Текст книги "Следы ведут в Караташ"
Автор книги: Эдуард Зорин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Рабочие изнывали от жажды. В пещере было полутемно и сухо. Мелкая гранитная пыль висела в раскаленном воздухе. Гудели моторы, стучали отбойные молотки.
Расширяясь, пещера уходила вниз. По мере того, как люди удалялись от входа, дышать становилось все труднее. Югов приказал выдать рабочим кислородные маски. Сказывались и большая высота, и разреженность воздуха. Больше часа никто не выдерживал. Но работы не останавливались ни на минуту.
На пятый день стала прослушиваться пустота. Инженер точно определил расстояние:
– Три метра.
Югов всю ночь дежурил в забое.
На утро рухнула последняя преграда, отделяющая их от внутренней части пещеры. Когда осела черная пыль, Югов увидел широкий ход, ведущий в глубь скалы.
Все были взволнованы. Хаузена и Каракозова подняли с постелей. Вместе с ними прибежали в забой Серебров, Ляля, Сноу, Коротовский. Они стояли среди развороченных взрывом глыб.
Фонарик в руке Каракозова обшаривал проход.
– Осторожнее, профессор, – предупредил Серебров.
– Да тут потемкинская лестница! – воскликнул Каракозов, перешагивая через наваленный грудой свежий щебень.
Действительно, позеленевшие от времени ступени вели вниз, в зияющую бездну. Яркие кружки фонариков прыгали у них под ногами. Серебров пробовал сосчитать ступени и сбился – что-то около сорока, а может быть и больше. Каждый звук отдавался в глубине пещеры раскатистым эхом.
Они шли уже минут двадцать. По подсчетам Хаузена, это должно быть где-то на уровне дна Безымянного ущелья.
– Похоже, здесь один из спусков в дантов ад, – нервно пошутил Сноу.
Серебров, шедший рядом с ним, слышал, как булькает время от времени его фляжка со спиртом.
– Нечто подобное я наблюдал и в Натанаро, – сказал Хаузен.
– Этот спуск? – спросил Югов.
– Способ обработки камня. Обратите внимание – это не обычная шлифовка. Каждая глыба словно глазирована.
– Вулканическое стекло.
– А какая для этого нужна температура! – воскликнул Хаузен. – Я очень сожалею, что мне не удалось завершить разведку Натанаро...
– Не о чем жалеть, доктор, – прервал его Сноу. – Здесь вы имеете возможность сделать более интересные открытия...
Прохладный воздух, шедший снизу, освежал их лица.
Спуск кончился. Они стояли на небольшой площадке. Где-то капала вода.
– Похоже, что это конец? – произнес Югов.
– Не может быть.
Фонарик Каракозова упрямо обшаривал ступени.
– Какой же смысл был строить лестницу?!
– Вот именно.
– Надо искать.
– Только осторожно, – предупредил Хаузен. – Все эти древние были большие мастера на разные западни и ловушки.
– Вы уверены, что пещеру создали древние? – спросил Югов.
– А вы в этом сомневаетесь?
– С некоторых пор да.
Под сводами голос Югова звучал приглушенно.
Пещера имела склон к северу. Там стояла вода. В свете фонариков она казалась густой и красной, как кровь.
Присев на корточки, Каракозов обследовал стену.
– Должно быть, ход был где-то здесь. Послушайте – снова пустота...
Югов приложил ухо.
– Какой-то странный шум...
– Напоминающий звук падающей воды, – подсказал Каракозов.
Они стали простукивать стену. Удары гулко отдавались в глубине. Вытянутые тени с яйцеобразными черепами настороженно замерли по сторонам.
– Вы слышите? – прошептал Югов.
– Да, да...
Фонарики снова запрыгали за их спиной.
Каракозов чуткими пальцами провел по стене.
– Плиты пригнаны так, что и лезвие ножа не просунешь...
– Майя тоже умели делать такие штуки, – сказал стоявший за его спиной Хаузен.
– Вы все время проводите параллели...
– В данном случае они не вызывают у меня сомнений. Если вам угодно воспользоваться моим опытом, то следует искать другой проход. Так было и в Натанаро...
– Действительно, может, мы его просмотрели? – осторожно предположила Ляля.
Все сошлись вместе, лучи фонариков ударили в потолок. Заключенные в оболочку из вулканического стекла плиты переливались зеленовато-желтым светом. И от этого лица людей в зале были болезненно бледны, почти бесплотны.
– Итак, возвращаемся? – спросил Югов.
– В конце концов вернуться сюда никогда не поздно, – согласился Каракозов. – Обследуем ход. Может быть, мы и в самом деле проглядели боковой тоннель...
Обратно идти было еще труднее. Лестница вела круто вверх. Фонарики ощупывали каждый сантиметр скалы. А из ее нутра им тоже подмигивали фонарики. Стены блестели и переливались всеми цветами радуги. Тени людей проплывали в них, как рыбы под слоем прозрачной речной воды.
Несколько раз им казалось, что боковой ход найден, но это был просто обман зрения. Иногда они действительно останавливались перед небольшими углублениями, но в них не было и полутора метров. Стена – сплошная, гладкая, блестящая, как разноцветное стекло, стена...
Скоро впереди заголубел дневной свет. Прохлада подземной галереи сменилась духотой жаркого августовского вечера. Все молчали. Югов щелкал выключателем фонарика, Хаузен шарил по карманам в поисках сигарет. Коротовский, замыкая шествие, строгал перочинным ножичком спичку. Сноу раза два или три приложился к фляжке.
Задержавшийся внизу Каракозов нагнал их у самого выхода.
– Так как же – будем брать перегородку? – сказал он, обращаясь к Югову.
– А не трудновато ли?
– Используем лазеры.
– Да, конечно, – согласился Югов. В то же время он подумал:
«Лазеры – неплохая вещь, но грубоватая. Что скрывается за стеной?»
– А если повременить? – сказал он. – Поищем еще раз...
– Я согласен с Викентием Александровичем, – вмешался в разговор Хаузен. – Нужно попытаться...
– А потом?
– Применим лазеры, когда ничего другого не останется. Поймите, я разделяю ваше нетерпение, но – нужно сдерживать порывы. Это тоже своего рода искусство.
Каракозов улыбнулся:
– Ладно, ладно. Не уговаривайте. Быть по-вашему...
Юлдаш-ака сидел в кабинете капитана Ларионова и не смел поднять руку, чтобы почесать переносицу. А зуд был страшный, и чем больше Юлдаш-ака думал об этом, тем сильнее ему хотелось сделать то, чего он никак не мог сделать в своем теперешнем положении. И не потому, что боялся, а потому что по-всякому могут расценить его жест – мало ли что подумает сидящий перед ним начальник!..
И Юлдаш-ака терпел, как терпел четыре дня тому назад, после того, как Джелял столкнул его в пропасть, а он по воле аллаха повис на корневище и сохранил свою драгоценную жизнь для гражданина начальника.
Тогда здорово пришлось повозиться пограничникам – да ниспошлет им вечную радость всемогущий аллах! – чайханщик был толст, тяжел и неуклюж. Его вытащили на веревках, как мешок с картошкой.
А теперь он в благодарность за это готов рассказать, все, что знает.
– Только прошу учесть мое искреннее признание...
Ларионов просматривал толстую папку.
– Так, – сказал он, – начнем с того дня, когда к вам явился Джелял...
На пороге тайныХаузен не мог заснуть, как и тогда, в горах Сьерра-Мадре. Большая тень его двигалась по светлым стенам палатки. Пепельница на грубо сколоченном деревянном столе уже не вмещала окурков. Хаузен докурил последнюю сигарету и прижал ее к краю стола.
Набросив на плечи белый парусиновый пиджак, он вышел. Как всегда, в эти дни над Безымянным ущельем висела луна. Было прохладно. Хаузен зябко поежился под пиджачком – не греет.
Подтянутый к земле временными лестницами, темнел неприветливый Канак.
Хаузен шел задумчиво, не разбирая пути. У него еще не было определенной цели. Он просто шел и думал о вчерашнем.
Лестница скрипнула под его ногой. Хаузен остановился. Куда он идет? Зачем?..
Он стоял облокотившись о перила и смотрел вниз.
«Нужно все-таки попытаться», – решил он.
«А как же товарищи?»
«Ничего страшного: я только посмотрю и тут же вернусь назад».
Фонарик был в кармане. «Вот и отлично!»
Хаузен повернулся и медленно пошел вверх. Лестница скрипела и раскачивалась под его ногами. Одному было жутковато, но он взял себя в руки – как тогда, в Натанаро. Фонарик скользнул по щебню. Хаузен не заметил стоявшего у входа человека. Высокий, темный, он сливался со скалами.
Хаузен остановился, осветил крутые ступеньки лестницы. Потом шагнул вниз, и человек, отделившись от стены, осторожно последовал за ним.
Он старался идти так, чтобы звуки их шагов совпадали. Фигура Хаузена с фонариком в руке быстро удалялась...
Полукруглый зал. Сверкающие зеленовато-желтые стены.
Хаузен остановился, оглядываясь. С чего начать?
Он поставил фонарик на пол и, вынув из кармана большой складной нож, стал простукивать стены. По часовой стрелке. Тук-тук, тук-тук. Здесь сухой звук. Здесь тоже. Ухо Хаузена чутко улавливало пустоту. Ага, кажется, здесь задерживался вчера Каракозов...
Хаузен поднял с пола фонарик и стал изучать стену – сантиметр за сантиметром. Ни щели, ни царапинки. Тонкая работа. Гладкие камни пригнаны один к одному, словно их срастили, – так, как хирурги сращивают кости.
Попробуем постучать внизу.
Хаузен сел на корточки и тут же подумал, что звук падающей воды может быть вызван только одним – вода, скапливаясь в пещере у северной стены, все-таки имеет где-то выход.
Узкий сноп света ударил вниз. Вода, как и в тот раз, отливала красным. Вспыхивали и гасли на гладком дне многоцветные искры.
Хаузен не заметил, что и сам он давно в воде. Тревожная атмосфера поиска отделила его от мира. Сейчас не было вокруг ничего – только эта лужа и это переливающееся под лучом фонарика манящее дно.
Внезапно он отшатнулся.
Прямо из воды на него глядела оскаленная человеческая маска. Пальцы дрогнули. Фонарик потух.
Хаузен прислонился к глянцевитой поверхности стены. Ноги стали непослушными – мягкими, как вата, и тяжелыми, словно их наполнили свинцом.
Дрожащей рукой он снова зажег свет. Ничего – только вода, только искры – красные, бордовые, фиолетовые...
Что это – галлюцинация?..
Хаузен провел рукой по лбу. Не может быть!.. Он упорно шарил фонариком вдоль стены. Вот снова мелькнули чужие расширенные глаза. Так-так – еще левее. Из мрака показались детали чужого лица: вскинутые брови, расширенный нос, рот, искривленный в сардонической усмешке, скошенный подбородок...
И несмотря на то, что Хаузен уже знал, что это такое, непонятный ужас снова охватил его: столько было в этой маске живого – может быть, оттого, что она, как и все вокруг, была скрыта толстым слоем загадочного стекла.
Через ноздри маски уходила под пол вода – Хаузен наклонился и увидел над ними характерные завитушки – воронки. Он наступил на маску ногой. Пол дрогнул. Даже не дрогнул, а медленно и плавно покатился вниз.
Что случилось дальше, Хаузен помнил все до деталей: он долго летел куда-то по наклонной скользящей поверхности. Потом мягкий удар – и вот он уже на ногах.
Огромный зал, в котором он находился, был залит приятным зеленоватым светом, исходившим от потолка и стен.
...Сноу видел, как исчез его шеф, но не сразу понял, что с ним случилось. Может быть, просто поскользнулся и упал в воду?..
Но Хаузен не появлялся, тогда Сноу вышел из своего укрытия. Он зажег лампочку и быстрым взглядом окинул зал – Хаузена нигде не было. Но вместе с Хаузеном исчезла и вода у северной стенки – Сноу сразу обратил на это внимание.
Куда исчезла вода? Сноу увидел квадратное отверстие. Он только присвистнул и подумал, что Хаузен родился под счастливой звездой.
Сноу встал на колени, заглянул вниз – ничего, никакой лестницы: прямой, гладкий лоток. Он просунул руку с фонариком еще дальше. И там те же блестящие стены, узкий полукруглый сводчатый ход.
Сноу помедлил. Рискнуть? Или подождать доктора здесь?.. В нем боролись два чувства – он опасался, что путь, на который только что так опрометчиво ступил Хаузен, мог быть ловушкой; но еще больше он опасался упустить шефа, который, возможно, был уже где-то рядом с таинственным Караташем. Как поступить?..
Сноу отпил из фляжки несколько глотков, поперхнулся и махнул рукой: будь что будет. Он спустил ноги в квадратное отверстие, оттолкнулся и повис на руках. Потом разжал пальцы. Тело упало в лоток и быстро понеслось вниз...
...Хаузен огляделся. Помещение, в котором он находился, напоминало картинную галерею. Только здесь картины не были развешаны, как это принято на Земле. Они были написаны светящимися красками в глубине стены – таким способом достигалась удивительная живость изображения. Свет падал изнутри, и картины поражали своей реалистичностью: казалось, подаст сигнал невидимый дирижер – и все это оживет – задвигается, заговорит, шагнет в освещенный зеленоватым сиянием зал.
Вот, слева, изумрудная планета с тремя такими же изумрудными спутниками несется в темных просторах Вселенной. Чужие, незнакомые созвездия. А вот серебристое веретенообразное тело ракеты. В просторной комнате со множеством непонятных приборов коренастый человек в синем комбинезоне смотрит на большой молочно-белый экран. Разноцветная толпа на площади незнакомого города. Лица обращены к небу – там ярко светится красная звездочка... Странные животные с фиолетовой гладкой кожей бродят по светло-зеленым полям; большие оранжевые плоды свисают с низкорослых безлистых деревьев.
И всюду улыбающиеся широконосые лица со скошенными подбородками.
А на потолке изумленный Хаузен увидел бугский шар. То есть это был, конечно, не шар, но море Дождей, нанесенное на светлую поверхность потолка, было точной копией рисунка, изображенного на бугском шаре: кратер Архимеда, кратер Тимохариса и Аристилла...
Бегущая оранжевая надпись вспыхивала и гасла под чертежом.
Стены поглощали звуки. Хаузен не слышал даже собственных шагов. Он, словно по воздуху, пересек комнату, толкнул на противоположной стороне дверь, которая легко отворилась и, как только он прошел, тотчас же бесшумно закрылась за ним... Полутемный коридор вел вверх. Хаузен открыл вторую дверь.
Бегущая оранжевая надпись, точно такая же, как под чертежом, пересекала комнату. Создавалось впечатление, словно буквы висят в воздухе: если хорошенько постараться, можно взять их руками.
Вслед за буквами стены тоже вспыхивали слабым фиолетовым блеском.
Хаузен тревожно оглянулся. Казалось, все предупреждало об опасности. Но откуда ее ждать и в чем она выражается?..
Хаузен вышел на середину – буквы заплясали еще быстрей, стены замигали, поплыли в стороны.
Он пересек комнату и толкнул тяжелую холодную дверь. Она открылась в черноту. У ног Хаузена лежала пропасть.
Он понял назначение этой шахты, понял и тревогу оранжевых букв. Но было уже поздно.
«Надо предупредить», – подумал Хаузен.
К горлу подступала тошнота. «Надо предупредить», – повторил он сквозь зубы. Оранжевый вихрь закружил, завертел его и швырнул вниз. Он упал на руки, попытался встать, но не смог.
Чья-то тень мелькнула у входа.
– Сюда, – прошептал Хаузен, теряя сознание.
Сноу услышал его, но не сразу понял, что случилось.
– Радиация... Там... предупредить... в шахте...
Оранжевые буквы плясали над головой Хаузена.
Сноу метнулся назад, в темный коридор, но тревожные сигналы, предупреждающие об опасности, настигали его повсюду. Зеленоватый свет в первом зале погас. Краски на картинах померкли. Стены цедили страшные фиолетовые лучи. Их цвет постепенно переходил в багровый, а затем в красный.
– Помогите! – крикнул Сноу, бросаясь к наклонному лотку, чтобы выбраться на поверхность.
Но лоток толкал его все время вниз, и тогда он, обессиленный, снова вернулся в комнату, где лежал на полу умирающий Хаузен.
Сноу схватил его за плечи и, посадив на пол, стал трясти.
– Слышишь, ты, очнись! – кричал он, захлебываясь от ярости. – Очнись!..
Но Хаузен валился на бок, и Сноу трудно было его держать. Он отнял руки – голова профессора ударилась о стекловидный пол.
Сноу судорожно схватился рукой за горло – внутри все переворачивалось. Голова кружилась, слабость подступала к ногам. Наверное, это был конец. Он сел на пол и протяжно, по-собачьи, заскулил. Он скулил долго, не набирая воздуха, и было в этом утробном крике столько звериного, что Хаузен приоткрыл одеревеневшие веки.
– Сноу, – сказал он с укоризной.
Фиолетовый Сноу не пошевелился. Он продолжал выть и, казалось, звуки эти совсем не его звуки – их произносит за стенкой совсем другое существо.
Потом он упал на бок и затих.
Сколько времени он был в бреду? Час... Два?..
Он очнулся от сильной боли в затылке. С трудом пошевелил шеей, скосил глаза вправо – Хаузен лежал все в той же неестественной позе, подвернув под себя руку.
Первой спокойной мыслью было – уходить.
Он встал на четвереньки, потом поднялся на ноги, разведя в стороны дрожащие руки с растопыренными пальцами, долго раскачивался, прежде чем ступить. Ну – смелее: здесь должен быть где-то выход.
Мертвый Хаузен смотрел на него широко открытыми синими глазами.
Голова кружилась. Фиолетовые стены расступались по сторонам, пол качался, как палуба корабля при крутом шторме.
Но он не упадет. Он будет жить. Просто нужно собрать последние силы и выйти в ту, другую, комнату. И закрыть за собой дверь...
...Хаузена и Сноу хватились только на рассвете. Обыскали весь лагерь, все окрестности – никаких следов.
Коротовский, как было условлено, немедленно связался с начальником погранзаставы.
Воспользовавшись суматохой, Джеферсон сел на коня и улетел, как ветер.
Пограничники пытались перехватить его на перевале, но он будто сквозь землю провалился. Искали везде – в лесу, на северной седловине, на южной, у Голубых озер, у Тигровой впадины.
– Будем ждать у аламбековского клада, – сказал Ларионов.
Коротовский кивнул:
– Мне кажется, он на это клюнет.
– Ищите Хаузена, – приказал Ларионов.
Тут кто-то вспомнил, что видел доктора часа в три ночи.
– Я вышел покурить, а он прогуливался за лагерем.
– Один?
– Один. По-моему, он шел в сторону пещеры...
– А больше вы никого не заметили?
– Нет. Он был один.
– Это похоже на Хаузена, – сказал Югов. – Старая привычка – работать в одиночку.
Вооружившись фонариками, группа двинулась в пещеру – на поиски.
Сноу вспомнил о своей фляжке только тогда, когда упал во второй раз. Фляжка сорвалась с ремня, и спирт светлой струйкой стал разливаться по фиолетовому полу.
Сноу видел это, но не мог пошевелить и пальцем. Спирт вытекал, а ведь он, только он мог вернуть его сейчас к жизни. Эта мысль навязчиво стучала в его воспаленном, наполненном бредовыми образами мозгу.
Теперь все усилия его сводились к одному – дотянуться до фляжки. Он пробовал поднять руку – она окаменела и не подчинялась ему. Он лег на бок и, тяжело дыша, долго лежал так, глядя на фляжку затуманенным взглядом... Потом снова потянулся к ней – напрасно... Тогда Сноу пополз.
Ему казалось, что он ползет сто, тысячу лет, целую вечность. Он выбивался из сил. Он изнывал от жажды. А фляжка пустела на его глазах...
Он дотянулся до нее, когда не было уже больше сил, прильнул пересохшими губами к светлой лужице и затих.
... Они попали под сильное излучение. Шахта, в которую проник доктор Хаузен, была стоянкой звездного корабля.
А в это время на дикой горной тропе, как загнанный зверь, прятался в кустах Джеферсон и ждал своего часа...
В засадеЛарионов взглянул на часы. Пора. Серый конь, почувствовав приближение хозяина, весело заржал и рванулся с привязи. Ларионов потрепал его по мягким губам, погладил гладкую, блестящую холку.
– Ну-ну, играй! – сказал он, ловко садясь в седло.
Серый рванулся, высоко вскинув торжествующую морду, и мелкая пыль заклубилась позади него...
Ларионов посмотрел на дорогу: там, впереди, тоже клубилась пыль.
– Коротовский, – отметил про себя капитан.
Коротовский, лихо разворачиваясь на черном жеребце Иногамова, помахал рукой.
– Запаздываем, – недовольно заметил Ларионов.
Ночь словно захлопнула крышку огромной шкатулки. Еще с вечера небо было затянуто облаками, и солнце едва пробивало сквозь них свои блеклые, голубоватые лучи. Теперь в низкой котловине стало так темно, что и рядом лежащего товарища не разглядишь – только слышишь его взволнованное дыхание...
Горы дыбятся вокруг, как живые существа – огромные, неловко свернувшиеся, не то заснувшие, не то притаившиеся для прыжка. И дневным теплом пышет от них, как от живого тела; кажется, медленно приподымается и опускается земля – дышит.
Редко сверкнет сквозь плотные тучи заблудшая звездочка. Нет-нет заморосит дождь, да тут же и перестанет – только прошуршит по пыльным листьям, по жухлой траве. И насторожит пограничников – уж не человек ли?.. Не он?..
Какие только мысли не придут в голову, когда вот так лежишь в засаде!.. А нервы напряжены до предела, тем более, что отдан строгий приказ: не стрелять, брать Джеферсона только живьем...
Ларионов покусывает губу, положив локти на бугорок, жадно вдыхает терпкие запахи теплой, чуть влажной земли. Сегодняшняя ночь чем-то напомнила ему юность – переходы, бои, ночевки в степи под открытым небом. Отец его был хлеборобом, а Ларионову так и не пришлось походить за плугом – в сорок четвертом взяли в армию. Но тяга к земле осталась. Она-то и волновала его, она-то и наполняла неясным беспокойством тяжелые короткие сны.
Коротовский, лежа в кустах граната, снова, как и каждый раз выходя на ответственное задание, ощутил себя не просто Коротовским, парнем из сибирского села, а прямым продолжением того, что было начато до него другими и после него будет продолжено такими же простыми парнями, как и он сам. И то, что, может быть, сейчас, может быть, через минуту он столкнется с врагом, наполнило каждую жилку его невольно напрягшегося тела хорошим земным теплом, и так радостно ему стало и за себя, и за Югова, и за Хаузена, оставшегося верным своему долгу, и за старика Каракозова, и за смелую Лялю, боящуюся признать себя смелой, и за Сереброва, и за кряжистого, как эти горы, Рахима, и за Ларионова, и за всех бойцов, притаившихся в засаде, что он весь засветился от гордости.
А ночь стояла над ущельем настороженной хищной птицей, и гора горбатилась, приготовившись для прыжка, и речка шумела далеко и невнятно, и дождь время от времени падал и испарялся на горячих камнях.
Потом вдруг сразу стало светлее – это луна выглянула из-за облаков. Небо за ней было темно-синее – как море на географической карте, а облака были берегами.
Коротовский разглядел кусты и бледное лицо Ларионова, склонившегося к бугорку с хворостинкой во рту. Капитан подмигнул ему и улыбнулся.
– Курить хочется, – прошептал Коротовский.
Луна снова нырнула в облака, завязла в длинных темных волокнах; катясь дальше, она наматывала на себя все больше и больше облаков, пока совсем не почернела...
Но ночь уже не была такой темной, как полчаса назад, – на востоке заметно посветлело.
И тут горячий ток прошел через тело Коротовского. Коротовский не видел Ларионова, не видел остальных пограничников, но внезапно и внятно почувствовал, что все вокруг него изменилось.
Он представил себе, как подобрался Ларионов, как притихли бойцы в своих замаскированных гнездах, как сдерживают они дыхание...
По тропе шел человек. Шел, низко пригнувшись. В поводу он вел коня. Конь неосторожно задевал копытами за камни, и удары эти казались Коротовскому пушечными выстрелами. Несколько галек сорвалось с обрыва. Человек остановился, прислушиваясь. Теперь он был возле Ларионова.
Но капитан не окликнул его, и человек, отдышавшись, пошел дальше. Снова равномерно застучали подковы коня – дальше, дальше, тише, тише...
Сквозь тучи выглянула луна. Коротовский вскинул голову. Ларионов лежал на боку. Луна освещала его бледное лицо. Он кивнул в сторону путника с лошадью – это означало, что все идет именно так, как надо...
В последнюю минуту Джеферсон почему-то ощутил непонятную робость. Скорее это было оцепенение. Ему не хотелось вставать, не хотелось снова карабкаться на коня.
Да и к чему? Контракт с Харди?.. Плевал он на этот контракт. И на Караташ, и на атомные или какие-то там еще бомбы. Кто-то продал его, а это самое главное. Нужно уносить ноги, но Джеферсон не такой дурак, чтобы уходить с пустыми руками. Он не забыл еще блеска аламбековского золота, и то, что не удалось в сорок третьем, удастся теперь. А там – скрыться ото всех: и от Харди, и от русских...
Джеферсон не мог разогнуться. Конечно, ему ли в его годы по десять часов в сутки болтаться в седле! Куда приятнее отлеживаться где-нибудь на пуховой перине в окружении заботливых домочадцев... Но жизнь подобных ему людей так уж устроена, что рано или поздно наступает час расплаты. И, видимо, этот час для Джеферсона настал.
Он выпрямился, с трудом сдерживая стон от боли, подступавшей к пояснице... Конь мирно пофыркивал рядом. Покряхтывая, Джеферсон поднял с земли седло, забросил его на круп коня. Временами, затягивая подпругу, он чувствовал, что слабеет окончательно, вытирал тыльной стороной ладони пот со лба и долго, очень долго не мог отдышаться.
«Наверное, простудился... Ну да ладно – сегодня все так или иначе кончится».
Джеферсон потрепал коня за уши. Нетерпеливо пофыркивая, конь обдал его щеку горячим дыханием.
Джеферсон вскарабкался в седло с высокого валуна. Ощутив на себе тяжесть, конь прянул, и Джеферсон повис поперек крупа.
– А, черт! – выругался он.
Боль в пояснице была настолько сильна, что он на какое-то время окунулся в сладкое бессознанье. Но конь, почувствовав состояние хозяина, покорно замер, поводя настороженными ушами...
Джеферсон очнулся и легонько ударил его каблуками в бока.
Места вокруг были знакомые. Джеферсон узнал и ущелье, и реку, и тропинку, круто поднимающуюся на противоположный склон. Здесь он тогда и скакал за Аламбеком, по этой тропе. А если проехать еще метров двадцать и свернуть под прямым углом налево, то впереди можно будет увидеть отвесную скалу с черными глазницами двух пещер. Скала отливает сизым цветом и кажется огромным обклеванным птицами человечьим черепом...
Но Джеферсону незачем сворачивать налево – он знает другую дорогу: по отвесной скале ни один охотник, ни один самый опытный альпинист не вскарабкается на вершину.
...Взобравшись на гору, Джеферсон снова сел на камень и с трудом отдышался. Сердце билось гулко. Джеферсон прижал его рукой, а оно, как маленький упругий зверек, продолжало отчаянно шевелиться под ладонью.
Отсюда видно было, как занимался рассвет. Гора Дьявола все отчетливее и отчетливее вырисовывалась на востоке. За ней тянулось сплошное серое небо.
Конь, похрустывая травой, терся боками о жесткие кусты, постукивал копытами. Джеферсон потрогал виски и надбровные дуги – здесь боль была особенно остра. Он массажировал, но и массаж не помогал – боль не проходила. Она разрасталась, сползала вниз и постепенно охватывала всю левую половину лица. Обычно боль сопровождалась сильным нервным тиком; вот и сейчас Джеферсон встал с перекошенным лицом.
Ждать было нечего. Все равно этот приступ кончится не скоро.
Он осмотрелся. Местность совсем почти не изменилась. Та же тропинка, те же кусты, разве только чуточку разрослись.
Джеферсон нагнулся, сдвинул камень. От напряжения кровь прилила к голове; он выпрямился – красные и синие мошки быстро замельтешили перед глазами.
Потом он развязал мешок и вынул из него длинную капроновую веревку. Бросив веревку под ноги, он закурил. Сигарета быстро убывала – он глотал дым большими, глубокими затяжками.
Вход в пещеру частично обвалился. Джеферсон разгреб его руками, посветил в образовавшееся узкое отверстие карманным фонариком. Пожалуй, ползти было рискованно – лаз мог обвалиться, но у Джеферсона не было времени на размышления.
Раньше он действовал решительнее. А теперь снова откинулся к сырой стенке, потянулся в карман за сигаретами. Снова дымил, снова просвечивал лаз и снова сидел, откинувшись – без сил, без всякого желания двигаться.
Но нужно было поторапливаться – приближался рассвет.
Он подтянулся и встал на глиняный выступ. Где-то здесь начинались камни, сложенные ступенями. Джеферсон посветил. Белый шарик заметался по пещере, по блестящим от сырости стенам.
Большие черные птицы следили за человеком. Они были добродушны, они величественно уступали ему дорогу.
Джеферсон внимательно обследовал все углы, но золота не нашел. Пещера была пуста...
Короткими перебежками, по одному, Ларионов, пограничники и Коротовский добрались до открытого лаза. Почуяв чужих, конь Джеферсона тревожно заржал. Вскинув красивую голову, он настороженно следил за людьми.
Ларионов пригнулся к лазу, и не то ему показалось, не то и в самом деле он увидел внизу мятущийся свет карманного фонарика. В яме было душно. Ларионов снял фуражку, вытер вспотевшее лицо. Потом выбросил фуражку наверх и следом за ней выпрыгнул сам.
– Будем спускаться, – просто сказал он.
Через минуту ноги его исчезли в узком лазу. Коротовский чутко прислушивался к медленно удаляющемуся шороху.
...Выбравшись из лаза, Ларионов прижался к стенке, держа перед собой пистолет, и с удивлением отметил, что в пещере никого нет. Большие птицы возбужденно вскидывали широкие крылья и беззвучно раскрывали круто изогнутые клювы. Ларионов, перешагивая через них, осторожно двинулся к отдушине, обрывающейся в пропасть, и только тут увидел канат, один конец которого был закреплен в пещере, а другой спускался за кромку. Он был туго натянут и время от времени резко вздрагивал... Видимо, Джеферсон решил на всякий случай обследовать и нижнюю пещеру...
Ларионов подполз к краю и заглянул вниз.
Джеферсон болтался на другом конце каната, усевшись в специально сделанную петлю. Время от времени он отталкивался от скалы, с каждым разом все сильнее и сильнее увеличивая амплитуду колебания.
Ларионов с восхищением следил за его тщательно продуманными движениями. Но он заметил и другое – то, что не мог видеть Джеферсон: острый выступ скалы мешал совершить прыжок.
Все еще раскачиваясь, Джеферсон посмотрел вокруг. По светлому дну ущелья ехали три всадника. Сверху они казались совсем маленькими, но сердце Джеферсона внезапно оборвалось. Он стал поспешно выбирать канат...
Страх придал ему бодрости. Он работал быстро и ловко.
Тревога! На этот раз Джеферсон не выдумал ее. Каждая минута промедления могла стоить ему жизни.
Но когда он, подобранный, жилистый, зоркий, перевалил через кромку в верхнюю пещеру, в лицо ему глянул черный зрачок пистолета...
