Текст книги "Сомнительная полночь (сборник)"

Автор книги: Эдмунд Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 43 страниц)

– Ричард, берегись!

Эвери опустил нож и бросился в сторону. Острие копья вонзилось в землю там, где он только что стоял.

Он вскочил на ноги и одним движением отцепил от пояса томагавк. Он не осознавал, что его зубы оскалены и что он рычит, как животное. Он видел лишь огромное могучее существо перед собой – человека, у которого из раны на правой стороне головы капала кровь. Человека с выражением гнева и боли в глазах, сжимающего в руке дротик. Он стоял не более чем в двух шагах от Эвери и что-то злобно бормотал.

Его компьютер вновь вернулся к власти. «Прикончи его! – кричал он Эвери. – Прикончи его или он прикончит тебя!»

Дротик метил прямо в Эвери, но он успел уклониться. С диким криком он поднял томагавк и бросился в атаку. То, что произошло дальше, было совершенно неожиданно. Вместо того чтобы уклониться от удара или отразить его, противник Эвери просто-напросто пригнулся.

Эвери уже не мог остановиться. Проносясь над его согнутой спиной, он попытался нанести удар – и промахнулся.

Мужчина резко выпрямился. Толчок подбросил Эвери вверх, он перекувырнулся в воздухе и плашмя грохнулся на землю. Затем он увидел занесенный над ним дротик. Он увидел дротик и позади него лицо, искаженное злобой и болью.

Мужчина поднял дротик для смертельного удара. Но тут внезапно на сцене появилось еще одно действующее лицо. Женщина. Но не Барбара.

Она что-то крикнула. Но мужчина, казалось, не слышал ее. Он неотрывно с грозной улыбкой смотрел на Эвери.

И вдруг Эвери узнал женщину. «Элетри!» Он не знал, зачем он назвал ее имя. Это было необъяснимо.

Только мужчина толкнул дротик, целясь в Эвери, как женщина схватила его за древко и дернула к себе. Она дернула слишком сильно. Дротик согнулся.

Его острие вонзилось женщине в живот. Она дико вскрикнула и рухнула на колени. Мужчина с изумлением смотрел на нее. Он с трудом осознавал, что произошло.

Компьютер щелкнул, и Эвери мгновенно воспользовался случаем. Он вскочил, ударил мужчину головой в солнечное сплетение. Он вложил в этот удар весь свой вес и был вознагражден тем, что его противник согнулся пополам, издав утробный звук. Голова его склонилась, и Эвери ударил его ребром ладони по мощной шее. Прежде чем мужчина упал на землю, Эвери со всей силы нанес ему удар ногой.

Одним прыжком он вскочил верхом на поверженного противника и принялся колотить его головой об землю – казалось, он не остановится, пока не иссякнут его силы.

Барбара оттолкнула его of неподвижно лежащих тел. В эти ужасные минуты она бешено пилила ремень, привязанный к ее ноге. Наконец ей удалось освободиться.

– Ричард! Ричард! – кричала она. – Бежим! Ради Бога!

Он непонимающе смотрел на нее. Наконец способность соображать вернулась к нему. Он в последний раз стукнул мужчину головой о землю и стал на ноги. Женщина лежала в луже крови и стонала. Эвери знал, что она спасла ему жизнь. Он хотел помочь ей – но… Но он не мог позволить себе этого. Из-за Барбары…

– Элетри, – тихо пробормотал он, – Элетри.

Под влиянием порыва, вспомнив случай у «птичьей клетки», он коснулся пальцами ее лба. Затем он оглянулся на загоревшуюся хижину. В любую минуту оттуда могли выскочить ее обитатели.

Он схватил Барбару за руку.

– Ров! Надо перепрыгнуть его. Разбегайся хорошенько. Это легко.

Барбара, обнаженная и босая, на секунду заколебалась. Затем она разбежалась и прыгнула Через ров. Она неловко с глухим стуком приземлилась на другой стороне, но одна нога ее свисала над водой. Эвери, который прыгнул секундой позже, схватил ее за руку, когда она уже начинала скользить вниз.

Пока он вытаскивал ее на берег, обитатели хижины проснулись и, прорвавшись сквозь пламя, охватившее вход, выскочили наружу.

Они выскочили оттуда обожженные, разъяренные и испуганные тем, что обнаружили у костра.

Барбара, по-видимому, потеряла сознание. Но Эвери подхватил ее на руки и бросился в благословенную темноту. Его утешала мысль, что врагам будет очень непросто сразу же броситься в погоню. В кои-то веки золотые люди также оказались в ситуации, которой не могли управлять.

Эвери, пошатываясь, пробежал со своей ношей сотни две ярдов. Затем силы оставили его, и они оба упали.

Барбара едва дышала. Несколько секунд они лежали голова к голове, постанывая и жадно вдыхая холодный воздух. Затем Эвери сел и прислушался. Не было слышно ни звука. Ничего, кроме шелеста вечернего ветерка в кронах деревьев.

– Ты можешь идти? – хрипло спросил он.

– Я… по-моему, да. Только медленно. Я босиком, они забрали мои ботинки.

Он встал.

– Держись за шею и обопрись на меня. Я понесу тебя еще немного, когда отдышусь. Мы должны успеть уйти как можно дальше… Ты ранена?

– Кажется, нет. А ты?

– Нет. Пошли. Нянчиться друг с другом будем потом.

– О милый, – сказала Барбара.

Слышать это было так чудесно. И действительно, что еще можно сказать?

Они с трудом двинулись дальше. Сначала Эвери поддерживал Барбару, потом некоторое время нес ее на руках.

Так они шли довольно долго – Эвери считал, что они прошли около двух миль, – когда Барбара вдруг заплакала.

– Что с тобой?

– Прости, Ричард… Я больше не могу.

– Я понесу тебя.

– Пожалуйста, не надо. Во мне будто все перетряхнули.

– Чертовски подходящее время копаться, что там у тебя перетряхнули, – неожиданно грубо ответил Эвери. – Иди, черт возьми. Или, по крайней мере, дай я тебя понесу. Завтра я снова буду вежливым и культурным, а сегодня ночью главное – остаться в живых.

Она позволила ему нести себя, но плач ее постепенно перешел в рыдания. Наконец он поставил ее на землю.

– Что с тобой? – грубо спросил он. – Черт возьми, ты что, ранена?

– О милый, – простонала она. – Я не ранена. По крайней мере, я надеюсь, что я не ранена… Я хотела тебе сказать, но не так… Я не знаю… но…

Рыдания мешали ей говорить.

– Любимая, что с тобой? – голос его стал нежным. – Мы уже в безопасности. Мы можем остаться здесь, если хочешь. Вряд ли они сразу бросятся искать нас. У них и так хватает хлопот.

– О милый мой, – сказала она. – Я беременна, и я ужасно боюсь за малыша. – Она дрожала. – Мне так плохо, будто что-то случилось.

Эвери обнял ее. Он прижал ее к себе и бормотал нежные, бессмысленные слова.

– Не бойся, любовь моя, – прошептал он наконец, хотя сам теперь боялся. – Мы отдохнем здесь. А как только рассветет, пойдем домой.

Он произнес слово «дом», и это не показалось ему странным. Дом – это любовь и безопасность, это уют, знакомые запахи, заведенный порядок. Дом – это Второй Лагерь, Том и Мэри. Дом – это понятие, смысл которого они научились ценить и понимать на чужой планете, световыми годами отделенной от Земли…

Они не спали. Эвери рассказал Барбаре, как вернулся Том и как он вытащил у него из плеча обломок дротика. Затем, чтобы отвлечься от собственных страхов, они смотрели на звезды теперь уже знакомые и милые звезды, – соединяли их в созвездия и придумывали имена для них… И еще они думали о своем будущем ребенке и, как умели, молились о том, чтобы не потерять его…

О чем только они не шептались, но ни разу не заговорили о золотых людях. С первыми лучами солнца они встали, размяли усталые и затекшие ноги и побрели ко Второму Лагерю.

Беспокойство Барбары прошло. Она по-прежнему чувствовала себя счастливой. Но когда, при свете раннего утра, она увидела на своем теле странные знаки, ее вдруг снова сильно затошнило.

ГЛАВА 24

Они добрались до Второго Лагеря чуть позже полудня. Эвери отдал Барбаре свою вымазанную грязью рубашку. Они отправились в путь перед самым рассветом, но так вымотались и ослабели, что шли очень медленно. Вместо того чтобы идти прямо к лагерю, они направились к морю. Барбару преследовало навязчивое желание искупаться. Для нее это значило гораздо больше, чем просто смыть краску, которой ее испачкали; это означало символическое очищение от всего, что ей довелось перенести. Для Эвери купание имело чисто практическое значение. Он весь был покрыт остатками засохшей грязи. Грязь покрывала его лицо, руки, тело, она засохла в складках кожи и даже в волосах. Все тело страшно чесалось. Он с нетерпением думал о прохладной морской воде.

Вскоре, как ни странно, они воспряли духом. Они смотрели друг на друга и смеялись. Солнечное тепло, казалось, растопило их усталость и даровало им силу радоваться друг другу. Они снова ожили, чтобы участвовать в том чудесном приключении, которое называется жизнью.

Наконец они вышли к морю, которое сияло золотом в лучах утреннего солнца. Они с удовольствием погрузились в его прохладные воды. Это было крещение, которое смывало с них все ужасы прошедшей ночи.

Барбаре понадобилось немало времени, чтобы стереть синие знаки на теле – ей так и не удалось избавиться от них окончательно. Она так яростно терла их, что через несколько минут на груди и на животе появлялись красные пятна. Наконец она остановилась. Но бледно-синие очертания знаков все-таки остались на покрасневшей, болезненно-раздраженной коже.

Они обсохли под ветром и солнцем, пока шли вдоль берега. Затем Барбара снова надела рубашку, и они направились к лагерю. Там их ожидала приятная неожиданность. Том был – по его словам – вполне в состоянии ходить и говорить. Рана на его теле, закаленном постоянной деятельностью и здоровой жизнью, заживала гораздо быстрее, чем пустяковая царапина год назад. Но он был узником лагеря, потому что у него еще не хватало ни сил, ни мужества спуститься по лестнице.

Он увидел Эвери и Барбару, когда они шли по берегу, он так кричал и размахивал руками, что рана чуть не открылась снова. Мэри вперевалочку спешила к ним навстречу – уже заметный живот заставлял ее сдерживать бег.

Она подбежала к Барбаре. Они в неудержимом порыве обнялись и тут же начали плакать и смеяться. Эвери с наслаждением наблюдал за этим спектаклем. Том беспомощно и нетерпеливо топтался на вершине скалы.

Барбара и Эвери страшно проголодались. В лагере не было мяса, и они наскоро перекусили фруктами. Потом, пока Барбара заканчивала свой рассказ, Эвери пошел за крабами – самым надежным источником мяса – для главного блюда. Вскоре, поглощая крабов, они позволили себе роскошь выпить немного виски. Виски оставалось совсем немного, и Том использовал большую часть оставшихся бутылок, как он убежденно говорил, в чисто медицинских целях.

Но Барбара больше не нуждалась в том, чтобы поддерживать себя виски. Теперь у нее было кое-что понадежнее.

Мэри довольно пррсто одной фразой выразила общее чувство, когда произнесла тост:

– За нас четверых – и за ту любовь, которую мы все разделяем.

По мнению Эвери, это было удивительно точно. Конечно, в глубине души он не мог любить Тома и Мэри так, как он любил Барбару; но он несомненно любил их. Они стали его друзьями и его семьей. Они стали частью его самого. Эвери чувствовал, что без них он не мог быть вполне человеком. Он даже радовался осознанию этой зависимости и поднял свой стакан, присоединяясь к словам Мэри.

После обеда Эвери сходил на охоту, чтобы пополнить запасы мяса. Хотя он ничего не сказал остальным и был в приподнятом настроении оттого, что ему удалось спасти Барбару, он был убежден, что их борьба с золотыми людьми не закончена. Да, сейчас они потерпели поражение, один из них умер или серьезно ранен; но, исходя из того, что Эвери уже знал о них, он считал, что они не позволят ситуации остаться такой, как есть. Это были заносчивые и высокомерные люди, которые гордились своей физической силой и презирали тех, кого считали низшими существами. Спасение Барбары нанесло им не только физический, но и моральный ущерб. Они это просто так не оставят. Для них то, что произошло, было всего лишь вторым раундом состязания. Рано или поздно они попытаются дать решительный бой. Кроме всего прочего, это просто необходимо для их самоуважения.

Так думал Эвери, когда шел к «своей» колонии кроликотипов, исполняя привычную работу. Добыв четырех зверьков, он направился назад к лагерю. Он шел не так, как обычно – с беззаботной самоуверенностью, – он шел как человек, за которым охотятся, который может в любую минуту столкнуться со своими преследователями. Он боялся и знал, что у него есть причины бояться. До тех пор пока с золотыми людьми не будет установлен мир или пока они не разобьют их, обитателям Второго Лагеря придется привыкнуть к этому состоянию постоянной настороженности. Дважды Эвери возвращался по своим следам и, спрятавшись в кустах, ждал, не появятся ли преследователи. Но никто не преследовал его. Только его собственный страх.

Вечером, после того как все поели и наслаждались покоем, уютно сидя у костра, Том заговорил о золотых людях и о том, чего от них можно ждать.

– Если вы спросите меня, – после короткого молчания сказал он, – то я скажу, что эти ублюдки, которые так ловко метают дротики, непременно попытаются нанести нам ответный удар… и не слабо… Я только надеюсь, они подождут, пока я встану в строй.

– Я думаю, им придется сдерживаться ближайшие несколько дней, – заметил Эвери.

Но это был просто прием. На самом деле он не верил в это. Он просто хотел поддержать их дух.

– Одно утешение, – сказала Мэри. – Им будет нелегко атаковать наш лагерь.

– От души надеюсь, что они все-таки попытаются, – зло сказала Барбара. – Ничто не доставит мне большее удовольствие, чем сбросить тяжелые камни на головы этих дикарей.

Эвери улыбнулся.

– Будем надеяться, что это удовольствие заставит тебя ждать, пока… – Он хотел сказать «пока Том не поправится, пока вы обе не родите, пока мы все не умрем от старости». Вместо этого он продолжил: – Пока все мы немного не отдохнем… Лично я был бы счастлив предложить им мировую – если они появятся.

Том фыркнул:

– Они не из тех, кто любит тянуть время.

– Нет, – сказал Эвери, сдерживая дрожь. – Я и не думаю… Ну, а теперь вам с Мэри пора идти спать. Вы оба неважно выглядите. Сначала подежурю я, а потом немного Барбара.

– Будем дежурить вместе, – твердо сказала Барбара.

Мэри заспорила:

– Вы двое делали сегодня всю работу. Мы с Томом вполне можем…

– Это приказ, – улыбнулся Эвери. – Я командир экспедиции или нет?

– Нет, – сказал Том, – ты всего-навсего возомнивший о себе бойскаут. – Он повернулся к Мэри: – Идем, мой колобочек. Если мы не выполним то, что приказывает этот вонючий командир, не видать нам медалей за хорошее поведение.

Несмотря на протесты, Мэри явно почувствовала облегчение, когда Том увел ее в палатку.

Страхи Барбары, что события предыдущих дня и ночи лишат ее ребенка, которого она уже носила, теперь рассеялись. Ее желудок опять успокоился, и она начала чувствовать, что, несмотря на сильные потрясения, доносит его до нужного срока.

Барбара радовалась тому, что забеременела. Она знала теперь, как страстно хочет ребенка от Эвери. И еще, наверное, потому, что Мэри тоже беременна, она чувствовала, что это еще больше сблизит их всех четверых.

Пока она и Эвери дежурили, они развлекались тем, что придумывали разные детские имена. Если родится мальчик, Эвери хотел назвать его Джесон. Барбара возражала, что тогда другие дети (какие другие дети?) будут смеяться над ним. Лучше его назвать Эндрю. Но у Эвери когда-то учился Эндрю – ужасный мальчишка с перочинным ножиком и склонностью испытывать его на своих товарищах, – так что Эндрю был отвергнут.

Эта игра – восхитительная, бессмысленная игра – продолжалась несколько часов. Они перебрали все мыслимые имена для мальчиков и наконец остановились на имени «Доминик». Затем приступили к девичьим именам.

И тут случилось несчастье.

Из палатки, где спали Том и Мэри, послышались какие-то неясные звуки, но это не показалось им необычным. Вдруг раздался глубокий стон – нельзя было понять, кто стонал – Том или Мэри. Затем стон перешел в дикий пронзительный крик, и тогда они поняли, что это Мэри.

Крича, Том выпрыгнул из палатки:

– Ради Бога! – Он заикался. – Что-то происходит! С Мэри плохо!

Что-то действительно происходило с Мэри.

Барбара боялась выкидыша. Мэри нет. Но напряжение и тревоги последних двух дней легли на нее непосильным бременем. И ее тело по-своему пыталось облегчить это бремя. Какая страшная ирония судьбы, что именно Мэри должна была расплатиться за всех…

Они выгнали Тома из палатки – Эвери официально приказал ему дежурить, – пока они делали все, чтобы помочь Мэри. А могли они очень мало.

Ни Эвери, ни Барбара раньше никогда не присутствовали при родах – не говоря уже о выкидыше, – но, к счастью, Барбара получила кое-какие полезные познания, когда исполняла роль сиделки в воображаемой больнице, спроецированной на десять миллионов экранов в далеком конце Вселенной.

Схватки были резкими и сильными. И поэтому, к счастью, выкидыш оказался полным. Через двадцать минут Эвери держал в окровавленной руке жалкое, трогательное тельце пятимесячного младенца – похожего на печального крошечного Будду; обвивающая его пуповина была почти такой же толщины, как ручки и ножки. Ребенок целиком помещался на ладони Эвери. В другой руке Эвери держал плаценту, соединенную с ребенком нитью, которая пока еще была нитью жизни.

Казалось, этот крошечный человечек не умер, а просто спит. Но это была всего лишь бледная иллюзия, которая тут же рассеялась.

– Заверни его, – скомандовала Барбара твердым голосом. – Заверни его и вынеси.

Мэри билась в истерике. Барбара, как могла, старалась успокоить ее.

Эвери нашел какую-то ткань. Это, вероятно, была чья-то рубашка или сорочка. Он не знал, да это его и не заботило. Он спеленал ребенка осторожно, словно боялся ему повредить, словно он в любую минуту мог заплакать. Затем вышел из палатки.

Он собирался унести ребенка из лагеря, но Том не пустил его.

– Я хочу видеть моего ребенка.

Его голос звучал так же твердо, как у Барбары.

Эвери осторожно развернул маленький сверток, и в мерцающем свете костра они с Томом молча смотрели на сморщенное, но в то же время странно спокойное личико.

– Он был бы славным малым, – с трудом сказал Том. – Это мальчик?

– Прости, Том. Я не знаю. – Эвери чувствовал себя несчастным, видя горе Тома и Мэри. – Хочешь, чтобы я посмотрел?

– Нет, – сказал Том тем же твердым голосом. – Не тревожь его. Пусть теперь отдыхает. Ему туго пришлось. Ему нужно чуточку отдохнуть, верно?

Эвери старался сдержать слезы, что текли по его лицу. Он старался загнать их обратно в свои глаза. Но они не слушались.

Том и Эвери смотрели на трупик ребенка, который никогда не будет жить на свете, и их слезы капали на маленькое, странно мудрое личико. Их слезы смешивались: привет и благословение. Прощанье. Первое и последнее, что все-таки должен получить в этом мире человек.

– Мне лучше пойти к Мэри, – наконец сказал Том. – Теперь я нужен ей. Теперь я ей очень нужен.

И странно, но именно Том успокоил Эвери.

– Ричард, – спокойно сказал он. – Ты не должен ничего говорить. Я знаю. Он принадлежал всем нам. Так есть, и так будет. Что бы ни случилось, это принадлежит всем нам… Я останусь с Мэри. Все будет хорошо.

Он повернулся и пошел к палатке.

Эвери заботливо завернул ребенка. Он был еще теплый – и это тепло создавало мучительную иллюзию жизни.

ГЛАВА 25

Эвери похоронил младенца уже на рассвете. Барбара не отпустила его из лагеря ночью, и поэтому обломок крушения, который был ребёнком Тома и Мэри, немо и неподвижно лежал на земле под сверкающим звездным балдахином.

Остаток ночи никто не спал. Физически Мэри чувствовала себя лучше, чем кто-либо смел надеяться. Но горе, словно льдом, сковало ее. Она не плакала и казалась опустошенной. На сердце ее лежал камень, и никто, даже Том, не мог помочь ей освободиться от него. Конечно, этот камень не останется с ней навсегда, но до тех пор, пока боль не притупится, она будет носить его в себе.

Эвери покинул лагерь на рассвете, взяв с собой томагавк и, теперь уже холодный, маленький сверток несбывшихся надежд. Он не стал уходить далеко от лагеря. Он пошел к ручью, где они брали воду, и стал искать высокое дерево, которое легко можно было бы узнать. Он нашел такое дерево у самой кромки воды. Он почему-то подумал про себя: «Малышу это понравится. Здесь тень и журчание ручья… И ему не будет здесь одиноко, потому что мы будем приходить к нему каждый день».

Затем он положил сверток на землю и начал томагавком копать в мягкой земле маленькую могилу.

Наконец он выкопал достаточно глубокую яму. Он положил младенца – по-прежнему завернутого в рубашку Тома – в землю, которая уже была теплее, чем его тело.

Эвери не очень верил в Бога. Но было что-то, он чувствовал, было что-то, что он должен сказать. Говорить – совсем не то, что подумать, – даже если этого никто не слышит. Это что-то вроде обряда. Это должно звучать как реквием.

– Здесь, – произнес он твердым, но спокойным голосом, – я предал земле чужого мира часть того, что я люблю, часть Земли. Если бы этот ребенок остался в живых, этот мир был бы его родиной… Возможно, это первый представитель разумной расы, родившийся на этой планете… Но я даже не знаю, почему мы попали сюда с Земли или почему Бог – если это Бог – лишил этого ребенка права на жизнь… Но я знаю – тем, что мы похоронили здесь частицу нашей жизни, мы накрепко связаны с этим местом, которое уже не можем покинуть. Мы установили связь и владение, ибо здесь осталось нечто от двух людей, которые были счастливы вместе и теперь вместе должны страдать. Их мертворожденный ребенок уже удобрил почву земли, на которой мы до сих пор были чужими. Теперь это наше, ибо мы и эта земля теперь связаны чем-то тайным и глубоким… Я больше не могу ничего сказать, потому что я не знаю, можно ли сказать больше. Разве что… Во имя Тома, Мэри, Барбары и меня – Аминь.

Опечаленный и несколько удивленный своими собственными мыслями, Эвери принялся закапывать могилу. Затем он тщательно заровнял землю и направился в лагерь.

Пока он шел, нелепая арифметика занимала его. Первое: Том ранен; второе: Барбару похитили; и, наконец, третье: ребенок убит. Первое, второе, третье. Что же будет четвертым, пятым, шестым? Что еще? Первое: Том ранен; второе: Барбару похитили, и, наконец, третье: ребенок убит…

Ребенок убит. Это самое главное. И теперь это угрожает другому ребенку. Неужели и он тоже будет постоянно подвергаться опасности до или после рождения? И ему придется научиться жить в страхе, который он не в состоянии понять?

Ранним утром, шагая по хорошо знакомой дороге, Эвери нашел ответ на этот вопрос.

Завтрак прошел в угрюмом молчании. Мэри уже могла ходить, но она предпочла остаться в палатке – смотрела в пустоту, ничего не хотела, ничего не ела. Остальные, однако, проголодались. Они негодовали на этот голод, но все-таки ели. Каким-то образом – наверное, из-за неизвестных химических процессов, – горе обострило аппетит. Это смущало их, но, видимо, недостаточно сильно.

Эвери смотрел на Барбару, словно она была для него чужая. На некоторое время она должна стать для него чужой, потому что то, что он собирался сделать, он должен сделать один.

– Как ты думаешь, ты сможешь поднять этот камень? – без предисловия спросил он Тома, указывая на камни, разложенные вокруг лагеря на случай штурма.

Том удивленно поднял брови.

– Могу и поднять, и бросить. Другое плечо у меня в полном порядке.

– Давай посмотрим.

Том выбрал камень.

– Ну и что ты хочешь, чтобы я сделал – превратил его в кокосовый орех?

– Нет, просто брось как можно дальше.

Лагерь возвышался над берегом и поэтому Тому удалось метнуть камень на тридцать ярдов. Но это усилие, видимо, причинило ему боль.

Однако Эвери остался доволен. Он повернулся к Барбаре:

– А ты?

– Сейчас не время для игр, Ричард.

– Это не игра. Попробуй.

Барбара ухитрилась побить рекорд Тома на десять ярдов.

– Неплохо, – сказал Эвери. – Если Второй Лагерь атакуют, вы вдвоем сумеете удерживать его некоторое время – только не забывайте уворачиваться от дротиков.

– Совершенно лишне напоминать мне об этом, – сердито сказал Том. – К тому же у нас есть револьвер, и у нас есть ты. Так что, если они попытаются штурмовать лагерь, дорого бы я дал, чтобы взглянуть на это, – для них это будет форменное самоубийство.

– У вас не будет револьвера, и с вами не будет меня, – возразил Эвери. – Во всяком случае, несколько часов… И мне все равно, устроите вы избиение или только удержите форт.

Том понял.

– Мы сможем удержать форт, если надо… Но почему ты не хочешь немного подождать?..

– Ждать? Потому что я не считаю, что это такой уж замечательный выход, – отрезал Эвери.

Барбара не хотела ничего понимать.

– Ричард, ведь ты не уйдешь опять? Мы только что вернулись, и мяса у нас достаточно, и Мэри..

– С Мэри все будет в порядке, – сказал Том. – Не беспокойся, Барбара. До сих пор Ричард делал все правильно. И сейчас он знает, что делает.

Однако Барбара упорствовала:

– Милый, не можешь же ты…

– Совершить убийство? – спросил Эвери. – Раньше у меня и мысли об этом не было. Но я перестал быть цивилизованным человеком позавчера. Все мы хотели жить в мире. Однако дело обстоит так, что теперь мы должны жить в постоянном страхе. Если мы ничего не сделаем, то, что случилось с Томом, может повториться со мной. Да, пока мне везло, – но даже если со мной ничего не случится, этот страх… Ты носишь ребенка. Я не хочу рисковать, не хочу, чтобы с тобой получилось так, как с Мэри.

– Поддерживаю и одобряю, – веско сказал Том. – Между прочим, мне пришло в голову, что у них тоже может быть что-то вроде нашего револьвера.

– Тогда желаю вам удачи, – сердито ответил Эвери. – Я не герой, да и образ средневекового рыцаря меня не привлекает. Так что я не собираюсь затевать дуэль… Наверное, те, кто забросил нас сюда, рассчитывали на хорошую потасовку… Но черт с ним. Если уж я должен драться, то я буду драться с умом. Никакого геройства – только продуманное, полное истребление, которое принесет нам безопасность.

– Ну, парень, – нарочито легкомысленно сказал Том, – видно, не много пользы ты вынес из школы.

– Милый, – жалобно лепетала Барбара, – только вернись. Только вернись.

Эвери равнодушно поцеловал ее.

– Присматривайте за Мэри. И скажите ей, что я пошел на охоту. – Он горько рассмеялся.

С собой он взял револьвер и штук двенадцать патронов. И еще нож и томагавк. Барбара проводила его до деревьев, но он не поцеловал ее на прощанье. Только на секунду крепко прижал к себе. Он уже стал ненавистен и отвратителен самому себе, потому что грубая жажда мщения овладела его душой и разумом.

Он стремился отомстить и это ужасало его. Он шел, и револьвер в такт шагам постукивал его по ноге. Казалось револьвер имеет свою собственную волю, а он, Эвери, только следует за ним.

Теперь Эвери знал дорогу и шел быстро. Он предполагал, что достигнет вражеского лагеря, – как легко он стал думать о них, как о врагах! – меньше чем за два часа.

Но непредвиденные случайности мешали ему. Это не предвещало ничего хорошего. Дважды он спотыкался о выступающие корни деревьев и падал. Один раз он заметил небольшое стадо носороготипов, и ему пришлось сделать изрядный крюк, чтобы обойти их. Один носороготип не был помехой, но с пятью приходилось считаться.

Наконец он наткнулся на ручей, который снабжал водой золотых людей. Наткнулся почти в буквальном смысле слова, потому что свалился в него. Он подошел к ручью слишком близко, и мягкая почва обрушилась, так что он с плеском погрузился в воду футов на пять. Едва он встал на ноги, как мельком увидел напротив берега что-то длинное и услышал плеск. Он быстро выбрался на берег. «Крокодил», дремлющая плавучая смерть, смотрел неподвижным свирепым взглядом в испуганные глаза Эвери.

Эвери прошел еще около мили, как вдруг обнаружил, что потерял револьвер. Надеясь, что ему повезет, он вернулся к ручью по своему следу. «Крокодил» был еще в воде; но на другом берегу – то ли он не заметил этого раньше, то ли там этого не было – лежала часть туши какого-то животного.

Он удовольствовался тем, что обследовал кромку воды, но револьвера не нашел. Он попытался отогнать «крокодила», швыряя в него камнями, но животное ничуть не испугалось и, по-видимому, думало, что это игра.

Наконец он решил прекратить эти бесплодные поиски.

Револьвер потерян. Теперь у него только нож и томагавк. Самое разумное было бы вернуться во Второй Лагерь. Всего случившегося было достаточно, чтобы убедить любого здравомыслящего человека в том, что вряд ли дело, начавшееся так неудачно, может закончиться успешно. Но Эвери не был более здравомыслящим человеком. Он стал человеком, одержимым манией убийства.

Эвери проклинал «крокодила», проклинал револьвер, проклинал золотых людей – и продолжал идти. Через полчаса он достиг их лагеря.

Эвери осторожно приблизился к лагерю и некоторое время наблюдал за ним с безопасного расстояния – ему казалось, что он смотрел так около часа, хотя на самом деле прошло всего несколько минут. Он не заметил никаких признаков жизни – даже костра. Следовательно, в лагере никого не было.

Эвери подождал еще немного, чтобы окончательно увериться в этом. Наконец он уже не мог больше сдерживаться и решил рискнуть. Мостик был перекинут через ров, и Эвери, успокоившись, решительно перешел через него.

Он увидел хижину, к дверям которой бросил горящую вязанку хвороста. Вход ее обгорел, но сама она осталась цела. Эвери в замешательстве огляделся. И тут он услышал какой-то звук и понял, что лагерь не совсем пуст. Протяжный низкий стон доносился из неповрежденной хижины. Эвери на цыпочках подошел к двери хижины, замер и прислушался. Вскоре стон повторился снова. Он был такой низкий, что нельзя было с уверенностью сказать, кто это стонет, мужчина или женщина.

Эвери не мог больше оставаться в неизвестности. Ему уже стало казаться, что это его собственное воображение выкидывает такие штучки. И тогда, подняв томагавк и держа наготове нож, он стремительно прыгнул в дверной проем.

Он замер, кровь застыла у него в жилах.

Женщина, которая спасла ему жизнь, которая приняла на себя удар дротика, предназначавшийся ему, лежала на кровати. В руке она держала небольшой черный тусклый предмет, по форме напоминавший яйцо, к которому приделана рукоятка. Острый конец яйца был направлен на Эвери. Эвери почудилось в середине яйца какое-то мерцание. Но, может быть, это ему только показалось.

Живот Элетри был плотно забинтован, но кровь проступала через повязку.

Она и Эвери несколько секунд пристально смотрели друг на друга, затем она снова застонала. Она уже не была больше той сильной самоуверенной золотой женщиной. Теперь она стала бесформенной грудой плоти, измученной болью и одиночеством. Она умирала.

Эвери уже не думал ни о чем, кроме того, что она умирала. Он вспомнил, зачем он пришел сюда, и ему стало стыдно.

Он медленно опустил томагавк и убрал нож. Яйцеобразное устройство, которое она держала в руке, следовало за его движениями.