Текст книги "Секретные миссии (сборник)"

Автор книги: Э. Захариас

Соавторы: Орест Пинто,И. Колвин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 49 страниц)

– Захариас, – начал он, – я располагаю сведениями, которые, хотел бы отправить в Вашингтон. Это очень важные сведения. Мы должны знать как можно больше о пределе, до которого намерены дойти японцы в принятии компромиссного решения в предполагаемом соглашении по ограничению военно-морских флотов. Я сам располагаю многими данными, но должен проверить и перепроверить свои сведения, прежде чем смогу поручиться за их точность в своем докладе в военно-морское министерство. Я хочу, чтобы вы и Маккларан произвели для меня проверку этих сведений.

– Я счастлив служить вам, сэр, – с готовностью ответил я, когда Уотсон кончил говорить.

– Вы помните наши встречи в чайном домике с Номура и его сподвижниками?

– Да, сэр.

– Так вот, я хочу, чтобы вы и Маккларан ходили туда как можно чаще. Сам я больше не могу присутствовать на этих встречах, они стали носить слишком интимный характер. Я, как лицо официальное, мешаю им чистосердечно обмениваться мнениями. Из того, как Номура ведет себя на этих встречах, я сделал вывод, что он считает меня бесполезным, ибо я не могу ему дать и крупинки информации, которую ему хотелось бы получить от меня. Я буду посещать официальные приемы и вечера, на которых бывают высшие военно-морские офицеры, там я смогу получить нужные мне сведения, вы же с Макклараном можете смело играть с японцами в кошки-мышки.

– Будут ли у вас еще какие-нибудь распоряжения, сэр?

– Нет. Идите на Симбаси и попытайтесь узнать от офицеров Номура, каковы их планы в отношении Вашингтонской конференции. Берите на заметку абсолютно все и держите меня в курсе закулисных событий.

Номура, сам того не подозревая, облегчил нам выполнение задания, он, а не мы, проявил инициативу в организации новой встречи вскоре после моего разговора с Уотсоном. Вероятно, он не разделял сомнений Уотсона относительно таких встреч и имел намерение продолжать нашу забавную игру в жмурки на Симбаси. Так же страстно желая проникнуть в американские планы, как мы в их, он позвонил капитану 1 ранга Уотсону и пригласил его в чайный домик на коктейль и чашку чая.

Это произошло 21 сентября. В шесть часов вечера, как обычно, наши рикши остановились у чайного домика. В передней мы сменили уличную обувь на комнатные туфли и затем были препровождены в одну из комнат на втором этаже. Номура и Нагано уже ожидали нас, не спеша потягивая то японский чай, то американский коктейль «мартини».

– Капитан 1 ранга Уотсон сожалеет, – произнесли мы обычную фразу, принятую по дипломатическому этикету, – что не может присутствовать на сегодняшней встрече.

Номура, как мне показалось, не огорчился. Он считал Уотсона препятствием в деле получения от нас, молодых сотрудников, нужной информации. Без него, надеялся Номура, мы не сдержим своего красноречия, и он услышит все интересующее его. Но нас тщательно проинструктировали. Информационные сведения, которые Уотсон разрешил, выдать японцам, были тщательно взвешены и распределены по времени, наводящие вопросы – заранее продуманы. Чтобы как можно лучше сыграть свою роль в этом представлении, мы отрепетировали даже интонации в предстоящем раз-говоре, научились притворно удивляться с самым искренним видом и наметили паузы между предложениями.

Дело обернулось таким образом, что наши труды не пропали даром: мы получили информацию, необходимую Уотсону, она дала нам ключ к японскому плану, которым должен был руководствоваться глава японской делегации на Вашингтонской конференции барон Като. Путем наводящих вопросов нам удалось узнать от Номура и Нагано, что в японских кругах наметилась тенденция к достижению соглашения и что представляется возможность прийти к компромиссу даже на американских условиях.

Когда мы пришли к Уотсону, он ждал нас. Мы начали говорить, и он цеплялся почти за каждое наше слово. Теперь ему была ясна вся картина и он мог сообщить в морское министерство, что Япония в конечном итоге согласится с предложенным соотношением численности флотов 5 : 5 : 3. Это предсказание подтвердилось, когда на конференции в конце концов приняли на этой основе программу ограничения военно-морских флотов трех государств.

Ценность заблаговременно собранных сведений была очевидной. Я видел, как от этого зависели ход и результат конференции, и убедился, что важность этих сведений трудно переоценить. Так что еще в 1921 году усилия наших офицеров разведки дали возможность Соединенным Штатам участвовать в конференции со знанием проблем, которые предстояло разрешить.

Глава 2
НЕЗНАКОМЕЦ В ДЗУСИ

Шел апрель 1922 года. Я стоял на длинной изгибающейся дамбе перед моим домом в Дзуси, где тогда жил. Теперь, спустя полтора года после моего прибытия в Токио, я мог проанализировать перспективы своей новой службы в военно-морском флоте и все ее многочисленные аспекты. Я временно оставил Токио с его космополитическим водоворотом и международными интригами. Я уже узнал дипломатическую жизнь с разных сторон и был вовлечен в тайную дипломатию. От меня ждали секретных сведений в связи с предстоящей Вашингтонской конференцией. Теперь у меня были другие задачи, и значительной вехой на пути выполнения их явилось мое пребывание в маленькой японской рыбацкой деревушке Дзуси [111] 111
  В настоящее время Дзуси представляет собой небольшой курортный городок, расположенный на берегу залива Сагами, недалеко от Камакура. – Прим. ред.


[Закрыть]. Стоя на чистом весеннем ветерке, подгонявшем морские волны, плескавшиеся о дамбу, я мог оглянуться на прошлое и заглянуть в будущее.

Перемена, происшедшая со мной за эти несколько месяцев – с октября 1920 года и по апрель 1922 года, была поразительной. Далеко позади остался просто обставленный кабинет Лонга в. Вашингтоне, пятидесятидневное путешествие на военном транспорте «Шерман» в Токио, мой первый визит в сильно охраняемое здание министерства ВМФ Японии, танцы, званые обеды, столичные приемы и даже тайные встречи с японскими военно-морскими офицерами в фешенебельных домах гейш – все это осталось в прошлом. Дзуси стала реальной соединительной черточкой между моими воспоминаниями о прошлом и планами и надеждами на будущее.

Я стоял, глядя на серовато-зеленые воды этой маленькой бухточки залива Сагами. Десятки лодок-сампанов мягко покачивались на мелких волнах. Быстро заходящее солнце окрасило паруса в какой-то сверхъестественный не то темно-красный, не то вишневый цвет, такой цвет, который только одна природа может сотворить на своей палитре.

Время от времени ветерок доносил до меня гул артиллерийских выстрелов с японских кораблей, проводивших свои обычные учебные стрельбы. Огромная военно-морская база Иокосука находилась к северу, далеко за горизонтом. Артиллерийская стрельба постепенно прекратилась, и наступила такая тишина, которая следует за последним аккордом в музыке к восточной драме. На берегу повсюду можно было видеть небольшие кучки мелкой рыбешки, которую рыбаки выбрасывают из своих сетей, после того как выберут крупную рыбу. Широкоплечий парень небольшого роста, чьи мускулы говорили о том, что его тело привыкло к морю, наклонился над рыбешкой и уставился на нее голодными глазами. Затем одним движением рук схватил несколько извивающихся рыбешек и затолкал их в рот. Поистине странная закуска к скияки [112] 112
  Тонко нарезанная жареная говядина, приправленная овощами и соевым соусом. – Прим. авт.


[Закрыть]  —кушанью, которое, пожалуй, приготовила ему жена дома в качестве лакомства.

Вскоре голодный рыбак ушел, и я остался один на берегу наблюдать заход солнца. Тишина, окружавшая меня, не соответствовала моим чувствам, когда я вспоминал свое полное событиями прошлое, приведшее меня к столь странному настоящему. Десять лет тому назад, в 1912 году, я окончил военно-морское училище в Аннаполисе. Десяткам моих товарищей по выпуску суждено было стать героями будущей войны, до которой оставалось еще около двадцати лет.

В то время как я обозревал свое прошлое на экране памяти, в Дзуси пришла запоздалая лодка, таща за собой пустую сеть. На лодке о чем-то спорили, или, может быть, ее экипаж, состоявший из шести человек, в несколько повышенном тоне обсуждал состояние погоды. Но когда ветерок донес до меня их разговор и стал отчетливо слышен каждый слог, эта болтовня неожиданно ярко напомнила мне один эпизод, случившийся совсем в другой части земного шара, когда я впервые услышал японскую речь. Между тем случаем и моим пребыванием в Дзуси существовала прямая связь. Не подслушай я разговор десять лет тому назад, моя жизнь приняла бы совершенно иной оборот.

Это было очень давно, осенью 1913 года, на борту линейного корабля «Виргиния», где я, имея на погоне всего лишь одну нашивку, служил в качестве старшего помощника корабельного механика. Я сидел в кают-компании за столом, в самом конце его. Вот уже пятнадцать минут мы ожидали, когда подадут обед. Атмосфера накалялась все сильнее и сильнее, и около тридцати голодных офицеров бросали сердитые, нетерпеливые взгляды на входную дверь. Тишину внезапно нарушила брань лейтенанта Роджерса, дежурившего в тот месяц по камбузу корабля и сидевшего в самом конце стола, там, где полагалось ему по службе.

– Стюард! Пошлите стюарда ко мне! – резко крикнул Роджерс.

Через полминуты в дверях кают-компании появился маленький старый человек, он поправлял на себе плохо сшитый костюм, который, видимо, надел впопыхах. Его глубоко сидящие глаза моргали так, будто он вышел из сплошной темноты на солнечный свет. Улыбка на лице этого человека выражала одновременно вопрос и сознание своей вины. Он подошел к лейтенанту Роджерсу, сложил руки впереди себя, сделал полупоклон и сквозь зубы, расплываясь в обезоруживающей улыбке, сказал: «Сайё-де годзаймас».

Лейтенант Роджерс, словно решив неудобным показывать свое недовольство на языке народа, который считает верхом плохого воспитания раскрывать свои истинные чувства, внезапно напустил на себя восточное хладнокровие, этому он научился в течение трехлетнего тесного общения с японцами. Но внимательный наблюдатель мог бы заметить по его сверкающим глазам и отсутствию обычной мягкой улыбки, что он сильно раздражен. Стюарда я видел много раз до этого случая и привык к нему, как к неотъемлемой принадлежности нашей кают-компании, он умело руководил обслуживанием офицеров во время еды. Но сегодня этот маленький человек в голубых брюках и в белой куртке, застегнутой до самого подбородка, привлек мое внимание. Он был японцем. В те дни, сейчас это может показаться невероятным, многие японцы, подданные микадо, служили на наших военных кораблях в качестве стюардов и поваров. Хотя мы не беспокоились об их лояльности и внеслужебной деятельности, я убежден, что даже тогда в своих частых разговорах с земляками они всесторонне обсуждали различные вопросы, касающиеся военно-морского флота США.

Маленький стюард поклонился Роджерсу, который обратился к нему на очень странно звучащем языке. Я был уверен в том, что это не лингуа франка [113] 113
  Лингуа франка – смешанный язык, состоящий из элементов европейских и восточных языков и применяемый для общения иностранцев с местным населением в азиатских и африканских портовых городах. – Прим. ред.


[Закрыть]или же какой-нибудь кухонный диалект сильно засоренного американского жаргона. Не было никакого сомнения в том, что Роджерс говорил со стюардом на иностранном языке.

– Хиру-сан, мо дзю-го фун осой йё. Хайяку мотте китте кой, – сказал Роджерс стюарду. Это означало, что обед запаздывает на пятнадцать минут и что нужно поторопиться.

Исияма, так звали стюарда, вероятно, такой же непреклонный, как и его фамилия, означающая в переводе «каменная гора», отвесил два неглубоких поклона. Пятясь к дверям и не меняя выражения лица, он повторял одни и те же слова: «Сайё-де годзаймас», что является самой вежливой формой нашего «да, сэр».

Во время этого короткого, но, видимо, исчерпывающего разговора я переводил свой взгляд с одного на другого. В моей голове проносились разные мысли. Откуда такое бесподобное самообладание? Я пытался представить себе Восток и Японию. Однако из того немногого, что я прочитал о них, я мог вообразить только бегущего по улице рикшу или же маленьких женщин с детьми, привязанными к спинам матерей.

И затем, когда Роджерс стал объяснять японский образ мышления, я вспомнил, что он жил в Японии и изучал там японский язык. Я задал ему много вопросов относительно обычаев, привычек и языка японцев и удивлялся, как можно освоить такие звуки и научиться говорить сквозь зубы.

С этого времени я старался узнать от Роджерса как можно больше о его пребывании в Японии. Он рассказывал мне со всеми устрашающими подробностями о своей борьбе с этим ужасным языком: как он недосыпал, занимаясь с двумя преподавателями; как запоминал иероглифы, заимствованные Японией у Китая в VI веке нашей эры, чтобы иметь свою письменность (каждый иероглиф, подобно картинке, обозначает различные звуки и слова); как наблюдал за людьми и пытался понять их привычки. Он рассказал мне о различных интимных историях и приключениях, начав с императорского дворца, в котором все еще властвовал старый Мейдзи, и кончив домами гейш в районе Симбаси, где, как он поведал мне, сам много узнал, особенно о характере японцев.

Я начал читать о Японии и иногда пытался запомнить какое-нибудь разговорное словечко, которое Роджерс употреблял в разговоре. Я подобрал несколько слов широкого употребления, такие, например, как «мати» – улица, «денва» – телефон и, конечно, «беппин» – красавица. Они проникли в мой мозг так же глубоко, как неотступно сопровождало меня желание поехать в Японию, когда я переходил с корабля на корабль и с одной службы на другую. Я вспоминаю, как радовался, если мне удавалось запомнить фразу, употребляемую в том случае, когда вас кому-нибудь представляют: «Хадзимэтэ оме-ни какаримасита», что дословно означает – «в первый раз я прикован к вашим благородным глазам». Затем я обнаружил, что моя забава возбудила во мне страстное желание знать японский язык. Это стало целью.

Но как и где я смогу приступить к изучению языка? Мне казалось, что японский язык – это беспорядочная смесь звуков, наполовину глухих и наполовину звонких, и в то же время я чувствовал тонкое очарование, какую-то прелесть и обаяние в этих звуках, они манили, как приз, который ты жаждешь завоевать, и были подобны яркому сновидению, держащему тебя в плену своих чар в момент твоего пробуждения. Затем я обратился к дням своего детства, когда, бывало, окруженный восхищенными товарищами, тонко подражал звукам, издаваемым пароходом, поездом, пилой и т. д. Позже, в военно-морском училище, за мою способность подражать разным звукам меня прозвали «человеком смешных звуков».

Внезапно меня осенила мысль, что в данном случае имеется возможность применять «смешные звуки». В мире всему найдется место, так почему бы мое маленькое дарование к подражанию не использовать для изучения японского языка, где, как мне казалось, так велика роль интонации? С каждым днем мой энтузиазм повышался, и даже позднее, когда он, по-видимому, улегся, мне кажется, он жил во мне подсознательно.

Я, безусловно, понимал, что Япония – вне моей досягаемости. Можно было посетить один из ее портов, находясь в составе экипажей наших кораблей, наносивших визиты вежливости в ответ на частые посещения американских баз японскими кораблями. Но дни такого пребывания в Японии, как правило, заполнялись различного рода церемониями согласно международному военно-морскому этикету, и почти все время уходило на встречи с американскими дипломатами, а не на общение с истинными хозяевами страны. Словом, пришлось бы вести тот же американский образ жизни, но только под японским небом. Участвуя в визитах вежливости, я смог бы увидеть только контуры Японии. Что мне хотелось, так это выбраться из оболочки международного этикета, освободиться от обычной рутинной службы на корабле и посвятить месяцы или, если возможно, годы изучению японского языка и народа.

Я изредка пытался узнавать, имеется ли возможность послать в Японию офицеров для изучения языка и нужны ли добровольцы для такого дела. Но командование военно-морского флота, видимо, считало, что на флоте достаточно одного офицера, говорящего по-японски. Раньше таких было двое; но к этому времени один из них ушел в отставку, и, как мне казалось, никто не собирался увеличивать эту специальную боевую группу, состоящую всего лишь из одного человека. Поэтому я думал, что мои мечты навсегда останутся неосуществленными.

Но внезапно в моей жизни произошел такой поворот, который кардинальным образом отразился на моем будущем. В 1920 году я сопровождал в учебном плавании курсантов военно-морского училища и, конечно, не мог думать о том, что когда-нибудь поеду в Японию. Когда мы находились в Гонолулу, пришла телеграмма от Роджерса, который в то время был уже капитаном 2 ранга и состоял на службе в военно-морской разведке в Вашингтоне. В телеграмме говорилось: «Командование военно-морского флота приняло решение послать двух офицеров в Японию для изучения языка. Хотите ли вы поехать?»

Я тотчас дал совершенно ясный ответ: «Получил вашу телеграмму. Согласен».

На следующий день я получил от Роджерса другую телеграмму:

«Вы будете откомандированы в наше распоряжение и отправлены в Японию сразу же после возвращения учебной эскадры в Соединенные Штаты. Другого офицера подберут позже».

Мои товарищи по плаванию стали смотреть на меня, как на какое-то странное существо:

– Подумайте только, он едет изучать японский язык.

– Что же ты, опять будешь ходить в школу?

– Будешь ли ты носить японскую одежду?

– Какую пищу ты будешь есть?

Тысячу и один глупый вопрос задавали они мне, в то время как я пытался обдумать представившуюся мне возможность и осознать, что это как раз то, о чем я мечтал.

После, казалось, бесконечного путешествия наша учебная эскадра прибыла в Аннаполис, и я поспешил в Вашингтон, чтобы узнать подробности. Роджерс сказал мне, что со мной поедет капитан 3 ранга Гартвел Дэвис. Затем он повел меня к начальнику военно-морской разведки Лонгу, который подтвердил мое новое назначение, а также дал соответствующие указания. Таким образом, разведка – новый для меня вид деятельности, пленившая меня давно и с тех пор не теряющая для меня своего очарования, стала неотъемлемой частью моей жизни. Разведка – корень всей национальной обороны тогда (впрочем, как и теперь) недооценивалась. Весь дальневосточный отдел в управлении военно-морской разведки размещался в одной комнате и состоял из офицера и стенографистки. Само управление военно-морской разведки насчитывало всего лишь несколько офицеров и вольнонаемных, ведавших регистрацией и хранением изредка поступающих от военно-морских атташе докладов об ассигнованиях на военно-морской флот в странах, где они были аккредитованы, и регистрацией сообщений о проектируемых и строящихся кораблях. Бо́льшая часть этих сообщений заимствовалась из местных газет и детальных описаний приемов, устроенных в честь тех или иных американских важных особ, посетивших данную страну, причем описания приемов из всех так называемых разведывательных сообщений были наиболее яркими и подробными.

Не вина разведки, что она играла роль военно-морской Золушки, ожидающей, пока кто-нибудь появится с легендарной туфелькой. Весь свет, только что претерпевший разрушительную войну, стремился к длительному миру. Разоружение было лозунгом того времени. Многие из наших кораблей, стоявшие в портах на приколе, обрастали ракушками. Американские государственные деятели вели сильную кампанию против своего же военно-морского флота, который, как они считали, препятствовал нашему возвращению к нормальной мирной жизни. В других странах кампании, направленные против военно-морских флотов, были также в полном разгаре, даже в Англии, где королевский военно-морской флот считается основным видом вооруженных сил, неприкосновенным и непревзойденным.

Я чувствовал, что разведка может многое сделать для поддержания мирных устремлений наших государственных деятелей. Мы, отделенные от других стран двумя океанами, очень мало знали о жизни других народов, о наших действительных друзьях и потенциальных противниках. Наши сведения являлись случайными и были окрашены симпатией или антипатией, а также бесплодным интеллектуальным пацифизмом, который проявился после только что закончившейся мировой войны. Существует истина, которую все знают, но с которой не все согласны, что профессиональные солдаты и моряки ненавидят войну. Правда, один великий русский князь ненавидел войну, ибо она, по его мнению, как правило, портила царскую армию, а один остроумный французский генерал выступал против войны только потому, что она прерывала оживленный разговор. В сердце кадрового офицера таится глубокая ненависть к войне, он лучше, чем кто-либо другой, знает, сколько жизней и крови стоит она человечеству. В течение всей своей многолетней морской службы пацифистские настроения среди офицеров флота я встречал чаще, чем среди непросвещенных граждан, которые упорно продолжают называть кадровых офицеров поджигателями войны.

Я стоял на берегу бескрайнего моря и глядел вдаль, а перед моими глазами, словно живые видения, проносились яркие отрывки моего прошлого. Я едва заметил, как кончился день и быстро наступила темнота, как невидимый гигант, охватившая меня. Вдруг берег озарился маленькими огоньками; они тянулись желтоватой полосой к северу, где находилось местечко Хаяма с летним дворцом императора. Это в районе Иокосука вели беспрерывный огонь батареи, и я теперь мог видеть вспышки выстрелов, пробивающиеся сквозь темноту. Было холодно и тихо, я чувствовал себя одиноко наедине со своими мыслями и обязанностями, захватившими меня с момента приезда в Японию.

Я повернулся и пошел к своему дому, который находился недалеко, от берега. Две мои служанки – О-Хару-сан (девушка Весна) и О-Нацу-сан (девушка Лето) ожидали меня, сидя на пороге, как обычно делают японские женщины, когда ждут возвращения своего хозяина

Они встали и поклонились мне. Девушка Весна сказала:

– Дзакурай-сан! В гостиной вас ожидает Сато-сан.