Текст книги "Суперденьги. Поучительная история об инвестировании и рыночных пузырях"

Автор книги: Джордж Гудмен

Разобравшись таким (несколько вольным) образом с духом капитализма, давайте посмотрим, что делать с Протестантской этикой. Эта фраза определяет бережливость и предприимчивость, отсрочивание удовольствий и упорный труд как понятия, одобренные самим Господом Богом. Такая этика идет рука об руку с пуританским характером, мрачноватым и безрадостным взглядом на жизнь. Этика эта удачно описана в конфиденциальной записке менеджера компании Ford, где он жалуется на то, что она исчезает: «Традиционная трудовая этика, исходящая из того, что упорный труд – это и добродетель, и долг, разрушается все больше и больше». (Вы уже видели зерна этого конфликта, потому что если Доблестный Принц в Pink Elephant говорит: «Я не собираюсь надрываться ради кого-то. Я не делаю этого… даже ради себя», – то можно с достаточной уверенностью предположить: он уже не верит в то, что «упорный труд – это и добродетель, и долг».)

Мы можем и дальше пользоваться – как это все и делают – термином «Протестантская этика», но вообще говоря, нам стоило бы отделить Протестантство от Этики. Мы называем ее так, потому что так назвал ее Макс Вебер в одном из своих классических трудов по политической экономии. Социологи и политэкономисты до сих пор посылают студентов в книжные магазины за Максом Вебером, а не просто за Протестантской этикой или за Духом капитализма. Текстильщики Северной Франции – католики все до единого – отправляли письма своим сыновьям и друг другу, а содержание этих писем идеально укладывалось в понятие Die protestantische Ethik ^[37]

[Закрыть]. Вебер, конечно же, не утверждает, что протестантизм был единственным источником капитализма. Жюльен Фрейнд в своем комментарии к работам Вебера пишет, что Протестантская этика – по меньшей мере, отчасти – была реакцией на марксовские исключительно экономические мотивы. Эмбриональный капитализм существовал в самых разных обществах:в Вавилоне, Индии, Китае и Риме, однако «дух» капитализма развился и окреп только с появлением лишенного тайны и чуда протестантства, с его рациональностью и рассудочными основаниями. (Вскоре мы к этому вернемся с возражениями от контркультуры.) Сопутствовавший протестантству аскетизм проповедовал, что человек обязан упорно трудиться, дабы преуспеть, – а преуспеяние есть знак избранничества Божия – однако не должен тратить приобретенное богатство, ибо только строгая жизнь радует Господа. «Таким образом пуритане неустанно накапливали капитал». Даже кейнсовские предположения в его «Эссе об убеждениях», судя по всему, базируются на определенном типе протестантского общества, где богатство возрастает, потому что увеличивается разрыв между производством и потреблением.

При всех разговорах о предприимчивости, бережливости и пути к спасению, Протестантская этика ныне расцвела пышным цветом в крайне непротестантской стране – Японии. Несколько лет назад, находясь в Японии, я задавал многим японцам один и тот же вопрос: сколько дней составляет ваш ежегодный отпуск? И получал ответы: два дня, один день, три дня. Почему так мало? Ну, потому что, если работаешь во время отпуска, то платят больше, а пляжи и так забиты до невозможности. Я помню свой разговор с японским переводчиком моей книги – кстати, директором Банка Японии. Мы сидели на полу со скрещенными ногами, хватая палочками кусочки сырой рыбы, а изящная дверь волшебным образом обрамляла вид на японский садик.

– В 1960-е гг., – сказал досточтимый директор, – наш объем производства превышал тот же показатель в Италии, Франции, Германии и Англии. С таким темпом роста мы обойдем СССР в 1979 г. Каким образом? Наши люди откладывают 20 % своего заработка. Ни одна другая страна не имеет такого уровня сбережений. В США откладывается порядка 6 %.

Так оно и есть. И если наступают неважные времена, когда люди становятся чуточку прижимистее, а уровень сбережений подскакивает до 8 %, президент собирает в Кэмп-Дэвиде экономических советников и требует от них ответа. Что, черт дери, происходит с нашим Потребителем? Как нам его оживить?

– Конечно, – сказал помощник директора, – мы обойдем Соединенные Штаты не раньше, чем…

Все разом умолкли, потому что со стороны помощника это было крайне невежливо.

– Не раньше, чем в 1990-е, – сказал директор. – А к тому времени многое может произойти. У нас ведь накапливаются и социальные задачи.

– Но мы добились всего без ресурсов, без нефти и без излишков продовольствия, – сказал помощник. – Предприимчивость и бережливость. Предприимчивость и бережливость.

(Утренний хор перед началом работы в Осаке поет гимн своей альма-матер, способный напугать создателей модели истощающейся Земли:

 
Для строительства новой Японии
Соберем воедино наши силы и умы.
Мы сделаем все, чтобы поднять производство,
Наши товары потекут во все концы мира
Бесконечно и постоянно,
Словно вода, бьющая из фонтана.
Расти, индустрия, расти, расти, расти!
Гармония и Искренность!
Matsushita Electric! Matsushita Electric!)
 

Предприимчивость и бережливость, самоотдача и рвение… Можно представить Соединенные Штаты и без этих понятий, но нельзя – без мифологии и этики, которая за этими понятиями стоит. На кону – счастье Артура Бернса: всегда ли у нас будет инфляция издержек, останемся ли мы Страной номер один, как того хотел президент Никсон, что станет с нашей мечтой о богатстве? Здесь, как видите, все конкретно.

И снова – из докладной записки менеджера компании Ford:

Для многих традиционная мотивация – гарантия занятости, пристойная зарплата и перспектива личной карьеры – оказывается недостаточной.

Недостаточно! Наличия работы, денег, личной карьеры? Вы знаете, что нам пришлось забыть и от чего отказаться, чтобы дойти до такого?

Я процитирую достопочтенного Коттона Мэзера ^[38]

[Закрыть]:

Есть два призвания, о которых должно помнить всем христианам. У каждого христианина есть ОБЩЕЕ ПРИЗВАНИЕ – служить Господу нашему Иисусу Христу и спасать свою душу… Но у каждого христианина есть также и ЛИЧНОЕ ПРИЗВАНИЕ, т. е. его конкретная работа, благодаря которой он и отличается своей полезностьюдля ближних… Христианин с его двумя призваниямисуть человек в лодке, гребущий по направлению к Раю. Если он озабочен лишь одним из своих призваний, тем или другим, то он погружает лишь одно веслос одной сторонылодки и потому не сможет добраться до берега Вечного Блаженства… У каждого христианина должно быть какое-то свое конкретное дело… дабы он мог славить Бога, делая добро для другихи получая добро для себя самого… Жить без призвания– значит противиться Четвертой Заповеди, а равно противиться и Восьмой, которая требует, чтобы человек искал себе достойное пропитание… Если же он не следует ни одному из призваний, то такой человек нечестивперед Богом и неправеденперед своей семьей, своими ближними, своим народом… Христианину недостаточно просто трудиться; он должен делать это со всей самоотдачейи со всем усердием…

…и так далее, вплоть до Poor Richard's Almanac ^[39]

[Закрыть]: спящая лиса остается без курицы, одно сегодня стоит двух завтра, усердие есть мать удачи, рано лечь и рано встать – значит обеспечить себя работой, пристойной зарплатой и перспективой личной карьеры.

Распространение этой этики на промышленную Америку стало настоящим триумфом. Однако у вице-президента Ford возникает проблема: очень трудно убедить человека, что его работа на конвейере и есть Призвание. Паства Коттона Мэзерса относилась к этому со всей серьезностью, как и он сам: «Человек – и его потомство – немного обретет, приняв на себя такое призвание, к которому Господь его не призывал». Призвание должно было быть не только приемлемым для человека, но и разрешенным. Тогда работа становится и менее тяжелой, и более достойной того, чтобы за нее молиться:

Чрезвычайно неудобно человеку иметь призвание, которое не приемлется им. Позаботьтесь о том, о родители, дабы, выбирая призваниедля детейсвоих, вы мудро учли бы их способностии их наклонности, а иначе повредите им. И еще: о, взывайте изо всех сил своих к Богу, в молитве, даже более, в посту и молитве, дабы направил Он вас, когда будете решать вы дело столь большой важности. Но и вы, о дети, должны быть тоже исполнены мыслии молитвы, избирая призваниесвое, и прежде всего рассмотрите праведность целей, к которым вы себя направите.

Согласитесь, довольно трудно представить, скажем, такое: «Ма, я постился, и я молился, и я просил Господа умудрить меня. Я знаю свое призвание – работать на конвейере Ford за $4,57 в час».

Вероятно, это упрощение, но вы скорее будете надрываться тогда, когда все постятся и молятся за вас и за то, чем вы занимаетесь, и ваши весла гребут по направлению к берегу Вечного Блаженства, чем в том случае, когда все это – неправда. И если вы Форд, то при исчезновении в стране этого духа у вас возникнут серьезные проблемы.

Но дух этот исчез не повсеместно. В литературе он еще жив. «Самодостаточность» и «Благосостояние» Ральфа Уолдо Эмерсона – прямые потомки Коттона Мэзера и Бедного Ричарда: будь не просто предприимчив – будь умен, впитывай и вкладывай. Епископ Лоуренс, глава епископальной церкви на стыке XIX–XX вв., сказал со всей серьезностью: «В конце концов, богатство приходит только к нравственному человеку. Благочестие и богатство идут рука об руку». Некоторые из наших крупнейших компаний даже сегодня дают рекламу, которая вполне могла быть написана кем-нибудь из социал-дарвинистов, а курсы Дейла Карнеги построены на принципах, сформулированных Бенджамином Франклином. «Тот, кто лидирует в бизнесе, каждый день читает Wall Street Journal». (Вы видели по телевидению рекламу о Том, кто лидирует в бизнесе? Бизнес представлен в виде площадки для прыжков с шестом, планка стоит на отметке в 30 м, и бедолага в деловом костюме, в шляпе и с портфелем, нервно поглядывает на нее и ощупывает пальцами шест. В первой попытке он сбивает планку, но преодолевает ее со второй попытки – вероятно, потому, что читает Wall Street Journal. Не спорю, Wall Street Journalвполне может считаться одной из лучших газет в стране, но я полагаю, что каждый, кому его работа представляется планкой на 30-метровой высоте, выбрал не то Призвание и ему стоило бы молиться, чтобы Господь его направил на путь истинный.)

В то время как литература Протестантской этики 300 лет заклинала каждого в этой стране быть предприимчивым и бережливым, трезвым и мудрым, – или, выражаясь словами ученых, призывала «отсрочить удовольствия» – возникла и литература другого типа. Литературой ее можно назвать разве что в ключе Маршалла Маклюэна, но зато она с нами каждый день, и название ей – реклама. Цель рекламы в том, чтобы склонить вас не к производству чего-либо и накоплению, а к тратам, к покупке товаров – и это продолжается вот уже минимум полсотни лет с тех пор, как массовый маркетинг и массовая реклама набрали обороты. Теперь у нас рекламные ролики в цвете, а население проводит с ними гораздо больше времени, чем прошлое поколение проводило с Коттоном Мэзером. И что мы видим? Во-первых, нам никогда не показывают работающихлюдей, за исключением тех случаев, когда они теряют трудоспособность и нуждаются в лекарствах: аспирин, болеутоляющее, транквилизаторы, таблетки от простуды. Ну, еще, правда, работа по дому – но тут пылесос «Белый Торнадо» поможет вам свести эту работу к минимуму. Во всех остальных клипах люди развлекаются – да разве можно продать прохладительные напитки, не демонстрируя серферов в бирюзовых волнах прибоя? Человек живет один раз, гласит реклама пива, а потому наслаждайся всем, чем можешь, – и персонаж рекламы, ну конечно на борту своей яхты, тянется за банкой с пивом. А авиалинии? Это вообще колокол, возвещающий конец Протестантской этики: «Летишь сейчас – платишь потом!» Pan Am доставит тебя на остров, купающийся в солнечных лучах, где вся твоя оставшаяся жизнь пройдет на пляже (призвание, которое Коттон Мэзер вряд ли одобрил бы), а компания Eastern просто мечтает о том, чтобы ты, Боб, Кэрол, Тед, Элис и все остальные долетели до своего уютного гнездышка на Ямайке.

Рекламное послание капитализма стало шизофренически раздвоенным: на работе будь упорен, предприимчив, сосредоточен, бережлив. Но как только ты уехал с работы – а-а-ах! – ты видел, как Кэрол и Элис смотрятся в бикини? Может быть, кому-то и удается войти в телефонную будку и выйти оттуда Кларком Кентом ^[40]

[Закрыть], но я сомневаюсь, что это работало в масштабе всего общества.

Реклама – эта «вторая литература увещевания» – иногда осознает этот факт и пытается убедить нас, что «отсроченные удовольствия» Протестантской этики – это дело часов, а не лет и поколений. «Ты как следует поработал, и ты это заслужил», – возвещает умная реклама – будь то реклама пива как награды за день или реклама отпуска как награды за год. Покупай, пробуй, летай.

Менее серьезное отношение к работе стало относиться и к игре. Зимой 1972 г. Колумбийский университет едва-едва смог наскрести баскетбольную команду для игр Лиги плюща: они смогли послать в Провиденс всего лишь шесть человек на игру против Университета Брауна. New York Timesот 6 января 1972 г.: «Четверо членов команды отказались играть, продемонстрировав недовольство студентов организованной внеклассной активностью… Аналогичная нехватка игроков в прошлом месяце наблюдалась и в других колледжах». А вот слова одного из самых результативных членов команды, которые он произнес перед отлетом: «Мой отец считает, что я стал хиппи, вырожденцем, потому что после окончания школы у меня еще были все эти фантастические мечты насчет богатства и славы – я хотел стать самым лучшим адвокатом в Северной Каролине. Сейчас таких желаний у меня и в помине нет».

Сопоставьте это с идеалом экстремальной трудовой этики – Винсом Ломбарди. Вы можете сказать: конечно, солдаты и профессиональные футболисты и должны быть нацелены на победу. Но Ломбарди – далеко не случайный или поверхностный пример. Когда он умер, об этом писали на первых полосах все газеты, включая самые солидные. О его уходе из жизни со скорбью говорил президент Соединенных Штатов. То влияние, которое Ломбарди оказывал на страну и на ее президента, связано с тем, что в течение десятка лет команды, которые он тренировал, либо выигрывали чемпионат, либо занимали как минимум второе место. Вот вам этика Ломбарди, как он ее сам излагал:

Победа – это не просто цель. Это единственная цель.

Воля к совершенствованию и воля к победе выдержат любые испытания. Они гораздо важнее тех событий, которые становятся поводом для проявления этих качеств.

Чтобы играть в эту игру, нужен внутренний огонь – и ничто не подпитывает этот огонь с такой силой, как ненависть.

А вот что говорят его игроки:

Он заставил всех нас понять и почувствовать, что мы боремся не за кубок, а за сохранение своего мужского достоинства… И мы вышли на поле, порвали соперников напрочь и сохранили это достоинство. Винни – сторонник спартанского образа жизни и полного самопожертвования. Чтобы достичь тех вершин, которых достиг он, именно таким и надо быть. Сколько времени ты работаешь, никого и никогда не должно интересовать.

Ко всем нам он относился одинаково – как к собакам. Не думаю, что я хотел бы стать похожим на Ломбарди. Это требует абсолютной самоотдачи. Живя на таких оборотах, ты не имеешь времени для семьи, да и физически тоже много теряешь… И все-таки сейчас, когда я стал бизнесменом, я применяю именно его, Ломбарди, принципы. На третий день моей работы секретарша ушла домой в слезах. Одну из девиц я уже уволил. Я им устроил тренировочные сборы по полной программе. Вот что я сказал, едва появившись в офисе: «На кону ваша работа. Не справитесь – вылетите в два счета». Своей секретарше я сказал: «Чем ты занималась целый день? Я не вижу никакой работы». Если она приносила мне отпечатанное письмо, и в нем была одна-единственная ошибка, я перечеркивал все письмо крест-накрест и говорил: «Перепечатать». И это неплохо срабатывало. Теперь они организованы как следует… Я строг. Да, он наложил на меня сильный отпечаток…

А вот что говорят его футболисты о нынешних переменах:

Если тебе говорили биться головой о стену – ты бился головой о стену… Я думаю, сейчас наступили новые времена. Теперь молодым нужно аргументированно объяснять, почему ты заставляешь их биться головой о стену.

Сегодняшняя молодежь уже не сражается так, как это делали мы. Они могут классно играть в футбол или баскетбол, но они слишком мягкие и слишком добрые. Они выходят на поле, чтобы поиграть в свое удовольствие, – и это не должно помешать их участию в еженедельных демонстрациях или еще в чем-то, что представляется для них важным… Они уже не считают, что если проиграют Bears, то мир рухнет.

Эти примеры настолько красноречивы, что не нуждаются в комментариях.

Может быть, когда-нибудь наука и техника – и начисление сложного процента – достигнут такого уровня, что будет не важно, работают люди с полной отдачей или нет. Но на данный момент мы повсюду слышим разговоры об отстраненности, подавленности, «безысходности синих воротничков» и, если уж на то пошло, «безысходности белых воротничков». В промышленности это хорошо заметно из-за прогулов, текучести кадров и отсутствия достойных кандидатов на бригадирские должности, однако в чем заключается реальная суть проблемы – не знает никто.

Пять лет назад [т. е. в 1965 г.] Национальная комиссия по технике, автоматизации и экономическому прогрессу попыталась оценить имеющуюся информацию об удовлетворенности и неудовлетворенности работой в современных условиях производства. Этой информации оказалось немыслимо мало. При всех разговорах об отстраненности, дегуманизации и неудовлетворенности работой, казалось бы, многие исследователи должны были заинтересоваться фактами, провести опросы и прямые оценки и выяснить, какие аспекты трудовой деятельности особенно негативно влияют на самооценку и самочувствие, а также какие производственные потери могут повлечь за собой изменения этих аспектов. Однако, судя по всему, никто этого не делает.

Роберт Соло. «Капитализм сегодня»)

В надежде, что Национальная комиссия заполнит эти пробелы, я скажу лишь, что можно быть уверенным в двух вещах. Во-первых, очень многие виды работы в этой стране скучны и однообразны, не способствуют развитию физического и душевного здоровья, либо неудовлетворительны в каких-то других аспектах – американская промышленность только сейчас начинает обращать на это внимание. Во-вторых, люди предпочитают работать, а не бездельничать и не болтаться без дела по дому. Они любят работать – как минимум, им нравится ездить на работу, потому что там они встречаются с друзьями, могут выпить пивка после работы или кофе во время перерыва, и это их взбодряет, тем более, что у нас пока не сложилась традиция весь день играть на лютне и считать такой день чрезвычайно удачным. При любой степени привлекательности, мотивации и удовлетворенности они всегда предпочтут пойти на работу – даже без проповедей об Этике и без перспектив достичь берега Вечного Блаженства.

В книгах, посвященных трудовым отношениям, утверждение о том, что часть проблемы заключается в привязывании человека к машине, уже стало аксиомой. Но компьютеры – тоже машины, и зарплата компьютерщиков может быть даже меньше, чем у тех, кто стоит у неэлектронных машин, однако в этом секторе промышленности что-то не слышно стонов о тоске и скуке. Может быть, разница заключается в стиле, атмосфере и кондиционированном воздухе?

Насколько упорно (или с какой самоотдачей) люди трудятся – это уже иной вопрос. Уильям Уайт-мл., а вместе с ним и другие исследователи 1950-х гг. поведали нам о двух разнонаправленных тенденциях. Менеджеры и прочий управленческий персонал стали работать по 70 часов в неделю, да еще и брать работу на дом, а рабочие стали проводить на работе меньше времени, чем прежде.

Отличие нынешних времен от прежних состоит в том, что и руководители, и рабочие теперь осознают возможности, о которых они раньше и не подозревали. Пока только осознают – выводы из этого осознания делают немногие, потому что осознание и действие не всегда сразу же следуют друг за другом. Наибольшее внимание привлекало и привлекает молодое поколение. Будущие менеджеры стали подумывать о более сбалансированной жизни, и компании стали чуточку сдержаннее в выставлении требований к корпоративной жизни. Какими бы ни были страхи Человека в деловом костюме – потерпеть Неудачу, не обзавестись Домом в пригороде, – ныне эти страхи далеко не так сильны. Меньше страшилок осталось и у промышленных рабочих. Если у тебя уже есть дом и машина, то еще один дом и еще одна машина уже перестают быть насущной необходимостью, каким бы приятным ни выглядел такой вариант. (Не так далеко от завода Vega в штате Огайо есть озерцо, скажем так, «синеворотничковое» озерцо, – большинство моторок и яхт на нем принадлежат рабочим с заводов. Если на озере пять яхт, то воды уже не видно, но все равно: если ты рабочий, а у тебя нет лодки, чтобы на выходных покатать детей, с большой степенью вероятности свою посудину одолжит тебе твой приятель или родственник.)

Дефицит вещей– если только это не еда, одежда и крыша над головой – перестал быть пугалом. Пугает он пока еще Человека в деловом костюме, который купился на искаженную версию старой этики, на ее ощутимые и весомые выгоды без ее же духовности. Вспомним еще раз докладную записку менеджера компании Ford:

…Поскольку они не знакомы с жесткостью экономической ситуации прошлых лет, эти новые рабочие не относятся всерьез к последствиям прогула…

Короче и точнее не скажешь. Жесткость экономической ситуации прошлых лет была неприятным, но весьма эффективным мотивационным фактором. Не обязательно было самому проходить через времена Великой депрессии – подрастая, ты слышал предостаточно рассказов о ней. Но прошло уже более 30 лет с тех пор, как Великая депрессия закончилась, и Доблестные Принцы с завода Vega не только не пережили ее, но и не слышали о ней толком, потому что дедушка с ними не живет. У меня было несколько встреч с Дэниелом Янкеловичем, социологом и главой одной из ведущих фирм в области маркетинговых и социальных исследований. Фирма, носящая его имя, постоянно работает в этих областях по заказу корпоративных клиентов. Янкелович рассказал мне, что столь резкие изменения в отношении к работе стали отмечаться только в последние пять лет. Смену целей работы – с зарплаты на межчеловеческие отношения и содержание самой работы – отмечает и профессор Рэй Катцелл, глава факультета психологии Нью-Йоркского университета. Понадобилось довольно долгое время – почти два поколения, – чтобы «экономический страх» как мотивация стал терять силу.

Конечно, подработки, чтобы свести концы с концами, существуют и сегодня; конечно, и сегодня карманы порой пустоваты; конечно, кое-какая безработица сохраняется. Однако массовая безработица вряд ли возможна с политической точки зрения – с этим согласны практически все, – а экономические страшилки («чтобы вправить мозги этим бездельникам, нам не помешала бы хорошая депрессия») уже исчезли из языка переговоров. Ломается то, что Янкелович называет «консенсусом жертвенности». «Жертвенность» здесь означает отсрочку в пользовании плодами своего труда: я делаю это для своей семьи, я работаю для того, чтобы мой сын жил лучше, чем я. Подобная жертвенность уже и не столь популярна, и не столь необходима. Под консенсусом, естественно, понимается согласие общества относительно того, что считать правильным образом жизни. Слом «консенсуса жертвенности» не означает, что он тут же будет заменен чем-то еще. Это значит лишь то, что ныне в картине присутствует множество элементов. Кто-то жертвует, кто-то не жертвует, но единства больше нет.

(«Если феминизм сломает знак равенства между понятиями “мужчина” и “кормилец”, как это повлияет на мотивацию? И, например, на страховку?» Эти вопросы как-то задал мне и себе Янкелович. Обмен мнениями привел к тому, что мы опоздали на ужин.)

Резюмируем: наша кривая производительности становится все более пологой не только потому, что мы превращаемся в экономику услуг, но и потому, что некоторые ключевые мотивации – духовность и страх – исчезли из сферы производства. И, может статься, наша инфляция – это надолго. Можно предположить, что некоторые рабочие будут увольняться, отработав определенное время, а потом спокойно дожидаться пенсии. Некоторые добавят к выходным еще и пятницы. Техническое обслуживание всех наших вещей(а кстати говоря, и сама сфера услуг) станет настолько непредсказуемым и небрежным, что производителям придется делать вещи, не нуждающиеся в техобслуживании: никаких осмотров через 10 000 миль и т. п. А потребители от всего этого придут в такое негодование, что перенесут его на политику – и с радостью примут еще большее вмешательство государства в сферу бизнеса.

Резюмируем: именно изобилие ставит под угрозу наши прежние преимущества. Но президенту не нужно проповедовать необходимость встряхнуться и вернуться к честному труду и оплате соответственно этому труду (что президент, кстати, делал уже неоднократно). Страна номер один не станет исключением, потому что эти факторы не останавливаются у кромки океана. Раньше или позже, но по тем же самым причинам, это произойдет во всех развитых странах Запада. Проповеди председателя Мао могли преследовать иные цели, нежели достижение берега Вечной Благодати, но тон их тот же. В промышленно развитых капиталистических странах именно первое поколение крестьян, оставивших фермы, становится поставщиком самых неприхотливых рабочих, готовых работать от зари до зари. Человек, который 16 часов в день смотрел в зад своему волу на крохотном участке земли где-нибудь в Польше, возможно, не будет жаловаться, когда появится с фибровым чемоданчиком на сталелитейном заводе к югу от Чикаго, но его внук, скорее всего, не сочтет такое существование достойным. Мы просто дальше остальных ушли от своей фермы. В Японии пока еще трудится поколение, совершившее индустриальную революцию: эти радостно улыбающиеся участники хора на заводе Matsushita, уверенные в том, что ничего лучше Matsushita на свете еще не было. А в Германии используют турок и испанцев – тех, которые еще не забыли работу на ферме, – чтобы заполнить рабочие места на заводах Volkswagen. Да, это не решает наших проблем, но одиночество нам точно не грозит.

А может быть, в этом и есть вызов. Адольф Берл среди прочих своих занятий написал вместе с Гардинером Минзом первопроходческую и ставшую классической работу на эту тему: «Современная компания и частная собственность». В одной из более поздних книг, «Американская экономическая республика», Берл пишет, что мы обладаем гибкой реакцией, которую он назвал «трансцендентальным преимуществом». Он имел в виду те качества, которые принесли процветание Израилю, но не Ираку, Нидерландам, но не Болгарии – иначе говоря, некую творческую энергию. Именно она дала толчок нашей системе не в направлении прибылей, а в направлении – вы готовы? – красоты и истины. В более молодой и более оптимистичной Америке это не казалось таким уж странным. И если в нас это – или хотя бы что-то подобное – еще сохранилось, то мы сумеем привлечь людей к работе, не прибегая ни к проповедям, ни к экономическим страшилкам. Это нелегкая задача и серьезный вызов, но наиболее удачливые из наших граждан – те, кому довелось это испытать самим, – знают, что при благоприятных обстоятельствах можно рвать жилы, испытывая при этом радость от проделанной работы.

Мы игнорируем революции на свой страх и риск. То, что наблюдается ныне, может привести к серьезным и глубоким переменам, а может и не привести, однако известно, что даже когда перемены происходят внешне стремительно, идеи, за ними стоящие, витают в воздухе задолго до этого. Наш человек в зеленом козырьке за офисным столом размышляет о том, куда идет мир. Если бы он сидел в лондонском Сити в 1913 г., то был бы одним из коммерческих властелинов мира. Капитал стекался бы к нему отовсюду: от электроэнергетических компаний в Москве, пивоваров в Чехии, троллейбусных линий в Шанхае, яблоневых садов в Тасмании, нефти в Мексике, ферм в Техасе и Аризоне, оловянных копей в Малайзии, конопли в Танганьике и железных дорог по всему миру. Полвека спустя наш человек все еще за офисным столом, он слегка пообносился, но по-прежнему работает, однако его роль в мире и сам этот мир изменились.

В этом месте метафора должна потерять смысл, потому что революции не совершаются аккуратненько и за офисными столами. Если перемены достаточно серьезны, то рамочка, через которую мы до сих пор смотрели на сцену, исчезнет. Правда, офисный стол останется на месте, но за ним уже некому будет сидеть.

Однако повторю еще раз: толика скептицизма лишней здесь не будет. Вот вам пример. Просматривая огромное количество литературы, я не раз натыкался на такую фразу: «Наша молодежь бунтует». Автор фразы, как правило, многословный и концептуальный тип, чаще всего из университетских кругов, и на самом деле он имеет в виду вот что: « Мои старшекурсники бунтуют» или «Мои студенты только что закончили читать Маркузе и заявляют, что по горло сыты Системой». Кстати, инженерные факультеты куда реже сообщают, что их студенты взбунтовались.

Это говорится вовсе не для того, чтобы списать со счетов небольшие группы людей. Они могут иметь символическое значение для всех остальных, выражая то, что чувствуют многие. Но я думаю, надо все-таки понимать, в каких кругах это происходит. Тепличные люди пишут о тепличных людях – иными словами, университетские преподаватели и авторы говорят о студентах, которые со временем, возможно, перестанут быть тепличными типами, защищенными от жизненных штормов и заморозков, но которые, тем не менее, находятся на такой стадии жизни – в университетах и колледжах, – где они защищены от внешних сил, формирующих жизнь всех остальных. Просто сами цифры стали гораздо более внушительными. Двадцать пять студентов не окажут такого влияния, как миллионная армия «контркультуры», но миллионная контркультура возможна благодаря экономике в триллионы долларов, которая и позволяет нам иметь, среди прочего, восемь миллионов студентов. Когда каждый человек каждый день пашет по 16 часов как вол, никакой контркультуры не возникает.

Конечно, я не тратил бы ни время, ни бумагу, если бы думал, что мы все еще пребываем в 4 июля 1955 г., во временах царствования Эйзенхауэра. Несмотря на всю свободу, которая царила во времена нашей учебы в университетах, сейчас происходит Что-то новое. Я – член одного клуба, расположенного в величественном старом здании в Нью-Йорке. Клуб по задумке его основателей должен быть пристанищем Выдающихся интеллектуалов, и, как мне кажется, попал я туда потому, что кто-то счел «Исследование о природе и причинах богатства народов» ^[41]

[Закрыть]трудом вашего покорного слуги. В клубе уже полно менеджеров благотворительных фондов и адвокатов с Манхэттена, а средний возраст членов – 94,3 года, потому что менеджеры благотворительных фондов и адвокаты с Манхэттена отличаются поразительным долголетием. Как бы там ни было, следуя предписаниям высокоинтеллектуального общения, одним прекрасным вечером мы принялись обсуждать книгу Чарльза Райха «Молодость Америки». Из всех революционных трактатов именно этот вызвал наибольший интерес. Корпоративная Америка – между прочим, идея, позаимствованная из старой классической работы Берла и Минза, – захватила власть в стране, движимая ничем иным, как тупым желанием сохранять эту власть вечно. «Этот аппарат власти стал безмозглым чудовищем, уничтожающим окружающую среду, отменяющим человеческие ценности и взявшим в свои руки полное господство над умами и жизнями подданных». Мы не фантастически богатая страна, напротив, мы безнадежно бедная страна, потому что у нас беспорядок, коррупция, лицемерие, война, искаженная система приоритетов, искусственность рабочей и культурной среды, бессилие народа, отсутствие общности и потеря чувства собственного «я». (Я приношу извинения за отрывистость и резкость сформулированного мною резюме.) Но в результате биологической потребности возникает новое сознание – «на мертвых землях Корпоративного государства, как цветок, пробивающийся сквозь асфальт». Революция – дело индивидов, революция происходит в культуре, а смена политической структуры станет всего-навсего ее заключительным актом.