиционеру в белом испачканном кителе, помахал ей рукой.
В ночи растворялись быстрые шаги людей...
