Текст книги "Поправка за поправкой"
Автор книги: Джозеф Хеллер
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
Рассказ написан между 1946 и 1949 гг.
[Закрыть]
До женитьбы Сидни Купер был заядлым игроком. Луиза часто корила его за это, но втайне была заинтригована. Выйдя за него, она принялась с завидным упорством искоренять эту привычку мужа, а заодно уж избавлять Купера и от других, представлявшихся ей неприятными, и за восемнадцать лет брака сумела обратить его в такого человека, какого ей всегда хотелось иметь в мужьях, – преуспевающего, почтенного и демонстрирующего эти качества всем своим обликом. Поначалу Купер протестовал, однако с течением лет понял, что лучшие в конечном счете результаты дает ему послушание. Оставаясь пассивным, он по крайней мере достигал мира в семье, каковой вскоре начал доставлять ему редкостное удовольствие. Нельзя сказать, что Купер наслаждался жизнью, которую создала для него жена, но, как правило, и не возражал. Однако нынешним вечером жизнь эта стала казаться ему невыносимой.
Он взглянул на Эда Чандлера и медленно покачал головой, испытывая некоторое отвращение. Чандлер был в их компании человеком, добившимся большего, чем все остальные. Перед войной он занимался закупками скота для мясокомбината, а во время последовавшей за ее объявлением сумятицы ухитрился каким-то образом стать владельцем двух консервных заводов, кожевенной фабрики и целого состояния в наличных деньгах, размеров которого никто, впрочем, не знал. Сейчас он, с удобством развалившийся в кресле, снисходительно поглядывавший на прочих гостей, поблескивавший большим бриллиантом, коим был украшен его левый мизинец, напоминал Куперу развращенного Будду. Купер иронически улыбнулся и снова покачал головой.
«Какое расточительство, – думал он. – Какое постыдное расточительство».
Вслух произнес едва слышно:
– Сидни Купер, интеллектуал, сибарит. Если бы стены этой комнаты могли говорить, сказать им было бы нечего.
Прием явно удался на славу. Одна из дам уже заблевала пол ванной комнаты, и Куперу было поручено навести там порядок. Покончив с этим, он мстительно закрыл окна, чтобы запах не улетучился, и возвратился в гостиную выпить чего-нибудь покрепче. Там все неумеренно пили и неумеренно болтали, из чего, думал Купер, и следовало, что прием удался на славу. Луиза уже успела сообщить ему об этом.
– Будь это еще чей-то прием, я ничего не имела бы против, – сказала она. – Однако мертвецки пьяный хозяин – это неприлично.
– Ладно, – ответил он. – Напиваться не буду.
– Я знаю, дорогой. – Она одарила мужа специально приберегаемой для приемов улыбкой. – Ну иди веселись.
И вот теперь он одиноко сидел в углу, довольный тем, что гости не уделяют ему никакого внимания. Дом переполняли Эды, Чандлеры и Луизы, предоставившие хозяина себе самому. Он чувствовал, что уже сыт всем этим по горло. Сыт скучнейшими правилами, которым подчинялось ведомое им искусственное существование, сыт тусклыми людьми, с которыми встречался на тусклых приемах, сыт любезностями, которые вынужден был говорить тем, кого втайне презирал.
Он тосковал по настоящим людям, жившим неподдельными страстями, наслаждавшимся самим фактом своего существования, – людям, которым приход смерти всегда кажется слишком ранним. Время от времени ему случалось встречаться с ними. Случалось видеть вечерами парочки, которые предавались любви по темным закоулкам или в открытую ссорились на улице. Он часто слышал беззаботный смех, вылетавший из открытой двери какого-нибудь бара. Слышал в автобусах людей, с пылом обсуждавших Хаксли или Шёнберга, и много раз видел студентов с печальными, серьезными лицами, прохаживавшихся вдоль библиотечной стены, слепых ко всему, кроме страшного обаяния некой неосуществимой мечты. А во Франции, неподалеку от испанской границы, он увидел однажды то, что осталось от лоялистов, – сообщество одетых в лохмотья, умиравших от чахотки людей, заброшенных и забытых, день за днем исчезавшую популяцию никому не нужных героев, между тем как здесь, в гостиной, Купера окружали мужчины с бриллиантовыми перстнями на мизинцах и женщины, не прочитавшие за всю жизнь ни одной газетной передовицы.
– А, вот ты где! – Он поднял взгляд и увидел улыбавшуюся ему Луизу. – Что же ты сидишь совсем один?
– Отдыхаю, – ответил Купер. – По-моему, всем и без меня хорошо.
– И пьешь, как я вижу. Прошу тебя, не напивайся.
– Напиваться не буду, – пообещал он. Внятное произнесение слов давалось ему не без труда, из чего следовало, что он пьянеет. – Мне бы и в голову не пришло напиваться на нашем приеме. Это неприлично.
Пару секунд Луиза внимательно изучала его. Затем весело улыбнулась, давая ему понять, что ничего особенно страшного не произошло, – она всегда улыбалась так, обнаружив, что мужа что-то раздражает.
– Я, собственно, не из-за этого к тебе подошла, – продолжала она. – Случилось нечто ужасное, дорогой. Я совсем уж собралась подать гостям мясную закуску и вдруг обнаружила, что у нас нет горчицы.
Она замолчала выжидающе.
– И ты хочешь, чтобы я сбегал за ней? – спросил он.
– А ты можешь?
– Конечно, – ответил он. – Ты же знаешь: большего удовольствия, чем бегать в магазин за горчицей, для меня не существует.
– Ну пожалуйста, дорогой, – жалобно произнесла она. – Я не стала бы просить тебя, если бы это не было совершенно необходимо.
– До встречи с тобой это было любимейшим моим времяпрепровождением.
Глаза ее гневно вспыхнули, однако лицо осталось спокойным.
– Ты слишком много выпил, – негромко, но строго произнесла она. – Я же просила тебя не пить слишком много. А теперь, будь добр, веди себя разумно. Ведь не могу же я подать мясо без горчицы, верно?
– Нет, – ответил он. – Подать мясо без горчицы ты никак не можешь.
Он неторопливо поднялся на ноги, протянул ей свой бокал.
– И пожалуйста, дорогой, поторопись. Нельзя заставлять гостей ждать.
– Это верно, – согласился он. – Заставлять гостей ждать нельзя.
Купер вышел в прихожую и неспешно направился к уборной. Там он умылся холодной водой, причесался. А когда вернулся в прихожую, из гостиной выбралась на нетвердых ногах и приблизилась к нему женщина. Марсия Чандлер, жена Эда.
– А я тебя все ищу-ищу, – улыбаясь, сказала она. – Насилу нашла.
Он покорно улыбнулся ей и терпеливо стоял, пока Марсия укладывала ладони ему на плечи и чмокала в щеку.
– Ты всегда такой красавец, – хихикнув, сообщила Марсия. Женщиной она была рослой, худой, с острым лицом и крупными зубами. – Такой чистенький, и никогда ни капли пота. Поспорить готова, ты даже летом не потеешь.
Она вызывающе взглянула Куперу в глаза и, поскольку он ничего не ответил, добавила:
– Жалко, что ты не работаешь на меня. Господи, как мне хочется, чтобы ты был моим шофером.
– Это почему же? – спросил он.
– Потому что тогда я могла бы целоваться с тобой, сколько душа попросит.
Он слегка наклонился к ней:
– А тебе хочется целоваться со мной?
– Это было бы очень забавно, – негромко ответила Марсия. Она провела пальцами по его щеке, закрыла глаза и подняла к нему лицо. Купер положил ей на грудь ладонь и оттолкнул ее с такой силой, что она ударилась спиной о стену. Марсия изумленно ахнула, а он отвернулся от нее и пошел к двери.
Ночной воздух и алкоголь образовали подобие взрывчатой смеси, от которой в душе Купера вспыхнуло ощущение молодости и силы. Он перешел через улицу в середине квартала, чтобы пройти мимо стоявшего неподалеку от угла ресторанчика, и направился к нему неторопливой походкой бесцельно прогуливающегося человека, наслаждаясь безмолвной зыбью бодрящего, свежего воздуха, согревавшим душу ощущением одиночества, довольства, молодости и здоровья. Теперь он жалел, что оттолкнул Марсию. Может, стоит завести с ней романчик, думал он, в виде извинения? Ему давно уж хотелось завести романчик с какой-нибудь женщиной, однако романчик потребовал бы слишком большой подготовительной работы. То же самое и с разводом: в самый последний миг на тебя нападает обманчивое чувство привязанности к жене, а затем – раскаяние.
Напротив ресторана стоял на краю тротуара, разговаривая с кем-то сидевшим в машине, мужчина. Машина отъехала, мужчина попятился и столкнулся с ним.
– Прошу прощения, – пробормотал, улыбаясь, Купер.
Мужчина развернулся, отступил на шаг, окинул его взглядом.
– Quo vadimus[36]36
Куда идешь (лат.).
[Закрыть], друг? – громогласно спросил он.
Купер удивленно остановился. Мужчина был здоровяком, красное лицо его светилось хмельной отвагой. Куперу понравилось его открытое добродушие, и он, покопавшись в памяти, ответил:
– Ubinam gentium?
– Эрудит! – восторженно воскликнул мужчина. – Поскреби уличного прохожего – и увидишь эрудита. Зайдем внутрь, друг, выпьем.
Купер поколебался: соблазн был силен – в последний раз он проводил вечер в баре уже очень давно, так же как очень давно не играл.
– Не знаю, – сказал он, – мне нужно выполнить одно поручение.
– Поручение? Забудь. – Мужчина взял его под локоть и повел к двери ресторанчика. – Меня зовут Шволль. Вернее сказать, Гарри Шволль, король бюстгальтеров. Произвожу лифчики. Произвел их больше любого другого гражданина нашей страны, а это, надо полагать, означает, что и больше любого другого обитателя нашей планеты. Для тебя лифчик, может, ничего и не значит, но для института брака – очень многое.
Купер рассмеялся и позволил новому знакомцу провести его в бар. Подойдя к стойке, Шволль презрительно отпихнул бедром табурет, поставил ступню на шедшую по низу стойки подпорку для ног, оперся о стойку руками и наклонился к Куперу.
– Деньги, деньги, деньги, – громко произнес он. – А что в них толку? Тебя-то как зовут, друг?
– Купер. Сидни Купер. Издаю книги, и все, как одна, про лифчики. Ты этого, может быть, и не знаешь, но твой продукт – главный герой каждой книги, доставляющей наслаждение американским читателям.
– А толку? – спросил Шволль. Он подтянул к себе кресло, сел, лицо его стало серьезным. – Что бы ни говорили всякие там умники, в деньгах кроется огромный потенциал. Когда я мальчишкой продавал на улицах газеты, один дяденька дал мне десять центов, и это был счастливейший миг моей жизни. Столько счастья – и всего за десять центов! Я этому и по сей день поражаюсь. Теперь у меня есть жена и две дочери, да благословит их Бог, и ни одной из них даже в голову не приходит, что какая-то вещь может стоить меньше ста долларов. И что толку? Что будешь пить?
– Шотландское, с водой.
Шволль повернулся к терпеливо ожидавшему заказа бармену.
– Два таких, Фрэнк, – сказал он.
Бармен улыбнулся и отошел от стойки.
– Его зовут Фрэнк Костелло, – доверительно сообщил Шволль. – Правда, к держателю игорных притонов он никакого отношения не имеет.
– Очень жаль.
– Вот и он из-за этого ночами не спит.
Костелло вернулся с двумя виски, поставил их на стойку.
– Забыл у тебя спросить, – сказал ему Шволль. – Повезло мне сегодня?
– Да, – ответил Костелло. – Одну вашу лошадь сняли с заезда, так что вы на ней сэкономили. Грегг там, внутри. Пришел за своими деньгами.
– Ладно, – сказал Шволль. – Сейчас схожу повидаюсь с ним.
Он повернулся к Куперу, поднял свою стопку:
– За тебя, друг.
Купер залпом проглотил виски и улыбнулся, почувствовав жар, полыхнувший в желудке и начавший растекаться по телу. Человеком Шволль оказался компанейским, и на душе у Купера полегчало.
– Повторим? – спросил он.
– Закажи. Я скоро вернусь.
Он встал, прошел сквозь толпу посетителей бара и скрылся за перегородкой, отделявшей его от танцзала.
Купер заказал еще два виски, вылил свое в воду и надолго приложился к бокалу. Бар наполняли небольшие компании громко разговаривавших, смеявшихся людей, которые легко, без видимой причины переходили из одной в другую, и никто их не удерживал. Эта свободная атмосфера всегда нравилась Куперу, однако сейчас он чувствовал себя в ней чужаком. В одной из кабинок сидели лицом друг к дружке юноша и девушка, явно собиравшаяся заплакать. Шум заглушал слова, произносимые юношей, но в жестикуляции его сквозила некая решимость, а девушка просто смотрела на него, и лицо ее слабо подрагивало, морщась и разглаживаясь, – свое сражение за самообладание она проигрывала. Неожиданно она подняла глаза и встретилась взглядом с Купером. Он быстро отвернулся, покраснев от стыда, пристыженный тем, что его поймали за подглядыванием.
У изгиба стойки сидела, куря, женщина, перед ней стояла заказанная выпивка, а она смотрела прямо перед собой с застывшим на лице выражением печали. Купер внимательно разглядывал ее, отмечая каждую подробность головы, плеч, плавного изгиба шеи. Какое-то мучительное переживание оставило на лице женщины несколько морщин. Тонкая красная линия губ болезненно выделялась на ее белом лице. Сидела она неподвижно, походя на изваяние, и Купера вдруг потянуло к ней. Он захотел ее – платонически, это ему было понятно, – но все же захотел, потому что она томилась печалью. Он прошелся глазами по окружавшим женщину людям, пытаясь определить, одна ли она, но тут на плечо его опустилась ладонь, и он удивленно поднял глаза.
– Не нужна она тебе, – сказал на удивление трезвый Шволль. – У нее плохие зубы, и она слишком много разглагольствует о своем муже.
На миг Купер смутился.
– А где ее муж? – спросил он.
– Погиб. Убит на войне. Послушаешь ее, послушаешь, и на душе становится муторно.
Купер кивнул, все еще продолжая наблюдать за женщиной краешком глаза.
– Ты чужой в этом городе? – спросил Шволль.
– Да, – ответил Купер. – Вроде того.
– Знаешь здесь кого-нибудь?
Купер показал Костелло два пальца: повторите. Потом взглянул в зеркало за стойкой и медленно покачал головой:
– Ни единой души.
– А родом откуда?
– Отсюда.
– И все же совсем один?
– Вроде того.
– Но кого-то же ты здесь знаешь?
– Я знаю кучу народу.
– А друзей у тебя нет. Так?
– Так, – согласился Купер. – Друзей нет.
– Женат?
– Она сейчас дома. Я живу в этом квартале. У меня там большой прием. Люди, которых я не люблю. Она послала меня за баночкой горчицы. Не угощать же гостей мясом без горчицы.
– Я примерно так о тебе и думал. Удивительное дело. В моем доме сейчас тоже большой прием, однако жена приглашать меня на них уже и думать забыла. А у тебя несчастный вид. Как, говоришь, тебя зовут? Никогда не запоминаю имена с первого раза.
– Купер. Сидни Купер.
– Да, верно. У тебя несчастный вид, Купер. А я не люблю, когда меня окружают приунывшие люди. – Легкая улыбка изогнула его губы. – Я люблю, когда меня окружают люди толстые и счастливые. Потолстеть ты вряд ли когда-нибудь сумеешь, но, может быть, я смогу сделать тебя счастливым. Подожди здесь, и я приведу тебе кой-кого интересного.
И он удалился.
– Эта женщина, – спросил Купер у Костелло, когда тот подошел поближе, – кто она?
– Шлюха, – жестко ответил Костелло. – Законченная.
– Она потеряла на войне мужа, верно?
Костелло кивнул.
– И теперь только о нем и говорит. Внезапно влюбилась в него. Раньше была шлюхой, и теперь шлюха. Парня убили, и она вдруг сообразила, что любит его. Вы ведь еще воды хотели, так?
Теперь кивнул Купер. Женщина повернулась к нему, взгляды их встретились, и какое-то время они смотрели друг дружке в глаза. Он ждал, что в ее глазах мелькнет хоть какое-то чувство, которое изгонит из них бесстрастность печали, покажет, что она не прочь познакомиться с ним. Однако женщина отвернулась, ничто в лице ее не изменилось, и Купер понял: она его попросту не видела. Он уже не желал эту женщину. Она была слишком чиста, чтобы даже коснуться ее, – сидящая в баре проститутка с черными волосами, сливающимися с сумраком ночи и табачного дыма, с белым, костлявым, полным уныния лицом, она была слишком чистой, чтобы он посмел коснуться ее.
А между тем в его доме самодовольные мужчины с бриллиантовыми перстнями на толстых розовых мизинцах разглагольствовали о сексе и преуспеянии, а недалекие женщины судачили о модных модельерах и других женщинах, которые были еще богаче, чем они сами и их собеседницы. Человек погиб на войне, и дешевая потаскушка места себе не находит от горя. Другие подобные ему мерли как мухи во Франции, невдалеке от границы. Купер вспомнил вдруг, что они, помимо прочего, нуждались в протезах, в искусственных органах. Он видел в газете их фотографии – фотографии бородатых мужчин с тусклой апатией в глазах на истощенных лицах, в глазах, разучившихся выражать волю к жизни, надежду; на землистых лицах живых мертвецов с просвечивающими под грязной кожей лепными черепами, умученных, как эта женщина, горем до оцепенения. Они и в дантистах нуждались, вспомнил он, и вообще во врачах, в аппаратах искусственного дыхания, в хорошей пище, но более всего в месте под солнцем, в доме, в родине, в зеленом листке, в камне, в открытой для них где-то, а где неизвестно, двери – забытое всеми племя, вымиравшее на голой полоске голой земли, пожалованной им на погосты; люди, мершие как мухи от тихо пожирающей их чахотки. Наградой за их стойкость в борьбе с тиранией стали гниющие зубы и стафилококки, а между тем в его доме уютно расположились Эд Чандлер, Луиза, Марсия с ее большими зубами и тощим холодным телом, согреваемым только слезами, которые она проливает, вспоминая о своем возрасте и своей посредственности. Чистилище же сомнений и уныния выпало на долю человека по имени Сидни Купер, который однажды огреб, поставив всего лишь десятку, восемнадцать сотен долларов, а на следующий день потерял все из-за питчера по имени Руби Марквард, выигравшего до того не то восемнадцать, не то девятнадцать матчей подряд. Той ночью он взглянул в небо, на мириады мерцавших звезд, и отыскал Большую Медведицу, и его обожгла мысль, что воздух, которым он дышит, создан для него, что мир вращается и минуты проходят лишь ради него одного, что он способен остановить их, вцепившись пальцами ног в экватор. К тому времени Байрон уже погиб в Греции, но существовал человек по имени Хемингуэй, написавший книгу, которую Купер понимал. И человек по имени Вагнер, сочинивший музыку, от которой Купер почти плакал. И человек по имени Купер, который смотрел в небо и впивал воздух, как вино, как некое болеутоляющее. И человек по имени Оскар Уайльд, написавший несколько сказок и брошенный в тюрьму. А потом Сидни Купер вдруг обратился из хозяина мира в человека, терпеливо коротавшего время в ожидании смерти, – точно так же, как те, кто умирает неподалеку от границы Франции, но по другой, по совершенно другой причине.
Снова окинув бар взглядом, он увидел разговаривавшего с женщиной мужчину, который мгновенно напомнил ему Эда Чандлера, а девушка в кабинке уже плакала, и юноша пытался утешить ее, но безрезультатно, а радостный незнакомец, остановивший его на улице, приближался к нему, ведя с собой совсем молодую женщину. Печальная проститутка еще не покинула своего места у стойки, и юноша в кабинке еще не смирился с плачем подруги, и надежда еще существовала.
– Вот она, – сказал Шволль. – Присаживайся, голубка, выпей с моим другом.
Женщина окинула Купера взглядом и повернулась к Шволлю.
– Бьюсь о заклад, он думает, что я проститутка, – сказала она.
– Никак нет, не думает. С какой стати он должен считать тебя проституткой?
– С какой, я не знаю, но каждый мужчина, с которым ты меня знакомишь, думает, что я проститутка.
– Только не Купер, – сказал Шволль. – Купер у нас специалист по разочарованиям.
И он спросил у Купера:
– Ну как она, на твой взгляд?
Тот смущенно улыбнулся:
– По-моему, она чем-то разочарована.
Женщина была молоденькой, миниатюрной; ее широкое округлое лицо выражало вялое отсутствие интереса к чему бы то ни было.
– Присаживайся, голубка, – повторил Шволль. – Это Эстер Гордон. А это мой одинокий друг Сидни Купер.
Женщина коротко улыбнулась Куперу и села.
– Каждый из друзей Гарри – выродок, – сообщила она.
Купер, поколебавшись немного, ответил:
– Чтобы увериться в этом, мне придется узнать вас поближе.
Она откинула голову назад, засмеялась, и он почувствовал себя немного увереннее. Шволль подмигнул ему из-за ее спины и удалился.
– Наш купидон упорхнул? – спросила женщина.
– Да, – ответил Купер. – Упорхнул.
– Так что же вас беспокоит? – спросила она. – Ваше либидо?
– У меня нет либидо. – Слова он подбирал тщательно, желая произвести на нее впечатление. – Думаю, меня преследуют мои детские сны.
– Это не редкость, – сказала она. – Такова жизнь. Та еще вонючка. Кликните его, пожалуйста. Я хочу выпить.
Купер поманил Костелло.
– Кальвадос, – сказала, как только он приблизился, женщина.
Костелло заморгал:
– А что это?
– Мне нужен бокал кальвадоса. Или бутылка. Я не знаю, как его принято пить.
– Но что это такое? – спросил Костелло.
– Да я и не знаю. В книжке о нем прочитала.
– Может, что-нибудь другое возьмете? – предложил Костелло. – А то мы тут книжки редко читаем.
– Ладно, – согласилась женщина. – Тогда принесите мне генциан-виолет.
Рассмеяться Куперу помешал повернувшийся к нему с немым вопросом Костелло.
– Мне еще одно шотландское, – спокойно сообщил Купер.
Костелло снова повернулся к женщине.
– Леди, – умоляюще произнес он. – Может, закажете что-нибудь попроще? Пиво, к примеру.
– Хорошо, – согласилась она. – Несите пиво.
Костелло отошел, довольный. Женщина взглянула на Купера, улыбнулась, и он в тот же миг влюбился в нее. Пока им не принесли заказанное, оба молчали, да и после того произнести хоть слово Купер был не способен. Молчание нарастало, словно разделяя их, и когда женщина взглянула ему в глаза, он увидел на ее лице безразличие.
– Чем вы занимаетесь? – спросила она.
– Издаю книги. А вы?
– Танцую. До остервенения.
– Так вы танцовщица? – удивленно спросил он.
– Нет, – ответила женщина, и на этот раз в голосе ее прозвучала горестная нотка. – Не танцовщица. Вернее, танцовщица, которая не танцует. Я работаю на штепсельном коммутаторе. Но танцевать я умею. И хорошо.
– Тогда почему же вы не танцуете?
– Не хочу.
– А чего вы хотите?
– Я хочу танцевать на сцене «Метрополитен», – негромко ответила она, глядя в какую-то точку, находившуюся за спиной Купера. На лице ее появилось мечтательное выражение. – Хочу скользить по ней на виду у всех. Замирать в балетной позе перед королем и королевой Англии. И я могла бы добиться этого, если бы не была дьявольски ленива.
– Вы действительно хорошо танцуете?
– Я училась этому всю жизнь. Знаю, что хорошо, что плохо, и знаю, что танцую хорошо.
– Тогда в чем же дело? – спросил он, отметив про себя пыл, с которым она это произнесла. – Почему вы все-таки не танцуете?
Она пожала плечами и подняла бокал с пивом.
– А какой в этом прок? Я умираю.
Купер потрясенно выпрямился:
– От чего?
Увидев его испуг, она усмехнулась.
– Да ни от чего. Просто умираю. Мы все умираем. Как только родимся, начинаем умирать. Колыбели и гробы делают из одного дерева. – Она протянула руку, коснулась его руки. – Не смотрите с такой печалью, Сидни Купер. Все зависит от точки зрения. Жизнь либо прекрасна, но смердит, либо смердит, но прекрасна. Не жалейте меня. На самом деле я очень счастлива – счастливее всех, кого знаю.
– Но вы действительно умеете танцевать?
– Богом клянусь, умею. И так хорошо, что иногда меня это пугает. Вы когда-нибудь видели балерину?
– Какую?
– Из балета «Лебединое озеро». Она делает тридцать два оборота. Тридцать два фуэте. Это не просто. Сделать тридцать два оборота, стоя на одной ноге и ни разу не сдвинувшись с места. Чем меньше она сдвигается, тем лучше балерина. Так вот, я могу проделать это, не сойдя с десятицентовика.
– Правда?
– Правда, – подтвердила она. – Клянусь Богом.
– Так проделайте.
– Здесь?
– Да. Здесь.
Она немного помолчала, размышляя, – Купер заметил, что уголки ее губ чуть подрагивают.
– Ладно, – наконец сказала она. – Ладно, Сидни Купер. Я станцую для вас. Станцую прямо здесь.
Она поднялась из кресла, нагнулась к полу.
– Вот кружок, – сказала она, рисуя пальцем воображаемый круг. – Следите за моей ногой – выйдет ли она за его пределы.
Женщина выпрямилась, размяла ножные мышцы, привставая на цыпочки и опускаясь, сгибая и разгибая колени. Вокруг начали собираться любопытные.
– Отступите назад, – попросила она. – Пожалуйста. Прошу вас, отступите.
Она положила ладонь на руку одного из мужчин, мягко оттолкнула его – в движениях ее появилась лихорадочная решимость, – но вдруг остановилась и повернулась к Куперу.
– О Господи, совсем забыла. У меня же нет туфелек.
– А какая разница, во что вы обуты?
– Я не смогу подняться на кончики пальцев. Придется кружиться на подушечке стопы. Вас это устроит?
– Вполне. Подушечка так подушечка.
– Теперь смотрите, – сказала она и развела руки в стороны, дабы убедиться в том, что свободного места ей хватает. – Будете считать за меня.
– Идет. Буду считать.
Но тут к ним подскочил заволновавшийся Костелло:
– Что происходит?
– Запомните, – сказала она. – Тридцать два оборота. И наблюдайте за моей ногой.
– Ради Бога, леди! – воскликнул Костелло. – Что вы собираетесь делать?
– Танцевать собираюсь, – ответила она. – Танцевать как последний сукин сын.
– Танцевать? Здесь нельзя танцевать!
– Оставьте ее в покое, – сказал Купер.
– Это запрещено. Танцуют вон там.
– Да заткнитесь вы, ради Христа! – рявкнул Купер. И, повернувшись к женщине, улыбнулся: – Вперед, милая. Танцуйте.
– Ладно, – ответила она, слабо улыбнувшись ему. Лицо ее побледнело, пальцы нервно теребили юбку. – Я станцую – для вас.
Она подняла левую ногу и закружилась. В баре стало тихо, и даже Костелло вглядывался в нее с суровым любопытством. Купер смотрел на ее правую ногу, считая обороты. Она сделала их семь… восемь… девять, не сдвинувшись с места. Да, она танцевала на десятицентовике! На пятнадцатом Купер оторвал взгляд от ноги и, увидев ее лицо, улыбнулся. На лице застыло выражение непреклонности. Снова взглянув вниз, он обнаружил, что нога ее дрожит. По мускулам икры и бедра пробегали быстрые спазмы, нога начала покачиваться. На двадцать пятом обороте он снова поднял взгляд. Лицо женщины искажала страшная боль. Она оскалилась так, что десны ее поблескивали вокруг зубов, точно облитые кровью. Единственным раздававшимся в баре звуком был астматический хрип ее дыхания. Тридцатый оборот… тридцать первый… тридцать второй – и она упала Куперу на руки, восклицая снова и снова:
– Я сделала это! О Боже! Сделала!
Женщина смеялась, лицо ее сияло, она походила на счастливую девочку. Вырвавшись из рук Купера, она стремительной пробежкой описала восторженный круг.
– Я сделала это! О Боже! Сделала!
Купер чувствовал, что ее радость вскипает и в его груди, ощущал теплый прилив любви к ней, печальной, трагической любви. Успокоившись, женщина села с ним рядом, глаза ее все еще сверкали от радости. Долгое время они всматривались друг в дружку, не произнося ни слова, любовь Купера росла и росла, пока он не почувствовал со сладкой истомой, что сейчас заплачет, и вот тогда-то – тогда он и вспомнил о Луизе и о баночке горчицы.
Он быстро взглянул в другой конец бара. Печальная вдова беседовала с похожим на Эда Чандлера мужчиной. Ладонь его лежала не ее руке, пальцы пощипывали кожу у края рукава. Женщина с заинтересованным видом улыбалась ему. В кабинке юноша сидел уже рядом с девушкой, обняв ее за плечи. Плакать она перестала и удовлетворенно улыбалась. Все было впустую. Купер вновь погрустнел, потому что во Франции умирали люди. И потому что сельские просторы Испании покрывала грязь, извлеченная из шахт Астурии, а он был издателем, пригласившим на прием людей, которые ждали сейчас, когда им принесут баночку горчицы. Он медленно встал. Женщина удивленно взглянула на него, а он постарался не встретиться с ней глазами.
– Куда вы? – спросила она.
– Простите. – Купер попытался улыбнуться, не получилось. – Мне нужно идти.
– Почему? Почему вам нужно идти?
– Мы еще увидимся, – быстро сказал он. – Я не могу объяснить, но мы еще увидимся.
– Когда?
– Здесь. Не знаю когда, но увидимся. Будьте здесь, хорошо?
– Хорошо, – сказала она. – Буду. Когда?
– Я не знаю когда, но вы будьте.
Он резко развернулся и пошел, не оглядываясь, назад. Выйдя из бара, он торопливо зашагал к авеню и поспел в магазин за пару минут до закрытия. Купив горчицу, он направился к своему дому, шагая как можно быстрее, потому что отсутствовал уже долгое время, а гости ждали горчицы. На середине пути он взглянул на часы и перешел на бег.
