Текст книги "Данте. Преступление света"

Автор книги: Джулио Леони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Она вновь поцеловала поэта, но уже без особой страсти, и Данте подумал, что теперь она просто старается добросовестно исполнить свою работу.

– Почему ты пришла? – прошептал он.

– Сама не знаю, – пожала плечами девушка. – Может, мне просто захотелось тебя видеть.

Поэт старался собраться с мыслями, а Пьетра уже поспешно одевалась. Направившись к дверям, она внезапно остановилась.

– Тебе угрожает опасность, – проговорила она. – Тебе и тем, с кем ты водишься.

– О чем ты?

– Ты все прекрасно понимаешь. Ладжа донесла обо всем инквизиции. Она о тебе все рассказала.

– Что именно?

– Я подслушала только несколько слов. Но ты должен бежать, – с неожиданной заботой в голосе сказала девушка. – Они говорили, что раскрыли твой замысел. Еще они говорили о каком-то «исчадии ада».

Вскочив с постели, Данте подбежал к Пьетре и схватил ее за руку:

– Ты уверена? Они так и сказали?

Вырвавшись из рук поэта, проститутка побежала вдоль колоннады.

Глядя ей вслед, Данте лихорадочно пытался осмыслить то, что она сказала.

Значит, Акваспарта знает о том, что заговорщики намерены реставрировать императорскую династию! Но известно ли ему имя отпрыска Фридриха – этого «исчадия ада»? Наверное, нет. А то он не стал бы выпытывать его у Данте… А у самого поэта, вероятно, уже собрались в руках все куски головоломки, но он не в состоянии собрать их в единое целое!

ГЛАВА VIII

13 АВГУСТА. ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ

томленный тревогами ночи, Данте не заметил, как погрузился в сон. Возможно, он спал долго, но самому ему казалось, что он едва успел сомкнуть глаза, перед которыми кружился хоровод зыбких образов. Ему казалось, что деревянный пол подрагивает у него под ногами. – Это пробуждаются мертвецы, спящие в монастырском подземелье. Сейчас они поднимутся наверх и покарают его за бездействие…

Когда поэт открыл глаза, келья была залита светом. Все еще в полусне, Данте огляделся по сторонам, пытаясь определить, насколько высоко в небе солнце, и который может быть час. Светило явно уже побывало в зените и начало клониться к горизонту…

Поэт вскочил с постели и попытался привести мысли в порядок. За дверями его кельи звучали чьи-то шаги и возбужденные голоса. Подойдя к двери, Данте распахнул ее как раз в тот момент, когда на ее пороге появился запыхавшийся стражник.

– Пойдемте! Опять убийство!

– Где? – выскочив из кельи, спросил встревоженный поэт.

– У Санте Кроче. Убили мастера Альберто из Ломбардии! У него же в мастерской!

Скрипнув зубами от бессильной злости, Данте скорым шагом устремился за стражниками, которым не давали быстро передвигаться по узким улицам их длинные копья. Скоро он их обогнал и первым оказался на пороге мастерской. На верстаке аккуратно лежали инструменты. Рядом с верстаком валялось окровавленное тело мастера. Поэт неплохо помнил оснащение мастерской, и ему показалось, что из нее ничего не пропало. Сундуки и шкафы никто не взламывал. Убийцу явно не интересовало их содержимое.

– А где слуга мастера Амид? – спросил Данте караулившего мастерскую начальника стражи.

– Он убил хозяина и скрылся. Сейчас его ищет вся стража. Ему далеко не уйти! – с довольным видом заявил капитан. – Мы все тут посмотрели. Злодей ничего не унес. Наверху в спальне стоит сундучок, набитый флоринами, но к ним никто не прикасался. Значит, Альберто убил не грабитель, а мстительный и коварный раб.

Нахмурившись, Данте подумал о том, что несчастного Амида, если тот попадется в руки стражи, теперь ничто не спасет. Не смог бы спасти его и сам поэт, чьи полномочия на посту приора подходят к концу.

В углу мастерской Данте заметил коврик, на котором молился Амид, а на нем – книгу.

Взяв книгу в руки, поэт стал оглядываться по сторонам. Неизвестный убийца, умертвивший Альберто двумя ударами клинка в шею, явно не искал денег. Не интересовали убийцу и старинные манускрипты… Подумав об этом, Данте мысленно похвалил себя за то, что предусмотрительно унес загадочный механизм из мастерской.

Мастер Альберто, скорее всего, не входил в число заговорщиков, но его смерть, конечно, связана с непонятными событиями, начавшими разворачиваться во Флоренции и имевшими отношения к великому императору Фридриху. Скорее всего, мастера убили из-за механизма, который тот воссоздал из обломков.

Однако в мастерской не было видно следов обыска. Значит, убийца знал, что механизма здесь нет. Зачем же он убил Альберто? Скорее всего, для того, чтобы мастер никогда не создал такое же приспособление. Выходит, злодей хотел устранить не самого Альберто, а уничтожить вместе с ним память о механизме!

Убийца?.. Данте присел и стал внимательно разглядывать две раны на теле мастера, так похожие на те, которые он недавно видел на других трупах. Все недавние убийства были совершены одинаково. Жертве в одну и ту же область тела наносили два удара, из которых смертельным был только один. А если это – дело рук двух человек? Может, убийц двое? Они наловчились одновременно нападать с двух сторон на жертву, которой от них было уже ни за что не отбиться. – Двое человек, привыкших вдвоем убивать, делить кусок хлеба, спать с одной и той же женщиной, ездить на одной лошади…

Внезапно Данте посетило озарение. Он вспомнил состоявшийся на мосту разговор, его участников, и куски головоломки начали складываться в его голове. Перед глазами возникла статуя двуликого Януса.

Если это так, может, цепь кровавых преступлений все-таки можно разорвать?!

Вскочив на ноги, Данте, провожаемый удивленным взглядом начальника стражи, бросился прочь из мастерской.

На постоялом дворе «У ангела» он столкнулся с хозяином, разливавшим вино по кувшинам из большой глиняной бутыли.

– Мессир Бернардо наверху? – спросил на ходу направившийся прямо к лестнице поэт.

– Нет. Он только что ушел. Кажется, его кто-то поджидал на улице.

– Кто?

– Я не видел. Мессир Бернардо себя плохо чувствовал. Когда он пришел – сразу поинтересовался, не спрашивал ли его кто-нибудь. Я сказал, что не спрашивал. Тогда он сел за стол и потребовал вина. По-моему, он кого-то ждал – все время вставал из-за стола и выглядывал на улицу. В последний раз он кому-то махнул рукой и вышел. Только я не видел кому.

Кивнув хозяину, Данте поднялся на второй этаж к комнате Бернардо. Дверь в комнату была незаперта, словно ее обитатель не опасался за свое имущество. Поэт с горечью понял, что, по мнению Бернардо, в полной воров Флоренции никого не интересуют книги, рукописи и заключенные в них знания.

В комнате Бернардо действительно нечего было воровать. В ногах постели стоял неказистый на вид сундук с одеждой из грубой ткани. Судя по всему, Бернардо поспешно оторвался от «Деяний династии Гогенштауфенов», которые писал. На письменном столе лежала открытая тонкая книга. Рядом с ней валялись бумаги и стояла чернильница.

Данте начал читать вслух из открытой книги: «В моем труде „Хроника Фридриха“ говорится о самом невероятном человеке на свете – моем повелителе…»

Поэт удивленно поднял глаза от книги, но тут же перевернул лист пергамента и стал читать дальше:

«Все описанное мною видел я сам, епископ Майнардино, начавший писать эту летопись для добродетельных потомков в году MCCLV от Рождества Христова…»

«Хроника Майнардино, великого летописца Фридриха, – благоговейно прошептал Данте. – Значит, Бернардо не солгал, и она действительно существует!»

Поэт начал быстро листать страницы. Перед его глазами мелькали даты и имена. Почти невероятный рассказ о рождении императора в Ези. Борьба за престол. Триумфальный въезд в Иерусалим с его сотней башен. Победы и поражения. Ненасытная жажда знаний и блеск императорского двора. Его стихи…

На самых последних страницах епископ описывал слогом, достойным античной трагедии, страшный конец императора, его мучительную болезнь, тщетные надежды на выздоровление и гнусную возню соперников у его смертного одра. Поэта поразили брошенные вскользь слова Майнардино о том, что Фридриху сообщили о смерти одного из его сыновей, бывшего послушником у францисканцев, и император погрузился в пучину скорби. Впрочем, епископ тут же вернулся к описанию событий при дворе, а Данте прикусил нижнюю губу и задумался.

Что же это за умерший сын: ребенок Бьянки Ланчи? Но если он умер, на кого же возлагают свои надежды гибеллины? Ведь успех их похода на Рим целиком зависит от того, смогут ли они предъявить народу законного наследника Фридриха, которого как огня боится кардинал Акваспарта, называющий его «отродьем Антихриста»!

Поэт вновь погрузился в чтение, с жадностью пожирая описания подвигов Фридриха, его страданий, его побед. В самом конце своей книги Майнардино писал о том, как был отравлен император, «умерщвленный рукой неполного человека по имени…» На этом текст обрывался. Нижняя часть страницы была аккуратно оторвана.

Данте перевернул страницу в надежде найти продолжение текста на обратной стороне, но она была чистой. – Значит, имя убийцы стояло на оторванной нижней части листа. Кто же ее оторвал? Сам убийца? Почему же он не вырвал всю страницу или не сжег вообще всю книгу? Зачем скрывать только имя убийцы, когда можно уничтожить память о его преступлении?

Или низ листа оторвал Бернардо, чтобы никто, кроме него, не знал эту страшную тайну?

Оглядываясь по сторонам, поэт искал что-либо способное развеять его сомнения.

Совсем недолго он тешил себя мыслью, что вот-вот разгадает загадку или хотя бы найдет убийцу и его сообщника. Однако исчезновение Бернардо разрушило эти надежды. Если историк – один из убийц, он наверняка уже далеко! В его комнате нет ничего ценного, кроме рукописи Майнардино. Остальным легко пожертвовал бы любой спасающийся бегством человек. Если же историк не бежал, его жизнь с минуты на минуту прервут клинки убийц, и загадка останется неразгаданной навсегда.

Выглянув на лестницу, Данте надеялся увидеть там сгорбленную болезнью фигуру Бернардо.

Внизу за общим столом действительно сидел кто-то напоминающий со спины Бернардо. Поэт неслышно подошел к сзади, но сидевший за столом человек каким-то образом догадался о его присутствии и чуть слышно пробормотал:

– Здравствуйте, приор… Присаживайтесь…

Перестав красться, Данте быстро подошел к столу и остановился перед Марчелло. Медик сидел с закрытыми глазами. Перед ним лежала большая тетрадь, а поодаль стояли песочные часы. Песок уже высыпался вниз, словно Марчелло, уйдя с головой в работу, позабыл о времени.

– Вы что, видите в темноте, как кошка? – удивленно спросил поэт.

– Ваши шаги легки, но их звук ни с чем не спутать.

Приор осторожно пододвинулся поближе, пытаясь рассмотреть при свете свечи, что написал Марчелло в своей тетради.

Раздраженно дернув головой, старец сказал, не поднимая век:

– Хватит шаркать. Садитесь рядом со мной и скажите, распутали ли вы клубок загадок?

– Пока нет.

– А замыслы великого Фридриха? Вы их разгадали? Вы знаете, что творилось в его голове перед смертью?

– Не знаю, – опустив глаза, признался Данте.

– Могу себе представить, чего стоило вам, мессир Данте, сделать мне это краткое признание! – с довольным видом воскликнул старец. – Вспомните о нем, когда вздумаете в следующий раз возгордиться. А еще лучше – отлейте эти два слова в бронзе и водрузите их над дверью своего дома.

Сжав кулаки, поэт с трудом поборол желание уйти прочь.

– Можно подумать, что вы знаете об этом гораздо больше меня, – прошипел он.

Перевернув песочные часы, старец улыбнулся поэту с таким видом, словно хотел загладить впечатление, произведенное его собственным же сарказмом.

– Прошедшее время и то, что мне довелось увидеть и познать, вселяют в меня некоторую уверенность в собственных знаниях, – довольно дружелюбным тоном проговорил он.

– Уверенность в собственных знаниях! – пожав плечами, раздраженно воскликнул поэт, обхватив голову руками и не отрывая глаз от песка в часах. – Это лишь иллюзия, как и время – всего лишь обман наших чувств. Посмотрите на эти крупицы песка! Они совсем как наши часы и дни. Что можем знать мы, барахтаясь среди них?!

– Ваша вера поколебалась?

– Да нет… Но в последнее время мне кажется, что я обитаю среди сновидений. Кажется, моя бесполезная путеводная звезда светит теперь особенно слабо, – сквозь зубы процедил Данте.

– И все же свершится все, что предначертано вам звездами. Если вам суждено победить, вы победите. Или погибнете, если на небесах начертана ваша гибель.

– Я не верю в предопределение. Если меня ждет поражение, я потерплю его лишь по слабости своего ума и своих добродетелей, а не по воле далекой и холодной небесной искры.

Немного поразмыслив над словами поэта, Марчелло раздраженным жестом смахнул на пол лежавшую перед ним на столе тетрадь.

– Это не холодная искра, приор, а благородное эхо божественного великолепия! – буркнул он. – Этот свет порождает все сущее и дает ему имена. Он появился раньше Адама. В самом начале Творения, когда Господь Бог повелел: «Да будет свет!»

Упавшая на пол тетрадь рассыпалась. Ее страницы были покрыты астрономическими значками и какими-то расчетами.

Поэт тут же встрепенулся.

– Ваш труд заслуживает большего почтения! – воскликнул он, собирая упавшие страницы. Как знать, какие замечательные произведения гениев древности остались нам неизвестны из-за того, что кто-то однажды так же смахнул их со стола!

– Свершится лишь то, чему суждено произойти, – настаивал внезапно заволновавшийся Марчелло, потянувшийся к своей тетради. – Будет лишь то, что изначально записано в великой книге судеб.

Аккуратно складывая вместе страницы, Данте попытался проникнуть в суть написанного на них, но старец вырвал свою рукопись из рук поэта настолько поспешно, словно тот был прокаженным.

Пораженный поведением Марчелло, поэт спросил его:

– Вы действительно верите в то, что какая-то неведомая сила предопределяет даже наши простейшие поступки вопреки свободе, дарованной нам Творцом?

– Мы не свободнее желудя, беспрепятственно становящегося лишь дубом. Ведь только наши лживые чувства вынуждают нас видеть перемены в вещах неизменных от века.

– Из ваших рассуждений вытекает, что иллюзорно даже движение тел, – возразил Данте. – А ведь доказательства истинности движения кишат на каждом шагу. И не на движении ли небесных тел основывается ваша наука? Разве Солнце не встает каждый день? Разве Луна не совершает каждый месяц одни и те же движения? Ну хорошо, пусть эти тела неподвижны. Но подвижен же их свет, достигающий нас на Земле!

– Нет! Свет – отнюдь не движущиеся лучи, как утверждает язычник Аль-Кинди![50]50
  Аль-Кинди – арабский философ, умер около 855 г., первый арабский переводчик и комментатор Аристотеля.


[Закрыть] Свет неподвижен, как и звезды, созданные в первый день творения!

– Если звезды неподвижны, то на них всегда было начертано и возвышение Вавилона, и падение Трои, и основание Рима, и пришествие Святого Петра. Значит, они предсказали и вторую империю, и великого Фридриха, и все события сегодняшнего вечера. И эту нашу с вами встречу…

– А почему вы думаете, что это не так? Если бы…

– Вы богохульствуете, Марчелло! Адам был создан свободным выбирать между добром и злом. В ином случае Господь ввел бы во искушение нашего прародителя лишь для того, чтобы наблюдать за его грехопадением, исход которого предрешен!

– Так смотрите же сюда! – воскликнул старец и начал чертить на пергаменте квадрат. – Сейчас я расскажу вам о вашей жизни и о том, что ждет вас в будущем, хотя вам это может оказаться и не совсем приятно.

Постепенно квадрат превратился в сетку. Марчелло изобразил ряд планет и начертал их обозначения. Рисовал он по памяти, не прибегая к расчетам.

У старца наверняка была феноменальная память, а то как бы он запомнил положение всех небесных тел на эклиптике! Или же Марчелло уже в тайне чертил эту схему и сейчас просто воспроизводил результаты уже проделанного труда…

Прежде чем поэт успел пуститься в расспросы, Марчелло закончил свою работу.

– Вот знаки вашего пребывания на Земле, мессир Алигьери. Яркое Солнце в созвездии Близнецов – эта последняя вспышка переменчивой весны – управляет вашими противоречивыми и неукротимыми желаниями в сочетании с непостоянным Меркурием – покровителем вашей науки, ворующей знания у древних и такой же тщеславной, как истинные авторы украденных текстов. Венера, поднявшаяся в созвездии Рака, наделила вас ненасытным сладострастием. Красный Марс в созвездии Льва сделал вас свирепым, а…

– Вижу, вы неплохо осведомлены о моей жизни, – презрительно перебил Данте. – И все же многие во Флоренции описали бы ее точнее.

– Но никто не расскажет вам о том, что ждет вас впереди!

Поэт хотел было взять пергамент, но старец властным жестом прижал его к столу.

– Вами правит число девять. То же число, что решило участь Фридриха, умершего перед девятой двуликой тенью!

Данте не вполне понял, о чем идет речь, но Марчелло не дал ему открыть рот.

– Когда вам было девять лет от роду, на вас нашло первое озарение. В восемнадцать лет вы впервые возжелали женщину. В тридцать шесть вы познаете отчаяние и горечь изгнания. Вы умрете далеко на чужбине, страшной смертью совсем одинокого человека. Такова ваша судьба.

Данте выслушал этот приговор, стиснув зубы и стараясь не дать воли злости, переполнявшей его пополам с удивлением.

– А ваша смерть, Марчелло? – спросил он насмешливым тоном. – Какой будет она? Или вы читаете лишь чужое будущее?

– Моя смерть тоже давным-давно предопределена. Она настигнет меня в известном мне месте и в известный мне час, определенные положением звезд. Я умру в воде по велению созвездия Рыб. Как и все люди, я вышел из влаги. В нее я и вернусь.

Данте молча взял свой гороскоп и сжал его в пальцах с такой силой, словно пушил собственную участь.

НОЧЬЮ

зади к Баптистерию почти примыкал ряд старых построек, от которых его отделяла лишь узкая улочка. Это массивное сооружение полностью закрывало собой церковь Санта Репарата и неверный свет факелов, горевших на площади.

Данте ждал уже больше часа. Время от времени кто-то поблизости громко кричал – больной, метавшийся в муках, или одержимый, истязаемый демонами. Не в силах больше стоять, поэт опустился на корточки у стены. От духоты и усталости у него потемнело в глазах, а голова слегка кружилась, предвещая обморок или сон, державшиеся, однако, в стороне от измученного тела Данте, потому что его ум не желал полностью засыпать.

Провалившись на несколько мгновений в полубессознательное состояние, поэт встрепенулся и навострил уши, услышав в отдалении приближавшиеся легкие шаги. Потом в начале улочки появилась чья-то тень. Данте насторожился, собрался с силами, встал, вжался в стену и замер. Стиснув рукоять кинжала, он приготовился дать отпор незнакомцу, окажись тот не тем, кого ждал поэт.

Перед Данте возникла фигура, полностью завернутая в плащ из легкого сукна, закрывавший незнакомцу и нижнюю часть лица. На голове у этого человека была крестьянская плетеная соломенная шляпа, надвинутая почти на самые глаза.

И все же приор сразу узнал незнакомца, шедшего к нему, не обращая внимания на острие кинжала, поблескивавшее в слабом свете, прикрепленного где-то наверху факела.

Приблизившись к Данте, Монерр остановился в шаге от него, спросил:

– Вы меня искали? – и замолчал.

Не дождавшись от него больше ни слова, поэт наклонился вперед и прошептал ему на ухо:

– Я знаю, что вы задумали. Вы ведь появились тут совсем не из-за денег, как притворялись на тот случай, если кто-то что-нибудь заподозрит или даже разгадает трюк с Антиохийской девой.

Данте ждал от француза ответа, но тот по-прежнему молчал и пристально его разглядывал.

– А ведь ваш замысел еще коварнее, чем кажется, – с досадой продолжал поэт. – Наверняка вы хотели, чтобы обман был раскрыт и вас считали неопасными мошенниками. Я тоже так раньше думал.

Монерр блеснул глазами.

– А что же вы думаете теперь? – пробормотал он.

– Вы решили повторить четвертый крестовый поход, когда воинов, собранных для похода в Святую Землю, бросили против Константинополя. Вы хотели собрать верующих, воодушевить их невероятным чудом Антиохийской девы и обещаниями спасти их души, подогретыми посулами несметных восточных сокровищ. Потом все командные посты в вашей новой армии должны были занять верные вам гибеллины, а как раз на пути в Святую Землю лежит истинная цель вашего похода – Рим! И вы обрушились бы на него, как когда-то крестоносцы на Константинополь. А ведь вашей толпе, собравшейся выслушать напутствие римского папы, хватило бы зрелища усыпанной самоцветами дарохранительницы, чтобы она бросилась громить папские дворцы…

Француз молча слушал Данте, сверкая в темноте единственным зрячим глазом.

– В Риме же вас поддержали бы вооруженные люди рода Колонна и других влиятельных римских семейств. Они ведь обрадуются возможности избавиться от папы Бонифация, угнетающего их с помощью венецианских денег, – продолжал поэт. – Признайтесь же, что именно таким был план приверженцев любви! А сокровища, о которых вы твердили, принадлежат римскому папе.

– Присоединяйтесь к нам, приор, – спокойно, но веско проговорил Монерр.

– И не только папе! – продолжал Данте.

– Присоединяйтесь, – повторил француз. – Мы отомстим за убитого злодеями императора!

– К кому это, «к нам»? К рыцарям Ордена Храма? – прошипел поэт.

От неожиданности Монерр выпрямился во весь рост, а потом – кивнул.

– Как вы догадались? – с легкой досадой в голосе спросил француз.

– Чтобы это понять – нужно просто внимательно слушать. Вы рассказывали о том, как ездили вдвоем на одной лошади. А ведь именно так поступали тамплиеры. И не ради того, чтобы продолжать путь на свежей лошади, а для того, чтобы поскакать на ней в бой. Именно так вы всегда могли застать язычников врасплох и разгромить их лишь половиной ваших людей. Даже на печати вашего ордена изображены два всадника на одной лошади.

– На нашей печати? – еле заметно улыбнулся француз. – Это верно… А ведь многие считают, что так мы изображаем свою бедность…

– Присоединяйтесь к нам, – в третий раз повторил он. В неверном свете факела шрам на его лице казался невероятно уродливым.

– Чтобы поклоняться вашему страшному Бафомету – гнусному двуликому божеству? Я-то помню, как вы не могли оторвать взгляд от Двуликого Януса – другого вашего тайного идола. Вы даже ставите двуликих демонов на носу ваших кораблей. Я видел одного из них на галере, погибшей в болотах у реки Арно. Вы – еретики, продавшие душу дьяволу…

– Так, значит, она приплыла?! – возбужденно перебил Данте француз. – Где же она?

– Ее экипаж был мертв. Это тоже часть вашего плана?

– Вы не понимаете, мессир Алигьери, – покачал головой Монерр, а потом поднял лицо к небу, словно обращаясь за красноречием к светившим на нем звездам. – Ваши суждения очень далеки от истины и не достойны человека вашего ума. Среди наших святынь действительно хранится двуликая голова. Но это совсем не языческий идол!

– Так что же это, если не гнусная пародия на совершенную гармонию Божественного Творения? Что в ней может быть святого?

– Это примирение, мессир Данте. Мир и покой, к которым стремится добродетель и которые вы сами воспевали в своих произведениях. Два лица, способные видеть все вокруг себя – знак договора, заключенного в землях, видевших рождение Христа.

– Иерусалимского договора? – удивленно пробормотал поэт. – Но ведь это – только легенда!

– Нет. В Иерусалиме в присутствии Фридриха, промеж бессмысленного ожесточенного кровопролития, которому предавались противостоящие рати, мы действительно заключили договор с исламскими мудрецами. Мы не стали писать его на пергаменте, но его знак – двуликая голова, с которой мы не расстаемся. Ее лица – Восток и Запад. Такие разные, но стремящиеся к одному и тому же. К миру. Они смотрят в обе стороны, чтобы от их взгляда не ускользнуло ничто.

Данте внимательно слушал француза, и внутри у него стало нарастать беспокойство.

– Вы предали Святую Землю! – ледяным тоном заявил он. – Вы же поклялись ее освободить!

– Нет, мессир Данте. Мы предали лишь мелких тщеславных людишек ради высшего блага. Ради воистину всемирной империи!

На поэта нахлынули сомнения. – А что, если планы тамплиеров и поддержавшей их Венецианской Республики и правда идут гораздо дальше грабежей в Вечном городе?

– А ведь наш замысел почти провалился. Казалось, он погиб вместе с династией Фридриха. Но теперь его можно снова осуществить, и на римский престол взойдет законный наследник императоров Священной Римской империи. Наследник Фридриха!.. Присоединяйтесь к нам! – в очередной раз настойчиво попросил поэта француз.

– Наследник Фридриха?.. Что это еще за призрак? – пробормотал Данте без особого убеждения, но обуреваемый смутными сомнениями и слабыми надеждами.

– Это не призрак. Он жив и готов объявить о себе. Он завершит великое дело Фридриха – установит границы мира.

– В каком смысле?

– Таков был неосуществленный великий замысел Фридриха.

– Да что это вообще за наследник?

Монерр открыл было рот, но замолчал и попятился, словно намереваясь удалиться.

Впрочем, он не ушел, а скоро заговорил вновь:

– Мы поклялись под страхом смерти не говорить, кто он. Это последний сын Бьянки Ланчи, единственной женщины, которую Фридрих любил. Его удалили с императорского двора и спрятали в монастыре среди верных императору монахов, спасших его от римского папы и властолюбивого сводного брата Манфреда.

– Это наследник, о котором пишет в своей «Хронике» Майнардино? – задумчиво спросил Данте. – Чье существование сейчас пытается доказать Бернардо? Это его вы хотите возвести на трон и ради этого убиваете людей?

Француз молча попятился.

На углу Баптистерия он пробормотал:

– Присоединяйтесь к нам! Время еще есть! – и скрылся в темноте.

Данте опустился на один из саркофагов, стоявших у южных дверей храма. Солнцем раскаленный за день камень был еще теплым.

Поэт начал обдумывать только что услышанное. Судя по всему, Монерр говорил достаточно правдиво и искренне пытался привлечь Данте на свою сторону. И все же что-то в словах француза не слишком убеждало. Кажется, голос тамплиера иногда дрожал, и в нем звучали нотки отчаяния.

Скорее всего, прекрасно разработанному плану приверженцев любви грозил провал. Рука убийцы начала разить тех, кто составлял основу здания будущей империи. А если таинственный убийца действительно желал помешать заговорщикам, за его кровавыми преступлениями вполне мог стоять папа Бонифаций.

При этой мысли поэт вздрогнул. Потом у него за спиной послышались чьи-то шаги, и он обернулся.

В этот момент ему на голову набросили плотную ткань. Данте ощутил мерзкий запах плесени, а чья-то рука прижала ткань ему к лицу. Начав вырываться, поэт попытался вскочить на ноги. За спиной у него кто-то стоял, и поэт инстинктивно рванулся в сторону, пытаясь освободиться.

Внезапно ткань пронзило стальное лезвие. Данте почувствовал его прикосновение к плечу. Холодная сталь скользнула по шее и разорвала кожу возле ключицы. Поняв, что промахнулся, убийца извлек из ткани кинжал, готовясь к новому удару.

Тем временем Данте удалось подняться на ноги. Он вслепую молотил воздух перед собой в надежде нанести убийце ответный удар. Но перед ним никого не было, и Данте с ужасом понял, что злодей у него за спиной и все еще сжимает в руке ткань, из-за которой ему ничего не видно.

Пытаясь вырваться, поэт тупо рвался вперед, как запряженное в тяжелую повозку животное, каждую секунду ожидая нового, на этот раз смертельного удара кинжалом.

Внезапно невидимый убийца отпустил ткань. Данте сделал вслепую несколько шагов вперед, обо что-то споткнулся и упал, тут же перевернувшись на спину.

При этом он умудрился стянуть с головы тряпку. Несколько мгновений он по-прежнему ничего не видел, но потом его глаза привыкли к темноте, и он разглядел перед собой Арриго.

Высокий философ склонился над Данте с таким видом, словно собирался вновь на него напасть. Упершись во что-то ногами, Данте отчаянным усилием отодвинулся подальше от него, вскочил на ноги и выхватил кинжал.

Однако Арриго не обнаружил враждебных намерений. Выставив вперед безоружные руки, он спокойно заговорил:

– Не бойтесь, мессир Алигьери! Напавший на вас человек скрылся куда-то туда…

С этими словами философ махнул в сторону лабиринта узких улочек за Баптистерием.

– Вы серьезно ранены? – спросил он, пристально рассматривая кровь на одежде поэта.

Данте зажал рукой кровоточащую ключицу и попятился от Арриго, который стал к нему приближаться.

Поняв опасения поэта, философ остановился и улыбнулся.

– Это не я напал на вас, – сказал он, вновь показывая пустые руки.

– Меня только что пытались убить, а здесь нет никого, кроме вас.

Философ нахмурился, но тут же взял себя в руки и заговорил, сверкая глазами:

– Это так. И все же попробуйте найти этому объяснение в кладези вашей мудрости. В мире не счесть ощущаемых нами бестелесных явлений: ветер, надувающий паруса, музыка, радующая душу своею сладостью, и многое другое. Есть в нем и невидимые тела, например сеть не доступных нашему зрению частиц, из которых состоят наши тела, Земля и вся Вселенная.

Немного поколебавшись, Данте опустил кинжал.

– Все это замечательно, но эти частицы – лишь бездушный песок. А вот сталь клинка, рвущая плоть, более чем осязаема!..

Достав из сумки лоскут чистого полотна, Арриго протянул его поэту.

– Допустим, это не вы пытались меня убить, – сказал ему Данте, прижав полотно к ране. – Так объясните же мне, что вы тут делали? Довольно непредусмотрительно шастать здесь по ночам, когда флорентийцам не дозволено выходить на улицу.

– Вы наверняка заметили, что одни и те же предметы кажутся разными при свете дня и во мраке ночи…

– Кто ж этого не знает?

– Вот и я хотел посмотреть, на что похож ваш Баптистерий в темноте.

Удивленный Данте повернулся к темному сооружению у себя за спиной. Большое восьмиугольное здание величественно возвышалось над окружающими его с севера домами.

– Ну и как он вам показался?

– Я убедился в том, что он, как и большинство ваших культовых сооружений, гораздо полезнее в темноте.

Данте не был уверен в том, что до конца понял философа, но сейчас его волновало другое.

– Вы говорите о «наших культовых сооружениях» как о чужих! – взволнованно воскликнул он, положив руку на плечо своему бывшему учителю. – Неужели вы отреклись от веры?!

– В этом каменном мешке нет ничего, кроме мрака, но в этом и его ценность! – пробормотал помрачневший Арриго.

– Я не понимаю, о чем вы, но сделаю ради вас все, что угодно, лишь бы вы отстали от этого безумия! – воскликнул Данте.

Казалось, философ его не слышит.

– А ведь ключи к Царству у вас! – с отчаянием в голосе воскликнул он, схватив поэта за руки. – Отдайте мне их, и вы разделите со мной мою бессмертную славу!

Данте показалось, что Арриго утратил рассудок. Вырвав руки, поэт попятился, но философ не бросился за ним. Он молча стоял на месте.