Текст книги "В шесть тридцать по токийскому времени"

Автор книги: Эд. Арбенов

Соавторы: Моисей Писманик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

– Хорошо… Только я сначала все-таки поставлю чайник…

Дерибас: «Для нас он остается Академиком!»

– Терентий Дмитриевич, дело оказалось сложнее и опаснее, чем мы предполагали.

– Ну-ну, не пугай… И сам не пугайся! Садись-ка, Семен, и выкладывай по порядку… Прежде всего, как чувствует себя Поярков?

– В норме.

– Да ты не по-казенному, а так, по-человечески. Понравился он тебе?

Западный, прежде чем ответить, посоветовался мысленно с самим собой, прикинул что-то, потом сказал:

– Пожалуй, да.

– Не совсем, значит… Ты ведь знаток человеческих душ, психолог.

– Понравился. Крепкий мужик и острый.

– Ишь ты, острый! Это что-то новое и непонятное.

Западный пояснил:

– Голыми руками его не возьмешь, порежешься.

– Сам-то себя не порежет?

– Он для этого слишком умен и прозорлив.

Дерибас почесал непышную бородку свою и улыбнулся. Он был благодушно настроен. Во всяком случае, так казалось.

– Аттестация, брат, на пять с плюсом. Как говорится, на золотую медаль тянет. Давно я не слышал от тебя таких оценок. Подобрел, Семен.

Легкая тень смущения пробежала по лицу Западного.

– Да нет, в самом деле – в норме.

– И не сдал? Двенадцать лет ведь прошло. Срок немалый, парнем уехал отсюда.

– Сопоставить не могу, не видел тогда.

– Я тоже не видел, фотографию только. Казак, что еще скажешь?

– Думаю, не изменился.

– Вот как! Бывают же счастливые люди – время их не берет.

– Вы, Терентий Дмитриевич, тоже к ним относитесь.

– Ну-ну, обо мне помалкивай. Я, брат, уже туда поглядываю. Да не обо мне разговор… Как он отнесся к оружию?

– Обычно… Вот, Терентий Дмитриевич! – Западный извлек из кармана пистолет и протянул его Дерибасу.

– Неужели в руки не взял?

– Нет.

– Выдержка или равнодушие?

– Выдержка.

– Ты смотри! Придется, пожалуй, присоединиться к твоей оценке. Пять!

– Вы предлагали пять с плюсом.

– Ах, да!

Глаза Дерибаса, посаженные глубоко и потому казавшиеся темными, сощурились. Решая что-то, он всегда чуть-чуть прикрывал веки, будто заслонялся от окружающего.

– Говоришь, трудное дело оказалось?

– Трудное, Терентий Дмитриевич. Японцы хотят проникнуть в штаб ОКДВА. Такая задача поставлена перед Поярковым.

– Именно перед ним?

– Нет, через него. Он должен приобрести корреспондента из числа руководящих работников штаба. Цена баснословная…

– Баснословная?

– Десять тысяч золотом.

– Серьезно, выходит.

– Весьма. И это только аванс.

– Деньги с Академиком?

– Три тысячи… Остальные по первому требованию.

– Да, весьма серьезно. Приспичило, значит, квантунцам.

– Академик считает, что интерес проявлен выше. Самим генштабом. Это вытекает из общих планов японского командования. Вы помните последние донесения из Токио и Харбина? Тенденция откровенная. Все перекладывается на разведку.

– Ну, это заметно и по нарушениям границы. Густо пошли господа… Академику дали кого-нибудь в помощь? Он, надо полагать, резидентом определен…

– Резидентом. И пока с одной лишь задачей – добыть корреспондента.

– Иначе говоря, целенаправленная и очень конкретная акция. Его ограничили сроками?

– По этапам. Первый – две недели: связь с родственниками и их согласие оказать услугу.

– Здесь – несложно. Я думаю, первый этап пройдет без препятствий. Как считаешь, Семен?

– Если второй – выход на корреспондента – допустим, тогда дадим добро Академику, пусть сигналит в Сахалян.

– Нет, Семен, связывать этапы пока не надо и тем более ставить первый и второй в зависимость. Мы должны сохранить возможность оборвать цепочку в любое время и в любом месте. Связались с родственниками – хорошо. Радуйтесь, господа! Дальше – тупик. Нет выхода на корреспондента. Мало ли причин: не нашли подходящей кандидатуры. Или нашли, так человек в отъезде, болен, в конце концов, не соглашается работать на японскую разведку…

Западный оживился. Положил руки на стол, стал перебирать пальцами. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, с азартом каким-то.

– Ты что забарабанил? Или уже в бой собрался?

– А что?! Ведь второй этап тоже наш. Выпускаем Академика на тропу, пусть идет!

Дерибас колючим взглядом своим уставился на Западного. Колол, но не больно, будто понарошку, играючи вроде, и даже смешинка какая-то была в глазах подзадоривающая.

– Пусть идет!

Оба они загорелись. Мысленно пока, но все же представили себя в деле, и азарт стал захватывать их.

– Два этапа – целая цепочка, – развивал свой план Западный. – И довольно длинная. За нее уцепятся военные миссии, второй отдел и командование Квантунской армии…

– Месяца на два работы, – прикинул Дерибас. – И нам, и японцам.

– Только на два? – разочаровался Западный. – Почему на два?

– Да потому, что дальше дороги нет. У нас с тобой нет, Семен. В чужой огород залезаем.

Западный непонимающе уставился на Дерибаса:

– Остановка, значит?

– Может, остановка, а может, и конец. Академик отсигналит в Сахалян или в тот же Харбин: вербовка не состоялась, корреспондент отказался или еще что-нибудь в этом роде.

Западный перестал стучать пальцами по столу. Тишина воцарилась в кабинете: Необычная и смущенная какая-то, вроде бы явившаяся без спросу.

– Отбой! – усмехнулся Дерибас. – Повоевали – и хватит…

– Да, мир, Терентий Дмитриевич. Я думаю, и в атаку идти не надо.

– Это почему же?

– Мелочь. Игра свеч не стоит. Пощекочем мы японцев, поводим по закоулкам и вернемся туда, откуда начали.

– Не мелочь, Семен, и игра свеч стоит. Японцы потеряют два месяца, а то и три, бросят на ветер золото… Ну не все десять тысяч, но все же солидную сумму. Раскроют кой-кого из агентов в Благовещенске и Хабаровске…

– Согласен, но все-таки мелочь. Притом потери будут не только у японцев. Мы лишимся Академика. Они уберут его, едва почуют провал операции. Им не нужен в Благовещенске человек, знающий планы японской разведки.

– Могут отозвать просто…

– Это слишком гуманный вариант. В какой-то степени их резидент себя разоблачит здесь. Вербовка корреспондента, даже неудавшаяся, связана с раскрытием тайны. Резидент должен представиться как-то, выложить карты. Так сказать, сбросить плащ. А без плаща можно находиться лишь в обществе своих. Отказавшийся от сделки корреспондент – уже не свой. Он потенциальный враг…

– Пугаешь опять?

– Что вы, Терентий Дмитриевич! Рисую перспективу.

– Мрачноватая перспектива-то…

– Больше унылая.

– Хитер ты, Семен. Унылыми картинами своими хочешь расстроить меня, вывести из равновесия. Задену, мол, самолюбие старика, подпалю бородатого, сгоряча-то он и ринется в омут. А?!

Говорил Дерибас строго, отчитывая вроде своего заместителя, а глаза посмеивались озорно. По глазам судить надо было о чувствах Терентия Дмитриевича. Но не умел это делать Западный. Слушал только.

– В омут? Для чего? Это японцы собираются кинуться в омут. И надо помочь им это сделать.

– Хочешь все-таки продать корреспондента?

– Продать, Терентий Дмитриевич.

– Ох, Семен, Семен… Не дают тебе покоя десять тысяч. Ты что же, за золото липу хочешь подсунуть японцам?

– Зачем же липу! И мысли такой не было. Настоящего корреспондента.

– А где он у тебя? Где? Думаешь посадить за стол Яковенко или Санина и заставить их сочинять реляции по ОКДВА. Да Итагаки в два счета разгадает обман и тогда уж наверняка уберет Пояркова. Такое не прощают.

– Повторяю, не липового, а настоящего корреспондента, – сказал Западный, давя на слово «настоящий».

– Так ты в штаб метишь?

– Да.

Дерибас огорченно покачал головой:

– Ну и хитер! Умыкнул идею. Что с тобой делать, Семен, не знаю… – Опять смеялись глаза Дерибаса, опять лукавые искорки вспыхивали в узких прорезях.

– Могу подсказать! Дать своему заместителю распоряжение подготовить приказ о начале контроперации.

– Торопишься больно… Ведь сказал уже: в чужой огород лезем. В других масштабах пойдет измерение. И решать вопрос; быть или не быть этому корреспонденту, придется не нам с тобой. Наше дело доказать, что он нужен. Только доказать!

– Докажем.

– Постараемся, – поправил своего заместителя Дерибас. – Ты вот что, Семен, подготовь доклад и проект приказа. Проект приказа о проведении контроперации… Название потом. Все потом.

– Ясно, Терентий Дмитриевич…, Поярков войдет в операцию под японским именем?

– А как нарекли его в Харбине?

– Сунгариец.

– Сунгариец… – Дерибас поморщился. – Для нас он остается Академиком! И береги его, Семен! По нему японцы будут судить о состоянии погоды на нашем берегу…

Ночной звонок Комуцубары

22 августа в 3 часа ночи полковник Комуцубара получил первое донесение из Благовещенска. Оно было очень коротким и оторвало полковника от отдыха всего лишь на несколько минут:

«Был у родственников. Все живы и здоровы. Обещали помочь в розыске брата. Он в Хабаровске. Работает на прежнем месте.

Сунгариец».

Комуцубара приказал дежурному тотчас связать его по телефону с Харбином, с Доихарой Кендзи. Пока тот звонками будоражил линию, полковник накинул на себя китель и спустился вниз. Лестница в двадцать ступенек помогла ему собраться с мыслями и подготовить рапорт. Он хотел очень четко и очень торжественно преподнести Доихаре приятную новость. Там, в Харбине, ждут, с нетерпением ждут донесения из Благовещенска. И именно такого.

Ответ в трубке его разочаровал. Да что там разочаровал. Огорчил. Не было в миссии Доихары. Не было дома. И даже в самом Харбине. Он срочно вылетел в Токио. По интересующему полковника делу следует обратиться во второй отдел штаба.

Докладывать сразу расхотелось…

Полковник долго вертел в руках трубку, раздумывая, как поступить. Его, конечно, соединят с заместителем начальника отдела, с этим завистником и интриганом Янагитой Гендзо. Давним конкурентом Комуцубары. Если бы добраться до самого Исимото. Но Исимото не занимается непосредственно левым берегом, и этой операцией тем более. Он удивится неосведомленности полковника и переадресует Комуцубару проклятому Янагите. Еще сделает выговор.

Остается Янагита. Один Янагита. Не докладывать же прямо в Токио!

И полковник попросил дежурного соединить его с заместителем начальника разведки Квантунской армии. Возможно, он еще в штабе. Всем известно, что Янагита работает ночами.

– Полковник полчаса назад уехал домой, – ответили с другого конца провода.

«Спит, – отметил не без удовольствия Комуцубара. – Очень хорошо!»

– Соедините с квартирой!

– Полковник просил не беспокоить его до семи утра.

– Иногда надо беспокоить и до семи утра. И не только полковника. Соедините немедленно!

– Слушаюсь!

Янагита откликнулся сразу. Он или не спал еще, или проснулся при первом звонке.

– Да!

– Говорит полковник Комуцубара. По схеме В-77 поступило сообщение.

– Давайте!

Комуцубара начал читать текст и услышал в трубке напряженное, жадное дыхание Янагиты, даже почувствовал, кажется, как оно горячо.

– Подпись? – спросил Янагита, когда Комуцубара кончил читать.

– Сунгариец.

– Его рука?

– Да.

– Сейчас же отправьте секретным пакетом в Харбин. Все последующие сообщения передавать немедленно.

Им нужен большой Корреспондент? Пусть он будет!

В начале октября, а точнее, третьего числа, в одиннадцать утра, командующий Особой Краснознаменной Дальневосточной армией Василий Константинович Блюхер принял Дерибаса.

– Никого не пускать до двенадцати! – предупредил командарм своего адъютанта. – Нам хватит часа, Терентий Дмитриевич?

– Вполне.

Через час полномочный представитель ОГПУ простился с Блюхером и вернулся к себе. А еще через двадцать минут уже у себя в кабинете, он подписал секретный приказ о начале контроперации под кодовым названием «Бусидо-мираж». Внизу, перед подписью Дерибаса, стояла фраза: «Санкционирована Объединенным Государственным Политическим Управлением СССР».

– Вот что, Семен, – сказал Дерибас, после того как все формальности были соблюдены и приказ с планом проведения контроперации спрятан в сейф, – надо форсировать второй этап. Академик должен выйти на Корреспондента…

– Командировка в Хабаровск?

– С вечерним поездом. Описание места встречи, приметы Корреспондента подготовить сейчас же. Диалог составите вместе с Академиком по возвращении из Хабаровска.

– Родственник поедет?

Дерибас мысленно проследил за Академиком, чужим, придирчивым взглядом оценил все и сказал:

– А где живет этот родственник?

– По легенде – в Хабаровске.

– И адрес известен?

– Старый адрес. Его, кажется, проверяли китайцы – так полагает Академик. Сомнений, во всяком случае, не выражали.

– А японцы?

– Неизвестно.

– Теперь проверят. Что за люди эти родственники?

– Бывший работник таможни. Семья из шести человек, старший сын женат, двое детей…

– Кто близок к Корреспонденту?

– Старик. Он из бывших офицеров, добровольно перешедших на сторону Советской власти.

– По версии?

– На самом деле.

– Сын может встретить Академика?

– Они не знакомы.

– Дайте фотографию Академика, назовите приметы, установите пароль.

– Может быть, лучше явиться прямо домой? У них особнячок, тихое место…

– Нет, пусть встретят. И повеселее, как желанного гостя.

– Предполагаете слежку?

– Надеюсь… Если откровенно, то даже хочу, чтобы проследили.

– Это осложнит нашу операцию, Терентий Дмитриевич.

– Облегчит.

С недоумением Западный посмотрел на Дерибаса, потом, поняв что-то, улыбнулся:

– В некотором смысле облегчит… Значит, начинаем?

– Начинаем, Семен. Ни пуха ни пера!

Еще через час от рыбацкого причала отошла плоскодонка. Тихо отошла, никем не примеченная, как отходят лодки, которым плыть некуда: покружат у берега или, обогнув косу, в безветрии замрут у лески с поплавком, как на якоре. И сидел в лодке один лишь человек, похожий на рыбака – широкополая панама, плащ из брезента, на корме притороченная к сиденью удочка. Греб не торопясь, плавно кладя весла на воду и так же плавно, без плеска и брызг, поднимая. Плыл вниз по Амуру, не отдаляясь особенно от берега и не выходя на стремнину, останавливаясь то и дело, словно раздумывая, плыть ли дальше или свернуть за утес и стать там.

Как ни ленился рыбак, как ни губил попусту время, а шла лодка. Весла и волна относили ее от причала, и город таял постепенно вдали, а потом и вовсе исчез, заслоненный высокими выступами берега.

Рыболов положил весла, размотал леску и закинул удочку. Вода была по-осеннему теплая, хотя над рекой и летел знобкий ветер и рябил гладь. Не водилась тут рыба, а если и водилась, то не выходила в такое время, при полном солнце, на плес, держалась у берега, в тишине и полумраке заводей.

А человек ловил рыбу. Ждал ее терпеливо. И все поглядывал в сторону города, прислушивался настороженно к тишине.

Где-то за полдень, далеко за полдень – время идет и идет – послышался вверху рокот мотора. Со стороны причала, теперь уже невидимого, шла моторка или катер. Должно быть, катер, потому что голос мотора был низким, басовитым. Минут через десять или пятнадцать показался из-за выступа и сам катер. Он глубоко сидел в воде и тупым носом деловито рыл волну.

Рыболов свернул удочку, взял весла и стал грести к берегу. Был он, однако, далеко и уйти сразу с фарватера, которым шел катер, не мог. А может, и не собирался уходить. По косой направлял свою плоскодонку, и берег не приближался. Катер целился прямо в борт лодки. Или так лишь казалось. Не ударил ее. Не задел даже. Мотор сбавил обороты и почти у самой плоскодонки стих совсем.

– Эй там, на лодке! – крикнули с катера. – Откуда гребешь?

– От причала!

– Понятно, что от причала, да от какого?

– От своего.

– Да ты остряк, как видно. Ну давай, клади весла!

Рыболов послушно сложил весла и посмотрел из-под широких полей своей шляпы на человека, свесившегося через борт катера. Тот был во флотской форме со знаком инспектора судоходного надзора.

– Нашел, где ловить рыбу… Поднимайся на борт!

Катер подрулил к самой плоскодонке и ткнулся в нее носом. Лодка заметалась, заюлила у борта катера. Рыболов изловчился и бросил цепь человеку в форме. Тот поймал ее и подтянул плоскодонку.

– Руку давай!

Рыболов влез на борт, отряхнулся, сказал заботливо:

– Лодку не упустите. Мне вернуть ее надо, под залог брал.

– Ладно, ладно… Лезь в каюту!

В каюте на дощатой скамье, служившей когда надо и койкой, сидел Западный и листал журнал – старый потрепанный «Огонек».

– А, Борис Владимирович! Нашлись! А мы уже хотели тревогу поднимать. Десять километров отмахали – никого. Лодка небось худа?

– Добрый день! Лодка ничего, весла дрянь. Да и моряк я никудышный. Унесло бог знает куда, к самому Хабаровску почти…

– Поторопились, – засмеялся Западный. – До отхода хабаровского поезда еще есть время. – Он полез в карман и извлек оттуда железнодорожный билет. – В двадцать три десять. Вагон шесть, место…

– Погодите, при чем тут хабаровский поезд? – удивился Поярков. На плоскодонке по Амуру путешествовал именно он и сейчас снимал с себя рыбацкий наряд, так хорошо сидевший на нем.

– Командировка, Борис Владимирович! Надо выполнять задание хозяев, они зря деньги платить не будут.

Поярков торопливо закрыл дверь в каюту.

– Не беспокойтесь! – поднял руку Западный. – Это наш катер… Устраивайтесь поудобнее. Впереди уйма дел. Пока возьмите билет и спрячьте. Ваша полка нижняя. На верхней никого не будет. Из наших – никого. Место сохранят до отхода поезда. В последние десять минут его отдадут, если окажется очень настойчивый пассажир. В Хабаровске вас встретит сын Хлымова. Вы его никогда не видели, он вас – тоже… Приметы: среднего роста, широкоплеч, шатен, светло-коричневая фуражка, такой же китель. В руках черный портфель с медными застежками. Из портфеля торчит газета «Известия».

– Сколько лет этому сыну?

– Двадцать восемь.

– Тогда, в двадцать первом, ему было всего пятнадцать. Мальчишка!

– Возраст достаточный для того, чтобы запомнить дядю Борю.

– Если была возможность…

– Такая возможность существовала, судя по вашей биографии. Он любил вас и постоянно спрашивал отца, когда дядя Боря вернется. Наконец такой момент наступил.

– Объятия и поцелуи?

– Почти. Во всяком случае, оба рады. Особенно дядя Боря.

– Я человек несентиментальный, вы же знаете.

– В меру возможностей, Борис Владимирович. Переигрывать, конечно, не надо. Зрителей не будет, так я думаю.

– А если?

– Тем более… Естественное проявление радости. Сын отвезет вас домой, к отцу. Остальное возлагается на старика. Старик представит дядю Борю Корреспонденту.

– Решено, значит?

– Решено.

– Наконец-то…

Прозвучало это не совсем бодро, и Западный поднял на Пояркова удивленные глаза:

– Недовольны?

– Недоволен?! Какое тут может быть недовольство? Поражен.

– Не верили?

– Пожалуй. Мне казалось, что Корреспондента погасят. Сразу же. Опасная это затея.

– Для вас?

– И для меня тоже. Помните, когда в первый раз вы услышали о плане японцев, то задумались. Чертовски сложная комбинация. Пустяки второму отделу генштаба не нужны, а серьезное нас не устроит. В серьезном должна быть доля правды.

– Взвесили все, Борис Владимирович. Опасность тоже учли. Сахалян торопит вас?

– Открыто – нет. Но дважды интересовались здоровьем, спрашивали, не нужно ли чего.

– Намеки, все понятно. Можно дать третью информацию о предстоящей встрече с Корреспондентом.

– Сегодня?

– Время определите сами, но с таким расчетом, чтобы сообщение приняли до вашего отъезда в Хабаровск.

– Я не знаю, когда очищают «почтовый ящик». Раз в неделю, наверное.

Западный отрицательно покачал головой:

– Ежедневно.

– Ночью?

– Утром, с шести до восьми, перед открытием рынка, и вечером, во время уборки…

«Какой-то подметала, – подумал Поярков. – Кто еще убирает рынок?» Улыбнулся своей мысли и сказал:

– Тогда сегодня, до закрытия рынка. Интересно, кто же лазит в ящик?

– Вам лучше не знать его. Человек он осторожный, подозрительный и с очень цепким взглядом. Ваш интерес сразу отметит и донесет шефу о неестественном интересе Сунгарийца.

Поярков разочарованно вздохнул:

– Жаль, японцы строят свою тактику на неожиданностях, и мне хотелось бы еще раз убедиться в этом.

– Не убедитесь! Появление рыночного почтаря не было для нас неожиданностью. Он – здешний и давно на примете…

– Вот как! Ну что ж, принципа, возможно, нет, или им не всегда руководствуются.

На катере включили мотор. Как-то вдруг. Поярков с немым вопросом глянул на Западного: как тот дал сигнал мотористу? И когда, главное? Не выходил из каюты, не разговаривал с обслугой. Западный понял вопрос и лукаво подмигнул Пояркову: секрет, мол.

Катер двинулся сначала вниз по реке, держась левого берега, а потом стал разворачиваться. Вода бурлила за винтом, и катер вздрагивал весь, принимая на себя волну и силясь одолеть течение.

– Посудину-то мою не бросили? – обеспокоенно спросил Поярков.

– Куда же ее бросить? – усмехнулся Западный. – Мы посадим вас в нее. Вернетесь, как и отплыли, рыболовом. Только без рыбы. Надо бы вам парочку карасей положить в сетку, да не припасли.

– Бог с ними, с карасями. Не до них.

– Вам не до них, а японцам как раз к столу!

– Неужели и тут следят?

– Точно неизвестно, но почему бы не проконтролировать своего резидента.

– Сколько же их тут?

– С помощью Сунгарийца подсчитаем. Всплывать начинают, приманка больно аппетитная. А то все глубины держались…

– Выходит, я снова окружен частоколом дозорных?

– Ну, не частоколом, а так, отдельными столбиками. Срубить их нетрудно, но надо ли рубить? Контроль заставляет нас быть осторожными и изобретательными в проведении контроперации. Нам должны верить. Неожиданности, к которым прибегают японцы, здесь не подходят. Неожиданности настораживают и в конечном счете разочаровывают. А наша задача – увлечь японцев как можно дальше по той тропе, что они сами наметили. Тропа трудная, даже опасная, я бы сказал. После каждого шага им приходится оглядываться, проверять себя и своих агентов. Бдительность обострена до крайности…

– Но при таком контроле мое существование осложняется.

– Оно станет еще сложнее, Борис Владимирович. Вам надо поступить на службу. Без дела человек находится как бы в пустоте, а это неестественно для человека вашего возраста…

– Я понимаю.

– Дальгосторгу требуется разъездной агент. Очень удобная должность, постоянные выезды и в том числе за кордон. Японцам просто повезло!

– Справлюсь ли? Двенадцать лет на той стороне…

– Справитесь. Должны справиться.

– Меня примут в этот Дальгосторг?

Западный как-то загадочно улыбнулся:

– Вас там ждут.

Поярков потер виски. Старательно потер, даже покраснела кожа под бровями.

– Больно много неожиданностей. И все разом.

– Это ничего. Разом и переварите. Потом ясней все станет…

Донесение чрезвычайной важности

Сахалян. 5.17 утра

Комуцубара:

– Господин полковник, вы приказали докладывать в любое время. Три минуты назад получил донесение из Благовещенска по схеме В-77. Считаю его чрезвычайно важным. Передаю:

«Нашел брата. Женат, живет там же, занимает хорошую должность. Согласен делить наследство отца, но требует большую долю, то, что я предложил, его не устраивает. Что делать? Хорошо бы посоветоваться с друзьями отца, да как их найти?

Сунгариец».

– Прошу доложить начальнику штаба Квантунской армии и выше по инстанции.

Шесть тридцать по токийскому времени.

Минута, после которой уже ничего нельзя было изменить

За ним следили. С того дня, как он появился в Благовещенске, чьи-то внимательные глаза, и, наверное, не одна пара, держали его под постоянным прицелом. До разговора с Западным ему не приходила в голову мысль о возможном контроле со стороны японцев – зачем это? Он ведь на левом берегу, у себя дома. Намек Западного насторожил Пояркова. Уже на причале, после возвращения с рыбалки, он как-то иначе глянул на окружавших его людей и сразу выхватил из группы слонявшихся по берегу рыбаков и торговцев дарами Амура парня в ватнике. Он крутился около лодок и время от времени поворачивал голову в сторону вылезшего на берег рыболова. Парень сразу определил, что рыболов пуст и что его путешествие по Амуру не имеет никакого отношения к удочкам, которые он старательно сматывал на кромке причала.

Интерес к рыболову не пропал и после того, как Поярков покинул берег и направился домой. Парень в ватнике проводил его почти до самой калитки. На последнем перекрестке, когда уже ясно было, что подопечный никуда не свернет и не минует собственного дома, он не то отстал, не то исчез в каких-то воротах.

Вечером, «сдавая почту», Поярков засек еще одного подручного Комуцубары, мужчину средних лет, широкоплечего, кряжистого, с грубым, словно вытесанным из амурского кедра, лицом. Неповоротливый и даже сонный с виду, он едва двигался по рынку. Медведь, и только. Лишь глаза его – два черных огонька – были живыми и буравили встречных острым, настороженным взглядом.

«Медведь» и почту брал неуклюже. Прислонялся к стене и каким-то угловатым движением плеча отжимал доску, и в лапу его – как еще назовешь широкую, короткопалую, покрытую поверх ладони волосами руку? – заложенную за спину, падал пакет. Поярков не видел, как падал пакет, да и никто не видел, но после этого сжатая ладонь выплывала из-за спины и опускалась в карман куртки. Из этого же кармана «медведь» доставал кисет с махоркой, неторопливо сворачивал цигарку, долго и старательно слюнявя газетный лоскут и склеивая края, высекал из кремня искру и закуривал. Дрема вовсе одолевала его, и неведомо, каким образом «медведь» умудрялся дотянуть до конца процедуру уничтожения цигарки. И, дотянув, давил окурок о стенку и бросал небрежным жестом в урну – жестяной бачок из-под селедки. Бросал – и уходил прочь. «Медведь» был, вероятно, единственным посетителем рынка, который курил в указанном пожарниками месте и пользовался урной. Остальные дымили где угодно, и никто их не штрафовал.

Третий подручный Комуцубары сопровождал Пояркова до Хабаровска. «Познакомились» они при выходе на перрон. У Пояркова в руках был чемоданчик, у подручного Комуцубары – портфель. Он играл роль ответственного работника, отправляющегося в командировку на пару-тройку дней. Одет был в коричневое кожаное пальто и такого же цвета кожаную фуражку. Суетился, ругал железнодорожников за опоздание поезда, грозился позвонить куда-то и кому-то и все глядел на часы, серебряные часы, которые то и дело доставал из брючного кармашка, распахивая при этом полу своего кожаного пальто. Пола каждый раз солидно поскрипывала.

Сопровождающий Пояркову понравился. Роль у него получалась. А это не простое дело – хорошо играть роль. Но в один вагон они, однако, не попали, и Пояркову не довелось насладиться в полной мере искусством подручного Комуцубары. У Пояркова оказался мягкий, а у того жесткий плацкартный вагон. В Хабаровске они расстались, как расстаются обычно пассажиры поезда или парохода, – конец пути. Больше обладателя кожаного пальто Поярков не видел.

Совсем разные люди следили за Сунгарийцем и расставлены были так, что он все время попадал под их «обстрел». Это раздражало. Порой становилось просто невыносимо от этих настороженных, цепких взглядов. Они чудились всюду. Даже ночью, закрыв ставни, он, кажется, видел в щелях между досками чьи-то пытливые, неутомимые глаза.

«Мне не доверяют, – рассуждал утомленный постоянным контролем Поярков. – Каждый мой шаг взвешивается и оценивается. Даже самая безобидная вольность может быть истолкована превратно и побудить японцев изменить отношение ко мне. Поэтому каждый шаг, каждое слово обдумывай»!

Иногда возникало желание разом избавиться от чужого контроля. Убрать наблюдателей. Ведь это были враги, агенты японской секретной службы, их место за решеткой. Порой желание обрести свободу становилось настолько сильным, что он едва сдерживал порыв. Поярков клял агентов, грозился уничтожить их. И тем облегчал душу. И только! Убрать их было нельзя. Своим существованием они защищали Сунгарийца. Исчезни один из наблюдателей, и тень сразу падет на сахалянского резидента. Значит, выдал. Значит, связан с ГПУ. И предупреждение, сделанное Пояркову в фанзе Веселого Фына – «Я предпочитаю расстреливать тех, кто проявляет к нам недружелюбие…», – будет реализовано. Без выстрела, конечно. Где-то на темной улице наткнется Сунгариец на нож или стилет.

Но не в расправе дело. В конце концов, ее можно избежать, покинув Благовещенск. Главное, не станет японского резидента, оборвется операция «Большой Корреспондент» и вслед за ней контроперация, предпринятая органами государственной безопасности. Все оборвется. Вот что останавливало Пояркова от решительного шага. Наблюдатели должны были жить, ходить свободно по Благовещенску и Хабаровску, контролировать Сунгарийца и получать за это деньги. И вместе с ними сможет жить и действовать сам Сунгариец.

Четвертого дозорного Поярков обнаружил на пристани в то самое утро, когда собирался отплыть в Сахалян. Четвертый помогал матросам закатывать на палубу грузового катера бочки со смолой. Невысокого роста мужчина в зеленом брезентовом плаще с откинутым на спину капюшоном ничем внешне не проявлял своего интереса к пассажиру, он даже не поднимал головы, покрытой густой копной темно-каштановых, чуть примокших от дождя волос, спадавших густой прядью на лоб и глаза. Лишь когда Поярков прошел, он небрежным движением ладони смахнул прядь со лба и посмотрел вслед. Внимательно посмотрел, причем взгляд его задержался, и Поярков заметил это, оглянувшись в дверях каюты.

Сзади шел инспектор таможни. Четвертый принялся изучать его. Формы на инспекторе не было, вернее, она была под плащом, и следящему стоило немалого труда разобраться, кто идет с Поярковым. Только когда инспектор, осмотрев груз и проверив документы, вернулся на берег, четвертый успокоился. Видимо, ему надо было сообщить в Сахалян, тянется ли за Поярковым «хвост» или нет. Вот только каким способом он собирался это сделать? Катер пересекает Амур за полчаса, а в такую погоду – дождь и туман – минут за пятьдесят или час ни на лодке, ни вплавь реку быстрее не одолеешь. Световой сигнал не применим, даже луч прожектора не пробьет густую мглу, павшую на Амур. Остаются условные знаки, расставленные на самом катере. Поярков осмотрел палубу, стены кают, рубку, бочки со смолой и ничего приметного не обнаружил. Не было условных знаков.

Четвертого Поярков позже не раз встречал в Благовещенске. Агент обычно провожал Сунгарийца долгим внимательным взглядом. А потом исчез. Как сквозь землю провалился. То ли ушел к своим на правый берег, то ли на этом кончил свой путь. Не мог подумать Борис Владимирович, что исчезновение четвертого связано с его, Сунгарийца, делом. Переправляясь через Амур в последнюю мартовскую метель, четвертый провалился под лед. Это в его сапоге нашли донесение о выходе Большого из игры.

Но это было позже. Сейчас, в дождливое утро, ни Поярков, ни четвертый не ведали будущего, и каждый был занят своим делом. Один устраивался в каюте, собираясь отдохнуть перед встречей с Сахаляном, а другой следил за тем, чтобы эта встреча была безопасна для Сахаляна.