Текст книги "Поправка за поправкой"
Автор книги: Джозеф Хеллер
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
«Эсквайр», № 27, май 1947, с. 98.
[Закрыть]
4 января 1946 года представляет собой памятную дату в истории беспощадной битвы человечества с букмекерами. В этот день родилось искусство выбора лошади средствами чистой науки. Создателем его стал не по летам развитой двадцатилетний студент Калифорнийского университета Марвин Б. Уинклер. А театром его научных действий оказался помпезный, но красивый ипподром «Санта-Анита», место кончины многих голливудских банкротов.
В названный, обошедшийся без кончин день Марвин Б. Уинклер появился на «Санта-Аните» с большой картонной коробкой в руках и занял место на главной трибуне. Произошло это, согласно показаниям заслуживающих доверия свидетелей, примерно за полчаса до начала первого заезда. Едва усевшись, он извлек из коробки комплект разного рода научных приборов и расставил их перед собой, а затем, водрузив на нос толстые очки в роговой оправе, приступил к наладке этого оборудования.
Поскольку на каждого, кто появляется на бегах, все успевшие появиться там несколько раньше взирают с подозрением, как на возможного носителя «надежных сведений», странное поведение мистера Уинклера взволновало немалое число завсегдатаев ипподрома. И очень скоро вокруг него собралась большая толпа. Затем весть о происходящем дошла до администрации ипподрома, незамедлительно пославшей на главную трибуну двух детективов из агентства «Пинкертон» и позвонившей эксперту по атомной энергии, дабы удостовериться, что деятельность молодого студента никакой угрозы для ипподрома не представляет. Ничего из этих принятых администрацией мер не вышло, поскольку все разбиравшиеся в атомной энергии ученые страны находились в то время в Вашингтоне и давали показания разным комитетам конгресса.
Между тем студент продолжал свои труды. Глядя поверх голов окруживших его людей, он нацелил на солнце секстант, а затем ввел полученные им посредством этих измерений данные в оригинальный компьютер. Завороженная собственной любознательностью толпа завсегдатаев подступила поближе к студенту, и вскоре сквозь нее пробился к молодому человеку ипподромный «жучок», известный в кругах игроков как Гарри Запах Изо Рта.
– Слышь, друг, – произнес, согласно показаниям стоявших поблизости от студента надежных свидетелей, Гарри Запах Изо Рта, – чего это ты делаешь?
Молодой человек на миг оторвал взгляд от барометрического сейсмографа.
– Определяю победителя первого заезда, – согласно показаниям компетентных свидетелей, ответил он.
– Это как же? – спросил Гарри Запах Изо Рта, поведя над мудреными инструментами рукой и едва не свалив при этом сосуд с эмульсией, состоявшей из азотнокислого серебра, суспендированного в фенолроте.
– Научно, – ответил мистер Уинклер.
– Научно, да? – усмехнулся Гарри Запах Изо Рта. – Ну так я и сам по науке работаю, а вот такой херни раньше не видел.
– Я говорю о чистой науке, – сказал мистер Уинклер, вычисляя между тем плотность ультрафиолетовых лучей. – Я определил точку росы, барометрическое давление, сопротивление воздуха и направление ветра, кубический вес насыщающей воздух влаги и поверхностное натяжение травы. Затем, просмотрев список участников первого заезда, я установил, что лишь одному из них довелось до этого времени выступить при всех названных условиях сразу и показать достойный результат. Отсюда я сделал вывод, что именно он и победит, обогнав ближайшего соперника на две и три шестнадцатых головы.
– Ну и кто же это? – спросил Гарри Запах Изо Рта, а все великоразумные свидетели вытянули шеи, чтобы не упустить ответ.
Студент с сомнением огляделся вокруг.
– Мне не хотелось бы распространять данную информацию, поскольку это может уменьшить мой выигрыш, однако в интересах науки я раскрою секрет. Речь идет о кобыле по кличке Овсяная Прорва. И проиграть она не может.
Каждый, кто услышал его, загоготал, ибо все хорошо знали, что Овсяная Прорва – безнадежная неудачница и шансы ее на победу составляют что-то около одного к двумстам. Однако молодого студента такая реакция не обескуражила.
– Присмотрите, пожалуйста, пока я буду делать ставку, за моим эндлокосмикнейтрофилом, – попросил он сидевшего рядом с ним джентльмена и начал протискиваться к кассовым окошкам.
Новость об изобретении студента быстро распространилась по ипподрому, и все, кто ее услышал, сочли молодого человека чудиком и обалдуем. Когда она достигла паддока, жокей Овсяной Прорвы, поставивший, по слухам, порядочные деньги на другого участника заезда, умер от смеха и ему пришлось подыскивать замену. Владелец Прорвы, загоготал и сказал себе, что надо как можно скорее забрать сына из университета. Даже сама Прорва, как сообщают заслуживающие доверия авторитеты, с трудом подавила смешок.
Как только заезд начался, о студенте практически забыли. А как только заезд завершился и Овсяная Прорва победила именно с тем результатом, какой предсказал молодой человек, к нему с надеждой сбежались зрители, и в глазах каждого из них читалась как бы мольба прокаженного. Вот таким образом в многовековой войне человечества с букмекерами появилось новое оружие – чисто научный подход. И пусть они теперь подыскивают адекватный ответ.
Жена Лота [7]7«Апрентис», № 11, январь 1948, с. 3–4.
[Закрыть]
Ночь, перекосившись, висела над ними – лишенная глубины, тихая, холодная и становившаяся с каждой новой минутой все более тихой и холодной. Тишину нарушал лишь стрекот сверчков в полях по сторонам от шоссе, однако звук этот, если о нем не думать, сливается с безмолвием и растворяется в темноте. Единственным, что в ней светилось, были фары машины Сидни Купера. Луиза так и сидела за рулем, наружу не вышла, и сейчас он, взглянув на жену, увидел, что она курит. Свет фар понемногу тускнел, становился желтоватым, оставляя асфальт черным, выхватывая из мрака лишь Купера и мужчину, который лежал перед ним на дороге, глядя в черную ночь. На лице мужчины застыло деревянное, непроницаемое выражение, автомобиль его словно обвил покореженный бетонный столб дорожного указателя.
– Сколько времени? – спросил мужчина.
Купер поддернул рукав, повернул часы к свету и ответил:
– Он уехал минут пятнадцать назад.
– А сколько, сказал он, отсюда до города?
– Около восьми миль, – ответил Купер. – Они скоро приедут.
Мужчина замолк. До сих пор он вел себя замечательно, и Купер испытывал к нему искреннюю жалость.
– Как вы себя чувствуете? – спросил он.
– Прекрасно, – беззлобно ответил мужчина. – Здоров как бык.
– Простите, – сказал Купер. – Глупый вопрос.
Мужчина чуть повернул к нему голову, улыбнулся.
– Это всего лишь невинный сарказм, – сказал он. – Меня всегда переполняет невинный сарказм.
– Хотите сигарету? – спросил Купер.
– Нет. Курить мне, пожалуй, не стоит. А вы курите, не стесняйтесь.
– Да ничего. Я, вообще-то говоря, и не хочу.
– Как ваша жена?
Купер оглянулся на нее. Луиза неподвижно сидела за рулем, отвернувшись от них и глядя в боковое окно.
– Все в порядке, – медленно произнес он. – Немного испугана, я думаю. Первая ее авария.
– И моя тоже, – сказал мужчина.
– Вам очень больно?
– Уже нет. Нога онемела, я почти ничего не чувствую. Какую-то мышцу время от времени сводит, вот тогда становится больно, но не так уж и сильно. На что похожа моя нога?
– Не знаю, – ответил Купер. – Вообще-то я к ней не приглядывался.
– Она сломана?
– Да, – подтвердил Купер. – Сломана.
Ему всегда хотелось узнать, как выглядит сломанная нога, и теперь он получил такую возможность – хватило бы и одного взгляда. Мужчина примолк, и Купер снова услышал, как на них волной накатывается гомон сверчков, а с ним и какое-то карканье, издаваемое, решил он, лягушкой-быком. Гомон этот был, вообще-то говоря, оглушающим, если в него вслушиваться, да и холодало здесь ночью очень сильно, даром что дни стояли жаркие. Воздух студил кожу Купера, хотя внутри у него все горело. Холод беспокоил его. Купер знал, что раненого человека полагается держать в тепле, иначе он может погибнуть от шока, и сделал все, чтобы мужчине было тепло. По счастью, в машине имелось одеяло, и Купер подложил его под мужчину, а сверху накрыл своим плащом. Он хотел и плащ Луизы использовать, однако мужчина остановил его, сказав, что и так будет хорошо.
– Вам не холодно? – спросил теперь Купер.
– Нормально, – ответил мужчина. – Вы-то как? Озябли, наверное.
– Нет, – сказал Купер. – Все в порядке.
Лет мужчине было, насколько мог судить Купер, примерно столько же, сколько ему. Лицо зрелого умного человека. Куперу не раз случалось встречать людей с такими лицами, они всегда ему нравились. Лоб мужчины был рассечен, однако кровь из ссадины идти уже перестала; губы с одной стороны припухли, словно покрывшись крупными волдырями.
– Как это произошло? – спросил мужчина. – Знаете, я ведь так ничего и не понял.
Купер и сам не знал, как это произошло. Он спал, машину вела Луиза. Его вдруг здорово тряхнуло, он услышал крик Луизы, а следом – короткий глухой удар, скрежет металла и звон осыпавшихся на асфальт осколков стекла.
– Я и сам не знаю, – ответил он. – Машину вела жена.
– Я как-то видел в одном журнале карикатуру – пустыня с единственным большим деревом посередине и врезавшаяся в него машина. Тогда мне это показалось смешным.
– Да, – согласился Купер. – Действительно смешно.
– Окажите мне услугу. Попросите ее подойти сюда на минутку. Мне хочется поговорить с ней. Выяснить, как все случилось.
Купер, мгновение поколебавшись, поднялся на ноги.
– Ладно, – сказал он. – Ничего, что я оставлю вас ненадолго?
– Ничего, – ответил мужчина. – Вы не волнуйтесь, далеко я не убегу.
Купер направился к своей машине. Мужчина повернул голову, чтобы видеть его. Но оказалось, что лежать так ему трудно, и он снова уставился в ночь. Купер наклонился к окну, что-то негромко сказал Луизе, потом открыл дверцу автомобиля и сел рядом с ней. А несколько минут спустя возвратился к мужчине и опустился около него на корточки.
– Она начала обгонять вас. Тут машину тряхнуло, Луиза решила, что у нее лопнула шина. Она ударила по тормозу и вывернула руль.
– И все? – спросил мужчина.
– Да, – ответил Купер. – И все.
– Она хорошо себя чувствует?
– Да. С ней все в порядке.
– А почему она не вышла?
Этого-то вопроса Купер и опасался, потому что не знал, как на него ответить.
– Наверное, вид у меня тот еще.
– Нет, вид у вас нормальный. Немного крови, но она уже высохла.
– Вы ей сказали об этом?
– Да. – Купер повернулся, взглянул на Луизу, та сидела в машине, неотрывно глядя в темное поле. – Она во всем такая. Не выносит ничего страшного.
– Страшного! – воскликнул мужчина. – Выходит, выгляжу я все-таки страшно?
– Так уж она устроена. Во всем. Она и в кино ходит только на комедии да на любовные истории. Такой человек.
Мужчина промолчал. Куперу было неловко, стыдно. В эту минуту он злился на Луизу и презирал себя, потому что она его жена, близкий ему человек. Он медленно встал, взглянул вдоль дороги.
– Видите что-нибудь?
– Нет, – ответил Купер. – Пока ничего.
– Черт, скорее бы уж они приехали. Мне что-то холодно становится.
– Да? – встревожился Купер. – Может, перенести вас в машину?
– Нет. Не стоит.
– А я думаю, лучше перенести. Я осторожненько, а она против не будет, уверен.
Мужчина повернулся к Куперу. Похоже, последние слова его удивили.
– Не в том дело, – сказал он. – Просто я думаю, что меня лучше не тормошить. По-моему, у меня внутреннее кровотечение. Возможно, ребро во что-то воткнулось.
– Кровь во рту чувствуете?
– Вроде бы нет. Только сглатываю все время. Это что-нибудь значит?
– Не знаю, – сказал Купер. – Но что-то значит наверняка. Повернитесь, сплюньте, я посмотрю.
Мужчина повернул голову, сплюнул на землю. Купер пригнулся посмотреть. Было слишком темно. Он поднес ладонь к губам мужчины.
– Плюньте еще.
Мужчина сплюнул ему в ладонь. Купер поднес ее к свету и с облегчением увидел, что кровь на ладони отсутствует.
– Крови нет, – сказал он и вытер ладонь о свои брюки.
– Ну и хорошо, – сказал мужчина. Несколько секунд он молчал, а потом со спокойным отвращением произнес: – Жена Лота! Вот кого она мне напоминает.
– Мне правда страшно жаль, – сказал извиняющимся тоном Купер. – Просто такой она человек. Это бывает.
– Знаю, – отозвался мужчина. – Я, собственно, не в обиде. Вот теперь я выкурил бы сигаретку.
– Думаете, вам можно?
– Думаю, да. Хуже не станет.
Купер достал из кармана пачку, раскурил две сигареты, протянул одну мужчине. Тот глубоко затянулся, подержал дым в легких, выдохнул.
– Когда вернетесь домой, не забудьте руки помыть, – сказал он, глядя в небо.
– Ладно, – пообещал Купер. – А вы это к чему?
– И лучше бы лизолом, – добавил мужчина.
– О чем вы?
– Слюна – страшная штука, – сказал мужчина. – Страшнее некуда. Я однажды увидел плевавшегося человека, так меня потом несколько дней мутило. Есть и то не мог. Вот до чего она страшная. Даже когда мама умерла, мне так худо не было.
Купер не ответил. Они курили и ждали. Молча, пока не приехала «скорая».
Снежная крепость [8]8«Атлантик монсли», № 171, март 1948, с. 52–55.
[Закрыть]
1
Мой дядя Давид был человеком рассудительным, трезвым, а тетя Сара – женщиной простой и практичной, жившей с ним, ни на что не жалуясь, в совершенном, казалось, согласии. Когда он читал или размышлял, она копошилась по хозяйству. Но временами он уставал от своих занятий, и тетя, похоже, умела предвидеть эти нечастые случаи. Когда дядя отрывал глаза от книги и снимал очки, она неизменно оказывалась свободной от работы, готовая дать ему отдых, в котором он нуждался.
– Ты все читаешь, читаешь, – жалостно произносила она. – Как можно тратить столько времени на книги?
– Это не трата времени, – отвечал, словно оправдываясь, дядя Давид. – Книги хранят знание, а знание – великая вещь.
– И чего же в нем великого? – спрашивала тетя Сара. – Детям-то ты его оставить все равно не сможешь. С собой возьмешь, когда уходить придется.
– То же относится и ко всем великим вещам, – отвечал дядя. – Их приходится уносить с собой в могилу. Бросить и уйти без них невозможно.
– Если бы ты сложил все до одной книги в чемодан, – усмехалась тетя, – для тебя тут больше места осталось бы.
– Дело не в книгах, – пытался объяснить ей мой дядя. – Книги лишь помогают создавать великие вещи. Вот здесь.
И он медленно постукивал себя пальцем по лбу.
– И здесь, – добавлял он чуть громче, на сей раз постукивая пальцем по груди там, где сердце.
Великой трагедией всей дядиной жизни было разочарование в русской революции. Он родился в маленькой деревне неподалеку от города, который называется теперь Ленинградом. В юности был активным социалистом – таким активным, что ему пришлось бежать из России, спасаясь от властей. Дядя умел хорошо управляться с цифрами и, оказавшись в нашей стране, получил место бухгалтера в производственной фирме и работал там, пока Великая депрессия не привела фирму к банкротству.
Он внимательно следил за ходом революции в его родной стране и очень обрадовался свержению царского правительства. В то время он верил, что России предстоит стать высшим олицетворением всех прекрасных человеческих качеств. Когда же осуществление изначальных целей революции было отвергнуто ради решения задач более прозаических, вера моего дяди пошатнулась. В последующие годы он увидел, как предаются одна за другой его надежды, и когда закрывать глаза на реальность творившегося в России стало уже невозможно, погрузился в молчание и принялся искать утешение в книгах.
Первый свой удар Депрессия нанесла именно по нашим кварталам, мгновенно обратив в безработных многих наших знакомых и соседей. Я тогда учился в начальной школе и, конечно, не способен был понять ни неумолимых законов экономики, ни суровых тягот бедности.
Как-то утром дядя Давид отправился со мной в город, чтобы купить мне зимнее пальто. Осень подходила к концу, пальто, которое я носил в прошлые годы, было отдано моему младшему двоюродному брату. Домой мы возвращались в холодные послеполуденные часы и, подходя по улице к нашему дому, увидели мебель, сваленную одинокой грудой на тротуаре. Мы остановились, чтобы понаблюдать за происходящим; дядя негромко и горестно отвечал на мои вопросы, объясняя, какая здесь разворачивается драма. Так я впервые узнал, что такое выселение, и столь резкая перемена в жизни наших соседей меня испугала и ошеломила.
– Но ведь это ужасно! – воскликнул я.
– Да, – согласился мой дядя, – это ужасно.
Он положил мне на плечо ладонь, и мы пошли дальше.
– Ужасно, когда людей выбрасывают на улицу. И ужасно, страшно даже, что ты не можешь им помочь.
2
На следующей неделе дядя лишился работы. Среди дня я вернулся домой, чтобы поесть, и увидел его сидевшим с книгой у окна. Когда я вошел, он коротко взглянул на меня и, не сказав ни слова, опять углубился в чтение. Тетя приложила к губам палец – молчи, а когда я уселся за стол, сказала, что фирма дяди закрылась и работы у него больше нет.
Должно быть, у них были отложены какие-то деньги, потому что безработным дядя оставался почти три месяца, однако жили мы по-прежнему. Тетя Сара была рачительной хозяйкой и прекрасной стряпухой, если она и экономила на продуктах, мы этого не заметили.
Дядя что ни день отправлялся на поиски работы. Когда я просыпался утром, его уже не было, а возвращался он под вечер, иногда спустя долгое время после ужина. Он устало входил в дом, садился, горестно вздохнув, за стол и сообщал о новой неудаче. Тетя ставила перед ним тарелку, он молча ел, мрачно глядя в какую-то точку на кухонной стене, а поев, еще некоторое время оставался за столом. Потом вставал, подходил к чемодану, доставал книгу и, устроившись в гостиной, читал до поздней ночи.
Тетя очень за него волновалась и временами принималась умолять оставить книгу и лечь спать. Дядя всегда отвечал ей отказом, а если она настаивала, раздражался и переходил на кухню, и там она даже покрикивала на него, рискуя разбудить детей. В конце концов тетя сдавалась и оставляла его в покое, но при этом страшно тревожилась за его здоровье.
Потратив три месяца на поиски, работу дядя все же нашел. Временную, на строительстве, которое, на наше счастье, растянулось на семь месяцев. Уже через несколько недель после его завершения нам пришлось продать кое-что из мебели. Мой двоюродный брат перебрался ко мне в комнату, а его кровать, несколько кресел, ламп и всякого рода домашнюю утварь мы продали. О продаже договорился дядя, все предназначенные для нее вещи мы перенесли в прихожую нашей квартиры.
Покупатель появился после полудня. В дом он вошел с самым почтительным видом и на протяжении всей сделки проявлял в обращении с нами показную чуткость. Он тщательно осматривал каждую вещь, что-то шептал сам себе, производя вычисления, и наконец ушел с тетей на кухню, торговаться. Они проспорили там долгое время – негромко, невнятно. Тетя Сара вернулась очень недовольной и заявила, что ничего продавать не станет.
– Сколько он тебе дает? – спросил дядя и, услышав ее ответ, сокрушенно улыбнулся.
– Продай все, Сара, – сказал он. – Времена наступили скверные. Больше этих денег ты ни от кого не получишь.
– Не продам, – решительно возразила тетя. – Я лучше работать пойду. Вот завтра утром пойду и найду работу.
– Где? – спросил дядя Давид. Улыбался он грустно, говорил негромко, жалостливо. – Где ты ее найдешь?
– Я же работала раньше, вот и теперь стану. Не так давно это уж и было, а здоровье у меня пока крепкое. Устроюсь официанткой или буду в ресторане напитки продавать. Это мне все еще по силам.
– Нет, Сара, – сказал дядя и медленно покачал головой.
– Почему? – не сдавалась тетя. – Почему нет?
– Ты уже не юная девушка.
– Но я могу работать. Я сильная – для женщины.
– Они тебя не возьмут. Там нужны молодые девицы с огоньком в глазах, с крепкими бедрами, которые покачиваются на ходу. А ты уже не такая.
Тетя Сара пыталась найти какой-то ответ, и смотреть на нее было жалко. Мы видели: она того и гляди расплачется, – и наивное горе ее опечалило всех нас. Дядя положил ей на плечи ладони и улыбнулся, глядя прямо в глаза.
– Но когда ты была помоложе! – воскликнул он. – Тогда была совсем другая история. Ты могла зайти в любое заведение, и все были бы только рады принять тебя.
Тетю его слова утешили мало. Так или иначе, мебель мы продали, а в следующие недели из дома начали уходить, маленькими компаниями, крадучись, и другие вещи. Одежда латалась и перелатывалась, пока не становилась негодной для носки, школьные уроки мне приходилось делать еще до вечера, чтобы не зажигать, по возможности, свет при наступлении темноты.
Потом настал день, когда тетя Сара вышла из дома, чтобы обойти окрестные прачечные, и получила работу: починка рубашек, штопка протертых на ткани дыр, обметка замахрившихся воротничков и манжет. Она приносила рубашки домой и, переделав все хозяйственные дела, усаживалась с шитьем на кухне. Дядя ворчал на нее за это – с юмором, конечно, но с юмором сокрушенным, полным жалости к себе, – она же отвечала на его поддразнивания негодующим упорством. Впрочем, как ни посмеивался над нею дядя, уговорить ее отказаться от шитья он ни разу не попытался.
Несчастья наши длились и длились, одно порождало другое непостижимым для мальчишеского ума образом. Все это походило на резинку, которую растягивают, растягивают, и она становится все тоньше, а напряжение все растет, не обещая никаких передышек, и я понимал, что приближается миг, когда все должно лопнуть, обрушиться. Или откуда-то придет облегчение, или произойдет разрыв и мы полетим, кувыркаясь, в хаос, в сумятицу, в трагедию. И в один прекрасный день дядя, не предупредив нас ни словом, привел в дом незнакомца, чтобы продать ему книги.
Помню, как дядя стоял на коленях у платяного шкафа перед раскрытым чемоданом. Он брал книги по одной, каждую обеими руками, спокойно прочитывал название и отдавал ее незнакомцу, который, повертев книгу, добавлял ее к выраставшей рядом с ним стопке. Тетя, оглушенная этой новой бедой, стояла неподвижно, с великой скорбью наблюдая за происходящим.
Судя по тому, как вел себя дядя, он поначалу намеревался продать их все, но потом решимость его пошатнулась. Половина книг уже перебралась в стопку, когда дядя заколебался и опустил одну из них на пол рядом с собой.
А под самый конец и еще одну. После того как все книги оказались принесенными в жертву, он поднял две отложенные, задумался, глядя на них, затем с явной неохотой протянул одну покупателю и встал. Интересно, что в этот миг величайшей, быть может, его трагедии он отдал предпочтение насмешливости Чосера перед утешительными обещаниями Библии.
Деньги за книги он получил ничтожные – доллара четыре или шесть, – однако принял их без жалоб и предложил покупателю взять вместе с книгами и чемодан, бесплатно. Когда покупатель ушел, дядя повернулся к тете и протянул ей деньги. Бедная женщина смущена была так, что и слов никаких найти не сумела. Ей хотелось, наверное, укорить дядю, однако она понимала, я думаю, что жертва его была неизбежной.
3
На следующей неделе дядя нашел работу. Он влетел в дом страшно обрадованный, слишком взволнованный, чтобы оставаться на одном месте или говорить связно, да и мы, услыхав столь хорошую новость, возликовали. Когда же все поуспокоились, он рассказал нам подробности. Большая пекарня наняла дядю, чтобы он руководил погрузкой ее продукции в машины и определял их маршруты. Плата была хорошая, всего на десять долларов меньше, чем в производственной фирме, а поскольку, поспешил добавить дядя, цены упали, то получать он будет на самом деле гораздо больше. Выйти на работу ему предстояло уже завтра. В тот день сразу после полудня повалил снег, и мы сочли это добрым предзнаменованием.
На следующее утро мы с ним вышли из дома вместе, и он проводил меня до станции подземки. Снег все еще падал, он уже покрыл землю глубоким слоем и не таял. Бодро шагавший дядя подбрасывал его ногами с неукротимой мальчишеской живостью и говорил со мной быстро и весело, не желая скрывать свой энтузиазм, да это у него, наверное, и не получилось бы. Он расспрашивал меня об учебе, о том, кем я хочу стать, и прочил мне профессию адвоката или доктора. Говорил он и о том, что сможет теперь откладывать деньги, чтобы купить в будущем маленький домик. У станции мы расстались; я направился к школе, и на душе у меня впервые почти за целый год было спокойно.
Во время одного из утренних уроков снегопад прекратился. В три часа занятия закончились. Я сразу пошел домой, поскольку спешил – не помню уже, по какой причине.
Свернув на нашу улицу, я увидел, что перед табачным магазином собралась небольшая толпа, наблюдавшая за компанией мальчишек, которые сновали вокруг большого сугроба. Я попытался разглядеть, чем они занимаются, но до них было слишком далеко. Когда же я подошел поближе, то замер от изумления, поскольку увидел среди мальчишек сидевшего на снегу и болтавшего с ними, как с ровней, дядю Давида.
Мальчики строили крепость – одна их команда лепила из снега большие кирпичи и передавала другой, складывавшей стену. Руководил строительством один из них, тот, что постарше. Он громко и воинственно отдавал приказы, которые дядя Давид выполнял с радостным самозабвением. Трудясь вместе с мальчиками, он смеялся, смуглое лицо его казалось помолодевшим, а уж такого довольства я на нем и не видел никогда. Дядя был в одном лишь костюме, аккуратно свернутое пальто его лежало на тротуаре. Вдруг увидел меня.
– Бобби! – весело воскликнул он и помахал мне рукой. – Как ты вовремя! Положи учебники, поиграй с нами. Снег хороший, чистый.
Я побагровел от стыда, жуткий испуг охватил меня. Пробормотав нечто невразумительное, я помчался к нашему дому, взлетел по лестнице и ворвался в квартиру с криком, перепугавшим тетю Сару.
– Дядя Давид! – закричал я. – С дядей Давидом что-то случилось!
Ладонь тети Сары взлетела ко рту.
– Что? Где он? Где?
Слов для ответа у меня не нашлось, я просто отчаянно ткнул пальцем в сторону окна гостиной. Тетя метнулась к окну, распахнула его. Я медленно последовал за ней и, затаив дыхание, встал за ее спиной. Когда она отвернулась от окна, я увидел, что страха на ее лице больше нет – он сменился гневом. Тетя подошла к платяному шкафу, надела, не сняв передника, пальто и направилась к двери, жестом велев мне идти за нею. Мы спустились по лестнице, вышли на улицу и зашагали к игравшим в снегу мальчишкам. Зевак вокруг них успело прибавиться, и тете Саре пришлось проталкиваться сквозь толпу, пока она не оказалась стоящей прямо перед дядей. Он возился со снегом и нас не заметил.
– Давид, – сказала тетя. – Пойдем домой.
Тут дядя увидел нас, и лицо его расплылось в добродушной улыбке.
– Сара! – радостно воскликнул он. – А я как раз думал, не подняться ли мне в квартиру, не позвать ли сюда и тебя. Поиграй с нами, Сара.
– Пойдем домой, – твердо повторила тетя.
Дядя явно удивился. Мальчишки, поняв, что назревает конфликт, прервали игру и начали медленно отступать от дяди. В мире вдруг стало удивительно тихо, и теперь все взгляды были прикованы к нам.
Дядя смотрел на жену, машинально вертя в руках снежок.
– Забудь ты на время о домашних делах, Сара, поиграй с нами. Помнишь, как мы играли в снегу много лет назад?
– Давид, – негромко и решительно потребовала она, – иди домой.
– Помнишь, мы отправились гулять и нашли заброшенную избу? Шел снег, с нами была еще одна девушка, Соня, и Петя Грузов. И я построил для тебя снежную крепость. Тебе было тогда пятнадцать лет. Я построил хорошую крепость, ты помогала мне. Потом мы все пошли в лес искать зайцев, а когда вернулись, дело уже шло к ночи, крепость заледенела, и мы решили, что она простоит веки вечные. Возвращаться домой было поздно, мы заночевали в избе, а утром вышли из нее: солнце светит, тепло, крепость, которую я построил для тебя, тает, ее даже узнать уже трудно. Помнишь, Сара? Постарайся вспомнить.
– Иди домой.
– А когда мы вернулись назад, ты все рассказала отцу, и он погнался за мной с палкой, а я спрятался в нашем погребе, и твой отец попытался затеять драку с моим. Постарайся вспомнить, Сара, прошу тебя.
– Иди домой, Давид.
Выражение покоя сошло с дядиного лица, усталость и тревога снова поселились на нем.
– Ладно, – сказал он. – Я пойду домой. Только скажи сначала, помнишь ли ты? Попробуй, Сара, вспомни. Вспоминаешь?
Он смотрел на жену с отчаянием и надеждой. Но когда он услышал следующие ее слова, лицо дяди вытянулось окончательно.
– Иди домой, – повторила она.
Казалось, дядю накрыла какая-то огромная тень: он весь обмяк от разочарования. Вяло поднявшись на ноги, он подобрал с тротуара пальто и пошел к дому. Тетя шагала впереди. Он не пытался нагнать ее, просто смиренно плелся за ней следом, а я, недоумевающий и испуганный, семенил в нескольких ярдах позади него.
Когда мы поднялись в квартиру, дядя опустился на стул у кухонного стола. Тетя повесила пальто в шкаф, вошла в кухню и уставилась на дядю строгим, требующим объяснений взглядом. Оробевший дядя старался в глаза ей не смотреть.
– Что с твоей работой? – наконец спросила она.
– Там забастовка. Потому меня и наняли. Хотели, чтобы я стал штрейкбрехером.
– И ты отказался?
– Когда я пришел, там были пикеты. Люди с плакатами ходили перед пекарней по холоду, взад и вперед.
Тетя молчала. Губы ее начали горестно подрагивать.
– Я не мог пройти мимо них, Сара. Они такие же, как я. Разве мог я войти внутрь и забрать себе их работу?
– Меня не работа твоя заботит, – сказала тетя быстро, словно боясь, что голос ее того и гляди сорвется.
– А что же?
– На улице! – выпалила она. – Как идиот! В снегу с детьми, как идиот!
Дядя ошеломленно покачал головой, прижал кулаки к глазам.
– Я шел домой, – тихо и печально сказал он. – Новости у меня для вас были только плохие. А проходя мимо игравших в снегу детей, вспомнил, как любил такие игры, когда был мальчишкой. Мне захотелось поиграть с ними. Ну я снял пальто и поиграл.
Тетя отвернулась к плите, заглянула в кастрюлю с закипавшей водой, а потом принялась месить тесто на деревянной разделочной доске. Лицо ее так и осталось неумолимым, гневным. Дядя встал и ушел в гостиную, униженный и безмолвный.
До конца того дня он сидел дома, усердно стараясь не попадаться тете под ноги и время от времени робко поглядывая на нее. Она возилась на кухне и в его сторону не смотрела. Она была сердита, уязвлена, но прежде всего озадачена, поскольку не могла понять, как это взрослый человек может вести себя точно ребенок.
