Текст книги "Эгоист"

Автор книги: Джордж Мередит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 47 страниц)

Глава двенадцатая

Мисс Мидлтон и мистер Вернон Уитфорд

Не удивительно, что прелестная головка, окруженная слепящим нимбом белых цветов, показалась человеку, еще не совсем очнувшемуся от дремы, видением; не удивительно также, что он не спешил расстаться с этой иллюзией даже и после того, как рассудок вышел из оцепенения и расставил все по местам.

Вернон медлил так долго, что зыбкое видение опаснейшим образом переплелось с реальностью. Объятия Мелюзины^{22} никому не сходят безнаказанно – дайте только волю этой фее, и она завладеет всеми вашими помыслами. Только начните с ней заигрывать, и микроскопически малое начнет казаться чудовищно большим. Вернон вскочил на ноги, насупил брови и с решительной миной зашагал по земле, навеявшей на него столь диковинные грезы; он хотел разогнать кровь по жилам, дабы живительный ее поток прилил к мозгу.

И вдруг он увидел удаляющиеся фигуры мисс Мидлтон и юного Кросджея – так это был не сон! И все же мысль о фантастическом видении, как ни гнал эту мысль разум, снова и снова стучалась в дверь, требуя, чтобы ее впустили. Фатовство было несвойственно Вернону, и он не придал никакого значения тому, что юная девушка так низко над ним склонилась, изучая его лицо во время сна; а ведь она и в самом деле похожа на Горное эхо, только и подумал он. Всякий человек, – мужчина ли, женщина, все равно, – которого застали спящим на открытом воздухе, вызывает к себе любопытство и желание подойти на цыпочках и разглядеть его получше. Известны случаи, когда застигнутого в этом состоянии мужчину подвергали жестокому поцелую; не давая бедняге никаких прав, поцелуй этот лишь томил и терзал его смутным восторгом; рассказывают, что он подчас даже не понимал толком, что же с ним случилось, и так, до конца своих дней, ходил как потерянный. Иное дело – видение; оно ваша личная собственность, вы можете отложить его до времени, а потом на досуге извлечь и любоваться им, сколько захочется, и никто не вправе попрекнуть вас тем, что вы прячете у себя такое сокровище. Оно золотой ключ, открывающий перед вами целые миры неограниченных возможностей. На расстоянии какого-нибудь полушага от действительности оно озаряет ее своим светом, обогащает и смягчает ее. Но, разумеется, предпочитать всю эту фантастику обыкновенным фактам есть первейший признак душевной слабости. Такого рода рассуждением и закончилась коротенькая фантасмагория Вернона. В его характере была некоторая склонность к фантазерству (у кого из нас, людей мало-мальски порядочных, ее нет?), и, зная это за собой, он не давал своей фантазии воли. Сейчас, впрочем, ему не понадобилось гигантских усилий, чтобы ее подавить, страсть в нем покуда дремала, а тщеславия он был лишен почти начисто. Следует помнить к тому же, что это был неутомимый ходок, а быстрая ходьба – лучшее средство избавиться от тумана в голове и всяческих глупостей. Он это испытал не раз.

В конце парка его нагнал юный Кросджей и, пройдя несколько шагов рядом, в тщетном ожидании расспросов со стороны своего наставника, наконец не выдержал.

– Послушайте, мистер Уитфорд, мисс Мидлтон зачем-то вытирает глаза платком, – выпалил он.

– Что же это значит, брат? – спросил Вернон.

– Не знаю. Вдруг взяла и села на землю. То ли дело – мальчишки! Вот смотрите – идет сюда как ни в чем не бывало, а ведь я своими глазами видел, как она схватилась за сердце!

Клара на ходу, в знак протеста, покачала головой.

– Я совершенно здорова, – сказала она, подойдя. – Я так и поняла, для чего Кросджей побежал к вам; бестолковый мальчишка, зачем только он сует нос, куда не надо? Просто я устала и присела на минутку отдохнуть.

Кросджей украдкой покосился на ее веки. Вернон спросил, глядя в сторону:

– Не хотите ли пройтись? Или вы устали?

– Отчего же? Я уже отдохнула.

– Как пойдем – быстро или медленно?

– Как вы, так и я.

Уитфорд зашагал своим широким шагом, заставляя юного Кросджея на каждый свой шаг делать два; Клара же без труда шла вровень с ним, и он мысленно посетовал, что изо всех девушек на свете именно ей предназначено сделаться светской дамой.

– Не бойтесь, я не устану, – сказала она в ответ на его взгляд.

– Вы мне напоминаете маленьких пьемонтских стрелков^{23} в походе.

– Я видела, как они приближались к озеру Комо по дороге из Милана.

– Они могут пройти очень много по ровной местности. Для гор требуется другой шаг.

– Да, я бы не рискнула подыматься в горы вприпляс.

– В горах быстро рассеивается романтическое представление о них.

– Вы хотите сказать, что наши пышные мечты должны уступить место упорству – только тогда достигнешь вершины? Понимаю. Я согласна. Я готова на все – лишь бы подняться!

– Да! Идти вперед, упорно и не спеша, не растрачивая при этом первоначального пыла, – вот и вся наука в любом деле.

– Для тех, у кого в жизни есть цель.

– Она есть у каждого.

– И у того, кто в тюрьме?

– У него – больше, чем у кого бы то ни было.

О, невежда! А жены, вступившие в брак без любви? Какую цель могут ставить себе эти злополучные узницы? Позор и ужас обволакивают их саваном, и сквозь складки этого савана багряным румянцем просвечивают еще более тяжкий позор и ужас.

– Вернемся к вашим горам, мистер Уитфорд, – сказала мисс Мидлтон почти сердито. – Узники жаждут смерти, но вряд ли это можно назвать целью.

– А почему бы узникам не стремиться к свободе?

– При тиране она невозможна.

– Положим, что так. Но ведь и тиран умирает.

– Да, и тогда раскрываются ворота тюрьмы и оттуда выползают скелеты. Но зачем говорить о скелетах, когда можно говорить о горах? Одно упоминание гор для меня животворно!

– Уверяю вас, – начал Вернон с жаром, как бывает, когда человека вдруг прорвет и он делится своим самым заветным, – уверяю вас, я уже давно понял, что в Альпах вы чувствовали бы себя как дома! Вы бы шагали среди них и взбирались на их вершины так же легко, как танцуете.

Ей нравилось, что разговор идет о Кларе Мидлтон, что о ней, оказывается, думали, и даже «давно». И, подарив его приветливым взглядом, не замечая, что и он весь загорелся, она сказала:

– Когда я вас слушаю, мне начинает казаться, будто мы с вами вот-вот начнем восхождение.

– Как бы это было хорошо! – воскликнул он.

– Мы можем осуществить нашу мечту, хотя бы на словах.

– Ну что ж – начнем!

– Ах! – вырвалось у Клары. Сердце ее так и подскочило от восторга.

– Какую же гору мы изберем? – самым серьезным топом спросил Вернон.

Мисс Мидлтон предложила для начала избрать небольшое предгорье, посильное для женщины. «А затем, – сказала она, – если я выдержу это испытание, споткнусь не больше двух раз и не больше десяти раз спрошу, много ли осталось до вершины, вы поведете меня на какого-нибудь гиганта».

Поднявшись на две-три вершины швейцарских и штирийских гор средней высоты, они обосновались в Южном Тироле – молодая путешественница пожелала свои первые серьезные восхождения совершить посреди итальянской природы. Мистер Уитфорд в душе сочувствовал такому предпочтению.

– Впрочем, вы больше француженка, чем итальянка, – прибавил он неожиданно и в ответ на высказанную ею надежду, что она все же больше всего – англичанка, протянул: – Англичанка… ну да, разумеется…

Она спросила, почему он как бы не уверен в этом.

– Видите ли, – ответил он, – в вас очень много французского: французская форма ступни, острота ума, нетерпеливость и, – здесь он понизил голос, – чисто французское обаяние.

– И любовь к комплиментам?

– Возможно. Впрочем, я не намеревался их делать.

– И склонность к мятежу?

– Во всяком случае – к неповиновению властям.

– Странную, однако, вы даете мне рекомендацию!

– Зато настоящую.

– Вы считаете, что человек с такой рекомендацией может быть принят в товарищи для восхождения на Альпы?

– Он может быть отличным товарищем – в любом деле.

– Одного он все же не может – это служить украшением гостиной! – с сокрушенным вздохом произнесла Клара.

Если б мистер Уитфорд проявил желание развивать эту тему дальше, она бы с восторгом его поддержала; так долго была она обречена на копание в самой себе, что возможность взглянуть на себя со стороны была для нее сущим праздником. Но в разговоре наступила пауза, Клара не решалась его возобновить, а Уитфорд, определив ее как иностранку, был, по-видимому, вполне удовлетворен результатом своих изысканий. Праздник кончился. На короткий срок ей удалось забыть о сэре Уилоби. Теперь она вновь о нем вспомнила.

– Мистер Уитфорд, вы знали мисс Дарэм? – спросила она.

Он ответил односложно:

– Знал.

– Она была…?

Горячий вопрос рвался наружу, но так и остался недосказанным.

– Очень хороша, – сказал Вернон.

– Похожа на англичанку?

– О да. Из породы стремительных англичанок, знаете? С блеском.

– Очень смелая?

– Пожалуй, у нее была своего рода смелость.

– Но ведь она поступила дурно.

– Не спорю. Она нашла более подходящего для себя человека, и, к счастью, не слишком поздно. Мы все во власти…

– Но ведь она недостойна никакого снисхождения.

– Этого я не стал бы утверждать ни о ком.

– Но вы согласны, что она поступила дурно?

– Быть может. Впрочем, она исправила собственную ошибку. Если бы она не спохватилась вовремя, она совершила бы еще большую ошибку.

– Но способ…

– Да, он был нехорош – насколько мы можем судить. Впрочем, свет не вправе ее порицать. Людям подчас случается начать с ложного шага. Я бы не стал придавать этому слишком большого значения.

– Как вы сказали: мы все во власти… чего?

– Случайных влечений, своей природы. Ну, да не мне читать лекции на эту тему. Молодая девушка для меня явление загадочное. Казалось бы, инстинкт подсказывает, кто ей подходит, кто – нет, и – при наличии известного мужества – она выбирает себе друга по сердцу.

– И ей не следует задумываться о том, что она, быть может, причиняет боль другому? – спросила мисс Мидлтон.

– Почему не задумываться? Задумываться никогда не мешает.

– Но нарушить слово!

– Хорошо, как девушка чувствует себя в состоянии его сдержать. А если нет?

– А жестокость, страдание, которое она причиняет другому?

– Если бы девушка, с которой я был помолвлен, объявила мне, что вынуждена взять свое слово назад, я – правда, я говорю о том, чего не испытал, – но мне кажется, что я не стал бы обвинять ее в жестокости.

– Но девушка, способная на такой поступок, должно быть, небольшая потеря для мужчины.

– Я не стал бы винить ее в жестокости, и вот почему: ведь, прежде чем прийти к окончательному решению, девушка, наверное же, давала понять своему… словом, человеку, с которым была обручена… что такое решение в ней зреет. Я считаю, что помолвки следует заключать незадолго до бракосочетания – одной-двух недель довольно, чтобы сделать все необходимые приготовления и известить всех, кого это может касаться.

– А если человек так полон собой, что не замечает знаков, о которых вы говорите?

Вернон промолчал, и мисс Мидлтон поспешно прибавила:

– Все равно, это жестоко. Свет именно так и смотрит на подобные поступки. Ведь они – проявление непостоянства.

– В том случае, если жених и невеста знали друг друга достаточно хорошо до своей помолвки.

– Вам не кажется, что вы чересчур терпимы?

Вернон ответил легко и непринужденно:

– Иной раз целесообразнее судить по результатам; оставим суровость историку, которого профессия обязывает быть моралистом, не делая скидки на человеческую слабость. Особа, о которой идет речь, возможно, и достойна осуждения, но ничье сердце не было разбито, а в итоге все в выигрыше: вместо двух несчастных – четверо счастливых.

На его лице было написано упорное благодушие, он как бы призывал ее подтвердить правильность его суда по результатам, и она кивнула и дрогнувшим голосом повторила: «Четверо».

С этой минуты – до той, когда к их ногам, на поросшую травой аллею, внезапно обрушился с дерева юный Кросджей, – она чувствовала, что с таким же успехом могла бы шествовать одна по пустыне – общество спутника не доставляло ей больше ни малейшего удовольствия. Клара и Вернон помогли подняться ошеломленному своим падением юнцу. Из губ его сочилась кровь, а все лицо походило на освежеванного ужа.

Оказание первой помощи общему любимцу необычайно сблизило их. Природная доброта помогла Кларе превозмочь девичью застенчивость, и они вели мальчика, поддерживая его с обеих сторон, словно врач и сестра милосердия.

Глава тринадцатая

Первый рывок на свободу

Беда, приключившаяся с Кросджеем, указывала на то, что мальчишка был обезьяной всего лишь наполовину. Вернон так это и объяснил мисс Дейл, прибывшей в Большой дом незадолго до того, как туда привели пострадавшего.

– Это еще что за новости? – воскликнула она, увидев его.

– Всего лишь продолжение старого, – ответил Вернон. – Он оказался менее цепким, чем положено. Понадеялся, должно быть, по вековой привычке на хвост, забыв, что он у него давно уже упразднен. Ты ведь человек, Кросджей, не правда ли? Настоящий мужчина?

– Еще бы! – пискнул Кросджей старчески дрожащим голоском и скривил рот в улыбку, которая до глубины души пронзила сердобольных дам.

Мисс Дейл приняла пострадавшего в свои руки.

– Вы впадаете в другую крайность, – заметила она Вернону.

– Не кажется ли вам, что некоторая суровость все же для него здоровее, чем чрезмерное баловство? – вставила было мисс Мидлтон и, не получив ответа, подумала про себя: «В глазах этой дамы все, что ни делает Уилоби, – хорошо!»

Вечером, когда сэр Уилоби подсел к мисс Дейл, это ее впечатление укрепилось еще больше: Кларе никогда не доводилось видеть его в таком ударе. Изящное остроумие обоих, их смех, легкое подтрунивание друг над другом, великолепные глаза мисс Дейл, изысканно-благородные жесты сэра Уилоби – все это привлекло общее внимание. Это был турнир двух опытных фехтовальщиков, в котором искусство одного лишь оттеняло мастерство другого. Сэр Уилоби поставил себе задачу вызвать у Клары восхищение. В чем, в чем, а в тупости его упрекнуть было нельзя. Как бы ни наслаждался он этим турниром, – а он, конечно, им наслаждался, иначе он не мог бы участвовать в нем с таким успехом, – была у него еще и особая цель: показать, каким блестящим партнером он способен быть для той, что оценит его по достоинству. Демонстрация эта продолжалась три дня кряду.

Однажды Кларе даже почудилось, будто в ней сладко шевельнулась змея ревности. Но, обшарив все закоулки своего ума и сердца, она не нашла и следа этого пресмыкающегося. Увы, оно было лишь в мечтах – в этом альбоме, куда юноши и девушки вносят свои заметки, подчас не имеющие ни малейшего отношения к двум книгам более вулканического свойства: Книге Разума и Книге Сердца. В ревности Клара нашла бы облегчение, пусть бы оно даже исходило от лукавого. И она принялась анализировать это чувство, пытаясь уверить себя, что его испытывает; но тут же невольно рассмеялась – тем смехом, каким смеются иной раз на скверном театральном представлении, когда веселье вызвано не искусной игрой актеров, а неуклюжей театральной механикой.

Разговор с Верноном поверг ее в глубокое уныние. Слово «четыре» преследовало ее воображение. Четверо счастливых вместо двух несчастных. Так он сказал, считая ее одной из этих четверых; так оно и будет, подумала она, и ей следует убедить себя, что она и в самом деле счастлива, ибо Вернон не только не был способен понять ее душевное состояние, но ему и в голову не приходила мысль об истинном положении вещей. Да и как, по справедливости говоря, можно было предположить такое?

Мучительное чувство отчужденности, в которое ее повергла необходимость жить со своей тайной среди благодушных, ничего не подозревающих людей, угнетало ее несказанно. Ее обуяла нетерпеливая жажда избавиться от этой тайны, подчиниться светским требованиям, отказаться от мятежа, сделаться доверчивой и покорной.

С приездом мисс Дейл задача эта уже не казалась ей непосильной. Сэр Уилоби реже преследовал ее своей нежностью, обращение его сделалось более официальным. Он больше оставлял ее в покое, не оскорблял ее девичьего целомудрия, и поскольку – как она себе говорила – до нее никому не было дела, она стала присматриваться к мисс Дейл, которая ей ставилась в пример, и даже пыталась немного подражать ее искусству вести светскую беседу. А с тех пор как Клара увидела сэра Уилоби в обществе мисс Дейл, она и сама несколько оживилась. Всякий раз, когда она думала о свободе, у нее возникало представление о высокой тюремной стене; она не чувствовала себя в силах предпринять отчаянную попытку вскарабкаться на нее без посторонней помощи и спрыгнуть на другую сторону. А коли так, рассуждала она, коли она такое ничтожество, пора оставить мечты и напрасные надежды, пора смириться со своей долей, и не только смириться, но и принять ее всей душой. К тому же никому ведь до нее нет дела.

Сэр Уилоби был доволен: он добился своего. Напускное оживление Клары лишний раз подтверждало, что он прекрасно знает женщин, и он не слишком огорчался тем, что Клара не могла поддерживать в себе это оживление подолгу. Последнее время его смущал ее взгляд – уж очень строгий и ясный, и ему было приятно убедиться, что есть область, в которой его превосходство над нею неоспоримо. Его радовали и самые ее усилия, и безуспешность их.

Вскоре, однако, она была вынуждена отказаться от этих усилий. Слишком тяжким было бремя, которое он на нее возложил; наигранное чувство, рожденное подражанием, никак не уживалось с естественными движениями души. У нее даже мелькнула надежда, что теперь, когда сэр Уилоби видит их рядом, у него наконец откроются глаза и он убедится, что только в мисс Дейл обретет он подругу, в самом деле достойную его; да, да, конечно, же, он должен увидеть, насколько больше ему подходит блестяще одаренная и преданная ему мисс Дейл, чем такое холодное и неотзывчивое существо, как она, – не может быть, чтобы после такого сравнения он не оценил мисс Дейл по достоинству! Как ни призрачна была эта надежда, Клара думала о ней с таким упорством, что почти уверовала в возможность ее осуществления. В качестве увертюры к действию Клара погрузилась в бездну самоуничижения – такую глубокую, что заподозрить ее в неискренности было бы грешно. И все же самоуничижение ее было в большой мере надуманным. Душа наша в молодости – огонь, разведенный на зыбком плавуне, драгоценный сплав, не остывший и еще не отлитый в форму. Гораздо более искренним чувством была жалость к Летиции, в нем было меньше посторонних примесей; впрочем, самоумаление Клары имело под собой довольно реальную почву, ибо последнее время бедняжка и в самом деле совсем не блистала, с трудом поддерживая даже самый обыкновенный разговор. Она не находила в себе ни смелости, ни остроумия, ни прилежания – ничего, кроме недовольства жизнью и собой, которое точило ее, как ржавчина; и она дошла до того, что каким-то необъяснимым образом умудрялась искренне жалеть уже не себя, а того, кто связал себя с нею словом. Не следует, однако, думать – хоть жалость к сэру Уилоби до некоторой степени и отвечала ее интересам, – будто Клара вызвала это чувство в себе нарочно, по каким-либо тактическим соображениям. Нет, просто она попала в тиски, у нее больше не было ни личности, ни собственных мыслей, она была во власти минуты и настроения этой минуты. Бессознательно, с одного взгляда угадывала она, чем могло быть ей полезным то или иное явление. Юные души, столь, казалось бы, не искушенные в науке лицемерия, если их довести до отчаяния, могут кое-чему научить и верховных жрецов этой науки.

«Ведь Уилоби мог бы быть счастлив, – говорила она себе и прибавляла: – А заодно и я обрела бы свободу!» Но все же не это было ее первой мыслью. Она действительно желала счастья сэру Уилоби в первую голову ради него самого, но – что делать? – это альтруистическое желание уносило ее далеко, в тихую долину среди Тирольских гор, где, сверкая камешками, журчал ручеек и со дна его, смутно виднеясь, в вечном винтообразном движении, стройными колоннами поднимались прозрачные полчища, то голубые, как топаз, то – в глубинах – зеленые, как изумруд; туда, где можно было забыть о брачных подружках, требующих ответа на свои письма. Там, в этой долине, ожидает ее – как только она свершит свой отчаянный прыжок через тюремную стену – Свобода, там можно предаваться безмятежному созерцанию гор, освещенных солнцем и испещренных тенями от сосен, растущих по их склонам. И теперь, когда она уже сделала Свободу своим жилищем и мысленно в нем поселилась, ее забота о счастье сэра Уилоби представлялась ей такой бескорыстной и чистой, что она была готова хоть сейчас завести с ним разговор на эту тему.

Случай не заставил себя ждать: сэр Уилоби сам дал повод к такому разговору. Каждое утро после завтрака мисс Дейл имела обыкновение наведываться к отцу. На этот раз сэр Уилоби и мисс Мидлтон вызвались проводить ее до пруда. Все трое шли и восхищались березами, осинами, тополями и буками, только что нарядившимися в весеннюю зелень. Любимым деревом мисс Дейл была осина, мисс Мидлтон предпочитала бук, а сэр Уилоби – березу; каждый произнес похвальное слово своему любимцу, причем красноречивее всех оказалась мисс Дейл. Победа ее была столь очевидна, что сэр Уилоби, после того как они с ней расстались, процитировав одно из ее выражений, сказал:

– Я не сомневаюсь, что если бы завтра весь парк был сметен ураганом, Летиция Дейл могла бы его восстановить целиком, а уж осины свои на северном берегу пруда она рассадила бы по местам, не забыв ни единого деревца, и даже если бы ей пришлось уехать и поселиться где-нибудь вдали от Паттерн-холла, я уверен, что она унесла бы в памяти точнейший план моего парка.

– Но зачем ей селиться вдали от него? – спросила Клара, и сердце ее сильно застучало.

– Вот и я твержу ей: зачем? – сказал сэр Уилоби. – Вы совершенно правы, ей незачем отсюда уезжать. Настоящая жизнь, – я имею в виду жизнь в деревне, где надеюсь проводить большую часть времени, ибо в городе не жизнь, а сплошное коловращение, – итак, настоящая жизнь, по моему мнению, заключается в том, чтобы иметь под боком близких нам по духу друзей; а надобно сказать, что всякий раз, как я начинаю немного скучать в родных палестинах, мне довольно самой короткой беседы с мисс Дейл, чтобы вновь ощутить всю их прелесть. Один такой разговор стоит двух месяцев, проведенных на континенте. Это неисчерпаемый источник воодушевления. Как хорошо иметь возле себя человека с развитым вкусом, с которым можно говорить обо всем на свете! Повторяю – живя бок о бок с таким другом, как Летиция Дейл, можно прекрасно обойтись без столицы. Покойная матушка ценила ее чрезвычайно высоко.

– Но ведь ей незачем уезжать отсюда, Уилоби.

– Разумеется, незачем. Как же я рад, любовь моя, что она пришлась вам по душе! Здоровье ее отца весьма зыбко. А вековать одной в коттедже – для этого она еще слишком молода.

– А что ваш проект?

– Старина Вернон немыслимый чудак.

– Он отказался?

– Я даже не заикнулся ему об этом! Представляю себе, как бы он меня отбрил, если бы я отважился затеять с ним этот разговор!

– Вы, верно, не отдаете себе в этом отчета, но в вашем присутствии ему трудно привлечь ее внимание.

– Бедняга никак не овладеет искусством поддерживать разговор с дамами.

– Вам не кажется, что всякий джентльмен стушевался бы на его месте, почувствовав, что его затмевает чужой блеск?

– Душа моя, да он просто понятия не имеет, как следует говорить с дамами.

– И я его за это очень уважаю.

– Как вы сказали – блеск? Я знаю только один источник света, который озаряет мой путь!

Поклон и легкое пожатие руки, сопровождавшие эти слова, не позволяли сомневаться, о каком источнике света шла речь.

– Мало того что он не владеет языком, на котором говорят с дамами, – а, на мой взгляд, всякий образованный мужчина обязан им владеть, – продолжал сэр Уилоби, – он совершенно не умеет использовать свои преимущества. Вот уже четыре дня, как он живет под одной кровлей с мисс Дейл, а отношения между ними не продвинулись ни на шаг. Хотите знать – отчего? Извольте, я скажу вам: недостаток темперамента. Старина Вернон, разумеется, весьма ученый малый, но при всем том он… рыба. Положим, у него свои причины бояться брака, но все равно он рыба.

– Следовательно, вы примирились с тем, что он вас покидает?

– Ложная тревога! Старина Вернон не способен на столь решительный шаг.

– Но если мистер Оксфорд… Уитфорд… Ах, ваши лебеди плывут сюда! Смотрите, какой у них негодующий вид! Как они красивы! Я хотела сказать – быть может, мужчина, когда он видит, что женщина явно отдает предпочтение другому, чувствует себя обескураженным?

Сэр Уилоби так и замер от внезапно осенившей его догадки. Хоть слово «ревность» и не было произнесено, он понял, к чему клонила Клара. Внутренне улыбаясь, он сказал – и тон его не оставлял места для сомнений:

– Быть может, некоторые юные девы тоже чувствуют себя «обескураженными», а? Немножко? Я, кажется, чересчур далеко зашел? Но ведь это же такая давняя дружба! Это как старая перчатка: раз – и натянулась на руку! Там, где существует естественная гармония, нет места разладу. И малейшее препятствие на пути этой дружбы тотчас внесло бы разлад. Милая моя! Какое вы еще дитя!

В своей иносказательной речи, построенной с похвальной туманностью, за которую Клара в душе была ему благодарна, он коснулся той самой темы, на которую ей хотелось завести разговор, и – как ей того хотелось – не называя вещей своими именами.

– Нет, нет, уверяю вас, другие – может быть, но я – никогда! – воскликнула она к вящему восторгу своего собеседника. – Право, Уилоби, здесь совсем не то, – уверяла она. – Я в жизни не испытывала ничего похожего на чувство, которое вы имеете в виду. Я ни на минуту не могу себе представить, будто имею какие-либо права на другого человека, я не допускаю, чтобы люди считали себя связанными словом, если между ними нет полного – полнейшего – во всем согласия. Поэтому чувство, на которое вы намекаете, для меня немыслимо – непостижимо, как вы однажды выразились, говоря о поведении Окс… Уитфорда.

Сэр Уилоби не пропустил эту оговорку мимо ушей.

Исполненный горделивого восторга, он громко расхохотался. «Окс-Уитфорд» – да ведь это же точный портрет старины Вернона в гостиной! Он и в самом деле «окс» – сущий бык![5]5
  Окс (ox) – бык (англ.).


[Закрыть]

Очевидно, Клара, как это сплошь и рядом случается с неопытными девицами по отношению к друзьям своего суженого, несколько переоценивала достоинства Вернона, растрачивая впустую то, что принадлежало по праву одному ему, Уилоби, или, выражаясь высоким стилем, преклоняя колена перед идолами, расставленными на пути к храму, к тому самому храму, в который ей следовало нести свой религиозный пыл нерастраченным. Ну, да это пройдет, тут единственный лекарь – смех.

Что касается другого – ее ревности, он и слышать о ней больше не желал. Клара задета, в девушке уязвлена женщина, и прекрасно. Слабые попытки Клары продолжать разговор на эту тему разбились об уклончивые ответы Уилоби. Клара была готова откусить себе язык за свою вторичную оговорку при произнесении имени Уитфорда; именно оттого, что она была в душе невинна, она не понимала, как могло случиться, что она так глупо споткнулась на его имени.

– Вы оба знаете ботанические наименования этих полевых цветов, – сказала она.

– Кто – оба? – спросил он.

– Вы и мисс Дейл.

Сэр Уилоби пожал плечами. Это становилось забавным.

– Я знаю только одну женщину на свете, которая достойна украсить мое ландо, – только Клару, только мою Клару!

– Какое ландо? Где?

– В Лондоне, моя дорогая, в Лондоне, где мы будем проводить по два месяца в году. Там я разъезжаю в ландо и смею вас уверить, мой экипаж произведет настоящий фурор. У старины де Крея глаза на лоб полезут, когда он его увидит.

Клара вздохнула. Никакими силами не удавалось ей хотя бы намеком навести разговор на нужную тему.

И вдруг она поняла, что чуть не упустила такую возможность; слегка зарумянившись, оттого что ей приходится наконец произнести это неприятное слово, она спросила:

– Вы имеете в виду зависть, Уилоби? Вы хотите сказать, что лондонцы будут вам завидовать? И полковник де Крей? Как это странно! Зависть и ревность – вот чувства, которых мне никогда не понять.

Сэр Уилоби развел руками: «Ну, конечно», всей своей мимикой давая понять, что это ее заявление он не ставит ни во что.

– Нет, Уилоби, не смейтесь, мне они в самом деле недоступны.

– Разумеется.

Вот он и попался в ее ловушку! И притом ему все еще продолжало казаться, что это он исследует анатомию женской души.

– Хотите, я вам докажу? Послушайте… Я настолько лишена этого чувства, что если бы вы ко мне пришли и сказали, – и, право же, я ничего бы в этом не нашла удивительного! – сказали, что мисс Дейл, как вы убедились, больше соответствует вам по своему складу, чем я, – а я, как мне кажется, подхожу вам очень мало, а вернее… если уж говорить начистоту, – совсем не подхожу… если бы вы мне так сказали… – только поверьте мне, прошу вас, Уилоби!.. – я бы тотчас вернула вам свободу! Право! И я всюду говорила бы о вас с искренним восхищением. Ах, Уилоби, поверьте, никто не отзывался бы о вас лучше, чем я, – и в частном разговоре, и в обществе, ибо в моих глазах вы остались бы самым честным, самым правдивым и благородным джентльменом, какого мне доводилось знать! Никто, – я осмеливаюсь это утверждать, даже она не могла бы восхищаться вами больше, чем я. Нет, нет, сама мисс Дейл не так бы вас превозносила, как я!

У Клары захватило дух от этого ее первого рывка на свободу; она как бы распалась на две части – на рассудок и нервы, и обе половинки бились друг о друга, оглушая ее своим кимвальным звоном; она была ошеломлена количеством мыслей, которые ей хотелось высказать, и необходимостью выбрать из них те, что вернее бы на него подействовали. Короче говоря, на самый непредвзятый взгляд она являла собой олицетворение женской ревности.

Он увидел, что и в самом деле зашел слишком далеко.

– Позвольте же мне устранить…

Подыскивая нужные слова, он пытался успокоить ее голосом и прикосновением руки.

– Позвольте же мне стереть эти пятнышки, величиною с булавочную головку, которые вам угодно было столь чудовищно преувеличить. Моя дорогая Клара! Клянусь вам честью, а я, надо сказать, не бросаюсь этим словом, ибо привык к тому, что моего простого слова достаточно, что люди верят моим заявлениям, заверениям и поручительствам… Итак, милое мое дитя, клянусь честью, что для ваших подозрений не только нет никаких оснований, но заверяю вас самым решительным образом – вы пребываете в совершеннейшем заблуждении. Заметьте, я не говорю о чувствах, какие питает она – в них, насколько мне известно, я неповинен и поэтому за них не в ответе. Мне, так сказать, официально ничего о них не известно. Мне о них никто не объявлял, я не должен даже подозревать о их существовании, иначе я рискую прослыть невозможным фатом. Что касается меня самого… клянусь честью, Клара… я буду откровенен, даже немного груб, быть может, – а вы знаете, как мне это ненавистно! – так вот, я не мог бы, повторяю, никогда не мог бы жениться на Летиции Дейл! Запомните это. Ни лесть, – а кто из нас на нее не падок! – ни любые другие обстоятельства на свете не вынудили бы меня на такой шаг. Как бы мною ни восхищались! Мы с ней – отличные друзья, и только, и никогда не станем друг для друга чем-либо большим. Когда вы видите нас вместе, вас может ввести в заблуждение созвучность наших умов. Она женщина редких дарований, и я откровенно ею восхищаюсь. Временами, признаюсь, для своего рода умственной гимнастики мне требуется общество человека, подобного мисс Дейл. Ей обязан я тем редкостным наслаждением, о котором многие не имеют и понятия и которое очень немногим дано испытать, – наслаждением, какое бывает у исполнителей дуэта. Да, я многим обязан мисс Дейл, она вызывает у меня глубокую признательность. Не стану скрывать – чувство живейшей дружбы связывает меня с мисс Дейл, – и тем не менее, если моей милой – хоть на столечко, на толщину реснички! – неприятен вид мисс Дейл… то… то…