Текст книги "Поправка за поправкой"

Автор книги: Джозеф Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Йоссариан выживает [22]22
  «Плейбой», № 34, декабрь 1987, с. 144–146, 184, 186.


[Закрыть]

Если память мне не изменяет, когда редактура обратила восемьсот страниц первого машинописного экземпляра «Поправки-22» в шестьсот, ни один эпизод либо персонаж целиком из романа выброшен не был. Память мне изменяет. Вскоре после публикации книги (в конце 1961 года) один из моих друзей, прочитавший ее в оригинале, посетовал на исчезновение из нее писем Нетли к отцу. В дальнейшем эти восемь не то десять страниц были напечатаны в «Плейбое» под названием «С любовью, папа» (декабрь 1969 года).

Мне следует сказать тут, что цель у тех сокращений была только одна: добиться большей связности и силы воздействия книги в целом.

И совсем уж недавно, в двадцать пятую годовщину публикации романа, два офицера военно-воздушной академии США, занимавшихся внимательным его изучением, обратились ко мне с вопросом: почему я выбросил из него целую главу, пусть и небольшую, в которой описывался преподаватель физической подготовки и использование гимнастики и иных упражнений для подготовки летчиков к выживанию в боях?

Моя реакция на этот вопрос была двоякой: во-первых, я напрочь забыл о том, что написал эту главу; во-вторых, я не сомневался, что в книге она присутствует. «Вы хотите сказать, что ее там нет?! – воскликнул я. – Нет слов: „Что же вы лежите здесь просто так, дожидаясь „скорой“? Выполняйте пока отжимания?“»

Офицеры заверили меня, что там нет всей этой главы, а она им нравится, они считают ее нисколько не устаревшей и заслуживающей публикации.

Я произвел проверку и обнаружил, что они правы по всем статьям. Во-первых, глава эта в романе отсутствовала; во-вторых, она показалась мне заслуживающей публикации.

Вот она.

Джозеф Хеллер

Вообще-то говоря, здоровье у Йоссариана было крепкое – благодаря правильному образу жизни: обилию свежего воздуха и физических упражнений, частым моционам, слаженной командной игре и хорошей физической подготовке. Как раз для того чтобы убраться от всего этого подальше, он и отправился в первый раз в лечебную часть и там открыл для себя госпиталь.

На авиабазе «Лаури-Филд», где он учился в военной школе, перед тем как записаться в авиационные курсанты, военнослужащих готовили к выживанию в боевых условиях посредством общеразвивающих упражнений, которые шесть раз в неделю проводил с ними Рогофф, добросовестный преподаватель физической культуры. Рогофф, штаб-сержант тридцати с лишком лет, сухощавый, жилистый, подобострастный, с плоскими костями и лицом цвета томатного сока, был предан своему делу и всегда, казалось, опаздывал к его исполнению на несколько минут.

На самом деле он всегда приходил на несколько минут раньше и прятался в каком-нибудь ближайшем укрытии, пока не появлялись все его ученики, – это позволяло ему выскакивать на плац якобы в спешке и немедля, без неловких вступительных речей приступать к упражнениям. Разговоры Рогофф находил затруднительными. Если поблизости от плаца стояла машина, Рогофф прятался за нее, он мог также укрываться в бойлерной, рядом с ее окном, или в одной из казарм, или под крыльцом канцелярии. Как-то раз, после полудня, он спрыгнул, чтобы укрыться, в одну из ям, которые рыл экс-рядовой первого класса Уинтергрин, и получил от экс-рядового первого класса Уинтергрина лопатой по голове, а затем и потоки язвительной брани, несшейся за Рогоффом, пока он ковылял сконфуженно и униженно к солдатам, ожидавшим, когда он объявится и прикажет им приступить к упражнениям.

Упражнениями Рогофф руководил с высокого деревянного помоста, по бокам которого стояли на земле два рядовых, которых он называл своими сержантами и которые разделяли с ним безоговорочную веру в благотворность физических упражнений и помогали ему, выполняя каждое после того, как сам он выполнять таковое переставал, чтобы дать отдых своему голосу, пронзительному, отличавшемуся невероятными переливами, – и это еще самое малое, что о нем можно сказать. Ничегонеделанье Рогофф ненавидел. Если он не находил себе на помосте иного занятия, то просто расхаживал по нему решительным шагом, бил в судорожных припадках служебного рвения ладонью о ладонь и выкрикивал: «Хубба-хубба!» Всякий раз, как он произносил, обращаясь к выстроившимся в колонны по одному людям в зеленой форме, «хубба-хубба», им надлежало отвечать ему: «Хубба-хубба, хубба-хубба!» – перебирая при этом ногами и двигая локтями у ребер, пока Рогофф не останавливал их, елейно воздевая, словно в экстатическом благословении, руку и произнося с видом глубоко растроганного человека: «Вот так, солдаты. Вот так».

«Хубба-хубба», однажды объяснил он, – это звуки, которые издает обуянный страстью бобер, а объяснив, расхохотался, как будто выдал на редкость удачную шуточку.

Рогофф обучил солдат множеству идиотских физических упражнений. Они наклонялись, растягивались и подпрыгивали – все это в унисон мужественному, музыкальному ритму «раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре». Они ложились на землю ничком и отжимались или ложились навзничь и принимали положение сидя. Они много чего узнали на уроках гимнастики, например, как отличать лежание ничком от лежания навзничь.

Рогофф называл, а затем показывал каждое упражнение, которое надлежало выполнить, и выполнял его вместе с солдатами, пять раз отсчитывая – так громко, как мог, во всю силу своего слабого голоса – «раз-два-три-четыре». Двое произведенных им в сержанты рядовых продолжали выполнять упражнение, когда он останавливался, чтобы дать отдых своему голосу, и принимался энергично расхаживать по помосту или с жаром бить в ладоши.

Время от времени он без какого-либо предупреждения спрыгивал с помоста на плац и опрометью несся в одну из стоявших за ним двухэтажных казарм, дабы убедиться, что никто из тех, кому полагается находиться снаружи и выполнять упражнения, не сидит внутри, ничего не выполняя. Когда он стремительно выскакивал из казармы, выстроенные на плацу так и продолжали бойко бить поклоны или подпрыгивать. Чтобы остановить их, Рогофф начинал кланяться, растягиваться или подпрыгивать вместе с ними, дважды отсчитывая «раз-два-три-четыре» голосом, почти по вертикали перелетавшим при первом повторении считалки в другую октаву, повыше, – второе выдавливалось мучительным, срывающимся фальцетом, от которого на лбу Рогоффа и на шее страшно вздувались вены и сухожилия, а плоское красное лицо его багровело еще пуще. По прекращении же упражнения Рогофф всякий раз произносил: «Хубба-хубба», – а солдатам полагалось отвечать ему: «Хубба-хубба, хубба-хубба», точно они были стаей обуянных страстью бобров, в которых, как в глубине души надеялся Рогофф, все они в скором времени и обратятся.

Когда солдаты не кланялись, не растягивались, не подпрыгивали и не отжимались, они осваивали чечетку, поскольку чечетка наделяла их чувством ритма и координацией, необходимыми для того, чтобы кланяться, растягиваться, подпрыгивать и отжиматься, а это, в свой черед, развивало в них чувство ритма и координацию, необходимые для того, чтобы стать искусными дзюдоистами и выжить в бою.

В занятия дзюдо Рогофф вкладывал столько же пыла, сколько в физические упражнения, во время каждого урока он проводил десять минут, повторяя с солдатами, в замедленном темпе, основные движения этой борьбы. Дзюдо было наилучшим естественным оружием, позволявшим безоружному бойцу справиться в пустыне или в джунглях с одним или более вражескими солдатами – при том, разумеется, условии, что он безоружен. Если у него имелся заряженный карабин или автомат, он пребывал в положении явно невыгодном, поскольку ему приходилось из них стрелять. Если же враги загоняли его в угол безоружным, он мог радоваться своей удаче, поскольку получал возможность прибегнуть к дзюдо.

– Дзюдо – это самое лучшее естественное оружие бойца, – каждодневно напоминал с помоста солдатам Рогофф, произнося эти слова высоким сдавленным голосом в спешке и смущении – так, точно ему не терпелось поскорее от них избавиться.

Построенные в колонны по одному, солдаты поворачивались лицом друг к другу и замедленно выполняли положенные движения, но без контакта, поскольку дзюдо представляло собой естественное оружие, до того сокрушительное, что обучаться владению им в течение долгого времени, не подвергая обучающихся унизительным побоям, было попросту невозможно. Дзюдо оставалось самым лучшим естественным оружием бойца до того дня, когда школу посетил в качестве приглашенного преподавателя физической подготовки известный чемпион по боксу, который видел свою задачу в том, чтобы поднять боевой дух солдат и познакомить их с прямым левой.

– Прямой левой, – без тени сомнения заявил с помоста Рогоффа чемпион, – это самое лучшее естественное оборонительное оружие, каким только может располагать боец. А поскольку самым лучшим оборонительным оружием является оружие нападательное, прямой левой есть также и самое лучшее естественное нападательное оружие, каким только может располагать боец.

Лицо Рогоффа стало белым как простыня.

Чемпион велел выстроенным в колонны по одному солдатам повернуться лицом друг к другу и начал четырехтактный отсчет, под который они обучались прямому левой и практиковались в нем – в замедленном темпе и без контакта.

– Раз-два-три-четыре, – отсчитывал он. – Раз-два-бей-четыре. Теперь другая колонна. И помните – прямой левой, но без контакта. Готовы? Бей-два-три-четыре, бей-два-бей-четыре, раз-бей-три-бей, бей-два-три-бей. Вот так. Теперь мы пару секунд передохнем и попрактикуемся снова. Перепрактиковаться в прямом левой невозможно.

Чемпион появился на плацу в офицерской форме и в сопровождении раболепной свиты из полковников и генералов, которые восторженно таращились на него с плаца, светясь от обожания. Рогофф, которому пришлось спрыгнуть с помоста, был напрочь забыт. Его не удостоили даже чести представить чемпиона солдатам. Смущенная улыбочка кривила его губы, пока он стоял один-одинешенек на плацу, игнорируемый всеми, в том числе и двумя рядовыми, которых он произвел в свои сержанты. Как раз один из этих сержантов и спросил у чемпиона, как тот относится к дзюдо.

– Ничего в нем хорошего нет, – заявил чемпион. – Дзюдо – это японская выдумка. А прямой левой – американская. Вот и думайте. Еще вопросы имеются?

Вопросов не имелось. Чемпиону и его высокой флотилии пришла пора удалиться.

– Хубба-хубба, – произнес он.

– Хубба-хубба, хубба-хубба, – ответили солдаты.

После того как чемпион удалился, а Рогофф вернулся на свой оскверненный помост, наступила неловкая тишина. Рогофф униженно сглатывал, попытка изобразить небрежное безразличие, оставить без внимания сокрушительную утрату его былого статуса не удалась ему совершенно.

– Солдаты, – слабо начал он голосом сдавленным и сконфуженным, – чемпион – великий человек, и каждый из нас обязан помнить все, что он тут наговорил. Однако в последнее время ему приходилось очень много разъезжать по стране, чтобы помочь ей в военных успехах, и, возможно, овладеть сведениями о новейших методах ведения военных действий он не успел. Потому он и сказал то, что сказал, о прямом левой и дзюдо. Думаю, для одних людей прямой левой – это самое лучшее естественное оружие, каким только может располагать боец, а для других наилучшим является дзюдо. Мы с вами по-прежнему будем уделять особое внимание дзюдо, потому что нам необходимо уделять чему-то особое внимание, а уделять его и тому и другому невозможно. Когда вы отправитесь за море – в джунгли или в пустыню – и на вас, безоружных, нападет вражеский солдат, я не стану препятствовать тому, чтобы вы воспользовались не дзюдо, а прямым левой. Выбор за вами. Это ведь честно, так? Теперь же я думаю, что на сегодня мы обойдемся без изучения дзюдо, а сразу приступим к играм.

На взгляд Йоссариана, и в прямом левой, и в дзюдо присутствовало мало такого, что позволяло ему с оптимизмом ожидать встречи с одним или более вражескими солдатами – что в джунглях, что в пустыне. Он попытался представить себе полки союзников, пробивающиеся сквозь оборонительные линии врага к Токио или Берлину, используя для этого дзюдо, прямые левой и чечетку, исполняемую на счет «раз-два-три-четыре», – картина получилась не очень убедительная.

Для того чтобы понять, как ему следует поступить, если двое или более вражеских солдат загонят его, безоружного, в угол в каких-нибудь джунглях или в пустыне, ни Рогофф, ни чемпион по боксу Йоссариану не требовались. Он точно знал, что будет делать: упадет на колени и станет просить о пощаде. Сдача в плен была самым лучшим, что ему удалось придумать, естественным оружием безоружного бойца, напоровшегося на одного или более вражеских солдат. Строго говоря, оружием ее назвать было нельзя, но смысла в ней было явно больше, чем в прямом левой, чечетке или дзюдо.

А в гимнастику он питал веру еще меньшую. Вся программа физической подготовки должна была предположительно закалить Йоссариана, развить в нем навыки выживания и спасения чужих жизней, однако, по его мнению, задачи своей она не выполняла, поскольку очень многие солдаты все-таки погибали.

Добавлением к физическим упражнениям, чечетке, дзюдо и прямому левой служили спортивные игры. Каждый день солдаты почти по часу играли в такие игры, как бейсбол и баскетбол.

Бейсбол представлял собой игру, которую именовали великим американским времяпрепровождением, а проводилась она на квадратном «внутреннем поле», называвшемся диамантом. Это была игра очень патриотичная и высоконравственная, для нее требовались: бита, мяч, четыре базы и семнадцать игроков плюс Йоссариан. Последние разбивались на две команды: одна из девяти игроков, а другая – из восьми игроков и Йоссариана. Цель игры состояла в том, чтобы игроки твоей команды попадали битой по мячу и обегали четыре расположенные по углам квадрата базы чаще, чем игроки команды противника. Йоссариану все это казалось несколько глуповатым, так как играли все они лишь ради того, чтобы испытать восторг победы.

Победители получали всего-навсего восторг победы.

А победа их означала всего-навсего, что они обегали расположенные по углам квадрата базы большее, чем их противники, число раз. Если в их тяжких трудах и крылся еще какой-нибудь смысл, от Йоссариана таковой ускользал. Когда он заговаривал на эту тему с товарищами по команде, они отвечали ему так: «Наша победа доказывает, что мы лучше их». Когда же он спрашивал: «Лучше в чем?» – выяснялось, что лучше они всего-навсего в умении обегать базы. Этого Йоссариан понять не мог, а товарищи по команде не могли понять Йоссариана.

Освоившись – в разумных пределах – со странной, именуемой бейсболом игрой, Йоссариан выбрал для себя роль правого полевого игрока, поскольку довольно быстро заметил, что правому полевому игроку особо напрягаться не приходится.

Заняв свое место на поле, Йоссариан не покидал таковое ни при каких обстоятельствах. Пока его команда подавала, он лежал на правом поле, посасывая стебелек одуванчика и пытаясь достичь взаимопонимания с правым полевым игроком команды противника, однако тот отодвигался от него все дальше и дальше, почти до самого центрального поля, и все это время пытался уверить себя, что на правом поле нет никакого Йоссариана, посасывающего стебелек одуванчика и несущего о бейсболе такую ересь, какой он и не слыхивал никогда.

Когда наступал его черед подавать мяч, Йоссариан эту честь неизменно отклонял. В самой первой своей игре он принял ее и сделал трипл. Чтобы сделать следующий трипл, ему пришлось бы снова обежать три базы, а в беготне этой приятного было мало.

В конце концов настал день, когда правый полевой игрок противника тоже решил, что приятного в бейсболе мало, и играть в него наотрез отказался. Вместо того чтобы бежать к мячу, который катился на него, проскочив между двумя игроками внутреннего поля, он зашвырнул как можно дальше свою кожаную бейсбольную перчатку и побежал, дрожа всем телом, к питчерской горке.

– Не хочу больше играть! – завопил он и, залившись слезами, принялся дико тыкать пальцем в Йоссариана. – Пусть вон тот уйдет. Из-за него я каждый раз, как бросаюсь к мячу, чувствую себя идиотом.

Время от времени Йоссариан при первой же возможности смывался с бейсбольного поля, оставляя свою команду играть в меньшинстве.

Играя в баскетбол, Йоссариан получал удовольствие, намного превосходившее то, какое он получал, играя в бейсбол.

В баскетбол играли, перебрасываясь большим надувным мячом, девять человек плюс Йоссариан, разбивавшиеся для этого на две команды: одна состояла из пяти игроков, другая – из четырех игроков и Йоссариана. Игра эта была не такой патриотичной, как бейсбол, однако смысла в ней было гораздо больше. Вся она сводилась к попыткам забросить большой надувной мяч в металлическое кольцо, горизонтально прикрепленное к вертикальному деревянному щиту, который висел высоко над головами игроков. Побеждала та команда, которая чаще, чем другая, попадала мячом в это кольцо.

Всем, что в итоге получал победитель, был опять-таки восторг победы, а он большого смысла не имел. Зато баскетбол сам по себе имел куда больший смысл, чем бейсбол, потому что броски мячом в корзину были не совсем таким же маразмом, каким была беготня по базам, да и требовали они менее слаженной командной игры.

Баскетбол нравился Йоссариану еще и тем, что игру ничего не стоило остановить. Он мог остановить ее в любую минуту, просто забросив мяч как можно дальше, и проделывал это всякий раз, как тот попадал ему в руки, а после просто стоял, ничего не делая, пока кто-то бегал за мячом и приносил его обратно.

Однажды Рогофф подскочил на баскетбольной площадке к игравшему в баскетбол Йоссариану и пожелал узнать, почему это девять солдат стоят, ничего не делая. Йоссариан указал ему на десятого, бежавшего за мячом, который улетел за линию горизонта. Он же, Йоссариан, его только что туда и забросил.

– Ладно, но не стойте просто так, пока он за ним бегает, – потребовал Рогофф. – Выполняйте отжимания.

В конце концов Йоссариан понял, что с него хватит, что дальнейших физических упражнений, дзюдо, прямых левой, бейсбола и баскетбола ему просто-напросто не пережить. Может быть, все они и спасают жизни бойцов, решил он, но не платить же за это такую непомерную цену – цену, которая низводит человека вместе с его жизнью на уровень жалкого животного – обуянного страстью бобра.

Решение это Йоссариан принял утром, и когда после полудня все остальные солдаты отправились заниматься физической подготовкой, разделся и лег на свою койку, стоявшую на втором этаже казармы.

Лежа навзничь в одних лишь трусах и майке, он ощущал восторг человека, совершившего нечто в высшей степени достойное, а становившийся все более тонким, перенатуженный голос Рогоффа, строившего солдат у самого здания казармы, дарил Йоссариану покой. Неожиданно этот голос сменили голоса двух помощников Рогоффа, и Йоссариан услышал, как тот бежит к казарме и поднимается по лестнице. Когда Рогофф добрался до площадки второго этажа, влетел в комнату, где лежал Йоссариан, и увидел его в постели, Йоссариан улыбаться перестал и начал стонать. Рогофф резко затормозил, на лице его появилось выражение пристыженного соболезнования, и к койке Йоссариана он приблизился уже на цыпочках.

– Почему вы не вышли на физическую подготовку? – с любопытством спросил он, уважительно остановившись у койки.

– Заболел.

– Если вы заболели, почему не обратились в лечебную часть?

– Я слишком плох, чтобы обращаться в лечебную часть. Думаю, у меня аппендикс.

– Хотите, я позвоню, вызову «скорую»?

– Нет, пожалуй, не стоит.

– Может быть, мне лучше все-таки позвонить туда? Вас положат в госпиталь, будете отдыхать целый день.

Такая возможность Йоссариану в голову не приходила.

– Да, пожалуйста, позвоните, пусть пришлют «скорую».

– Сию же минуту и позвоню. Я… Боже милостивый, совсем забыл!

Рогофф, заблеяв от ужаса, резко развернулся кругом и на предельной скорости помчался по длинным половицам наполнившегося шумным эхом его топотни коридора к выходившей на крошечный деревянный балкончик двери.

Заинтригованный Йоссариан сел и переполз к изножью койки – посмотреть, что происходит.

Рогофф подпрыгивал на балкончике, хлопая над головой в ладоши.

– Раз-два-три-четыре! – закричал он сверху вниз стоявшим на плацу солдатам. Голос его бесстрашно взбирался к мучительному, опасному фальцету. – Раз-два-три-четыре! Хубба-хубба!

– Хубба-хубба, хубба-хубба, – вернулся к нему снизу сочувственный ропот невидимой аудитории – и продолжал возвращаться, пока Рогофф не воздел руку вверх, обратившись в дрянную карикатуру на регулировщика уличного движения, и ропот этот не придушил.

– Вот так, солдаты! – крикнул он вниз и коротко, одобрительно кивнул. – А теперь попробуем глубокий присед. Готовы? Руки на бедра… начали!

Рогофф сжал ладонями собственные бедра, выпрямил спину и шею, и тело его резко пошло вниз, выполняя первое движение глубокого приседа.

– Раз-два-три-четыре! Раз-два-три-четыре!

Затем он пружинисто встал, снова круто развернулся кругом, и помчал по коридору к Йоссариану, и пронесся мимо него, ободряюще покивав, и затопал по лестнице вниз. Минут десять спустя Рогофф с таким же топотом взлетел по лестнице вверх: рифленое лицо его было красно как бурак, он пронесся мимо Йоссариана, ободряюще покивав, и помчал по коридору на другой конец казармы, к балкончику, а там прервал глубокие приседы и, несколько секунд прокричав «хубба-хубба», велел солдатам приступить к «подскокам ноги врозь». Когда он наконец возвратился к Йоссариану, тот увидел, что Рогофф очень устал. Худая мускулистая грудь его конвульсивно ходила ходуном, явно запаниковав от недостатка кислорода, на лбу подрагивали округлые, крупные капли пота.

– «Скорой»… воздуху не хватает! «Скорой» потребуется время, чтобы добраться сюда, – пропыхтел он. – Придется ехать через все летное поле. Все равно не хватает!

– Ничего, я не спешу, – ответил отважный Йоссариан.

Рогофф наконец справился с дыханием.

– Что же вы лежите просто так, дожидаясь «скорой», – сказал он. – Выполняйте пока отжимания.

– Если ему хватает сил отжиматься, – сказал, когда приехала «скорая», один из принесших носилки санитаров, – так хватит и чтобы идти на своих двоих.

– Именно отжимания и придали ему силы, необходимые для ходьбы, – с профессиональным знанием дела объяснил им Рогофф.

– Мне и на отжимания сил не хватает, – заявил Йоссариан, – и на ходьбу тоже.

Странное уважительное молчание сковало уста Рогоффа, после того как Йоссариана переложили на носилки и настало время проститься с ним. В искренности его сострадания сомневаться не приходилось. Он от души жалел Йоссариана, и Йоссариан, поняв это, от души пожалел Рогоффа.

– Ну что же, – произнес Рогофф, легко помахав Йоссариану ладонью и только тут отыскав наконец слова, исполненные необходимого такта, – хубба-хубба.

– И вам хубба-хубба, – ответил Йоссариан.

– Мотай отсюда, – сказал Йоссариану госпитальный врач.

– Как это? – переспросил Йоссариан.

– Я сказал: мотай отсюда.

– Как это?

– Перестань повторять «как это?».

– Перестаньте повторять «мотай отсюда».

– Вы не можете заставить его мотать отсюда, – сообщил капрал. – Поступил новый приказ.

– Как это? – переспросил доктор.

– Мы обязаны пять дней держать под наблюдением каждого, кто жалуется на боль в животе, потому что многие из тех, кому мы велели мотать отсюда, уже перемерли.

– Ладно, – проворчал доктор. – Подержите его пять дней под наблюдением, а после гоните в шею.

– А осмотреть его вы не хотите? – спросил капрал.

– Нет…

У Йоссариана отобрали одежду, выдали ему пижаму и предоставили койку в палате, где он испытывал, когда умолкали храпуны, безмерное счастье. Он начинал думать, что ему, пожалуй, понравилось бы провести здесь остаток его военной карьеры, – это представлялось столь же разумным, сколь и любой другой, способом выживания на войне.

– Хубба-хубба, – говорил он себе.