Текст книги "Эгоист"

Автор книги: Джордж Мередит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 47 страниц)

Глава тридцать шестая

Оживленная застольная беседа

Миссис Маунтстюарт перехватила Вернона на пути в столовую.

– Ну, как наши противники – пришли к согласию? – спросила она.

– До этого еще далеко. Во всяком случае, они согласились встретиться вновь, дабы принести совместную жертву богам, избрав для этого кого-нибудь из современных подражателей древним.

– Что ж, это вполне безобидно. Профессор не жалуется больше на простуду?

– Так, время от времени вспоминает о своем кашле.

– Приложите все усилия, чтобы он о нем забыл.

– Приехали леди Буш и леди Калмер, – сообщил Вернон очередную новость, которая, к его удивлению, произвела на миссис Маунтстюарт ошеломляющее действие.

– Как только все встанут из-за стола, выведите мою прекрасную Мидлтон прогуляться, не теряя ни минуты, – сказала она, понизив голос. – Ее, быть может, придется выручать. Смотрите же, я не шучу.

– Она неутомимый ходок, – с самым простодушным видом ответил Вернон.

– Я не думаю, что вам с ней придется устанавливать небывалые рекорды, – ответила миссис Маунтстюарт.

Вернон отошел, и она снова обратилась к де Крею и принялась расхваливать молодого ученого.

– Вот открытая душа! – восклицала она. – На него всегда можно положиться и – никаких фокусов. Если б вы все были таковы… вместо того чтобы поддаваться любому соблазну… Да, да, уверяю вас, ваше бескорыстие было бы вознаграждено! И именно таким образом, каким бы вам хотелось. Вот чего мужчине никогда не понять!

– Вы говорите это мне – человеку, который носит вашу ливрею?

– Так ли это? – спросила миссис Маунтстюарт, все еще колеблясь – поговорить ли с полковником начистоту или нет. – Почему-то с вами я всегда изъясняюсь на каком-то эзоповом языке, – продолжала она. – Сама не пойму, что тут за причина.

– Вероятно, та же причина, по какой с собакой непременно говорят на ломаном английском: считается, что иначе она не поймет.

Величественная миссис Маунтстюарт с трудом удержалась от улыбки: нет, этот человек положительно забавен, и в конце концов, как бы ни сокрушались друзья сэра Уилоби, сумасбродство прекрасной Мидлтон можно понять.

– Какой вздор! Вы могли бы с таким же успехом приравнять себя к младенцу.

– Я не посмел.

– Послушайте, полковник, кончится тем, что я в вас влюблюсь, и, как ни грустно, это будет любовь без уважения.

– Уважение – дело наживное, сударыня, оно как букет вина: его ощущаешь только после того, как сделаешь первый глоток.

– Однако мы, женщины, привыкли думать, что уважение должно предшествовать любви.

– Это все равно что нарушить последовательность времен года, заставить октябрь цвести, а март приносить плоды, и, право же, кислые! Уважение – продукт зрелости, оно наступает после расцвета, после знойного полдня, как вечер у домашнего камелька. Начинать с него значило бы обмануть природу: оно явилось бы на свет сиротою и исчезло, не оставив потомства. Поэтому заклинаю вас, сударыня, придерживайтесь заведенного порядка, и вы покажете себя достойной дочерью природы, а меня сделаете счастливейшим из смертных!

– Право, будь я моложе лет на пятнадцать… я и в самом деле попыталась бы вас укротить.

– Вы и тигра укротите. А я всего лишь овечка: вырвите мне зубы, если угодно, но только приласкайте.

– Полковник, я сама задала этот игривый тон и не вправе жаловаться. Но теперь я прошу вас – отложите на время ваше остроумие и снизойдите со мной до будничной прозы.

– На эзоповом языке?

– Нет, полковник, хоть вам он, верно, дается легче всякого иного.

– При первом же требовании я готов сделаться самым прямолинейным человеком на свете.

– Я хочу шепнуть вам словцо: будьте начеку, как вчера. Перетасуйте гостей как следует, расшевелите их, как вы умеете. Я не подозреваю злого умысла, но иной раз любопытство – хуже злости, и его подчас труднее отразить, чем злость. Леди Буш и леди Калмер решили почтить нас своим присутствием.

– Вооружившись метлами – чтобы ни в одном из наших закоулков не осталось паутины?

– Примерно так. Вы когда-нибудь фехтовали на метлах?

– Я имею некоторое знакомство с этим видом оружия.

– Но только помните: эти дамы идут напролом.

– Иначе говоря, следуя завету Наполеона, они собирают всю свою мощь в кулак?

– Да, и вы должны мне помочь отразить их нападение.

– Надо будет почаще менять тему разговора.

– Непрестанно. Вы умны, как ангел; боюсь, что если бы мне было доверено сторожить вход в райскую обитель, я бы вас туда пропустила беспрепятственно – воображаю, какой бы там, наверху, разразился скандал! Итак, вперед!

Де Крей распахнул двери в столовую.

– Правда ли, что мы заполучим вас в соседи, доктор Мидлтон? – послышался оттуда голос леди Буш.

Приветствия по адресу вновь прибывших заглушили ответ преподобного доктора.

– А я уже решил, что вы нас покинули, – сказал сэр Уилоби, обращаясь к миссис Маунтстюарт.

– И сбежала с полковником де Креем? Нет, мой друг, я стала тяжела на подъем и уже не гожусь для таких подвигов. К тому же я еще не видела свадебных подарков.

– Вот и мы за этим приехали! – воскликнула леди Калмер.

– Признаться, я порядком трушу за свой подарок, – сказала леди Буш, кивая в сторону Клары, сидевшей против нее за столом. – Нет, нет, моя милая, не качайте головой! Мне вежливых отговорок не надо – мне подавай истину, грубую истину.

– Как бы вы определили грубую истину, доктор Мидлтон? – вступила миссис Маунтстюарт.

Доктор Мидлтон, как завзятый воин, услышавший призывный глас трубы, тотчас на него отозвался.

– Грубая истина, сударыня, по моему разумению, – это истина, замешанная на грубости, присущей лицу, эту истину высказывающему, – произнес он.

Профессор Круклин не замедлил дополнить формулу доктора Мидлтона, который не почел нужным пояснить свое философское обобщение примером.

– Афоризм, гласящий, что мир состоит из дураков и что плуты – всего лишь исключения, подтверждающие общее правило, – образец такой грубой истины, сударыня, – сказал он.

Полковник де Крей внес свою лепту в академическую дискуссию.

– Рискуя быть ввергнутым в пасть первого определения, – начал он, – определения счастливого, как кит, заполучивший в свою утробу Иону и не столкнувшийся притом с необходимостью переварить ученейшего мужа своего времени, – я бы определил грубую истину как заряд грубости, свойственной человеческой природе в целом, в который вкраплены дробинки истины.

– Сказать, что Платон – это Моисей на аттический образец, было бы грубой истиной, – сказал Вернон, обращаясь к доктору Мидлтону, чтобы не дать разговору угаснуть.

– Или – что весь мир уместился в черепе Аристотеля, – ответил доктор.

– Или – что современные поэты живут за счет древних.

– И что разве лишь одна сотая процента этих хищников в состоянии указать точный адрес ограбленной ими сокровищницы.

– Наше нынешнее искусство – оргия грубых истин, – заметил профессор Круклин.

– Причем, делая ударение на прилагательном «грубая», оно подчас и вовсе упускает из вида существительное «истина», – подхватил доктор Мидлтон.

– Орсон, явившийся во дворец к своему брату Валентину^{56} и насмерть перепугавший фрейлин, воспитанных на благопристойных Адамах с гобеленов, – вот вам грубая истина в чистейшем виде, – вставил де Крей.

Чтобы не отстать от гостей в этой оживленной битве умов, сэр Уилоби нацелил свою стрелу на всю пятерку.

– Словом, карикатура и есть грубая истина, – изрек он, улыбаясь одной Летиции.

– С одной стороны – карикатура, – сказала та, – а с другой – плоский, прямолинейный реализм.

Сэр Уилоби отвесил ей полупоклон и воскликнул:

– Вот кому следует вручить пальму первенства!

Миссис Маунтстюарт была довольна. Затея ее удалась на славу: все, за исключением бедной Клары, не искушенной в искусстве светского лицемерия и не понимающей, что все это делается ради ее спасения, – все по очереди продефилировали, как на параде, каждый в своем качестве. Успех был несомненен: своим отважным маневром миссис Маунтстюарт одновременно подала сигнал полковнику и произвела диверсию в рядах противника.

Ей не понравился, однако, тон сэра Уилоби, это его как бы подытоживающее: «словом». Не понравилась и томная манера а-ля Лотарио^{57}, с какой он улыбнулся и поклонился мисс Дейл. Ее недовольство не ускользнуло от сэра Уилоби, и он, в свою очередь, почувствовал себя обиженным. В самом деле, каково было ему, изнемогающему под тяжким бременем забот, состязаться с беспечными гостями в этом турнире вздора, который миссис Маунтстюарт так любила затевать за столом? Не менее покоробил его стройный дуэт мисс Изабел и мисс Эленор Паттерн, которые объявили его определение наиболее исчерпывающим и удачным: родственникам не пристала роль жюри.

– Та-ак! – протянула леди Буш, ошеломленная клубами пыли, которые она подняла невзначай.

– Так что же, мисс Мидлтон, они выставлены для всеобщего обозрения или нет? – спросила леди Калмер.

– Перед вами готов выстроиться целый полк, – заявил ей с поклоном полковник де Крей, но леди Калмер продолжала глядеть в упор на Клару.

– Рыцари мисс Мидлтон всегда на виду, – не унимался полковник.

– Нельзя ли на них взглянуть? – настаивала леди Буш.

Клара с завидной невозмутимостью обратила к ней недоуменный взгляд.

– Свадебные подарки, – пояснила леди Калмер.

– Они не выставлены.

– Очень жаль. Понимаете, милая, мы боимся, как бы не вышло так, что все подарят вам одно и то же. А это, признайтесь, было бы досадно.

– Совершенно верно, миледи, но существует другая опасность, еще большая, чем та, о которой говорите вы, – сказал де Крей, – а именно – магнитное притяжение, коим свадебные подарки обладают для вездесущего вора. У него, должно быть, особое чутье к бракосочетаниям: стоит где-нибудь выставить свадебные подарки напоказ, и он тут как тут. Говорят, он и через пятнадцать лет способен узнать несессер, подаренный даме по случаю ее бракосочетания.

– Ну, уж и пятнадцать! – отозвалась миссис Маунтстюарт.

– По данным полиции. И если выставить подарки на всеобщее обозрение, их ничто не спасет: ни замки, ни затворы, ни сторожевые собаки. Вор хуже проказника Эрота. И как ни удивительно, единственное спасение в таких случаях – парочка бутылок самого выдержанного ямайского рома.

– Рома? – воскликнула леди Буш.

– Да, да, миледи, рома, этого благородного напитка, стодь излюбленного теми, кто состоит на службе в королевском флоте. Если позволите, я расскажу вам одну историю в подтверждение моих слов. У моего приятеля была невеста. А у невесты был дядюшка, этакий морской волк, капитан старой закалки, школы адмирала Бенбоу^{58} – деревянная нога, косица, все честь честью. Насквозь просоленный моряк. Глядя на него, казалось, что его минуту назад повергла к вашим стопам последняя волна прибоя. А уж юмор такой, какой только и встречается среди истинных сынов Нептуна. Ну вот открывает невеста пакет со свадебным подарком от дядюшки и видит две бутылки ямайского рома – самого старого, какой можно достать на Британских островах, старше самого дядюшки и дядюшкина отца в придачу. Умоляю вас, миледи, поверить в эту фантастическую историю, ибо вся прелесть ее в том, что в ней нет ни слова вымысла. Бутылки были связаны вместе, в знак того, что они близнецы, ибо каждая имела право на первородство. На обеих красовался ярлычок, указывающий их возраст. Это были поистине патриархальные бутылки, они могли тягаться древностью с самыми родовитыми фамилиями в королевстве. Буриданов осел, очутись он вместо стогов сена между этими бутылками, не знал бы, к которой из них потянуться, – если только предположить у него благородную страсть к рому. Уникальнейшие бутылки! Ну вот, а на ярлычках, поверх года рождения, было выведено крупными буквами: «Свадебный подарок дяди Бенджамена его любимой племяннице Бесси». Слез, которые бедняжка Бесси пролила в своей обиде и негодовании, хватило бы, чтобы потопить дядюшку вместе с его судном. Она утверждала, что дядюшка прислал ей такой подарок с умыслом, – от скупости, чтобы ей досадить, ибо терпеть не мог этого обычая и только ворчал, разглядывая ее выставку сервизов, чашек с блюдцами, вазонов, чернильниц, зеркал, столового серебра, несессеров – словом, всего могучего полчища свадебных подарков. Она была в отчаянье, клялась, что ни за что не поставит эти безобразные бутылки среди подарков, выставленных для обозрения на обеденном столе, – домашние, в скобках сказать, все это время питались, кто как мог, ползая по стенам, точно мухи. Нельзя было, однако, забывать о маячившем в отдаленном будущем наследстве дядюшки Бенджамена – так что в конце концов его две бутылки заняли подобающее им место среди прочих подарков. И вот в одно прекрасное утро в доме поднялся страшный переполох: вопли, визг, стоны, прислуга кричит: «Караул! Убивают!» Бог знает что! Девушка и ее родители спускаются, и что же они видят? На полу растянулись два здоровенных вора, у каждого в руке бутылка дядюшкиного рома, у каждого на физиономии отпечаток ночных кошмаров. Мерзавцы так и не очухались – даже после того, как их выбросили на улицу. Беспорядок среди свадебных подарков ужасающий – но ни один не украден! Признайтесь, что в этом был повинен свадебный подарок дядюшки Бенджамена: две бутылки старого ямайского рома!

В заключение рассказа де Крей вновь принялся уверять общество в полнейшей его достоверности.

– Какой, однако, дальновидный старик! – воскликнула со смехом миссис Маунтстюарт, обращаясь к леди Буш и леди Калмер.

Дамы нерешительно захихикали.

– У вас еще много в запасе таких забавных историй, полковник де Крей? – спросила леди Буш.

– Ах, миледи, когда дерево примется перебирать свои золотые листочки, считайте его банкротом.

– Весьма поэтично! – провозгласила леди Калмер, искоса взглянув на подернувшееся зыбью лицо мисс Мидлтон и отметив про себя, что та за весь завтрак не обменялась с сэром Уилоби ни единым словом или взглядом.

– Если бы бутылка вашего паттерновского портвейна, Уилоби, не стоила всех свадебных подарков, вместе взятых, – начал доктор Мидлтон, наливая себе бордо в предвкушении ожидавшей его к вечеру награды за скромность во время полдневной трапезы, – если бы она не была ценнее их всех, говорю я, то я рекомендовал бы расставить подобную стражу среди ваших подарков.

– Что вы, сэр, – этим негодникам понадобилось бы не меньше дюжины паттерновского портвейна, – возразил де Крей.

Доктор Мидлтон пришел в ужас от столь кощунственной мысли.

– В таком случае и думать нечего, – сказал он. – Да тут и одной жаль!

– Однако мы ничуть не продвинулись, – заметила леди Буш.

– Считайте, что мы едем на перекладных, – сказала миссис Маунтстюарт.

– И что лошади скверно подкованы, – прибавил полковник.

– Вам хорошо, – возразила леди Калмер. – Вы имели возможность изучить вкусы мисс Мидлтон и знаете, насколько ей по душе те маленькие сувениры, что все еще сокрыты от постороннего глаза. А мы бредем, как в тумане. Вот и леди Буш в смертельном страхе. Еще не поздно совершить замену – хоть роковой день и близится, мисс Мидлтон. Он, можно сказать, на носу. Я считаю, что об этих пустяках следует говорить открыто, без нелепых мещанских экивоков, так, чтобы уж угодить наверняка. Это ведь дело, как и всякое другое. Мне, например, хотелось бы, чтобы меня вспоминали с добрым чувством. Да и хороший тон, по-моему, требует, чтобы об этих вещах говорили просто. Вы выходите замуж. Я хочу подарить вам какую-нибудь вещицу. Что вы предпочитаете? Вещь, которой можно пользоваться или просто любоваться? Для обычной семьи подобрать подарок нетрудно. Но там, где купаются в роскоши, это настоящая задача.

– В особенности, когда у невесты столь определенные вкусы, – прибавила леди Буш. – Право же, я очень огорчена, – сказала она, обращаясь к Кларе.

Сэр Уилоби оторвался от Летиции. Спокойная решимость не нарушать молчания, которую он прочитал на Кларином лице, требовала его вмешательства.

– Леди Буш, ваш сервиз превосходен, а я в фарфоре знаю толк, – сказал он. – Со старинным саксонским фарфором, как вам известно, у меня бедновато, зато такого севра, как мой, не найдешь ни у кого в нашем графстве. О китайском фарфоре и говорить нечего – такого вы и во всем королевстве не сыщете.

– Вы можете считать ваши две вазы с драконами подарком юного Кросджея, – сказал де Крей.

– Каким образом?

– Да ведь он воздержался от того, чтобы их разбить! Ну, не молодец ли? А фарфор и мальчонка под одной крышей – ситуация, не менее чреватая катастрофой, чем Флитч и его колымага.

– Надо вам сказать, – обратился сэр Уилоби к леди Буш, – что друг мой Гораций, чья шутка относится к приключению известной давности, героем которой был Кросджей, привез нам изумительную фарфоровую вазу, разбившуюся вдребезги оттого, что опрокинулась карета, в которой он ехал со станции.

Леди Буш и леди Калмер принялись ахать и охать, меж тем как мисс Эленор и мисс Изабел Паттерн вдались в подробности этого происшествия. Затем обе гостьи устремили сочувственные взгляды на Клару. Наконец, оторвав глаза от мраморного лика, который она им явила, леди Буш отчеканила:

– Ну, да сразу видно, что мисс Мидлтон не охотница до фарфора.

– Хорошо, что я вовремя это узнала, – сказала леди Калмер.

– Ах, как мне знакомо это выражение лица, этот взгляд, – произнесла леди Буш, пытаясь быть игривой. – Мне его видеть не впервой.

Сэр Уилоби был пронзен до мозга костей.

– Дорогая леди Буш, – сказал он. – Право же, ваша чересчур щепетильная щедрость породила какие-то фантастические предположения, и мы употребим все силы, чтобы их развеять.

Он был обескуражен неслыханной вульгарностью, с какой она позволила себе говорить в обществе о своем подарке, и бестактностью, с какой настаивала на этой теме. В ее словах ему даже почудился намек на несчастную Констанцию Дарэм. Впрочем, быть может, это ему и показалось, быть может, это всего лишь его болезненная мнительность? И однако – чем иначе объяснить поведение дамы, называющей себя его другом и поклонницей, аристократки и по рождению и по воспитанию! Неужели здесь в самом деле заговор? Неужели они что-то заподозрили? Он повернулся к Летиции, чтобы почерпнуть силы в ее взгляде.

– Но вы и мисс Мидлтон еще не сделались плотью единой, – возразила леди Буш, снова кинув взгляд на мраморную статую, какую являла собой Клара. – Мне нужно, чтобы два голоса подтвердили, что я ошибаюсь.

– Леди Буш, прошу вас, не считайте меня неблагодарной, – сказала наконец Клара.

– Благодарность! Вздор! Я хочу угодить вашему вкусу, сделать вам приятное. Благодарность трогает меня так же мало, как лесть.

– Но ведь благодарность бывает лестной, – сказал Вернон.

– Избавьте меня от вашей метафизики, мистер Уитфорд.

– Почему вы так равнодушны к лести, миледи? – спросил де Крей. – Это ведь самое тонкое из искусств. Я назвал бы лесть нравственной скульптурой – тот, кто владеет этим искусством, может придавать своим друзьям любую форму, какая ему понадобится. Мне и самому, хоть я и не очень-то в нем преуспел, довелось однажды заставить своего приятеля вести себя, как Соломон. Я добился этого тем, что постоянно восхвалял его мудрость. Уже после первых доз он стал проявлять благоразумие и с истинно восточной предусмотрительностью заранее взвешивать каждый свой шаг. Как знать, быть может, если бы я продолжил над ним работу дальше, он нанял бы младенца и парочку матерей, чтобы сотворить над ними Соломонов суд.

– Я хотела бы провести с вами день в Лондоне, – сказала леди Калмер, обращаясь к Кларе.

– А как бы он обошелся с царицей Савской?^{59} – спросила полковника миссис Маунтстюарт.

– С ее появлением дальнейший ход игры уже всецело зависел бы от нее самой, – ответил он.

– Если только вам не скучно ходить по магазинам и лавкам в обществе старухи, – не унималась леди Калмер, – и вы не станете над нею смеяться.

– Смеяться над теми, кого мы стрижем! – воскликнул доктор Мидлтон. – Как можно, леди Калмер? Нет, овечка – животное священное.

– Я в этом не совсем уверен, – отозвался Вернон.

– Обоснуйте свои возражения, – потребовал доктор Мидлтон.

– Инстинкт, побуждающий людей смеяться над теми, кого они стригут, заложен в них самой природой.

– Не могу с этим согласиться. Овечки, скорее, вызывают к себе инстинктивную жалость. В особенности, если они блеют, когда их стригут.

– Но вы исходите из того, что дарящие – это овцы, которых стригут. Я протестую, – сказала миссис Маунтстюарт.

– Сударыня, от нас ожидают даров; нас всячески подстрекают к тому, чтобы мы дарили; по милости прекрасного пола, свадебные подарки вошли в обычай. На того, кто не хочет или не может сделать ожидаемое подношение, смотрят с такой же неприязнью, как фермер на овцу со свалявшейся и ободранной шерстью: несчастная тварь только будит в нем воспоминание о соседской собаке, напавшей на его стадо. Даже капитан Бенджамен и тот, как вы видели, не мог противиться этому требованию. Нет, пара, собирающаяся связать себя узами Гименея, – это привилегированные пираты, шантажирующие нас всех; обычай этот достался нам в наследство от эпохи варварства. Но если и сегодня нас ощипывают столь же беспощадно, как в ту отдаленную пору, то я позволю себе все же сказать, что современные пираты больше не смеются над нами и не третируют нас, как прежде. Я полагаю, что мистер Уитфорд имел в виду разбойников более низкого пошиба.

– Позвольте заметить, сэр, что вы забываете комический вид жертвы, – возразил Вернон. – Я взываю к дамам: если бы на приеме у королевы им повстречался ощипанный страус, неужели он не показался бы им смешным, несмотря на то что в их плюмаже красуются перья этой бедной птицы?

– Вы избрали несколько экзотический пример, – сказал доктор Мидлтон, насупившись. – А это, на мой взгляд, – недозволенный прием.

– Отчего же, сэр? Мне кажется, что в данном случае мой пример вполне правомочен.

– Да, но возможен ли такой случай, позвольте вас спросить?

– В жизни? Тысячу раз!

– Увы, это так, – подтвердила миссис Маунтстюарт.

Леди Буш уже проявляла симптомы нетерпения: оборот, который принял разговор, ничуть не приближал ее к цели.

Вернон поднялся и взглянул в окно.

– Вы не видели Кросджея? – спросил он Клару.

– Нет, но я непременно хочу его разыскать, – сказала она и вышла из столовой. Вернон последовал за ней. У обоих был уважительный предлог.

– Как вы думаете, где наш бедный мальчик? – спросила она.

– Не имею ни малейшего представления. Но наденьте шляпу и идемте со мной, если хотите избавиться от этой парочки инквизиторов.

– Ах, мистер Уитфорд, какое унижение!

– Я подозреваю, что для вас оно меньше, чем кой для кого. К тому же дело идет к концу.

Таким образом, к тому времени, как леди Буш и леди Калмер покинули столовую, мисс Мидлтон улетучилась. Ее не видно было поблизости, никто не знал, в какую сторону она направилась, так что нельзя было ни позвать ее, ни послать за ней гонца.

Сэр Уилоби извинился за ее исчезновение.

– Если бы я был доступен ревности, – сказал он, – то ревновал бы к этому мальчишке Кросджею.

– Вы – превосходный человек и великодушнейший из кузенов, – загадочно ответила леди Буш.

Леди Калмер стала изливать свои восторги по поводу необычайного оживления, которое царило за столом.

– Хотя, по правде сказать, я и словечка не поняла изо всего, что тут говорилось! У вас здесь всегда так?

– Да, пожалуй.

– Должно быть, короткие периоды скуки воспринимаются вами, как благодатный отдых.

– Вы совершенно правы. Но только слово «скука» я заменил бы словами «безыскусственность и простота». Всякий раз, что я стоскуюсь по этим качествам, я бросаю якорь подле Летиции Дейл.

– Хм! – произнесла леди Буш и кашлянула. – Зато миссис Маунтстюарт помешана на блеске.

– Я полагаю, миледи, что Летиция Дейл не уступит в блеске ни одной из звезд, которых мы с миссис Маунтстюарт собираем вокруг себя.

– Я имела в виду блеск остроумия, проявляющийся в разговоре.

– О, она не отстанет и по части разговора. Быть может, вы просто не дали ей случая блеснуть.

– Да, да, конечно, бедняжка умна. К тому же она очень похорошела.

– А мне так она сегодня показалась просто красавицей, – сказала леди Калмер.

– У нее день на день не приходится, – заметил сэр Уилоби.

Едва усевшись в карету, дамы погрузились в одну из тех бесед, при которых соприкасаются шляпки собеседниц. Цель их визита была достигнута, и говорили они отнюдь не о свадебных подарках.