Текст книги "Данте. Преступление света"

Автор книги: Джулио Леони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

– Вы действительно в это верите?

– Разумеется. Адам не согрешил бы, знай он последствия своего грехопадения. Но в этом случае множество просвещенных умов в последующих поколениях лишились бы возможности превозносить добродетель как способ искупить грех нашего общего прародителя. У человечества не было бы главного – бесконечного поиска истины. А ведь лишь этот поиск может хоть как-то загладить нашу вину перед лицом разгневанного Творца.

Старец криво усмехнулся:

– Не кричите о своих убеждениях на каждом углу, мессир Алигьери. Вряд ли инквизиция благосклонно отнесется к призывам пуститься на поиски истины.

– Флоренция – вольный город. Она не подвластна инквизиции. Пока не подвластна… И останется не подвластной, пока я принимаю участие в ее управлении.

– Вы очень уверены в своих силах. Можно подумать, что вы способны заглянуть в будущее и увидеть там то, что вас ждет.

– Я не провидец. Мне остается уповать лишь на собственные знания и добрую волю.

Взгляд Марчелло смягчился, и в его глазах появился свет отеческого тепла.

– В молодости я знавал людей вроде вас. Людей, щедро одаренных, сильных и уверенных в том, что они могут подчинить судьбу своей воле. А стали они лишь источниками бесконечных горестей…

– О ком вы говорите?

– Это было давно. Очень давно. В далеких землях.

– Вы долго жили на Востоке?

Уставившись в пространство за спиной у поэта, Марчелло воодушевился так, словно воспоминание о далеких землях согрело его душу.

– Что же вы там узнали? – настаивал Данте. – Какие тайные учения? Какие лекарственные снадобья? Какие волшебные средства? Ведь с Востока к нам приходят не только самые страшные болезни, но и чудодейственные лекарства! Неужели говорят правду, и существует средство продлить жизнь человека так, чтобы он не ушел из жизни и в семьдесят лет, как положено ему Священным Писанием?

– Да. Некогда я встречался в городе Сидоне[25]25
  Сидон – древнейший финикийский город на восточном побережье Средиземного моря.


[Закрыть] с человеком, утверждавшим, что он трапезничал вместе с Карлом Великим![26]26
  Карл Великий – (742–814), франкский король с 768 г., с 800-го – император; из династии Каролингов. Его завоевания (в 773–774 гг. – Лангобардского королевства в Италии, в 772–804 гг. области саксов и др.) привели к образованию обширной империи.


[Закрыть] А другой говорил, что поднимался вслед за Христом на Голгофу…

– Не может быть!

– Но я же их видел! А разве не говорят о том, что и последний император не умер, а до сих пор объезжает германские земли, собирая рать для своего последнего похода.

– А императора Фридриха вы тоже видели? – недоверчиво воскликнул Данте. – Когда?

– Очень давно. Во время его крестового похода, – ответил медик и добавил: – Когда император провел их всех…

– Кого?

– Язычников. И епископов своей свиты. Он обманул их своей аллегорией… Фридрих ехал по мощеной дороге из Иерихона в сверкавший на солнце золотой Иерусалим – город сотни башен. По краям дороги неистовствовала толпа. Порабощенных христиан, дерзких язычников, упрямых в своей вере евреев – всех обуяло любопытство. Все они желали видеть движущееся к ним чудо. Император ехал стоя на триумфальной колеснице, запряженной четверкой волов, увенчанных лавровыми венками. По углам повозки двигались четверо невольников, закованных в цепи: сарацин, татарин, европеец и еще один в маске Тритона. В правой руке Фридрих сжимал свой золотой кубок, а левой рукой держал уздечку кентавра, на котором ехал человек в маске с двумя лицами – спереди и сзади.

– Кентавра? – пробормотал ошеломленный Данте.

Не обращая внимания на его слова, Марчелло продолжал:

– Перед колесницей шли семь дев с зажженными факелами, за которыми шествовали семеро старцев в греческих одеждах с лавровыми венками на головах. За ними шли еще семеро мужчин в длинных одеяниях, усыпанных знаками небесных тел и двое витязей в латах. Один из витязей нес в руке сверкавший на солнце блестящий меч, а у другого в руках был моток веревки, спутанной и завязанной в бесчисленное множество узлов. Замыкали процессию пять женщин с закрытыми покрывалами лицами. У них были в руках потушенные лампы, и они извивались, как похотливые блудницы вокруг троих мужчин, каждый из которых нес в руках книгу.

Марчелло провел рукой по глазам, словно пытаясь избавиться от этого видения, и помрачнел.

– Ну что? Вам понятен смысл этой непристойной аллегории?

– Разумеется.

– В этом случае ум ваш остер, а знания глубоки.

– Девы с факелами – семь свободных искусств. Семеро старцев – семь великих мудрецов древности, о которых мы знаем из греческих преданий. Семь мужчин в длинных одеяниях – семь небесных тел, вращающихся вокруг Земли, которую олицетворяла собой колесница с императором. Четверо невольников – три части суши, покорившиеся императору, и Тритон – океан. Кентавр – получеловек-полузверь – олицетворение мудрости, слияние природы и человеческого ума. Двое витязей – право императора подчинять себе своими законами и освобождать своей силой. И наконец, пять женщин с потухшими лампами и трое мужчин с книгами – самая страшная часть аллегории – отказ от веры.

С серьезным видом кивнув, Марчелло спросил:

– Значит, вы понимаете, кто эти трое, равные количеством волхвам, поклонявшимся младенцу Христу?

– Пожалуй, да. Это те, чьи слова значатся в священных книгах: Моисей, Христос и Магомет.

– Вокруг этих троих великих обманщиков с их лживыми учениями и извивались похотливые блудницы!.. Вот так Фридрих и въехал в Иерусалим, издеваясь своей аллегорией над верами населявших его народов, – пробормотал Марчелло. – А как же человек в двуликой маске? Неужели даже ваш острый ум не разгадал значения этого символа?

– Не знаю. Может… – начал было Данте, но вдруг замолчал, вспомнив странную носовую фигуру галеры с Мертвой командой. – А может, вы сами раскроете мне тайный смысл этого образа?

– Простые смертные не могли понять всего, что творилось в голове у императора.

Данте понял, что Марчелло больше ничего не скажет, и его бесполезно расспрашивать дальше. А ведь поэту надо было разгадать не аллегории пятидесятилетней давности, а сегодняшние загадочные убийства. Марчелло же, кажется, мог думать только о прошлом. Даже если он действительно прожил не одну сотню лет, теперь, в конце своей жизни, ему явно не хотелось думать о настоящем.

Не успел Данте выйти с постоялого двора, как столкнулся с возвращавшимся к себе юным отпрыском римского рода Колонна.

Студент остановился с таким видом, словно хотел избежать встречи с поэтом, но наконец решился и пошел к нему с весьма вызывающим видом.

– Что вы делаете здесь, приор? – насмешливо воскликнул он. – Ведь труп уже увезли!

Данте встал прямо у него на дороге:

– Но убийцу еще не нашли. А вы можете помочь мне его обнаружить.

– Я ничего не знаю. Но на вашем месте я поискал бы виновного среди священников. Брунетто, кажется, их недолюбливал. Не удивлюсь, если его прикончили люди Бонифация!

– Выходит, вы тоже не в самых лучших отношениях с папской курией?

– Не прикидывайтесь! В вашем городе и так хватает лицемеров! – презрительным тоном воскликнул юноша. – Вы же прекрасно знаете мое имя, а если забыли, я вам его напомню.

С этими словами он поднес к самому носу поэта указательный палец с большим перстнем, на котором была изображена римская колонна.

– Мой род много лет враждует с гнусным семейством Каэтани. А Бонифаций, нацепив папскую митру, ничуть не изменился к лучшему. Будь моя воля, я бы их уже всех перерезал! Бонифаций тоже не очень-то нас любит, и если бы не наше оружие и не наши укрепленные дома, он бы с нами расправился. Но ничего…

– Что «ничего»?

– Может, на этот раз мы его опередим! – в запале продолжал Франческино Колонна. – Когда мы все соберемся.

– Кто «все»? – спросил поэт.

– Придет время, сами увидите, – отрезал молодой римлянин, поняв, что сказал слишком много.

Не говоря больше ни слова, он удалился.

ОКОЛО ПОЛУДНЯ. ВО ДВОРЦЕ ПРИОРОВ

ыйдя из кельи, Данте пошел вдоль колоннады. Двери келий остальных приоров тоже были распахнуты, а их обитатели собрались в одной из них и о чем-то шушукались. Заметив поэта, они тут же со смущенным видом замолчали. Особенно хитрый вид был у самого низкорослого приора с вороватым выражением на порочном лице.

Данте подошел прямо к нему:

– Что это у вас такой озабоченный вид, Лаппо?

Маленький приор с вызывающим видом вздернул подбородок.

– Это все из-за вас! Вы не ходите на наши собрания, а вместо этого шляетесь в неурочный час по городу. Это против правил. Или вы забыли, что приоры в течение всего пребывания в должности не должны покидать свои кельи? Думаете, законы писаны не для вас, а для других – добропорядочных флорентийцев, избравших вас своим представителем? Ничего, недолго вам осталось быть приором, – злобно завершил свою короткую речь Лаппо.

– Недолго – это верно, – ответил поэт. – Но и за эти несколько дней я постараюсь оправдать доверие флорентийцев и не дать колеснице управления нашим городом сойти с прямого пути из-за происков мошенников и проходимцев… Некоторые из которых просочились и сюда! – добавил поэт, смерив Лаппо гневным взглядом.

Тот побагровел, сжал кулаки и подскочил вплотную к Данте, которому показалось, что Лаппо собирается его ударить. Отшатнувшись, поэт приготовился заехать ему локтем в нос, но в их перебранку вмешался один из прочих заволновавшихся приоров. Он удержал Лаппо, положив руку ему на плечо:

– Перестаньте! Давайте лучше определим, когда мы соберемся на следующее заседание Совета!.. Раз уж нам так повезло, и среди нас появился мессир Алигьери…

– Скажите мне, Антонио, что случилось! Почему вас вдруг так заинтересовало, куда и когда я хожу? – с иронией в голосе воскликнул Данте.

– Дело в том, что кардинал Акваспарта…

– Что нужно от нас этому лакею папы Бонифация? – взволнованно спросил поэт.

С того самого момента, когда папский нунций прибыл весной во Флоренцию, Данте казалось, что клешня римского папы впилась в плоть его родного города.

– Папа Римский – благодетель и защитник процветающей Флоренции просит через своего нунция помочь ему в борьбе с его открытыми и тайными врагами.

– Говорите прямо! Папе Каэтани нужны наши флорины? Или что-то другое?

Антонио огляделся по сторонам, ища поддержки, но остальные приоры смутились и опустили глаза. Лишь Лаппо по-прежнему злобно поглядывал на Данте.

Пару раз откашлявшись, Антонио сказал:

– Вопрос деликатный. Нельзя о нем говорить вот так – в открытую, там, где нас могут подслушать. Как старейший из приоров, предлагаю собрать Совет утром четырнадцатого числа. В последний день действия наших полномочий.

Остальные приоры энергично закивали, а Данте только хмыкнул, прекрасно понимая мотивы такого решения. В последний день действия полномочий достаточно отложить заседание на завтра, чтобы любое нелегкое решение принимали уже новые приоры. Поэт смотрел на отмеченные печатью малодушия и нерадивости лица остальных приоров. Выделялся среди них лишь Лаппо. Да и то только тем, что его моральное разложение зашло так далеко, что он превратился в непристойную пародию на сатира. Впрочем, выбравшие его флорентийцы мало в чем от него отличались…

Вокруг дворца капитана народного ополчения[27]27
  Капитан народного ополчения – главный начальник народного ополчения.


[Закрыть] царило необычное оживление. Повсюду сновали вооруженные люди. Данте узнал командира одной из трех рот народного ополчения района Сан Пьеро и остановил его прямо на лестнице.

– Что случилось, мастер Менико?

– Стража на стенах заметила каких-то людей, идущих к городу по дороге на Прато. Нам приказали быть готовыми ко всему.

– А что это за люди?

– Не знаю. Может, пилигримы по пути в Рим, или скоморохи, или солдаты из отрядов, разбежавшихся в Имоле. Им там месяцами не платят, и они дезертируют, а потом идут к Апеннинам и грабят всех на своем пути. А еще больше боятся, – сказал Менико на ухо поэту, – что это шайки еретиков, появившихся у нас, чтобы опустошить всю Италию! Нам надо быть наготове!

– Шайки еретиков? Откуда же их так много?

– В Лангедоке, кажется, опять чума, – по-прежнему шептал Менико. – Там не обошлось без богомерзких катаров и евреев с их отравой. Опасаются, что некоторые из них уже пробрались во Флоренцию и готовят захват города своими сообщниками. А как нам им в этом помешать? Ворота постоянно открыты, и в город валит всякий сброд в надежде заработать.

Данте невольно кивнул головой, взглянув на царившую вокруг суматоху. Десятки неизвестных ему людей пихали друг друга из-за кусочка мостовой, чтобы выложить на ней свои товары, или слонялись без дела, в надежде, что судьба вдруг пошлет им какую-нибудь поживу. Еще несколько лет назад поэт знал по именам всех жителей своего квартала да и почти всех остальных граждан Флоренции. За последние же десять лет город невероятно разросся, непреодолимо притягивая к себе крестьян со всей Тосканы, и человеческое море давно уже выплеснулось за пределы старых стен.

– И это называют процветанием! – продолжал Менико. – А по-моему, это форменное безобразие. Мир стареет, а годы приносят лишь новые бедствия. Кругом хамство и разврат. Взгляните-ка на этих женщин!

С этими словами он показал пальцем на трех молодых особ, одетых в платья кричащих тонов с такими большими вырезами, что из них почти вываливалась грудь. Они похотливо подмигивали прохожим, пытаясь привлечь их внимание.

– Да еще несколько лет назад, при Джано делла Белла, их бросили бы в тюрьму за такие платья. А теперь!..

Данте молча кивнул. Он понимал, что жаловаться бесполезно, и хныканье Менико его только раздражало.

– А теперь мы дошли до того, что у нас появились и продажные мужчины!

– Содомиты?

– Да, мессир Данте. Эти гнусные развратники кишат в таверне у Чеккерино!

Поэт усмехнулся. Он уже не впервые слышал об этой таверне. А ведь она не единственная! Во Флоренции полно заведений, где тайком встречаются любители мужеложства, чтобы предаться своим противоестественным утехам.

– Говорят, Флоренция теперь славится в мире не только своими тканями, но и своими извращенцами!

– Но ведь они далеко не все флорентийцы! – возразил Менико. – У Чеккерино собираются в основном чужестранцы, которых у нас с каждым днем все больше и больше!

– И что же это за чужестранцы? – заинтересовался Данте. – Откуда они? И куда смотрит стража?

– Что вы хотите от стражи?! Да к дверям этой таверны противно даже подойти! – махнув рукой, вздохнул Менико. – Теперь туда приличные мужчины не ходят… Кроме того, наша стража побаивается тамошних завсегдатаев. Они же не все, как женщины. Там встречаются настоящие головорезы. Они же одним ударом прикончат быка! С такими опасно связываться!

Менико продолжал тараторить, проклиная и развратников, и тех, кто поощряет разврат, но Данте больше его не слушал.

Он чувствовал, что злодеяния совершили люди, прибывшие издалека. Флоренция стала для них театральными декорациями, в которых они начали разыгрывать спектакль, написанный в других краях.

Все игравшие в нем актеры прибыли во Флоренцию из чужих стран. Возможно, они ждали кого-то еще… А где лучше всего укрыться от любопытных глаз чужестранцу, если не в таверне, куда не сует носа даже стража!

Данте вспомнил слова молодого Франческино Колонны: «Когда мы все соберемся!» – Где же им всем собираться, как не у Чеккерино!

ТАВЕРНА ЧЕККЕРИНО

оэт пошел к воротам Порта аль рато. Путь его лежал по улицам, проложенным еще римлянами. Нынешние дома, выросшие на руинах их построек, как плесень на скелете разложившегося животного, были в основном низкими и неказистыми, с маленькими окошками почти на уровне земли. Чем дальше Данте отходил от центра города, тем чаще между домами появлялись сады и огороды, по большей части выжженные палящим солнцем.

На улице не было никого, кроме роющихся в помоях бродячих собак. Однако из окошек до поэта доносились приглушенные звуки голосов несчастных, вынужденных влачить жалкое существование в этих лачугах.

Наконец Данте добрался до цели. Вдали уже виднелась темная масса городских стен, на вершине которых мигали факелы стражников. В стороне от мостовой стояло несколько мраморных колонн высотой не менее пяти локтей. На некоторых из них даже сохранились капители. Перед ними виднелись остатки лестницы. Когда-то здесь стоял храм, в котором поклонялись какому-то забытому божеству. Теперь же вместо храма тут высились стены из кусков грубого туфа. Сложенное из них строение могло бы соперничать размерами с Дворцом Приоров. Или с крупным монастырем. Или с дворцом правосудия. Или даже с дворцом какого-нибудь языческого царька. Однако это был не дворец, а пользовавшаяся дурной славой по всей Флоренции таверна Чеккерино.

Между двумя центральными колоннами виднелась низкая, но широкая дверь, укрепленная огромными гвоздями и широкими железными лентами. В щелях под дверью и над ней мерцал свет. Казалось, внутри горит множество светильников. Данте толкнул створку дверей и вошел.

Заняв свободное место за длинным столом, поэт подозвал к себе служителя, ходившего от посетителя к посетителю с большим кувшином на плече, и ткнул пальцем в стоявшую перед ним глиняную кружку. Служитель налил в кружку вина из кувшина, а Данте бросил ему монету и взял кружку.

Он пил маленькими глотками кисловатое вино и наблюдал за происходившим вокруг. В зале было множество мужчин. Очень много даже для такой большой и известной таверны.

Поэт ожидал увидеть нечто подобное, но все равно удивился полному отсутствию женщин. Здесь не было ни одной шлюхи в ярком платье, какие обычно предлагают свои услуги посетителям подобных заведений. Нигде не слышалось женских голосов или женского смеха. Не было в зале ни одной служанки, ни одной поварихи или посудомойки. Поэту показалось, что он вернулся к первым дням Творения, когда женщины на земле еще не было.

Откинувшись на скамейке, Данте прислонился к стене за колонной. Теперь со своего места он мог незаметно наблюдать за тем, что происходило почти во всем зале. При этом он старательно делал вид, словно его больше всего интересует содержимое собственной кружки. Покосившись несколько раз по сторонам, поэт убедился в том, что мастер Менико не ошибался.

Остальные посетители таверны были очень оживлены. Они громко переговаривались, смеялись, ходили туда и сюда. Перед глазами Данте колыхалось море человеческих тел, в глубине которого явно таились отвратительные чудовища.

Все собравшиеся мужчины, разбившись на парочки – а кое-где даже по трое, – бесстыдно щупали друг друга, постанывая и нашептывая друг другу на ухо какие-то непристойности. Они непрерывно куда-то поднимались по лестнице в конце зала навстречу тем, кто с нее уже спускался.

Данте стало противно, но внезапно он заметил кое-что интересное. По всему обширному залу посетители таверны сбивались в небольшие группы и о чем-то шушукались, словно передавая друг другу слова посланцев Дьявола, замысливших что-то недоброе. Однако в конце длинного стола сидели четверо мужчин, вообще не двигавшихся с места. Казалось, им совершенно безразличен круживший вокруг них непристойный водоворот человеческих тел. Они о чем-то вполголоса переговаривались и, кажется, интересовались только содержимым стоявшего перед ними небольшого глиняного кувшина.

Одеты они тоже были не так, как остальные. Вместо ярких одежд с разрезами, из которых торчали те части тела, которые приличные люди обычно скрывают, на них было совершенно нормальное скромное платье, опускавшееся намного ниже пояса. Совсем не такое, как у остальных, старательно выставлявших напоказ свои половые органы.

Лица этих четверых мужчин не были отмечены печатью порока, хорошо заметной на физиономиях остальных посетителей таверны. Данте не слышал, о чем они говорят, но что-то неуловимое в их жестах выдавало в них чужестранцев. Может, это и есть те, кого имел в виду Менико.

Внезапно рядом с поэтом раздались крики. Какая-то сидевшая неподалеку парочка, до этого момента обнимавшаяся и нежно шептавшаяся, вскочила на ноги и начала драться.

Драчуны потащили друг друга в дальний угол таверны, а Данте взял свою кружку и проскользнул вдоль стены к освободившемуся месту, находившемуся совсем рядом с четырьмя чужестранцами.

Те следили за дракой и, кажется, не заметили появления Данте, который снова прислонился к стене и стал пить свое вино. Теперь до него долетали кое-какие слова, которыми обменивались четверо незнакомцев, но он по-прежнему не мог уловить смысл их разговора. Оравшая вокруг него толпа извращенцев раздражала поэта все больше и больше. Из-за этих подонков он не слышит слов, которые могли бы помочь ему раскрыть преступление! И когда только на них падет карающая десница Господня?!

С этими мыслями Данте невольно поднял глаза к потолку, словно ожидая, что он вот-вот разверзнется, и с неба польется огненный дождь. А почему бы не приказать начальнику стражи и его людям разогнать этот сброд?! Да, пожалуй, он так и сделает, и прикажет сжечь этот притон вместе с его содержателем. Чтобы другим было неповадно!

Внезапно шум в таверне утих, словно Господь Бог внял молитвам Данте, и у бесчинствовавших извращенцев отнялись языки от ужаса при виде грозной ангельской рати…

– …Поэтому-то об этом еще ничего не известно, – закончил фразу один из четырех чужестранцев.

Его собеседник раздраженно махнул рукой.

– Но ведь галеру видели у самого берега. Не сквозь землю же она провалилась!

– Ничего страшного. Остальное же у нас, – пожав плечами, сказал первый. – И сталь нам сейчас нужнее света.

– А больше всего нам нужно золото, – усмехнувшись, заметил третий. – Лично меня больше всего интересует оно. А сталь поможет нам его добыть. А свет пусть без остатка забирает император. Ведь он же его жаждет!

– Я все выяснил. Остальные уже в аббатстве.

Данте изо всех сил напрягал слух, чтобы не упустить ни слова из этого загадочного разговора. Он ужасно боялся, что посетители таверны вот-вот опять разорутся, и он ничего больше не услышит. От этого он не сразу почувствовал, что кто-то гладит ему шею.

Сидевший рядом с ним мужчина наверняка решил, что Данте сидит тихо потому, что ему нравятся такие ласки, и ущипнул поэта за ухо.

– Слушай, красавчик, а я тебя здесь раньше не видел…

Данте повернулся на голос, и в лицо ему пахнуло зловонным дыханием. Он увидел чье-то длинное лицо с сальной кожей, редкой белобрысой бородкой и маленькими налитыми кровью глазками. В руке у нового соседа Данте была кружка с вином, из которой тот все время отхлебывал. Вино текло у него по подбородку.

– Не приставай ко мне, приятель. Я хочу побыть один, – пробормотал поэт, наклонившись над своей кружкой и стараясь разобрать, о чем теперь говорят четверо чужестранцев.

– Один? Разве не одиночество источник самых страшных грехов и пороков? – настаивал его белобрысый сосед. – Оно может заронить в душу семена черной меланхолии, которая воспрепятствует нормальному движению жидкостей нашего тела, что повлечет за собой разнообразнейшие недуги и телесную дряхлость. Аристотель так прямо и пишет в своем трактате «О душе». Ты что, хочешь прежде времени постареть в панцире собственной гордыни?

У Данте на лице было написано такое удивление, что его собеседник рассмеялся.

– А ты думал, что я неграмотный? – воскликнул он, явно довольный произведенным впечатлением. – Но я по твоей одежде и твоим повадкам сразу понял, что ты – как и я – ученый!

– Аристотель никогда не писал ничего подобного. Особенно в трактате «О душе», – заявил поэт, по-прежнему прислушиваясь к словам чужестранцев, которые, кажется, заговорили о каком-то храме.

– Значит, об этом писал кто-то другой! – ухмыльнулся белобрысый и опять потянулся рукой к шее Данте, который машинально отшатнулся и раздраженно оттолкнул его руку.

Наверное, поэт ударил по ней довольно сильно, потому что белобрысый вскочил и во весь голос заорал, что его бьют. Все повернулись к Данте, а кое-кто уже начал приближаться к нему с другой стороны зала.

– Он ударил Теодолино! Держите его! – выкрикнул здоровенный верзила, одетый в кожаную куртку без рукавов, украшенную шляпками железных гвоздей. Схватив в руку огромный медный ковш, он показал им на Данте.

К столу, за которым сидел поэт, с двух сторон стали подбираться какие-то люди. Данте завертел головой по сторонам в поисках выхода. При этом одной рукой он отпихивал наседавшего на него белобрысого, который внезапно впился поэту зубами в руку. Заорав от боли, Данте изо всех сил ударил его свободной рукой в лицо. Белобрысый отлетел в центр зала и с грохотом опрокинул стоявший там медный светильник. В воздух взлетел сноп искр и раскаленных углей, и теперь уже заорали те, кого они обожгли. Обожженные позабыли о Данте. Они прыгали и скакали на месте, стряхивая угли с волос и одежды. Однако остальные по-прежнему с угрожающим видом приближались к поэту.

Данте понял, что ему несдобровать. Великан с медным ковшом был уже совсем рядом и бросился на поэта, но вдруг споткнулся и грохнулся на пол. При этом поэту показалось, что ему ловко подставил ножку один из тех четверых мужчин, чей разговор он пытался подслушать.

Воспользовавшись новым замешательством, Данте в несколько прыжков добрался до двери. На пороге он на мгновение задержался, обернулся и показал посетителям таверны кукиш.

– Подождите! Я доберусь до вас, сукины дети!

Посетители разразились градом проклятий в ответ. Лишь четверо незнакомцев с невозмутимым видом сидели на прежних местах, наблюдая за происходившим как из театральной ложи.

Выскочив из таверны, Данте пустился наутек, опасаясь погони. Однако дверь таверны за его спиной так и не распахнулась, словно находившиеся по ту сторону не могли пересечь заколдованный порог.

Поэт остановился и притаился за углом какой-то лачуги.

В Этот момент из боковой улочки вышли двое. Они осмотрелись по сторонам и крадучись направились к дверям таверны. Из-за угла Данте мог их как следует рассмотреть.

Это были Чекко Ангольери и молодой Франческино Колонна.

Конечно, сиенец вполне мог опуститься и до посещения такого рода заведений. Его падение в бездну пороков было настолько глубоко, что этот бывший герой Кампальдино в своих нынешних сиреневых штанах мог предаваться и самым противоестественным усладам… Но Франческино, кажется, не такой… Нет, их появление здесь явно как-то связано с сидевшими в таверне четырьмя загадочными чужестранцами!

Данте не знал, что ему делать. Вернуться в таверну было бы безумием. Можно было подождать, когда незнакомцы выйдут, и попробовать их допросить, но в ожидании поэт потерял бы множество драгоценного времени. А незнакомцы вряд ли рассказали бы ему правду. От Чекко и Франческино можно было ожидать того же. Им ничего не стоило придумать тысячу ложных объяснений своему появлению в таверне, которые Данте никак не смог бы опровергнуть.

Наверное, лучше сходить к мастеру Альберто. Может, хоть он догадался, для чего предназначен загадочный механизм…

ДВА ЧАСА ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ

механика было такое разочарованное лицо, что Данте сразу все понял.

– Ну как, мастер Альберто? Ничего?

Альберто покачал головой:

– Почти ничего. Кажется, я понял, как соединить некоторые детали и даже сделал несколько недостающих шестеренок. Смотрите.

С этими словами мастер протянул Данте блестящее зубчатое колесико, явно только что вышедшее из-под его рук.

Данте поднес колесико к свету, лившемуся из окна, и восхитился его совершенством.

– Ваше произведение ничем не уступает языческому. Но дело ведь не только в совершенстве формы! Вам следует понять суть этого механизма. И как можно быстрее. Ведь время, которое он отсчитывает, уже истекает!

– Суть его в целом ясна, – пробормотал мастер, пораженный взволнованным тоном поэта.

– Так каково же его предназначение? – живо поинтересовался Данте.

– В нем все стремительно вращается. Вращение неумолимо ускоряется благодаря постепенному сокращению диаметра зубчатых колес.

Мастер и поэт одновременно взглянули друг другу в глаза, не сомневаясь, что их озарила одна и та же мысль.

Первым заговорил Данте:

– На небесах Луна тоже вращается быстрее Сатурна, пребывающего на самом краю Божественного творения. Но зачем это нужно?

– Не понимаю. Если бы этот механизм был призван измерять время, его стрелки показали бы нам, как бьются крылья пчелы или стучит человеческое сердце. Такое впечатление, что эти часы имеют неземное предназначение…

– Может, Аль-Джазари изготовил их для ангелов?

– Или для демонов. Кроме того, вот здесь имеется совершенно гениальная деталь. Если я не ошибся, здесь ум мастера познал Божественную сущность! – воодушевленно вращая глазами, воскликнул Альберто.

– Чего же здесь такого? – настороженно спросил Данте, уже видевший такой блеск в глазах у людей, взошедших на костер из-за желания преодолеть пределы, положенные Богом разуму, не озаренному его благодатью.

– Смотрите! Ось, а на ней два свинцовых шара на концах двух подвижных пружин.

Данте рассмотрел указанную мастером деталь, а потом вопросительно взглянул на Альберто.

– Они регулируют скорость вращения. Это кажется очень простым, но на самом деле придумать такое можно лишь благодаря божественному озарению. Это до гениальности простое решение огромной проблемы. Неужели вы не понимаете? Мы тоже можем создать механизм, вращающийся за счет энергии, накопленной в стальной пружине, или под воздействием опускающегося груза. Но ни в одном из наших механизмов это движение не может быть постоянным, потому что в них нет этого приспособления.

Механик по-прежнему восхищенно пожирал механизм глазами.

– Смотрите! – Альберто указал Данте на отверстие в бронзовой пластинке, прикрепленной к механизму с одного бока. Чья-то ловкая рука начертала вокруг него изображение человеческого глаза. Механик покосился на поэта с таким видом, словно ждал от него объяснений.

Данте наклонился поближе. Отверстие точно совпадало с зеницей изображенного ока.

– Может, через это отверстие надо смотреть? – неуверенно предположил он.

По ту сторону отверстия находилась латунная рамка, прикрепленная к осям так, что ее можно было поворачивать под разными углами. Рассматривая ее, поэт внезапно поймал себя на том, что прикидывает, влезло ли бы в эту рамку одно из зеркал из реликварий Антиохийской девы. С другой стороны механизма было такое же отверстие, а перед ним – такая же рамка.

Данте озадаченно прикусил губу.

Тем временем механик нарушил молчание:

– Я тоже думал, что это может быть очень необычная астролябия с отверстием для наблюдения за звездами. Однако это не так. Одно отверстие не видать из другого. Между ними вращаются пластинки. Тут что-то не так!

– А может, мы должны смотреть как раз на вращающиеся части? – предположил поэт.

Альберто обхватил голову руками:

– Аль-Джазари утратил рассудок! Что, если этот механизм не имеет прикладной цели, а лишь должен продемонстрировать его мастерство? Вдруг на его создание Аль-Джазари подвигла слепая гордыня?

– Замечательный, но ненужный механизм? Вряд ли из-за него убили бы столько народа!

Мастер поднял на поэта удивленный взгляд, но Данте не дал ему пуститься в расспросы.