Текст книги "Смех мертвых (Сборник романов и рассказов в жанре ужасов, написанных известными фантастами)"

Автор книги: Эдмонд Мур Гамильтон

Соавторы: Генри Каттнер,Роберт Сильверберг,Джон Браннер,Джек Уильямсон,Сибари Куин,Кларк Смит,Бретрам Чандлер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 53 страниц)

– Кто это?

– Бах! Бах, Иоганн Себастьян Бах. Величайший из музыкантов, поэт в музыке от Бога! Я видел его однажды, всего один раз. – Глаза Швейцера блестели. – Я тогда еще был здесь новичком. Не прошло и двух недель, как я умер. Это было во дворце короля Фридриха – Фридриха Великого, вы его знаете? Нет? Короля Пруссии? Der alte Fritz?[36]36
  Старину Фрица? (нем.)


[Закрыть] Неважно. Неважно. Es macht nichts[37]37
  Неважно (нем.).


[Закрыть]. Вдруг появился человек, самый обыкновенный, вы никогда бы не выделили его в толпе. И начал играть на клавикордах, и он не сыграл еще трех тактов, как я сказал: «Это Бах, это, должно быть, настоящий Бах», – и я готов был упасть перед ним на колени, но постеснялся. Это был он. Я спросил себя: «Почему Бах в Аду?» Но потом я спросил себя, может быть, и вы спрашивали, я думаю, что и каждый задавал себе этот вопрос: «А почему я в Аду?» Я знаю, что неисповедимы пути Господни. Может быть, я послан сюда, чтобы помогать проклятым. Может быть, и Бах послан за тем же. Или, может быть, мы все прокляты; или никто не проклят. Es matcht night aus[38]38
  Они ни к чему не приводят (нем.)


[Закрыть], все эти рассуждения. Это ошибка или даже vielleicht[39]39
  Возможно (нем.).


[Закрыть] грех, воображать, что мы можем постичь Божий промысел. Мы здесь, у нас есть свое предназначение. Нам достаточно это знать.

– Когда-то я тоже так думал, – сказал Гильгамеш. – когда был царем У рука и наконец понял, что должен умереть и от этого не уйти. А в чем же тогда смысл жизни, спросил я себя? И я сказал себе: боги создали нас, чтобы мы выполняли свое предназначение, вот в чем смысл. И так я жил, и потом умер. – Лицо Гильгамеша потемнело. – Но здесь… здесь…

– Здесь мы тоже имеем свое предназначение.

– Может быть, у тебя и есть некая высшая цель, а мое предназначение – убивать время. Раньше у меня был друг, чтобы разделить эту ношу…

– Энкиду.

Гильгамеш сжал запястье доктора с неожиданной яростной силой:

– Ты знаешь Энкиду?

– Из эпоса, да. Эпос очень известен.

– Ах да, эпос. Но настоящий Энкиду…

– Я ничего о нем не знаю, nein[40]40
  Нет (нем.).


[Закрыть].

– Он моего роста, очень сильный, у него густая борода, лохматые волосы, а плечи даже шире моих. Мы везде странствовали вместе, но потом поссорились, и он разгневался на меня и сказал: «Никогда не попадайся у меня на пути». И еще: «Я больше не люблю тебя, Гильгамеш. Если мы снова встретимся, я убью тебя, Гильгамеш». И с тех пор я ничего не слышал о нем.

Швейцер повернулся и пристально посмотрел на Гильгамеша.

– Как это возможно? Весь мир знает о любви Энкиду к Гильгамешу.

Гильгамеш потребовал еще кувшин вина. Этот разговор разбудил в его душе боль, такую боль, по сравнению с которой боль от раны казалась ему не больше чем укус комара. И даже выпивка не могла заглушить ее, но он все равно собирался пить.

Сделав первый большой глоток, он мрачно объявил:

– Мы поссорились и наговорили друг другу горячих слов. Он больше не любит меня.

– Не может быть!

Гильгамеш пожал плечами и не ответил.

– Хочешь снова найти его? – спросил Швейцер.

– Ничего так не желаю, как этого.

– Ты знаешь, где он?

– Ад гораздо больше, чем мир. Энкиду может оказаться где угодно.

– Ты найдешь его.

– Если бы ты знал, как я искал его.

– Ты найдешь его, я знаю.

Гильгамеш покачал головой:

– Если Ад – это место мучений, то мое мучение в том, что я его никогда не найду. Или, если найду, он оттолкнет меня или поднимет на меня руку.

– Это не так, – сказал Швейцер. – Я думаю, что он тоскует по тебе так же, как ты по нему.

– Тогда почему он не придет ко мне?

– Это Ад, – мягко сказал Швейцер. – Ты должен пройти это испытание, мой друг. Но испытание не может длиться вечно. Даже в Аду. И несмотря на то, что ты в Аду, верь в Бога: скоро ты встретишь своего Энкиду um Himmls Wilier[41]41
  Волей небес (нем.).


[Закрыть]. – А потом, улыбнувшись, Швейцер добавил: – Император зовет тебя. Иди к нему. Думаю, он скажет тебе то, что ты желаешь услышать.

– Ты воин, не так ли? – спросил Пресвитер Иоанн.

– Был, – бесстрастно ответил Гильгамеш.

– Генералом, вождем?

– Это все позади, – объяснил Гильгамеш. – Сейчас у меня жизнь после жизни. Теперь у меня своя дорога. Я никому не собираюсь служить. В Аду слишком много военачальников.

– Мне сказали, что ты был вождем среди вождей. Мне сказали, что ты бился, как бог войны. Когда ты выходил в поле, целые народы бросали оружие и склонялись перед тобой.

Гильгамеш ждал, не говоря ни слова.

– Ты ведь скучаешь по славе битвы, Гильгамеш?

– Я?

– Что если я предложу тебе командовать моей армией?

– Зачем это тебе? Что я для тебя? И что твой народ для меня?

– В Аду мы принимаем то гражданство, какое захотим. Что ты скажешь, если я предложу тебе стать главнокомандующим?

– Я скажу, что ты совершаешь большую ошибку.

– У меня не обычная армия. Десять тысяч человек. Сильная поддержка с воздуха. Стратегическое атомное оружие. Самая лучшая артиллерия в Окраинах.

– Ты не понимаешь, – сказал Гильгамеш. – Война меня не интересует. Я ничего не знаю о современном оружии и ничего не хочу знать. Ты обратился не к тому человеку, Пресвитер Иоанн. Если тебе нужен полководец, пригласи Веллингтона. Пригласи Мальборо или Роммеля, или Тиглатпаласара.

– Или Энкиду?

Имя, которое Гильгамеш не ожидал услышать, поразило его, как таран. Когда прозвучало это имя, кровь бросилась в лицо Гильгамешу и все его тело конвульсивно вздрогнуло.

– Что ты знаешь об Энкиду?

Пресвитер Иоанн поднял холеную руку:

– Позволь я буду задавать вопросы, великий царь.

– Ты назвал имя Энкиду. Что ты знаешь о нем?

– Сначала давай обсудим другие дела, которые…

– Энкиду, – настойчиво повторил Гильгамеш. – Почему ты упомянул его имя?

– Я знаю, что он был твоим другом…

– Да.

– Очень хорошо, он твой друг и муж великой доблести и силы. В данный момент он при дворе великого врага моего царства, который, как я понимаю, готовится идти против меня войной.

– Что? – Гильгамеш уставился на императора. – Энкиду на службе у королевы Елизаветы?

– Я этого не говорил.

– Разве не королева Елизавета послала отряд, чтобы вторгнуться в твои владения?

Елюй-Даши засмеялся:

– Рэлей и его пятьсот недоумков? Эта экспедиция – абсурд. Я позабочусь о них позже. Я имел в виду другого врага. Скажи мне, ты знаешь Мао Цзэдуна?

– Все эти царьки из Новых Мертвецов… Так много имен…

– Китаец, император марксистской династии, жил намного позже меня. Хитрый, упрямый, несговорчивый, скорее всего, сумасшедший. Он правит Республикой Небесного Народа, которая находится к северу отсюда. По его словам, мы можем превратить Ад в Рай, коллективизировав его.

– Коллективизировав? – непонимающе переспросил Гильгамеш.

– Сделать крестьян царями, а царей крестьянами. Я и говорю: скорее всего, этот Мао Цзэдун ненормальный. Но у него толпы верных последователей, которые делают все, что он скажет. Он хочет завоевать все Окраины, начиная с моего царства, а потом подчинить весь Ад. Боюсь, что Елизавета в сговоре с ним, – эта чепуха насчет выхода из Ада только предлог, на самом деле Рэлей шпионит, выискивая мои слабые места, чтобы Елизавета потом могла продать информацию Мао.

– Но если этот Мао враг всех царей, почему Елизавета связалась с…

– Очевидно, они хотят использовать друг друга. Елизавета поможет Мао разгромить меня, Мао поможет Елизавете свергнуть ее отца. А что потом, кто знает? Но я собираюсь бороться.

– А что Энкиду? – спросил Гильгамеш. – Расскажи мне об Энкиду.

Пресвитер Иоанн развернул свиток компьютерной распечатки. Бегло пробежав его глазами, он нашел нужное место и прочел:

– Старый Мертвец, воин… Энкиду из Шумера… Шумеры, так назывался твой народ, да?…прибыл ко двору Мао Цзэдуна тогда-то… предполагаемая цель визита – охотничья экспедиция на Окраинах… вместе с американским шпионом, называющим себя для отвода глаз журналистом и охотником, неким Э. Хемингуэем… тайные встречи с Кублай Ханом, военным министром Республики Небесного Народа… теперь военный советник, готовит войска коммунистов к вторжению в Новый Каракитай… – Император поднял глаза. – Ну как, Гильгамеш, интересно?

– Чего ты хочешь?

– Этот человек твой друг. Ты знаешь его как самого себя. Защити нас от него, и я дам тебе все, что ты пожелаешь.

– Я желаю только любви Энкиду, – объявил Гильгамеш.

– Я преподнесу тебе Энкиду на серебряном блюде. Выступи за меня против войск Мао. Помоги мне предугадать, чему их научит Энкиду. Мы сотрем марксистских ублюдков с лица земли, захватим их генералов в плен, и Энкиду будет твой. Не могу гарантировать, что он захочет снова стать твоим другом, но он будет в твоей власти. Что ты скажешь, Гильгамеш? Что ты скажешь?

На серой пыльной равнине Ада от края до края выстроились легионы Пресвитера Иоанна. Желто-алые флаги развевались на ветру. В центре построения застыл клин конных лучников в кожаных доспехах; на каждом фланге расположилось по отряду тяжелой пехоты; императорская танковая дивизия медленно двигалась по пересеченной местности в авангарде. Фаланга трансатмосферных бронемашин обеспечивала защиту с воздуха.

Облако пыли вдали указывало на приближающуюся армию Республики Небесного Народа.

– Клянусь всеми демонами Стигии[42]42
  Стигия – страна, придуманная Говардом (очень похожа на Египет), в Хайборийскую эру – средоточие Зла.


[Закрыть], ты когда-нибудь видел такую дурацкую мешанину? – вскричал Роберт Говард. Они с Лавкрафтом могли все видеть с императорского командного поста, роскошной пагоды, защищенной от ударов врага силовым щитом. Гильгамеш тоже был там, рядом с Пресвитером Иоанном и высшими офицерами Каракитая. Император вглядывался в экраны мониторов, а один из его помощников вводил команды в компьютерный терминал. – Никакого смысла, – пробормотал Говард. – Всадники, танки, летающие бронемашины – и все это вместе. Неужели эти сукины дети так воюют?

Лавкрафт прижал палец к губам:

– Не кричи так, Боб. Ты хочешь, чтобы Пресвитер Иоанн тебя услышал? Помни, мы его гости. И посланники короля Генриха.

– Ну услышит так услышит. Ты только посмотри на этот бардак! Разве Пресвитер Иоанн не понимает, что этот большевик-китаец из двадцатого века будет атаковать его оружием двадцатого века? Что хорошего во всадниках, скажи мне, ради бога? Кавалерия против тяжелой артиллерии? Луки и стрелы против гаубиц? – Говард захохотал. – Может быть, у стрел ядерные боеголовки, и в этом его фокус?

– Мы знаем только, что они есть, – мягко ответил Лавкрафт.

– Ты знаешь, что этого не может быть. Я удивляюсь тебе, ты же всегда мыслил разумно. Знаю, все эти ядерные штучки изобрели уже после нас, но ты же разбираешься в теории. Критическая масса боеголовки и все такое. Нет, Филип, мы с тобой прекрасно знаем, что все это не сработает. И даже если сработает…

Лавкрафт раздраженно махнул рукой, чтобы тот замолчал. Он показал на главный монитор перед Пресвитером Джоном. На экране появилось румяное лицо плотного человека с густой седой бородой.

– Неужели это Хемингуэй? – спросил Лавкрафт.

– Кто?

– Эрнест Хемингуэй, писатель. «Прощай, оружие!», «И восходит солнце».

– Никогда не мог его понять, – сказал Говард. – Какой-то бред о кучке пьяных слабаков. Ты уверен, что это он?

– Каких слабаков, Боб? – непонимающе спросил Лавкрафт.

– Я прочитал только одну его книжку, об американцах в Европе, которые ходили на бой быков, напивались и отбивали друг у друга женщин, – вот и все, что я прочитал у мистера Хемингуэя. Скажу тебе, меня затошнило. А как написано! Какие-то короткие предложения… никакой магии, никакой поэзии…

– Давай поговорим об этом в другой раз, Боб.

– Никакого героизма… ни намека на высокую страсть, которая облагораживает и…

– Боб… пожалуйста…

– Сборище подлых, хилых, развратных…

– Не будь нелепым, Боб. Ты полностью извратил его философию жизни. Если бы ты удосужился прочесть «По ком звонит колокол»… – Лавкрафт сердито покачал головой. – Сейчас не время для литературных прений. Смотри… смотри туда. Один из помощников императора зовет нас. Что-то происходит.

Битва должна была вот-вот начаться. Елюй-Даши совещался с четырьмя советниками. Гильгамеш, раскрасневшийся, взволнованный, шагал туда-сюда перед компьютерами. Лицо Хемингуэя все еще было на экране, он тоже выглядел взволнованным.

Лавкрафт и Говард поспешно приблизились к императору. Тот повернулся к послам.

– Они предлагают переговоры, – сказал Пресвитер Иоанн. – Кублай Хан уже направляется на поле. Доктор Швейцер будет моим посредником. Они назначили Хемингуэя независимым наблюдателем – их независимым наблюдателем. Мне тоже нужен независимый наблюдатель. Вы вдвоем пойдете туда, как дипломаты с нейтральной стороны, и будете наблюдать за всем происходящим.

– Рады служить, – торжественно ответил Говард.

– А с какой целью, мой господин, будут проводиться переговоры? – спросил Лавкрафт.

Елюй-Даши жестом указал на экран.

– Хемингуэй выдвинул предложение. Если мы его примем, все может решиться одной только схваткой – Гильгамеш против Энкиду. Сохраним оружие, избавим Гробовщика от лишней работы. Но есть расхождения в некоторых деталях. – Он деликатно подавил зевок. – Возможно, все решится к полудню.

Это было странное сборище. Представителем вождя Мао Цзэдуна был полный, пышно одетый Кублай Хан, чьи темные хитрые глаза свидетельствовали о коварстве и силе. В прошлой жизни он управлял своим собственным государством, но здесь, очевидно, решил не брать на себя лишней ответственности. Рядом с ним был Хемингуэй, большой и грузный, с гулким голосом и простецкими, почти нахальными манерами. Мао также послал четырех низкорослых офицеров в одинаковых голубых мундирах с красными звездами на груди («партийные», шепнул кто-то) и, как ни странно, одного из Волосатых Людей, с нависшим лбом и почти без подбородка, древнейшего из человеческих созданий. На его мундире тоже красовалась эмблема коммунистов.

И еще один человек был с ними – массивный, широкогрудый, с мрачным лицом и яростно сверкающими глазами. Он стоял в стороне от остальных.

Гильгамеш с трудом мог заставить себя посмотреть на него. Он тоже стоял в стороне, вдыхая свежий ветер, который дул над полем боя. Он мечтал броситься к Энкиду, обхватить его руками, отмести одним ликующим объятием всю горечь, которая разделяла их…

Если бы это было так просто!

Голоса представителей Мао и пятерых посланников Пресвитера Иоанна – Швейцера, Лавкрафта, Говарда и двух офицеров из каракитаев – доносились до Гильгамеша сквозь завывания ветра.

Хемингуэй, казалось, говорил больше всех:

– Вы писатели, не так ли? Мистер Говард, мистер Лавкрафт? Сожалею, но не имел удовольствия познакомиться с вашими работами.

– Мы писали фэнтези, – сказал Лавкрафт. – Небылицы. Сказки.

– Да? Вы публиковались в «Аргози»? В «Пост»?

– Пять раз в «Аргози», вестерны, – сказал Говард. – В основном мы писали для «Сверхъестественных историй». А Лавкрафт несколько раз публиковался в «Удивительных историях».

– «Сверхъестественные истории»… – протянул Хемингуэй. – «Удивительные истории»… – Легкая тень отвращения промелькнула на его лице. – Не думаю, что мне известны эти журналы. Но вы ведь неплохо писали, да, джентльмены? Ну конечно. Я уверен в этом. Вы были неплохими писателями, иначе не попали бы в Ад. Об этом можно даже и не говорить. – Он засмеялся, весело потер ладони, и бесцеремонно обнял Говарда и Лавкрафта за плечи. Говард казался несколько смущенным, а Лавкрафт выглядел так, будто мечтал провалиться сквозь землю. – Ну что ж, джентльмены, – пробасил Хемингуэй, – что мы здесь делаем? У нас маленькое затруднение. Один герой хочет биться голыми руками, а другой хочет использовать – как же он это назвал? – пистолет с разрывными пулями. Вы должны больше знать об этом, чем я. Этот пистолет, наверное, похож на какой-нибудь лазер из «Удивительных историй», я правильно понимаю? Но мы этого допустить не можем. Безоружный против фантастического оружия будущего? Нужно, чтобы условия были равными, иначе не пойдет.

– Пусть он дерется со мной голыми руками, – сказал Гильгамеш издали. – Так мы дрались первый раз, на Большом Базаре, когда встретились в Уруке.

– Гильгамеш боится использовать новое оружие, – ответил Энкиду.

– Боюсь?

– Я принес ему прекрасное ружье двенадцатого калибра, подарок моему брату Гильгамешу. А он оттолкнул его, словно я принес ему ядовитую змею.

– Ложь! – зарычал Гильгамеш. – Я не боюсь! Я презираю его, потому что это оружие для трусов!

– Он боится всего нового, – сказал Энкиду. – Я никогда не думал, что Гильгамешу из Урука знаком страх, но он боится неизвестного. Он назвал меня трусом, потому что я хотел охотиться с ружьем. Но я думаю, что это он трус. И теперь он боится биться со мной незнакомым оружием. Он знает, что я его убью. Даже оказавшись в Аду, он боится смерти, понимаете? Смерть всегда была его самым большим страхом. Почему? Может быть, потому что это заденет его гордость? Думаю, что так. Он слишком горд, чтобы умереть, слишком горд, чтобы принять волю богов…

– Я задушу тебя голыми руками! – взвыл Гильгамеш.

– Дайте нам пистолеты, – сказал Энкиду, – посмотрим, осмелится ли он прикоснуться к этому оружию.

– Оружие трусов!

– Ты снова называешь меня трусом? Ты, Гильгамеш, который дрожит от страха…

– Джентльмены! Джентльмены!

– Ты боишься моей силы, Энкиду!

– А ты боишься моих знаний. Ты со своим старым мечом, со своим жалким луком…

– И это тот Энкиду, которого я любил, насмехается надо мной?…

– Ты первым начал, когда отшвырнул ружье, оттолкнул мой подарок, назвал меня трусом…

– Это оружие, я сказал, было трусливым. Не ты, Энкиду.

– Это одно и то же.

– Bitter, bitter[43]43
  Прошу вас, прошу вас (нем.).


[Закрыть], – встрял Швейцер. – Не стоит ссориться.

И снова заговорил Хемингуэй:

– Джентльмены, пожалуйста!

Они не обращали на него внимания.

– Я имел в виду…

– Ты сказал…

– Позор…

– Ты боишься…

– Трижды трус!

– Двадцать пять раз предатель!

– Лживый друг!

– Тщеславный хвастун!

– Джентльмены, прошу вас…

Но голос Хемингуэя, громкий и настойчивый, был заглушен яростным ревом, который вырвался из горла Гильгамеша. Страшный гнев сдавил ему грудь, горло, застлал кровавой пеленой глаза. Он больше не мог терпеть. Так же было и в первый раз, когда Энкиду пришел к нему с ружьем, а Гильгамеш вернул его, и они поссорились. Сперва они просто не соглашались друг с другом, потом спор перешел в жаркие дебаты, потом в ссору и, наконец, превратился в поток горьких обвинений. Друзья наговорили друг другу таких слов, каких никогда не говорили раньше, а ведь они были ближе чем братья.

Тогда дело не дошло до схватки. Энкиду просто ушел, заявив, что их дружба кончилась. Но теперь, услышав те же слова, распаленный ссорой Гильгамеш не мог больше сдерживаться. Охваченный яростью и отчаянием, он рванулся вперед.

Энкиду, сверкая глазами, был готов к битве.

Хемингуэй попытался встать между ними. Хотя он был высок и грузен, но выглядел ребенком рядом с Гильгамешем и Энкиду, и они отшвырнули его в сторону без малейшего усилия. С толчком, от которого, казалось, покачнулась земля, Гильгамеш столкнулся с Энкиду и сжал его обеими руками.

Энкиду засмеялся:

– Ты добился своего, царь Гильгамеш! Рукопашная!

– Это единственный способ битвы, который я признаю, – ответил Гильгамеш.

Наконец-то. Наконец-то. В этом мире не было борца, который мог бы потягаться с Гильгамешем из Урука. «Я уничтожу его, – подумал Гильгамеш, – как он уничтожил нашу дружбу. Я сломаю ему позвоночник. Я сокрушу его ребра».

Как когда-то много лет назад, они схватились, словно бешеные быки. Они смотрели друг другу в глаза, сжимая друг друга. Они хрипели; они рычали; они ревели. Гильгамеш выкрикивал вызов на бой на языке Урука и на всех тех, которые знал; и Энкиду набросился на него, рыча на зверином языке, на котором говорил, когда был дикарем, – дикое рычание льва равнин.

Гильгамеш страстно желал убить Энкиду. Он любил этого человека сильнее, чем саму жизнь, а теперь он молился, чтобы боги помогли ему сломать спину Энкиду. Древний воин хотел услышать треск ломающегося позвоночника, согнуть его тело, отбросить прочь, как изношенный плащ. Так сильна была его любовь, что превратилась в ненависть. «Я снова пошлю его к Гробовщику, – подумал Гильгамеш. – Я вышвырну его из Ада».

Но хотя Гильгамеш боролся так, как никогда до этого не боролся, ему не удалось даже сдвинуть Энкиду с места. У него на лбу вздулись вены; швы, стягивающие рану, разошлись, и кровь заструилась по руке; и все же он старался бросить Энкиду на землю, а Энкиду держался, не уступал. Он был равен ему по силе и не сдавался. И они стояли, сцепившись, очень долго, сжав друг друга в нерушимом объятии.

Наконец Энкиду сказал, как и много лет назад:

– Ах, Гильгамеш! Такого, как ты, больше нет в мире! Слава матери, родившей тебя!

Как будто рухнула плотина, и потоки живительной воды хлынули на иссохшие поля Двуречья.

И в этот момент облегчения и утешения Гильгамеш произнес слова, которые уже произносил прежде:

– Есть только один человек, который похож на меня. Только один.

– Нет, ведь Энлиль дал тебе царство.

– Но ты мой брат, – сказал Гильгамеш, и они рассмеялись, и отступили друг от друга, словно виделись впервые, и рассмеялись снова.

– Какая же глупость эта наша ссора! – воскликнул Энкиду.

– Действительно, какая глупость, брат.

– И в самом деле, зачем тебе нужны эти ружья и пистолеты?

– Мне-то что, если ты будешь забавляться этими игрушками!

– Да, конечно, брат.

– Ну да!

Гильгамеш огляделся. Все смотрели на них, открыв рот, – четверо партийных, Лавкрафт, Говард, Волосатый Человек, Кублай Хан, Хемингуэй, – все остолбенели от удивления. Только Швейцер сиял. Доктор подошел к друзьям и тихо сказал:

– Вы не ранили друг друга? Gut! Gut![44]44
  Хорошо. Хорошо (нем.).


[Закрыть] Теперь уходите вместе. Сейчас же. Какое вам дело до Пресвитера Иоанна или до Мао и их междоусобиц? Это не ваша забота. Уходите из этих мест.

Энкиду ухмыльнулся:

– Что скажешь, брат? Мы снова будем охотиться вместе?

– Мы пройдем до конца Окраин и обратно. Вместе, ты и я.

– И мы будем охотиться с нашими луками и копьями?

Гильгамеш пожал плечами:

– Если хочешь, можешь стрелять из пистолета с разрывными пулями. Хоть атомную бомбу с собой бери. Ах, Энкиду, Энкиду…

– Гильгамеш!

– Идите, – прошептал Швейцер. – Сейчас же. Покиньте это место и не оглядывайтесь. Auf Wiedersehen! Guckliche Reise! Gotten Name[45]45
  До свидания! Счастливого пути! Во имя Бога (нем.).


[Закрыть], идите!

Глядя, как они уходят, как с трудом идут сквозь ревущий ветер Окраин, Роберт Говард почувствовал внезапную острую боль сожаления и утраты. Как они были красивы, эти два героя, эти два гиганта, схватившиеся в рукопашном бою. И этот волшебный момент, когда до них дошла вся глупость и ненужность их ссоры, когда враги стали снова братьями…

А теперь они ушли, а он стоит здесь среди этих чужих незнакомых людей…

Он хотел стать Гильгамешу братом, или может быть – он едва сознавал это – больше чем братом. Но этого никогда не могло быть, никогда. И, осознав, что это невозможно, что этот человек, который был так похож на Конана, потерян для него навсегда, Говард почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза.

– Боб? – спросил Лавкрафт. – С тобой все в порядке?

«Черт возьми, – подумал Говард, – настоящий мужчина не должен плакать. Особенно перед другими мужчинами».

Он отвернулся, чтобы Лавкрафт не мог видеть его лица.

«Черт с ним!», – снова подумал он. И не стал больше сдерживать слезы.