Текст книги "Рыцарь Фуртунэ и оруженосец Додицою"

Автор книги: Джордже Кушнаренку

Соавторы: Ана Бландиана,Мария Холмея,Михай Син,Мирча Неделчу,Эуджен Урикару,Николае Матееску,Александру Ивасюк,Ион Сырбу,Теодор Мазилу,Сорин Преда
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Охотники вдруг почувствовали, что произошло что-то страшное, и заторопились к месту происшествия. Широким кругом обступив три распростертых на земле тела, они мрачно и сурово молчали. Никто не вышел из круга, чтобы закрыть покойникам глаза, приложить, хоть и без всякой надежды, ухо к груди – не дышат ли? Никто, никто не сдвинулся с места, и тогда в круг вошел сам хозяин, государев наместник, приблизился к мертвой и склонился над ней. В середине круга теперь было четверо. Рядом со своей жертвой вытянулся огромный матерый зверь, стрела торчала в лохматой шерсти – каждый вправе гордиться такой добычей. Амазонка на плече женщины была разодрана в клочья, и сквозь нее виднелась разодранная в клочья кожа. Кровь потемнела, и можно было только представить себе, как бела и нежна была эта кожа, но представить себе это могли не все, а один только наместник, во все глаза глядевший на женщину. Он один видел белизну этой кожи, один ощущал ее нежную бархатистость, потому что он один умел воображать то, чего нет, он один дорожил плодами собственного воображения.

Царственная шея была обезображена рваной раной, кровь из нее сочилась тонкой струйкой, а не хлестала фонтаном, как вначале. Лицо исказил ужас, застывшие глаза тускло блестели, как две стеклянные зеленые пуговицы. Фантазия наместника преобразила красивое тонкое лицо знатной дамы в острую мордочку горностая, гибкого вкрадчивого зверька, он таился в этом теле, а теперь лежал мертвым. Даже не взглянув на то, что недавно было страшным медведем и стало падалью, наместник перевел взгляд на грузного великана с вытянутыми вперед руками, он судорожно сгреб сухие листья, лицом уткнулся, зарылся в землю, будто что-то искал в ней или в луже крови, что растекалась вокруг его головы. В этой необъятной туше наместник усмотрел не человека, а свирепого дикого быка. И подумал: не убей их он, рано или поздно они бы убили его. Он готов был пренебрежительно передернуть плечами, но многолетняя привычка утаивать свои чувства удержала его. Люди, стоявшие вокруг, молчали, наместник опустился на колени и подумал, что он сам, эти двое и медведь словно находятся на сцене, а вокруг, отгораживая их от всего остального мира, со всех сторон безмолвно застыли потрясенные зрители. Наместник безучастно смотрел в лицо юной графини, которое казалось ему мордочкой горностая, и на миг увидел, каким оно было при жизни. Наклонился и спокойно и буднично закрыл ей глаза, как священник у постели усопшей. Потом тонким платком прикрыл мертвое лицо. Поднялся на ноги и обвел взглядом молчаливых мрачных людей. Они смотрели недоверчиво, нет, с подозрением. Наместник понимал, что стоит одному из них набраться дерзости и спросить, откуда взялся этот медведь, почему никто его не заметил, почему он не бросился прочь от людей, а накинулся на графиню, другой тут же выхватит кинжал, сцена раздвинется, зрители станут актерами, и все для него будет кончено. Мускулы у него напряглись, горячая волна крови подкатила к горлу, кадык дернулся, будто он с трудом проглотил что-то. Даже на языке он чувствовал солоноватый привкус страха и остро наслаждался им: живой, весь, до последней жилки. Один! Один против всех. Воля, решимость, действие. Не титул, не знатность, не власть – выигрывает жизненная сила и хватка, а страх близкой смерти дает возможность узнать, насколько они прочны. Он оглядел стоящих вокруг людей, заметил, что подходят загонщики, челядь, его слуги, слуги гостей – казалось, он взвешивает силы, – и наконец пронзительно и уверенно произнес:

– Милостивые государи, какая нелепая трагическая случайность. Я говорю и от горя не нахожу слов. Государь будет безутешен. Мир в стране достался нам тяжелой ценой, а прочность его зависела от поверженных, но помилованных государем соперников.

Кольцо зрителей дрогнуло: сейчас недоверие вспыхнет яростью, а может быть, окаменеет и затаится. Опасная минута, когда слова не прятали, а выставляли напоказ чудовищность содеянного. Ни самообладание, ни резкий властный голос не спасут его. Рука наместника легла на эфес сабли, он готов был обнажить ее, но пока только напоминал, что вооружен.

– Анри! – громко позвал наместник, и секретарь, пятое действующее лицо трагедии, очутился в кругу безмолвных охотников.

– Я здесь, ваше сиятельство.

– Высокородные господа должны быть доставлены в замок с подобающими им почестями. Далеко ли стража?

– Неподалеку, ваше сиятельство, там, где готовили привал.

– Протрубите сбор. Приготовьте носилки. И хотя совсем светло, зажгите факелы.

Протяжно затрубил рог, издалека отозвался другой. Слуги наместника, егеря, загонщики, ловчие подходили со всех сторон, смешивались с толпой, и было их неизмеримо больше, чем бывает на охоте. Весело зазвучали звонкие удары топора, пахнуло смолой, хвоей, свежесрубленными елками. На широкие, устланные лапником носилки уложили оба тела, в головах шли слуги с горящими мохнатыми сосновыми ветками. По обе стороны похоронной процессии, как требует того ритуал, молча, обнажив сабли, шагали воины замка Хуст.

Во главе процессии ехал наместник, он опередил всех, ехал один. Внизу, в долине, блестела Тиса, ветер яростно раскачивал деревья, словно старался привлечь к ним внимание. Наместник видел их мрачную суровую красоту и чувствовал – это и есть жизнь. Лес грозно гудел, его мощное гудение наполняло душу ликованием, было созвучно ей. Страх умер, уступив место радости и бешеной жажде жить. Человек открыто смотрел вдаль и не понимал – что же раньше казалось ему бренным и быстротечным, что же искало защиты под сенью гербового щита?..

ДЖОРДЖЕ КУШНАРЕНКУ

Джордже Кушнаренку родился в 1951 году в Дорохое. Прозаик. Окончил университет в Бухаресте. Опубликовал две прозаические книги, сборник рассказов «Вечер Протеуса В» (1982; премия газеты «Трибуна») и «Трактат о постоянной обороне» (1983).

Рассказ «Корабль гладиаторов» взят из антологии «Десант 83» («Бухарест, 1983).

КОРАБЛЬ ГЛАДИАТОРОВ

Пелена тумана над старыми стенами рассеивается только к полудню. Лишь в полдень становится зримым размеренное течение городской жизни.

На рынке крикливые торговцы предлагали ленты, пуговицы, целые штуки сукна. На деревянных прилавках лежали свежие овощи и всякая зелень. Мясники соблазняли покупателей лучшими кусками только что разделанных туш. Рядом торговали медом, фруктами, свежим сыром. Чуть дальше – рыбой, крабами и омарами. Покупатели чинно прохаживались по рядам в поисках всего самого, самого лучшего. Привереды надменно морщили носы. Откуда-то доносился запах кипящего вара. Детишки прятались за пышные юбки бонн или гонялись друг за дружкой, падали и обдирали коленки о шершавую брусчатку. Городские стражи проверяли каждый вновь прибывший или отъезжающий воз. Осень, зима, весна и лето беспрепятственно сменяли друг друга – им не мешали высокие крепостные стены.

Где начинаются, где кончаются городские стены, никто не знал. Поговаривали, будто Губернатору кое-что известно на этот счет, однако осведомленность правителя была подданным не впрок: он беззаботно и бездарно наслаждался жизнью в великолепном дворце на вершине холма, пока простые смертные – трудами и потом – добывали что могли из земли.

Марчел Даниэла Магеллан Сервантес Аристот Пармиджанини Бах Ортега Франко де Галамбос, Губернатор города, давно уже лелеял заветную мечту. Чудесное видение изгоняло сон властителя на пустынный берег моря и туманило дни. Мрачная бредовая оторопь определила весь стиль его правления: воля случая заменила суждение разума, компромисс позволил обходиться без чистоты и ясности. Грезил Верховный об одном, так, по крайней мере, утверждал он на дворцовых советах, затягивавшихся порой до первых петухов. Грезил он о давно и несомненно заслуженном им праве – достичь берегов далеких Индий, достичь и основать там самую прекрасную из цивилизаций, справедливейшее на свете общество. Так надеялся он навеки остаться в сердцах людей человечнейшим и светлейшим монархом всех времен.

Только поэтому он, впервые позабыв о своей скупости, взял на себя все расходы, связанные с экспедицией. А ведь о скупости его подданные шептались по углам тайно, и лишь отчаянные смельчаки, рискуя головой, решались говорить открыто. На его личные средства был построен корабль: гигантское трехмачтовое судно превосходило пышностью и величием крупнейшие христианские соборы. Духовенство, кстати, не одобряло этой затеи, усматривая в ней посягательство на монопольное право церкви творить на земле чудеса. Корабль был прекрасен даже на берегу, на стапелях. Тиковая палуба тускло лоснилась в солнечных лучах, сияли тщательно отполированные мачты. В гордыне своей Губернатор считал себя единственным творцом Корабля. Сами мастера утверждали, что никогда не удавалось им создать что-либо более прекрасное. И мастера гордились по праву. Как только работы были завершены, народ убедился в этом. Счастливчики бродили по бесконечным коридорам, осматривая каюты и объемистые трюмы, которым предстояло принять самые изысканные яства, какие только могли сыскаться в городе.

Губернатор целыми днями простаивал у высоких дворцовых окон, любуясь суетой и сутолокой вокруг «величайшего чуда нового времени» – так называл он Корабль. На заседании дворцового совета Марчел Даниэла Магеллан Сервантес Аристот Пармиджанини Бах Ортега Франко де Каламбос произнес как-то такие слова: «Нет в мире творения рук человеческих, способного поспорить с этим чудом нового времени. И никогда во веки веков не будет создано ничего достойного с ним сравниться. Ибо я вложил в эту дерзновенную мечту не только золото и брильянты, но и великую, смиреннейшую веру! Тот, кто решится создать нечто подобное, должен сравняться со мною в умении сострадать и сочувствовать людям. Но такой человек никогда не родится: я велик и неповторим». Разгоряченный этими словами, а может быть и взволнованный, Губернатор покинул своих вельмож. У каждого из собравшихся в главном зале дворца нашлось бы предостаточно поводов усомниться в истинности сказанного. Все имели случай убедиться, что правитель их преисполнен тщеславия, гордыни, не имеет ничего святого и глубоко презирает все человеческое. И все же в зале царило молчание: каждый помнил о неслыханной дотоле жестокости Губернатора.

Настал день спуска на воду. Корабль назвали «Новый Свет» – так решил Губернатор. Празднества прошли, и оказалось, что предстоит решить еще множество сложнейших вопросов. Во-первых, кого назначить Капитаном? Дворцовый совет предложил Николауса Меморию, полководца, сломившего в морском бою грозного соперника – блистательный флот города Гожоло. Достоинства этого человека признавали даже его враги: статный, гордый капитан был отчаянно отважен, однако каждый его шаг, каждый смелый поступок был плодом долгих раздумий и точного расчета. Необычайно проницательный, он с легкостью читал в душах людей все их добрые и злые намерения. Женские сердца покорял с той же легкостью, с какой устанавливал рекорды во время летних атлетических состязаний. Губернатор высказался решительно против этой кандидатуры и предложил Октавиана Юлию Вениамина – адмирала, ничем не отличившегося во время действительной службы и давным-давно уже числившегося в отставке. Во время войны с городом Гожоло адмирал Октавиан Юлия Вениамин стоял за спинкой трона и давал советы, представлявшиеся Губернатору исключительно важными и удачными. Советы эти тут же передавались через курьеров капитану Николаусу Мемории для беспрекословного исполнения. Ко всеобщему счастью Николаус Мемория руководил флотом, не обращая ни малейшего внимания на исходившие из дворца указания. Что и привело к полной и окончательной победе, после которой победитель был награжден орденом «Город Мира» и золотой медалью с бриллиантами, а адмирал удостоился самых высоких почестей, получил титул, постоянное место возле трона и полное обеспечение по самому высшему разряду.

Новое назначение ничуть не обрадовало адмирала, причем нетрудно догадаться почему: Губернатор поручил ему не больше не меньше, как: 1. Подобрать опытный экипаж; 2. Направить экипаж, равно как и сам корабль, кратчайшим путем в Индии; 3. По прибытии убедить туземцев, что впредь их жизнь станет беззаботной и счастливой и что всем им предстоит стать гражданами прекраснейшего и справедливейшего на земле государства; 4. Заложить основы нового правления; 5. Возвратиться и доставить в Индии его, Марчела Даниэлу Магеллана Сервантеса Аристота Пармиджанини Баха Ортегу Франко де Галамбоса, Губернатора Мира; 6. Разное. Адмирал покорно кивал, сознавая всю значимость высокой миссии, возлагаемой на его и без того уже согбенные плечи. Пути к отступлению не было: приходилось нести бремя славы, продолжать играть роль Первого Советника. Октавиан Юлия Вениамин подумывал о том, что лучше бы ему никогда не встречаться с Губернатором, однако сохранил бодрый вид, дабы не разочаровать своего властелина и не поколебать его веры в высокое свое предназначение и светлую путеводную звезду.

Целых два дня посвятил Губернатор составлению списка команды, руководствуясь советами некоего Тудора Томасо, старого морского волка, обнаруженного адмиралом в одной из портовых таверн. Когда же гонцы отправились собирать команду, их встретили одни лишь злые сторожевые псы: мореплавателей и след простыл. Исчез и сам Тудор Томасо, не позабыв, однако, прихватить полученное за консультацию золото и серебро. Губернатор потребовал у Октавиана Юлии Вениамина найти выход из создавшегося положения, и тот невозмутимо изрек: «Гладиаторы!» Губернатор одобрительно кивнул. Лагерь гладиаторов находился на южной окраине города. Люди эти не считались рабами, однако не были и полноправными гражданами: их долгом было развлекать во время общенародных празднеств Губернатора. Иные из них гибли в бою, другие неделями залечивали раны, отлеживаясь по нарам. Тренировки на площади, бои на арене – другой жизни гладиаторы не знали.

Адмирал приехал в полевой лагерь утром. Гладиаторы построились и проскандировали по команде: «Да здравствует наш адмирал!» Октавиан Юлия Вениамин сперва оказал должное внимание столу, уставленному самыми изысканными яствами, и лишь затем отобрал сто двадцать гладиаторов – самых стройных и самых мускулистых. Люди эти умели довольствоваться малым, беспрекословно подчинялись приказам и были готовы в любое мгновенье грянуть песню или ринуться в бой. На арене, перед смертью, они ловили благосклонный взгляд Губернатора и были счастливы. Короче, на этих людей можно было положиться. Все сто двадцать встретили весть о предстоящем плавании буйным восторгом. Восторг этот, само собой разумеется, ничем не выразив. Остальные гладиаторы не менее сдержанно и молчаливо завидовали счастливцам. Еще бы – их товарищей ждала совсем иная жизнь, без муштры, без наказаний. Сто двадцать гладиаторов не будут больше участвовать в кровавых представлениях на потеху Губернатору, они станут воистину свободными, как лавочники и прочие мещане.

Первого марта экипаж выстроился на берегу, напротив стоящего на якоре в сотне метров от причала «Нового Света». Губернатор глядел на свое судно, словно на прекрасную, страстно любимую женщину, покидающую его, – правда, не надолго, всего на какой-нибудь месяц, много – на два. Адмирал махнул левой рукой, и его шлюпка отчалила от берега. Помахал на прощанье и Губернатор. Вслед за первой от берега отчалили еще одиннадцать шлюпок – в каждой из них сидело по десять гладиаторов, уже одетых в одинаковые синие формы и черные бескозырки с лентами. Их плечи, локти, грудь, колени и икры ног не сковывали больше уродливые латы со стальными шипами, так глубоко вонзавшимися во время схваток в тела товарищей. Теперь гладиаторы казались настоящими рыцарями нового времени, отправляющимися в крестовый поход против нищеты и несправедливости. Ступив на палубу «Нового Света», они все как один замерли от волнения. Торжественно прозвучали слова адмирала: «Гладиаторы! Вам начинать новую жизнь. Выбор пал на вас, самых смелых и стойких граждан нашего Города. Вы призваны проложить путь в светлое будущее. Ваша отвага и готовность к самопожертвованию докажут всему миру, что наш Губернатор избран судьбой, дабы основать в Индиях новую, лучшую в мире цивилизацию. Ваше мужество послужит великому делу не только в пути, но и по прибытии, когда вам предстоит создать крепкие и трудолюбивые семьи. Ваши дети будут гражданами наипрекраснейшей из родин, они станут самыми преданными и самыми счастливыми подданными Губернатора, а он, Марчел Даниэла Магеллан Сервантес Аристот Пармиджанини Бах Ортега Франко де Галамбос – самым просвещенным правителем самого справедливого общества. Я знаю, дух не всегда сохраняет такую же твердость, как десница, держащая меч. Сомнения нередко заставляют колебаться малодушных, но вам, гладиаторам, провозвестникам нового мира, колебаться нельзя. Вы не имеете права на сомнение. Пусть те, кто боятся не выдержать испытания верой, выйдут из строя. (Никто не шелохнулся на блестящей палубе, овеваемой по-весеннему теплым бризом.) Через сотни лет ваши имена будут вспоминать как имена святых, не пожалевших живота своего ради основания Нового Мира. Гладиаторы справедливости! Да, вы – гладиаторы справедливости и должны быть впредь достойными этого имени. Еще раз хочу напомнить, что нам предстоит отнюдь не увеселительная прогулка, однако в конце пути вас ждет достойная жизнь, истинное блаженство. Впереди, за вереницей тяжких испытаний – счастливые годы полного материального и духовного благосостояния. Рай».

Гладиаторы грянули: «Да здравствует наш адмирал!» Величественно рассекая волны, корабль вышел в открытое море. В полдень город исчез из вида, стены его остались где-то за горизонтом.

Потекли дни мирного плавания. Гладиаторы завтракали, обедали и ужинали всегда в одно и то же время, и так же беспрекословно убирали паруса перед бурей, и снова ставили их, когда опасность была позади. Изредка заходили в какой-нибудь порт, чтобы запастись свежей водой. Адмирал ежедневно выстраивал команду на палубе и торжественно напоминал об их высоком призвании, говорил о мирских радостях и о наслаждениях загробной жизни, которые, разумеется, куда существеннее. Помощник адмирала, преподобный отец Джордже Виссарион де Охаба, одобрительно кивал, небрежно прислонясь к поручням. Кивал он и тогда, когда речь заходила о прекрасном обществе, которому суждено превзойти все великие цивилизации. Матросы слушали адмирала и безмятежно думали каждый о своем. Бывшие гладиаторы не заметили даже, что имя Губернатора, великого человека, чьими стараниями была организована экспедиция и на чьи средства был построен «Новый Свет», упоминается все реже и реже. В то время как Октавиан Юлия Вениамин все чаще и все охотнее произносит свое собственное имя в связи с высокой миссией, выполнять которую он отправился не по доброй воле. «Гладиаторы! – говорил он на утренних сборищах. – С первого дня нашего путешествия я много размышлял о нелегкой, но благородной доле, выпавшей мне в этом бренном мире, терзаемом распрями, ложью, лицемерием и эгоизмом. Я, адмирал Октавиан Юлия Вениамин, как херувим с огненным мечом, послан на землю защитить истину и справедливость. Далеко позади оставили мы наш Город, непоколебимо веруя в его светлое будущее, в чистую и справедливую жизнь, ожидающую его, в жизнь более сладостную, нежели сладость густого старого вина в хрустальном кубке. Неблизок путь до Индий, и вот я назначаю награду – десять мешочков с бриллиантами – тому, кто первый узрит землю прекраснейшей из родин, на которой потомкам нашим предстоит счастливая жизнь под покровительством бога справедливости, обретшим во мне свое земное воплощение». Слова эти канули бы в вечность, не позаботься помощник адмирала своевременно записать их в толстую тетрадь, специально для того предназначенную. На память гладиаторов полагаться не приходилось, да, впрочем, они и не слушали, занятые созерцанием белых бурунов, расходящихся от форштевня. Вечером адмирал требовал к себе Джордже Виссариона и допытывался у него, высок ли моральный дух экипажа и с достаточным ли благоговением относятся гладиаторы к нему, дону Октавиану Юлии Вениамину. Преисполнены ли они оптимизма и веры в будущее? Вспоминает ли кто-нибудь о Губернаторе? Помощник адмирала отвечал решительным «да» на каждый из этих вопросов, за исключением последнего, на который ответил столь же решительным «нет».

– Скажи мне, что за люди эти гладиаторы? – спрашивал адмирал.

– Они, ваше сиятельство, люди простые, – отвечал помощник.

– Сумеют ли они построить то справедливейшее общество, о котором мы с вами мечтаем?

– Ваше мудрое руководство – залог успеха в любом деле, – говорил помощник, стойко выдерживая пристальный взгляд адмирала. – Наши люди – всего лишь сгустки мышц, лишенные даже разума. Ваши пламенные речи равносильны для них обретению рая, и в рай этот они входят дружным строем. Многого им не надо, нелегкую службу несут они как святую обязанность, и сон их безмятежен, как сон младенца.

– Значит, мы на верном пути. Справедливейшее общество, по сути, уже создано. Его провозглашение – по прибытии в Индии – будет всего лишь формальным актом. Взмахом моей левой руки я ознаменую начало власти света – на веки вечные. Я буду самым справедливым, самым просвещенным и посему – самым любимым монархом всех времен.

– Иначе и быть не может. Я, ваше сиятельство, позабочусь об этом лично, – ответствовал дон Джордже Виссарион, пятясь к выходу.

Адмирал отходил ко сну со счастливой улыбкой, осененной сиянием своей ясной путеводной звезды. Утром, однако, он просыпался в отвратительном расположении духа, словно всю ночь напролет решал неразрешимые вопросы, накопившиеся в его огромном и далеко не благополучном царстве. Ему необходимо было развлечься, отдохнуть от гнетущих забот. Первый помощник надумал организовать для этой цели рыцарские состязания, «турниры мужества». Победитель, положивший смертника на обе лопатки, освобождался от вахты. Адмирал взирал на состязания из своего высокого кресла, установленного на верхней палубе. Помощник внимательно наблюдал за выражением его лица, а гладиаторы следили за челом дона Джордже. Заметив, что адмирал заскучал и зевает, помощник морщил лоб и хмурил брови, и гладиаторы возобновляли схватку с удвоенной яростью. Вечером противники перевязывали друг другу раны, отлеживаясь на одной койке. Никто не знал, что наступит завтра. Жалованье, правда, увеличивалось, и пища по-прежнему была обильной, однако обида и унижение значили больше.

Шесть долгих дней гладиатор Мариус Карнавал мучился лихорадкой и лишь на седьмой решился предстать перед адмиралом с просьбой освободить его от вахты. Октавиан Юлия Вениамин ничего и слушать не стал, сославшись на срочные бумаги (судовой журнал или что-то в этом роде), однако спустя всего час обратился к гладиаторам с новой речью: «Справедливый мир создается людьми справедливыми: залогом совершенства общества является духовное совершенство и чистота помыслов его граждан. Прислушиваясь к нуждам и страданиям наших товарищей, мы прислушиваемся тем самым к боли Родины, которая находится здесь, вокруг нас, на этой палубе. Каждый человек имеет право быть выслушанным. Безразличные к нуждам ближнего будут вечно гореть в геенне огненной. Я чувствую в своем сердце великий дар доброты и сострадания, которому предстоит излиться на весь подлунный мир… Вот почему я по праву являюсь единственным Губернатором Вселенной. Передо мной – и через меня – отверзлись врата в справедливое Завтра».

Корабль на всех парусах летел к Индиям, и казалось, что бегу его не будет конца. Не один год уже прошел с той поры, как все они покинули гавань города и пропал из вида дворец Губернатора Марчела Даниэлы Магеллана Сервантеса Аристота Пармиджанини Баха Ортеги Франко де Галамбоса: вырвавшись из цепких объятий городских стен, гладиаторы оказались во чреве корабля с прекрасным именем, однако жизнь их от этого мало изменилась. Октавиан Юлия Вениамин стал их Губернатором, и ради его забавы приходилось поливать потом и кровью надраенную палубу. Поединки становились от раза к разу все кровавее, насилие определяло уже весь уклад жизни на корабле.

Каждый день, выходя на верхнюю палубу, адмирал провозглашал себя Властителем Вселенной, воплощением мудрости и доброты на земле. Точнее – на море. Вечерами он по-прежнему призывал к себе дона Джордже Виссариона и вопрошал, сверля его взглядом:

– Как ты думаешь, достаточно ли я высокого роста для Правителя Вселенной?

– У вас самый наиподходящий рост для правителя наисправедливейшего из миров, – отвечал помощник, глядя вдаль через иллюминатор.

– А хорошо ли сидит на мне одеяние? Нет ли неподобающих складок?

– Хорошо, ваше сиятельство. Складок нет, ваша светлость.

– Когда я предстану перед обитателями Индий, выразят ли они надлежащий восторг?

– Об этом мы позаботимся заранее, так что им придется не только выразить восторг, но и признать вас своим Губернатором.

– Губернатором вновь созданного на их земле справедливейшего царства, – уточнял адмирал.

– Несомненно, – подтверждал помощник, почтительно пятясь к выходу.

Ночью адмирал спал и не мог слышать разговоров, что вели в кубриках члены экипажа. Джордже Корал, повар, единственный, кто был освобожден от участия в схватках, нашептывал своим измученным товарищам: «Кому из вас суждено погибнуть завтра? Братья гладиаторы, поделитесь со мной этой тайной. Я, конечно, останусь жив… Ну а ты, Флавий, или ты, Овидий? Или вот тот бородач… Все мы – строители нового мира, но потомки будут мучиться в догадках, как ухитрились вы сложить свои светлые головы ради такого несусветного бреда. О да, вы везете в Индии идеалы справедливости и счастья. Посему впредь двадцать четвертого апреля будут праздновать день святого Овидия, а двадцать второго декабря – святого Кондурата. Отлично могу себе представить, как граждане будут класть земные поклоны перед иконами с изображением ваших смиренных рож, украшенных пикантной родинкой на щеке и лавровым венчиком на макушке. Собственно, адмирал и его помощник пользуются вами как простыми табуретками, и вы терпите это, хотя поясницу малость ломит. Как же – ведь вас попирает не костлявая задница убогого нищего, а пышное седалище самого просвещенного в мире монарха…» Тут в повара полетели деревянные сандалии, и он мгновенно исчез, точно брошенный в воду камень.

Уже восемь лет бороздил «Новый Свет» моря и океаны в поисках Индий. Сам адмирал начал терять терпение и велел гладиаторам прекратить любые посторонние занятия и денно и нощно печься о том, чтобы как можно скорее привести корабль в страну, которой ему предстоит править до самой смерти, а может быть, и после нее. Награда, обещанная первому, кто возвестит о приближении долгожданной земли, была удвоена, однако никто ее так и не удостоился. Октавиан Юлия Вениамин по-прежнему дорожил своей привычкой произносить с верхней палубы речи перед толпящимися внизу, согнанными под надзором помощника гладиаторами, только из ежедневных речи эти превратились в еженедельные – по четвергам. В четверг звезды располагались особенно благоприятным для адмирала образом, он бывал в ударе, долго распространялся насчет высоких добродетелей убогих тел и смиренных душ, рассказывал об обществе, которое будет состоять только из таких – совершенных – граждан. А во главе совершеннейшего народа станет наисовершеннейший – он сам.

Вечером помощник являлся с отчетом в каюту адмирала.

– Обращались ли к нам с просьбами на этой неделе? – вопрошал дон Октавиан Юлия Вениамин.

– Никто, ваше сиятельство, – ответствовал первый помощник.

– А есть ли такие, в ком угнездилось черное сомнение относительно нашей светлой цели?

– Всего двое или трое, я взял их на заметку, – говорил помощник. – Ну и еще этот, повар…

– Всех наказать, – приказывал адмирал, – однако повара трогать не следует, иначе он может отравить нас.

– Все будет исполнено в точности, ваша светлость.

– А сколько человек бежало на этой неделе?

– Всего двое, ваша светлость.

– И кто может объяснить – почему? – безразлично бросал адмирал.

– Я непременно выясню, ваша светлость.

– Это я слышу уже не первую неделю…

Адмирал и сам попытался выяснить, почему гладиаторы один за другим стали сбегать с корабля. Началось это примерно с того времени, когда он решил произносить свои речи еще реже – раз в месяц. Вот на этих-то ежемесячных собраниях и стало явственно видно, что слушателей раз от раза становится все меньше и меньше. Поздно ночью, когда бессонница выгнала адмирала на палубу, он и сам стал как-то невольным свидетелем побега двух гладиаторов, к которым, кстати сказать, он особо благоволил, с помощью товарищей спустили они на воду спасательную шлюпку и растворились в ночи, ничуть не смущаясь надвигавшейся бурей. Что могли они обрести в море? Неужели им там лучше, чем на Корабле? – эти вопросы мучили адмирала всю ночь, и лишь на заре он наконец уснул. Каждую ночь рыскал он теперь по палубе, пытаясь застичь беглецов. Об одном хотел он спросить своих гладиаторов: почему они бегут? Просто спросить: «Почему?» Однажды ему удалось подслушать такой разговор: «Нас непременно схватят. – А в какую сторону плыть-то? – На север. – Мы утонем. – Надо грести поосторожнее. – С голоду перемрем, лучше уж остаться. – У меня там друзья, они ждут нас. – Но ведь поблизости нет земли. – Я знаю остров в этих краях. – Мы утонем. – Заткнись, здесь, кажется, кто-то есть…» После этих слов темная как смола ночь стала совершенно безмолвной. Адмиралу пришлось вернуться в свою каюту ни с чем.

Обещания помощника выяснить этот вопрос ни к чему не привели, его бестолковые сообщения только усугубили туман и неразбериху. За месяц с «Нового Света» сбежало еще шесть гладиаторов. Наконец адмирал решился пренебречь принципами и вызвал к себе в рубку гладиатора Аркадия Рандольфо. Аркадий Рандольфо, боцман, начальник игр и секретарь корабля, жил в просторной отдельной каюте в шесть иллюминаторов, работал за столом орехового дерева и спал на огромной кровати, на простынях с кружевами. Перед адмиралом этот человек всегда стоял с видом самым решительным, держа наготове записную книжечку, которую прятал обычно за обшлаг рукава.

– Ты весьма неглуп, – обратился к нему адмирал, – и лишь прискорбное стечение обстоятельств, по которому твои родители попали в рабство, помешало тебе стать свободным гражданином. Ты сделался гладиатором, а это, несомненно, лучше рабства. На Корабле нашем, благодаря оказанному тебе доверию и моей поддержке, ты стал вторым человеком после первого помощника. Ты знаешь, как живут на моем Корабле, стремящемся в Индии. По прибытии я сделаю тебя своим личным секретарем. Сейчас, однако, хочу услышать, веришь ли ты, что нам суждено достичь долгожданного берега.