Текст книги "Данте. Преступление света"

Автор книги: Джулио Леони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Данте действительно встречался с ним лет двадцать назад, когда ходил учиться во францисканскую школу в Санта Кроче.

Позеленевший Чекко стоял за спиной у поэта.

– Ну что? – пробормотал он наконец, устав ждать.

Поэт молча вытянул вперед руку, словно указывая на что-то за пределами подвала, и глубоко задумался.

– Не может быть… – пробормотал он и зашевелил в воздухе пальцами с таким видом, словно старался поймать ускользающие от него мысли. – Там в церкви стоит реликварий с Антиохийской девой, а этот человек – Гвидо Бигарелли, мастер, изготавливавший живых мертвецов.

Чекко с непонимающим видом взглянул на труп. Казалось, имя покойника ни о чем ему не говорило. Данте же не находил себе места: Бигарелли вернулся во Флоренцию в тот самый момент, когда там чудесным образом возникло одно из его произведений. Потом Бигарелли убили. Это не могло быть простым совпадением!

Наконец Данте немного пришел в себя и огляделся по сторонам. Чекко же с непроницаемым лицом смотрел на покойника.

– Такое впечатление, словно Бигарелли их здесь ждал! – внезапно воскликнул Данте, повернувшись к сиенцу.

– Кто же его убил? – спросил Чекко, склонившись над трупом. – Какой сильный удар!

С раны смыли запекшуюся кровь, и ее можно было как следует рассмотреть. Удар нанесли с чудовищной силой. Между лоскутами кожи и кусками мяса белели перерубленные позвонки.

Поэт поднес к ране указательный палец.

– Очень странно, – пробормотал он.

– Что странно?

– Убийца нанес два сильных удара. Сначала он пронзил орудием убийства шею насквозь, а потом рванул лезвие вправо, разрезав мясо, кожу и перерубив позвонки. При этом он сделал это дважды. Вот следы двух очень похожих ударов. Можно подумать… – с этими словами поэт внезапно замолчал.

– Можно подумать, что убийц было двое? – спросил его Чекко.

Данте покачал головой. Потом ему внезапно пришла в голову одна мысль. Он покосился на обнаженный труп, а потом стал оглядываться по сторонам.

– Где же его одежда?..

Они с Чекко стали искать и скоро нашли в одном из углов подвала плетеную корзину с залитой кровью одеждой.

Данте вытащил ее из корзины и стал ощупывать руками. Внезапно он нащупал что-то мягкое в одном из внутренних карманов. Это был сложенный лист бумаги. На нем стояли какие-то знаки: восьмиугольник с маленькими крестами в углах и короткая надпись «Templum lucis, haec area thesauri Federici».

– «Это храм света, ковчег сокровищ Фридриха», – перевел Данте.

Внезапно он заметил ниже короткую надпись на итальянском: «Здесь распахнутся ворота царства тьмы».

Храм! Свет! Сокровища! Те же слова, что и в загадочном послании!

Поэт вновь бросился изучать одежду убитого и убедился в том, что она сшита на восточный манер.

В бортовом журнале галеры говорилось о «заморских гостях». Может, этот труп действительно принадлежит человеку, убившему весь экипаж корабля?..

– Скажи мне, Чекко, зачем ты на самом деле приехал во Флоренцию? – спросил сиенца Данте.

– Меня привела к вам любовь! – воскликнул Чекко с обычной для него легкомысленной ухмылкой.

Данте раздраженно махнул рукой. Он прекрасно знал эту фразу, по которой узнавали друг друга приверженцы любви.

– Но и денег я тоже не прочь заработать! – добавил сиенец.

В ПОЛДЕНЬ

аспрощавшись с Чекко, Данте некоторое время стоял в нерешительности. Ему хотелось бы продолжить расследование преступления, но долг общественной службы требовал его возвращения в Сан Пьеро. Жаркий ветер поднимал с мостовой облака раскаленной пыли. Поэту запорошило глаза, и он двинулся через улицу, чтобы укрыться в тени на другой стороне. Внезапно у него за спиной закричали, Данте обернулся и едва успел выскочить из-под колес невесть откуда взявшейся повозки. Прижавшись к стене, поэт громко проклинал возницу, не обратившего на него ни малейшего внимания и продолжавшего погонять лошадей.

– Вас не задело, мессир? – спросил предупредивший Данте высокий старец в темных одеждах.

Прикрыв глаза от солнца ладонью, Данте попробовал разглядеть его лицо. Оказалось, что перед ним человек, которого хозяин постоялого двора назвал медиком Марчелло. Поэт тут же забыл про чуть не раздавившую его повозку.

– Благодарю вас за предупреждение, – сказал он, направившись к старцу. При этом у Данте возникло ощущение, что тот его здесь поджидал.

– Кажется, я вас знаю, – продолжил поэт и отвесил неглубокий поклон.

– Я тоже вас знаю, мессир Алигьери. Я слышал, что вы – великий поэт, – ответил старец и в свою очередь поклонился.

– Слава любого толка быстрее скорохода… А что привело вас сюда?

– Если вы меня знаете, вам известны и мои занятия. А занимаюсь я телесными недугами и движениями небесных тел, порождающими их и излечивающими. Сюда же я пришел потому, что направлялся в госпиталь, надеясь хоть что-то сделать для несчастного, умерщвленного под одной крышей со мной. Однако ему, кажется, уже ничем не поможешь…

– Совершенно верно. Он умер мгновенно. А вы его знали? Он был вашим другом?

Несколько мгновений Марчелло молчал, словно прикидывая, как лучше ответить.

– Все смертные на Земле в известном смысле знают друг друга, – наконец ответил он. – Все мы – люди, и значит – братья и сестры… Вот я и хотел проводить в последний путь одного из своих братьев.

– Но вы ведь знали его? – настаивал Данте.

Старец вновь замолчал, словно не в силах выразить то, что было у него на уме.

– Нет. Я его не знал. Я видел его лишь в тот короткий промежуток времени, когда мы вместе проживали на постоялом дворе. Но мне показалось, что он меня знает. Что он вообще…

– Что? Ну! Говорите! – подбодрил старца поэт.

– Что он нарочно поселился там, куда должен был приехать я. Казалось, он меня ждал, – пробормотал Марчелло.

– Как это так?

– Он вел себя как-то странно. Сразу стал очень доверительно со мной общаться. Все время задавал мне вопросы с таким видом, словно ждал ответных расспросов с моей стороны. Так же он общался и с Бернардо…

– С ученым?

– Убитый знал, чем занимается Бернардо, и вел с ним долгие разговоры о прошлом.

– И о чем же он говорил?

– Его очень интересовала жизнь императора Фридриха. Они рассуждали о том, бывал ли император во Флоренции. И о другом… Но теперь все равно слишком поздно.

– Убитому не нужен врач, но не помешает тот, кто призовет к ответу его убийцу, – сказал Данте, не сводя глаз с лица старца.

– Это верно, – кивнул тот. – Теперь блюстители закона и порядка помогут несчастному гораздо больше, чем я сам и мои ничтожные знания.

Слушая старца, Данте подходил к нему все ближе и ближе. Наконец он как бы невзначай прикоснулся рукой к его плечу и почувствовал под одеждой твердые мускулы.

Марчелло отшатнулся, но тут же поспешно извинился:

– Прошу прощения, мессир. Привычка. За морем мне часто приходилось иметь дело с прокаженными.

– А куда вы сейчас? На постоялый двор?

– Да… Но как же изменился ваш город с тех пор, как я был здесь в последний раз много лет назад! – воскликнул Марчелло, указав рукой на ведущееся повсюду строительство. – Я даже боюсь заблудиться. Вы меня не проводите?

Не говоря ни слова, Данте взял старца под локоть, и они зашагали в сторону постоялого двора мимо развалин римских бань.

Шагов сто они прошли молча. Марчелло все время оглядывался по сторонам, словно искал соответствие между ныне видимым и воспоминаниями. Внезапно он остановился возле мраморной колонны, вделанной в угол одного дома.

– Чем ближе конец века, тем быстрее течет время, – пробормотал он. – Но устремившиеся вперед годы пожирают сами себя, как обезумевшие от страха лисицы в завязанном мешке…

– А зачем вы едете в Рим? – спросил Данте, когда старец вновь медленно двинулся вперед.

Марчелло остановился и повернулся к поэту:

– В конце жизни приходит время примириться с Богом и отдать ему должное. Скоро пробьет и мой час. Тогда Святой Петр бросит на весы добро и зло, которые я совершил в жизни… Хочу встретить этот миг с чистой душой. Я еду в Рим по данному давным-давно обету, чтобы просить прощения за грехи, совершенные мною на длинном жизненном пути.

– А их так много?

– А у кого их мало? Особенно в моем возрасте. Чем дольше живешь, тем больше грешишь…

ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ. ПЕРЕД МОНАСТЫРЕМ САНТА КРОЧЕ

сли хозяин постоялого двора не солгал, Бернардо проводил почти все свое время в библиотеке монастыря францисканцев. Данте стоял у дверей скриптория и ждал, когда из нее выйдут закончившие ежедневный труд монахи. Наконец в дверях появилась изможденная фигура Бернардо. Он нес связку пергаментов и ящичек с письменными принадлежностями. У него был больной и измученный вид. Он едва волочил ноги, но явно не собирался сдаваться. Время от времени он останавливался, ставил ногу на камень, доставал из ящичка восковые таблички и что-то писал на них острой металлической палочкой.

У общественного фонтана Бернардо с жадностью приник к бронзовому носику и стал пить. Казалось, его мучает неутолимая жажда. Данте осторожно подошел к нему и вежливо поздоровался. Бернардо ответил на приветствие, утерев рукавом пот со лба.

– Я давно хотел с вами поговорить, – сказал поэт.

– Я знаю, какую должность вы занимаете, мессир Данте. Известны мне и ваши поэтические произведения. Скорее всего, вы хотите узнать у меня подробности гибели злополучного декоратора Брунетто, но – увы! – мне нечем вам помочь. Я впервые познакомился с ним на этом постоялом дворе и видел его там всего несколько раз за ужином. Я ведь не просиживаю часами за общим столом. Я или хожу по своим делам, или запираюсь у себя в комнате, чтобы записать то, что узнал, – и Бернардо указал на пергаментные свитки.

– А чем именно вы занимаетесь? – полюбопытствовал поэт.

– Я пытаюсь закончить третью часть труда под названием «Res gestae Svevorum» – «Деяния династии Гогенштауфенов» – великих императоров Священной Римской империи. Главным образом меня интересует величайший из них – Фридрих. Его жизнь и смерть…

– И что же вы обнаружили во Флоренции? Ведь Фридрих здесь, кажется, не бывал.

– Да. При жизни он к вам не приезжал. Ведь флорентийцы, хотя среди них и было немало верных ему гибеллинов, часто относились к нему враждебно. Кроме того, император боялся предсказания Михаила Скота, заявившего, что его повелитель умрет sub flore…[15]15
  Игра слов. Название города Флоренция, данное ему римлянами, Castra Florentia (процветающий военный лагерь), происходит от латинского слова flos (floris), означающего «цветок».


[Закрыть] Однако, возможно, кое-что имеющее прямое отношение к Фридриху оказалось во Флоренции после его кончины.

– Что именно?

Историк поджал губы и пожал плечами с таким видом, словно уже жалел о том, что наговорил лишнего.

– Я кое-что узнал из «Хроники» Майнардино. Кое-что, связывающее Фридриха и Флоренцию.

– Вы читали Майнардино из Имолы?! Верного императору епископа, посвятившего остаток своих дней его жизнеописанию! Но ведь говорят, что его «Хроника» безвозвратно утрачена или так и не была написана!

Бернардо прищурился и с загадочным видом покосился на Данте. Потом быстро осмотрелся по сторонам, словно опасаясь чьих-то ушей.

Данте тоже машинально огляделся, но не заметил ничего подозрительного. Тем временем Бернардо отломал у кустарника ветку и стал что-то чертить ею в уличной пыли.

– Хорошо. Допустим, эта «Хроника» существует, и вы ее читали. Что же вы узнали в ней такого, что поспешили во Флоренцию? И что же у нас оказалось после смерти императора?

Бернардо ответил не сразу, подыскивая верные слова.

– Майнардино кое-что написал о сокровищах императора. «Thesaurus Federici in Florentia ex oblivione resurgeat» – «Сокровища Фридриха восстанут из забвения во Флоренции».

– Значит, вы ищете сокровища?

Бернардо решительно покачал головой:

– Я не гонюсь за богатством. В конце жизни золото перестает интересовать. Однако мне хотелось бы, чтобы мой труд дал ответ на вопрос, ставивший в тупик даже моего учителя. Я бы с удовольствием задал его Арриго из Ези. Я слышал, что и он сейчас во Флоренции.

– А при чем тут этот философ? – удивился Данте.

– О нем говорится в труде Майнардино. Арриго был послушником у Илии Кортонского, францисканского монаха, к которому благоволил Фридрих. Говорят, Арриго очень богат. Богат был и Илия. Поговаривали, что он нашел то, что ищут все алхимики, – способ изготавливать золото. А может, он нашел сокровища императора… – казалось, Бернардо думает вслух.

– Впрочем, они могут быть безвозвратно потеряны, – сказал он наконец, сокрушенно качая головой. – Фридрих стал прахом, в прах обратилось и все, что ему принадлежало…

– А узнать это можно только во Флоренции? Тут же могут быть и его сокровища?

– Майнардино в этом не сомневался, а я хочу проверить, была ли его уверенность обоснованной. Мне надо успеть, пока смерть не заткнет мне рот, как и моему учителю.

Данте схватил Бернардо за рукав:

– Вам что-то угрожает? Скажите мне что, и я воспользуюсь всей своей властью, чтобы вас защитить!

– Меня не защитили бы и все римские легионы, – с кривой усмешкой ответил Бернардо. – Моя моча уже давно пахнет медом, а внутренности мне жжет огнем. – Я молю Бога лишь о том, чтобы он дал мне время закончить мой труд, – добавил он и снова приник к фонтану.

Поэт подождал, пока Бернардо утолит жажду. Наконец тот поднял голову, облизывая губы с таким видом, словно не хотел потерять ни капли воды. Казалось, ему стало немного лучше.

– Надо было и мне подписать Иерусалимский договор, – пробормотал Бернардо.

Данте с непонимающим видом уставился на него, и историк невесело усмехнулся:

– Говорят, что, оказавшись во время крестового похода в Иерусалиме, Фридрих вступил в сговор с неверными, которые открыли ему секрет панацеи – чудодейственного средства, излечивающего все недуги и прогоняющего смерть назад в царство теней. Поэтому-то некоторые и считают, что Фридрих не умер и вернется по истечении пятидесяти лет со дня своего исчезновения. Представьте себе эту сцену, мессир Данте, явление Антихриста в юбилейный год! Вот испугался бы Бонифаций!

– Возможно, Папа Римский объявил этот год юбилейным именно для того, чтобы умолить Бога навсегда избавить его от Фридриха, – пробормотал Данте.

Вскоре Бернардо распрощался с Данте и удалился, с трудом волоча ноги.

Поэт хотел было пойти за ним, но передумал и направился обратно в мастерскую Альберто. А вдруг механик уже разобрался в предназначении механизма! Кроме того, Данте никак не мог позабыть о книге «Китаб аль-Мир’Аж». Искаженные ужасом лица мертвецов на галере чередовались перед его мысленным взором с неясными райскими образами из будущей поэмы. Казалось, в тумане неопределенности перемешались смутные образы блаженства и уродливые гримасы злодеяния.

Из размышлений поэта вывела фигура широкоплечего человека, возникшая перед ним из переулка рядом с древним Колизеем.

– Здравствуйте, мессир Монерр! – крикнул Данте.

Француз тут же обернулся и стал искать в толпе человека, окликнувшего его по имени. У него был встревоженный вид, но, узнав Данте, он тут же успокоился.

– Вы не против, если мы с вами немного побеседуем на ходу? – спросил Данте француза.

– Побеседовать с вами, мессир Данте, для меня большая честь, хотя я и догадываюсь, что именно побудило вас проявить внимание к такому заурядному человеку, как я. Наверняка при других обстоятельствах мы поговорили бы об ученых материях, а сейчас нашей темой станут злодеяние и смерть, – Монерр говорил на правильном тосканском наречии с еле заметным французским акцентом.

– Вы прекрасно говорите на нашем языке!.. Но какие ученые материи вы имели в виду?

– Науку Урании![16]16
  Урания – древнегреческая муза, покровительница астрономии.


[Закрыть] – воздев перст к небесам, ответил Монерр. – Я посвятил ей всю свою жизнь. Сначала в родной Тулузе, потом Венеции, где я изучал карты небес, составленные древними, и в первую голову Птолемеем[17]17
  Птолемей – (ок. 90 – ок. 160), древнегреческий ученый. Разработал математическую теорию движения планет вокруг неподвижной Земли, позволявшую вычислить их положение на небе. Вместе с теорией движения Солнца и Луны она составила т. н. Птолемееву систему мира. Система Птолемея изложена в его главном труде «Альмагест» – энциклопедии астрономических знаний древних.


[Закрыть], иногда внося поправки в те места, где мои великие предшественники допустили неточности. Я пытался распространять свет своих знаний, но безуспешно. Этим-то и объясняется то, что вы меня не знаете…

Монерр криво усмехнулся, и шрам у него на лице стал еще заметнее.

«Так он – астроном!» – подумал пораженный этим совпадением Данте.

У поэта, наверное, был такой удивленный вид, что Монерр не выдержал и вновь усмехнулся:

– Если вас интересуют мои занятия в вашем городе, скажу, что он – лишь одна из остановок в моем последнем путешествии.

– А куда вы направляетесь? – заинтересовавшись, спросил Данте. – И почему это путешествие у вас последнее?

Произнеся это зловещее слово, поэт вздрогнул. Неужели Монерр, как и Бернардо, знает, что дни его сочтены?!

Француз задержался у развалин римской арки. Вдали виднелась глухая мрачная стена флорентийской тюрьмы. Проведя рукой по лицу, словно отгоняя внезапную головную боль, Монерр сказал:

– Я направляюсь в Африку. В места, населенные кровожадными маврами. Потом я проследую дальше на юг, где живет беспощадная мантикора[18]18
  Мантикора – оборотень, существо, упоминаемое во многих средневековых бестиариях.


[Закрыть]. Я хочу пересечь далекий экватор и узреть южное небо, еще не виденное глазами христианина. В древних преданиях говорится о том, что там сверкают неизвестные нам звезды, а на своде небес встают и опускаются новые созвездия, предвещающие невероятные повороты судеб. Я надеюсь дополнить ими каталог Гиппарха…[19]19
  Гиппарх (ок. 180 или 190–125 до н. э.), древнегреческий астроном, один из основоположников астрономии. Составил каталог положений 850 звезд.


[Закрыть]

Монерр говорил сверкая глазами. Казалось, в них на самом деле сияет свет далеких звезд. Погрузившись в мечты, он словно забыл, где находится, что-то пробормотал себе под нос по-французски, а потом снова заговорил на родном языке Данте:

– Говорят, что на тамошних небесах сияет крест из четырех звезд. Он словно свидетельствует об истинности нашей веры или предрекает ее участь… Однако мессира Данте интересует совсем другое, – напомнил себе Монерр и сразу сник.

– А почему вы считаете это путешествие последним? – настаивал Данте, с содроганием подумав о том, что Флоренция уже почти превратилась в обязательную остановку на последнем пути человека.

– Я уже бывал в землях неверных. Рана, полученная в последнем путешествии, повредила мне правый глаз, и по какой-то странной взаимосвязи парных органов нашего тела его слепота стала постепенно распространяться и на левый. Скоро я ослепну, и звезды будут сиять мне только в воспоминаниях… Мне надо спешить!

Некоторое время Данте с французом шагали молча. Поэт старался не отставать от Монерра, обгонявшего его, несмотря на невыносимую жару.

– Вы несетесь как берберийский конь! – заявил наконец поэт, не раз пускавшийся бегом, чтобы не отставать от француза. – Вы выработали у себя такую походку в дальних странствиях?

Монерр усмехнулся и остановился:

– Совершенно верно. Я бывал в таких землях, где всего лишь один час опоздания равносилен смертному приговору. В пустынях, где надо успеть добраться от одного оазиса до другого. В землях, кишащих язычниками, где наши укрепления находились ровно на расстоянии дневного перехода. Стоило человеку чуть замешкаться в тех краях, и он становился легкой жертвой неверных в ночном мраке. Там мы ездили вдвоем на одном коне, чтобы второй мог отдохнуть для дальнейшего пути.

– В каждой земле свои опасности, – пробормотал Данте. – Вы ведь знаете, что случилось с одним из постояльцев, живших под одной крышей с вами.

– С декоратором Брунетто? – кивнув, уточнил Монерр. – Я часто видел, как он разглядывает свои чертежи.

– Он был не декоратор. И звали его не Брунетто. Убитый – Гвидо Бигарелли – величайший скульптор нашего времени.

Француз ничем не выдал своего удивления.

– А вы об этом не подозревали? – настаивал поэт.

– Нет. Но путники часто скрывают, кто они такие на самом деле. По разным мотивам.

– По каким, например?

– Чтобы не попасть в руки к властям, если те настроены к ним враждебно. Или чтобы не попасться в лапы злоумышленников, если у них с собой нечто ценное.

Данте поджал губы и задумался. Бигарелли был убежденным гибеллином – сторонником императора, и во Флоренции, где правили сторонники римского папы – гвельфы, он вполне мог скрывать свое настоящее имя по политическим мотивам.

– Возможно… Возможно, дело было именно в этом, – продолжал Монерр.

– В чем? – встрепенулся Данте.

– Вечером накануне убийства я столкнулся с ним, поднимаясь к себе в комнату. Он стоял на лестнице вместе с толстым купцом Риго из Колы. Они о чем-то оживленно разговаривали, но, увидев меня, тут же замолкли. Однако я расслышал их последние слова.

– О чем? О чем же они говорили?! – воскликнул Данте, невольно сделав шаг к французу.

– О золоте, мессир Алигьери. О горах золота, и о том, что его можно получить, только заключив свет в кольцо.

– В каком смысле? – удивленно спросил поэт.

– Не знаю, – пожал плечами Монерр. – Ничего больше я не слышал… Догадывайтесь сами, – с легкой иронией в голосе добавил он. – Ведь мудрец здесь вы, а я – простой астроном.

ПОСЛЕ ОБЕДА И ВЕЧЕРОМ

осле разговора с французом Данте не покидало беспокойство. Он все больше и больше убеждался в том, что убийство имеет отношение ко всем, кто, казалось бы, случайно оказался на постоялом дворе «У ангела».

Поэта не покидало ощущение, что этих людей – таких разных по характеру, манерам и даже по внешнему виду – что-то связывает, но он не мог понять, что именно, кроме того, что все они были чужестранцами и утверждали, что во Флоренции только проездом.

Данте не сомневался, что облик преступления отражает особенности преступника. Жертва всегда сама привлекает к себе своего палача, выбирая его среди тех, кто более всего подобен ей самой. Громилу убивают разбойники в поножовщине, а развратник становится жертвой своей похоти и своих страстей. Какого же убийцу нашел себе скульптор?

Мастер мертвых фигур Гвидо Бигарелли после долгого отсутствия вернулся во Флоренцию под чужим именем словно нарочно для того, чтобы встретить смерть. Всю жизнь он заигрывал с нею, создавая свои произведения. Казалось, он вошел с ней в тайный сговор, беззвучно заклинал ее задержаться в своих бронзовых фигурах, ласкал ее кости под кожей пылких любовниц. И вот смерть пришла за вознаграждением…

Данте вспомнил незамысловатую догадку начальника стражи, которую сначала с презрением отверг. Теперь же она не давала ему покоя. Неужели Бигарелли действительно был четвертым человеком из каюты галеры? Неужели это он умертвил всю команду корабля?!

Поэт вспомнил загадочную Антиохийскую деву. Реликварий с его невероятным содержимым и изготовивший его Бигарелли вряд ли случайно появились во Флоренции одновременно! Таких невероятных совпадений не бывает!

Дойдя до того места, где улица сужалась из-за строительных лесов, только что возведенных у фасада большого строящегося дома, Данте поморщился, подумав о бессмысленной и показной роскоши недавно разбогатевших флорентийцев. Прислонившись к одному из столбов, чтобы пропустить встречную повозку, поэт внезапно чувствительно получил локтем по лицу от какого-то стремительно пронесшегося мимо человека.

Ничего не понимая, Данте стал озираться по сторонам, и тут на доски у него за спиной грохнулся увесистый камень. Второй камень задел его плечо.

Поэт машинально отскочил в сторону, ожидая обрушения строившейся стены у себя за спиной, но тут же увидел, что на находящейся чуть дальше площади разыгрываются бурные события. Обезумевшая толпа сцепилась в драке прямо на битой глиняной посуде, среди перевернутых лотков и разбросанных на земле овощей и фруктов, обильно политых разлившимися винами и оливковым маслом. Кругом метались мужчины и женщины, пытавшиеся скрыться с места побоища.

Перед носом у Данте просвистел очередной брошенный из толпы камень. Вслед за ним летели другие. Кое-кто из противников разбежались по сторонам площади. Теперь они осыпали друг друга Камнями, вращая над головой импровизированными пращами из подобранных на земле кусков материи. Сначала они пытались выковырять досками и палками камни у себя из-под ног, но древняя римская мостовая не поддавалась. Тогда они бросились на старые стены Кампидолия и стали голыми руками выламывать из них глиняные кирпичи.

– Что тут происходит?! – крикнул спрятавшийся за повозкой Данте старику, сидевшему уронив голову на руки.

Рассмотрев получше одеяние Данте, старик осмелился открыть рот:

– Это люди семейств Черки и Донати. Они встретились посреди рынка и тут же начали осыпать друг друга бранью. А потом стали драться.

– Проклятые буяны! – процедил сквозь зубы Данте.

Дождавшись, когда на землю обрушился очередной град камней, он решительно встал на ноги и направился прямо к дерущимся, надеясь, что на них произведет впечатление его одеяние флорентийского приора.

– Прекратите! Именем закона приказываю вам прекратить! – воскликнул Данте, схватил за плечо какого-то откатившегося прямо ему под ноги драчуна, отпихнул его в сторону и наградил пинком под зад.

Внезапно кто-то взял поэта за локоть. Данте резким движением вырвал руку и с искаженным яростью лицом повернулся к новому противнику, но отвлекший его человек улыбнулся и поднял руки вверх в знак своих добрых намерений.

– Простите, мессир Данте. Я лишь хотел вам помочь! – воскликнул он, наклонившись за упавшим на землю головным убором приора.

Данте узнал Арриго из Ези. Улыбнувшись в ответ, поэт стал отряхиваться и счищать с одежды замаравшие ее нечистоты.

– Это я должен просить у вас прощения. Я ведь вас чуть не ударил, но в этой толпе безумцев немудрено спутать праведника с головорезом!

– А много ли праведников в этом городе? – пробормотал Арриго, разглядывая две враждующие толпы, разошедшиеся по противоположным сторонам площади, но продолжавшие бросать друг другу оскорбления и обмениваться злобными взглядами. – Такое впечатление, будто Флоренции скоро придет конец и она погибнет во внутренних распрях, несмотря на благие намерения ее основателей…

– Эти намерения, – если они вообще существовали, – были начертаны на сухих листьях, унесенных первыми же порывами ветра, – покачав головой, сказал Данте.

– Что же привело ваш город в такое плачевное состояние? – оглядевшись по сторонам, спросил погрустневший философ.

Данте гневно кивнул на буянов:

– Во всем виноват этот сброд, которого, как магнитом, тянет в наши стены. Это отребье собралось сюда со всей Тосканы. Их привлекает возможность легкой наживы, возникшая у нас из-за всеобщего падения нравов, нерадивость властей, продажность прелатов и магистратов вкупе с невежеством ученых мужей. Выбравшись из сточных канав, эти скоты распространились по улицам нашего города, за свободы которого наши отцы заплатили кровью. Отныне Флоренция почти неуправляема.

Приор замолчал, искоса поглядывая на буянов и утирая тыльной стороной ладони кровь, сочившуюся у него из разбитой губы.

Казалось, Арриго слушает Данте с большим вниманием.

– В иных итальянских городах не лучше. Но благой правитель мог бы насадить порядок при поддержке людей доброй воли. Таких, как, например, вы, мессир Данте.

– Если бы люди вроде меня могли заставить себя слушать!.. Если бы у них были средства, сравнимые с неправедно заработанным золотом, оказавшимся в распоряжении этой швали и рвани!..

– Как знать, может, недалеки те времена, когда в небе Италии вновь гордо воспарит орел и выклюет глаза нечисти, осквернившей своим зловонным дыханием ее земли…

Все еще облизывая кровоточащую губу, Данте невесело усмехнулся. При этом он наблюдал за действиями драчунов, перебравшихся в противоположный конец площади и начавших прятаться в близлежащих переулках.

– Города – как большие звери. Они очень похожи на населяющих их зверьков, – с горечью констатировал он.

– Нет непобедимого зверя. Город можно зарезать, как и любого человека, – настаивал философ.

– Это действительно так, – пристально посмотрев на Арриго, согласился Данте. – По воле судьбы я сейчас расследую преступление. Убийство, совершенное на постоялом дворе «У ангела».

– Я знаю. Бедный Брунетто…

– На самом деле его звали совсем по-другому, – с притворным безразличием сказал Данте, тщательно отряхивая ладонью полы одежды.

Не проявив ни малейшего любопытства, Арриго ждал, что еще скажет Данте.

– Его звали Гвидо. Гвидо Бигарелли.

– Правда? – Философ сохранял спокойствие с таким видом, словно это имя было ему совершенно незнакомо. А может, он уже знал, что убили именно Бигарелли.

– А вы уже кого-нибудь подозреваете? – спросил он у поэта, усевшись в тени у невысокой стены.

Данте с таким же безразличным видом пожал плечами:

– Пока мне известны лишь некоторые подробности. Я еще не вижу всей картины преступления. Я не знаю, как умертвили жертву. Неизвестно мне и почему ее убили. Меня лишь преследует ощущение, что убийца был хорошо известен своей жертве, а может, даже близок к ней. Моя интуиция, опираясь на разум, указывает мне на остальных гостей постоялого двора.

– Так допросите же их со всем пристрастием!

– К чему это? Я услышу лишь поток лжи и полуправды. Убийца наверняка уже придумал, как выгородить себя, а я, к сожалению, не умею читать мысли.

– Вы не надеетесь раскрыть преступление?

– Нет, это не так, – ответил поэт. – Надежда у меня сохранилась, но чтобы его раскрыть, мне не обязательно допрашивать этих людей. Все события вокруг нас подчиняются логике, а логика вытекает из необходимости. Я должен понять, для чего понадобилось это убийство. Тогда мне станет ясна его логика, и я найду убийцу без всяких допросов.

– Отчего же вам не сделать это как можно скорее?

– Мне что-то мешает. Возможно, преступления совершены по сиюминутным соображениям, но их корни, несомненно, уходят гораздо глубже. Это-то меня и путает. Не могу понять, как почти одно и то же следствие может иметь такие разные причины. Сам Аристотель не счел бы это возможным.

– Я восхищаюсь вашей верой в непогрешимость Аристотеля, – улыбнувшись, покачал головой Арриго. – А каково ваше мнение о нынешних ученых мужах из Парижа? К примеру, о Бэконе?[20]20
  Бэкон, Роджер (ок. 1214–1292), английский философ и естествоиспытатель, монах-францисканец. Профессор в Оксфорде. Придавал большое значение математике и опыту – как научному эксперименту, так и внутреннему мистическому «озарению». Занимался оптикой, астрономией, алхимией; предвосхитил многие позднейшие открытия.


[Закрыть] Разве он не говорит о том, что мы должны учиться делать выводы, опираясь на естественный порядок вещей в природе? А что есть природа, кроме непрерывных метаморфоз, возникновения чего-то нового и множества противоречий?.. Однако вы упомянули какие-то «преступления». Значит, не только Гвидо Бигарелли сошел в царство мертвых?

– Нет, не только. В нескольких лигах к западу от Флоренции учинили страшную бойню, возможно для того, чтобы скрыть какое-то другое преступление. Убийца умудрился умертвить всю команду настоящего морского судна.

Арриго открыл было рот, словно для нового вопроса, но потом, кажется, передумал и промолчал.

– А что такое «Царство Света»? – внезапно спросил его поэт.

Арриго с удивленным видом повернулся к Данте:

– Полагаю, это торжество духа. Иными словами, это метафорическое описание того, что вы называете раем.

– Мы?

– Я имел в виду богословов, изучающих суть, вид и границы рая. А также вас – поэтов, стремящихся облечь его в стихотворную форму. А почему вас это вообще интересует?

– У меня сложилось впечатление, словно нынче очень многие разыскивают это царство… Можно подумать, что оно существует где-то на земле. Или так называют какой-то предмет с необычайными свойствами… Вот сукины дети!